Из дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь.
НЕ ПЕРЕСТАЮ НЕГОДОВАТЬ И МАТЕРИТЬСЯ
14 февраля 1976 г. Я устал «в принципе» от бесконечных вздорных инициатив Б.Н.’а, которые требуют постоянного «творческого» напряжения, т.е. надо всё выдумывать что-то «оригинальное», заниматься фарисейской публицистикой.
Кончился французский съезд, вернулась наша делегация. Но не кончились наши мытарства. Надо, учит Пономарёв, подготовить «страничку» для Отчётного доклада – определённо откликнуться на французскую ситуацию, хотя термин «диктатура пролетариата» не поминать. Мол, (вы же шифровки читали) хорошие партии ждут, что XXV съезд даст ответ французам, а наши люди (вы ведь читали подборку писем в ЦК от разных и простых людей, возмущающихся поведением Марше!) тоже хотят ответа. Я спросил: А как со статьёй?
- Статью отложить или поручить доделать консультантам.
Только я вернулся к себе, звонит Андрей Михайлович (Александров-Агентов). Спрашивает: вы имеете какое-то задание в связи с докладом Леонида Ильича? Пришлось признаться. Тогда он раскрыл карты. Оказывается, Андропов предложил вставку: об общих закономерностях, которые обязательны для каждого марксиста-ленинца и под которыми стоит подпись всего МКД на совещаниях 1957, 60 и 69 годов. Мол, Брежнев принял это, Суслов горячо одобрил, а Пономарёв «не очень внятно» согласился. Какое моё мнение? (И зачитал текст вставки). Я сказал, что очень уж в лоб и к тому же совещания 20-летней давности ни для кого сейчас не резон. Они (в том числе ФКП) как раз и апеллируют к творческому развитию даже Ленина. Что им совещания! Не говоря уже о том, что тем самым мы намекаем, что, например, и пассаж по СКЮ в заявлении 1960 для нас по-прежнему valable (действительный – фр.). Александров, как всегда он делает, когда вопрос практически решён, бурно стал отстаивать вставку Андропова. Я, естественно, не стал продолжать дискуссию. Кончили разговор мирно: хочу, говорит, порадоваться теперь вместе с вами, что фундамент международного раздела, заложенный нами в Ново-Огарёво, остался не поколебленным. И тем не менее спросил: а вы всё-таки будете делать ещё вставки? Я говорю: но я же не могу манкировать поручением Пономарёва. Это уж вы с ним решайте!
Потом, часа через два Блатов уже подгонял со вставками, возражая, впрочем, против самой инициативы Б.Н. Сделал я эти вставки (с участием Карэна): эзоповщина, но для всех очевидная попытка ткнуть Марше в самые слабые места. Но у нас с Карэном такое ощущение, что так же, как со статьёй по Марше, эта «инициатива» не дойдёт до цели. Б.Н. сам это чувствует. От утра до вечера его энтузиазм заметно обмяк.
Ворох всяких справок и памяток идёт для тех (членов ЦК, министров и проч.), которых мы (решением ЦК) прикрепляем к братским делегациям. Некогда этим как следует заняться, но мимо наиболее важных я проходить не могу: читаю и правлю. И не перестаю негодовать и материться. Видно не только равнодушие и делячество (тяп-ляп, сдал, отчитался) нашего аппарата, не только убогие способности многих (по теперешним требованиям), но и неповоротливость мысли, непонимание и неумение реагировать на совершенно новую ситуацию в МКД. Отсутствие политического чутья – то, что раньше кое-как работало в нашу пользу, теперь (то же самое) будет работать против нас.
ДАЖЕ БРЕЖНЕВ, ПЕРЕДАВАЯ БРАЗДЫ, ПОНИМАЛ, ЧТО ЧЕРНЕНКО НЕЛЬЗЯ ДЕЛАТЬ ПЕРВЫМ
14 февраля 1984 г. Чуда не произошло. Избран Черненко. На Пленум я поехал, хотя по-прежнему болен и, видимо, сильно. Пленум почему-то опять в Свердловском зале. И, следовательно, опять надо было за полтора часа занимать место. Провинциальная элита уже наполовину заполняла зал. И всё как обычно: целовались, громко обменивались приветствиями, делились «новостями» - о снеге, о погоде, о видах на урожай, словом, шёл «партийный толк» людей, чувствующих себя хозяевами жизни. В этой разноголосице я не услышал ни разу упоминаний имени Андропова или разговора о «событии». К половине 11-го зал уже был полон. Бродили только опоздавшие одиночки в поисках, куда бы приткнуться, в том числе бывший управляющий делами Павлов, которому теперь уже не было уготовано «своего» места, бывший помощник Генсека Цуканов, Голиков и т.п. Минут через двадцать зал смолк. Началось ожидание. Причём, с каждой минутой напряжение нарастало, атмосфера будто наполнялась электричеством. За пять минут до одиннадцати в зал сбоку вошли как обычно кандидаты в члены ПБ и секретари, и как обычно – впереди Пономарёв (вечный первый среди вторых). На этот раз, правда, они не приветствовали бодренько всех близсидящих, не тянули к ним руки в демократическом порыве слияния с массой цековцев.
Напряжение достигло кульминации. Все взоры (и шеи) – в сторону левой двери за сценой – вход в президиум. «Кто первый?!» Ровно в одиннадцать в проёме двери показалась голова Черненко. За ним Тихонов, Громыко, Устинов, Горбачёв и др. Зал отреагировал молчанием. Никто не встал, как это было, когда, помнится, вошёл Андропов на Пленуме, после смерти Брежнева. Уселся президиум. Горбачёв рядом с Черненко. Ещё ничего не ясно...
Черненко приподнялся и, низко склонившись над лежавшей на столе бумажкой, стал тихо астматическим голосом быстро говорить какие-то слова о покойном. Потом – о том, что прибыло абсолютное большинство и что можно открывать. Затем – что в повестке дня один вопрос – об избрании Генерального секретаря. Возражений и дополнений не последовало. Он предоставил слово Тихонову.
Тихонов спустился к ораторской трибуне и стал довольно длинно говорить о покойном и о задачах партии – продолжить начатое при нём. Напряжение не ослабевало. Неясность сохранялась. И вот, наконец, он произносит: ПБ обсудило... поручило мне... предложить на рассмотрение Пленума кандидатуру Черненко...
Прошло несколько секунд, прежде чем произошла «разрядка» - в виде слабых, формальных и очень непродолжительных аплодисментов. (Помню, какой взрыв оваций произошёл на ноябрьском Пленуме 1982 года, когда Генсеком предложил тот же Черненко избрать Андропова. И, увы, не только я это помню!) Разочарование мгновенно пронзило зал и ещё сильнее приглушило атмосферу.
Тихонов продолжал характеризовать кандидатуру: Черненко мгновенно стал и неутомимым борцом, и выдающимся деятелем, и проч. – почти всё то, что эти дни было непременными атрибутами усопшего. Тихонова проводили без аплодисментов...
Я смотрел на членов президиума и мне чудилось смущение на их лицах. Будто они угрызались за то, что не оправдали ожиданий членов Пленума, да и массы партии, народа. Потому что, с кем ни поговоришь в эти дни, у всех на устах был Горбачёв. И не хотели, и с неприязнью думали о том, что станет Черненко. Потом встал Горбачёв и провёл голосование. Единогласно. Потом он же дал слово «Генеральному секретарю Центрального Комитета»... Нудно, скучно, длинно тот говорил. В общем правильные вещи – поскольку это было повторением формул, слов, задач и идей, появившихся при Андропове. Ничего своего, кроме унылой манеры читать скороговоркой, иногда перевирая фразы.
Встретили и проводили его прохладно, хотя под конец и встали, но пример показали члены президиума: Тихонов и Громыко. Думаю, что именно они, да ещё, пожалуй, Устинов и решали этот вопрос «в предварительном порядке» - до вынесения на Политбюро. Вот так.
Никто про него плохого сказать не может, кроме интеллигентов, питающихся слухами и домыслами, будто по его указанию зажимают рукописи в редакциях и запрещают новые спектакли. Фактов никто при этом не приводит. Думаю, что зла он никому особенно не сделал по собственной инициативе. Моё общение с ним минимально: ездили вместе в 1976 году в Данию на съезд партии. Он был скромен, демократичен, по-товарищески снисходителен. Но тогда он ещё не прошёл искуса власти. Общались изредка, когда мне приходилось держать слово на Секретариате. Помнится были у него с Загладиным, выпрашивать орден для Б.Н. по случаю 75-летия. Держится со мной ровно, но и не выказывая, что «знаком, мол, с тобой». Опять же – всё это ни о чем не говорит. Разочарование людей связано с другим... (Два часа смотрели похороны по TV. Особенно впечатляют гудки заводов... А таким наше руководство уже давно не снимают... при опускании в могилу. Другим же вокруг неловко выпендриваться).
Генеральный секретарь умер 9 февраля, в четверг, но похоронили его только через пять дней – во вторник, 14 февраля – прим. FLB
Итак – чем же разочарованы? Тем, что высший пост в нашем великом государстве может занять любая посредственность, которого судьба случайно вынесет на авансцену. В данном случае судьбой был Брежнев, который полюбил Черненко ещё в Молдавии, таскал его за собой в аппарат ЦК, на должность зав.сектором по пропаганде, потом в аппарат президиума Верховного Совета в начале 60-ых, потом в Общий отдел ЦК. Сделал его ближайшим доверенным, всячески это демонстрировал в своём вульгарно-кумовском стиле руководства государством и партией. За пять лет превратил его из завотдела в члены Политбюро и второе лицо в партии. А потом уже действовала логика «стабильности» и «преемственности», не говоря уже о рычагах власти и приятельства. Но даже Брежнев, передавая бразды, понимал, что Черненко, своего любимчика и политического лакея, нельзя делать Первым, и вовремя «пододвинул» Андропова.
Разочарование потому, что этот человек серенький и убогий по своему интеллектуальному содержанию, малообразованный и свободный от всякого культурного фундамента, мелкий партийный чиновник по привычкам и «опыту работы», аппаратчик в худшем значении этого слова, не имеет к тому же никаких личных заслуг – как простой гражданин. Он даже не воевал, как все более или менее порядочные люди его поколения.
И потому ещё, что как раз этот человек пришёл к руководству страной, когда обозначился глубокий перелом в её истории, когда возникло столько надежд, когда появилась уверенность (пусть зыбкая пока), что дела пойдут по справедливости и что порок, наконец, загонят в подполье, не дадут ему так нагло торжествовать своё превосходство и над нашими идеалами, и над правдой, как её понимает народ. Конечно, и без личного участия (во всяком случае – вклада) тележка, сложенная при Андропове, может двигаться дальше. Но..., увы, инерции пока недостаточно, чтобы она долго прошла сама, без толчков и хорошей тяги. А для этого нужен авторитет не только должности и власти. Авторитет интеллекта и «тайна», что он, этот интеллект, что-то может. У Андропова это было.
Вчера меня многие требовали из прибывших на похороны. Но я после Пленума и особенно после того, как сходил в Колонный зал (вместе со всем Пленумом), откуда опять же пешком на Старую площадь, промёрз, почувствовал, что температура опять подскочила, отказался встречаться с кем бы то ни было, кроме Макленнана, который очень просил принять его по деликатному делу. Я догадывался по какому. Так и вышло. Поехали с Джавадом и Лагутиным в гостиницу на ул. Димитрова. Гордон долго и смущённо рассказывал о конфликте между ПБ и Morning Star (известному нам лучше его)... А смысл его жалобы (хотя он всё время оговаривался, что это их внутреннее дело) состоял в том, что Москва поддержала в этом конфликте газету, которая выступает против руководства партии...
Я слушал и валял дурака: мол, ничего не знаю, может быть, это техническое дело - газета = «Межкнига» напрямую, без ведома ЦК и т.д. выдала аванс на подписку на год вперёд, вместо квартальной подписки, как обычно. Задал два «наивных» вопроса: а в чём, собственно, политическая суть разногласий между Morning Star и руководством партии? И ещё: что же нам, мол, делать – прекращать покупку тиража? По первому вопросу он долго петлял, зная, чья кошка мясо съела (Исполком КПВ требует печатать антисоветчину по Польше, Афганистану и правам человека, а главный редактор Чейтер отказывается). Макленнан, естественно, признать этого ничего не хотел. А по второму вопросу: Что вы, что вы! Продолжайте покупать. Так ничем эта полуторачасовая наша болтовня и не кончилась. Ясно, однако, если дело примет огласку, придётся свалить на самодеятельность «Межкниги», которая, впрочем, действовала законно, по всем коммерческим правилам.
Вчера Пономарёв позвал меня, Жилина и Меньшикова по поводу текста его предстоящего выступления перед избирателями. Оно было отложено в связи со смертью Андропова. Как обычно, мелкотравчатые Б.Н.’овские идеи, которые он выдаёт за важные политические моменты. На этот раз два заслуживают внимания:
1. Будем ли мы реагировать на миролюбивый жест «империалистов», прибывших почтить Андропова? Достаточно назвать Тэтчер, которая привезла с собой всех лидеров оппозиции, т.е. составила национальную команду? Конечно, мы можем просто акцентировать этот факт, как ещё одну победу нашей политики и отнестись к этому жесту, как к очередному акту лицемерия, как попытку сделать вид, несмотря на «Першинги», что всё прекрасно, мир обеспечен и только де «ваше» упрямство мешает диалогу. Но мудро ли это? Не говоря уже о том, что не все в этом их жесте – фарисейство. Они люди религиозные и относятся к подобным вещам серьёзно. Потому, что элемент искренности явно присутствует.
Вот примерно такую тираду я сказал, добавив, что имеющийся текст весь заострён на разоблачение империализма. А от нас мировая общественность ждёт сейчас конструктивного подхода. Б.Н. поморщился. «Бросьте, Анатолий Сергеевич, все они – прожжённые политиканы Что же мы из-за этого их жеста политику должны менять? Они-то её не меняют... Ну, конечно, надо бы усилить конструктивный элемент», - сказал он, обращаясь к Меньшикову. А в целом оставить, как есть, т.е. и «учение о провалах» политики Рейгана: вульгарная демагогия, которую, впрочем, по его указанию я сам и исполнил на бумаге для предыдущего варианта.
2. Более существенно. Вопрос поставил Меньшиков: как, мол, подать, что встреча с избирателями проходит в «такие дни, когда....» и проч. Б.Н. опять поморщился. «В такие дни... Выступление это будет не завтра, а через неделю (куда-то звонил на этот счёт). К тому времени это будет уже уместно. Не знаю, впрочем, как другие. Вот надо узнать у Ермонского (это наш консультант, который в группе на даче Горького готовит речь для Черненко), как у них там этот вопрос. А вообще я думаю, не следует. Наоборот, надо процитировать т. Черненко; конечно, сказать, что партия будет продолжать линию XXVII Съезда. Дважды надо Ленина процитировать. Вы обратили внимание, что т. Черненко в речи на Пленуме сослался на Ленина, привёл его слова и не один раз... А про Андропова не надо, я думаю. Впрочем, заготовьте на всякий случай абзац, но в текст пока не вставляйте».
Меньшиков, однако, проявил настырность. «Но, - говорит, - Борис Николаевич, народ сейчас больше всего хочет знать: взяточников и воров будут продолжать сажать или, наоборот, начнут выпускать... Вот в каком смысле я хотел бы знать, будем ли мы упоминать имя Андропова и необходимость продолжать начатое»...
Б.Н.: «Ну, конечно, конечно. В этом смысле надо твёрдо сказать, что партия будет вести свою принципиальную линию по наведению порядка. Но не обязательно при этом говорить об Андропове».
Вот так-то! И не пойму: то ли уже такая установочка. То ли тут момент личной завистливой неприязни Пономарёва к Андропову. Неужели он опять загорится надеждой – при Черненко ему что-то отвалится? А вообще же он опять цинично и в полном пренебрежении к достоинству и чувствам «собеседников» (мы для него – говно собачье!) – во всей красе показал свою полную безнравственность. Ничего святого для него не существует. Чтобы быть на уровне требований современной мировой политики, надо уметь подняться не только над классовыми предубеждениями, но и над идеологическими стереотипами, которые держат ещё сильнее при отсутствии классового противника «непосредственно перед твоим лицом». Это я всё к тому же – как реагировать на появление в Москве Тэтчер и иже с нею в такой момент. Но, чтобы «смочь», нужен порядочный уровень общей культуры или (что заменяет) способность к самостоятельному мышлению. У Андропова в разной степени было и то, и другое, хотя он тоже был сильно завязан «опытом» работы в КГБ и своим комсомольским прошлым.
И вот возникает вопрос: в речах – вчера на Пленуме, сегодня с Мавзолея – упоминание об империалистах, об агрессивных авантюристах – это творчество помощников и консультантских групп – составителей речей, которые, что бы они ни думали в душе, считают для себя обязательным повторять штампы (чтоб не обвинили в ревизионизме) или результат указаний? Скорее - первое. А оратор это принял, потому что так принято, потому что это считается «верностью марксизму-ленинизму». И, естественно, его коллеги, тем более отделы ЦК, которым речь посылалась на просмотр, не осмелились «заикнуться» о целесообразности в данный момент подобных выражений. Итак, в нынешней ситуации трафаретное сочинительство аппарата может стать самой политикой в гораздо большей степени, чем при Брежневе и Андропове.
См. предыдущую публикацию: «Словом, я верю в Андропова, дай Бог бы ему хотя бы пять хороших лет! «Правда», «Советская Россия», «Литературка» сильно изменились за андроповское время. Почти исчезла казёнщина и почти нет пошлого хвастовства. Что было 13 февраля в 1973 и 1983 годах.
