Из дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь
БРЕЖНЕВ РИСКОВАННО И ГРУБОВАТО БАЛАГУРИЛ С ЖЕНЩИНАМИ
28 декабря 1975 г. С 15-го по 27 декабря были в Завидово. Подготовка речи Брежнева к XXV съезду. Вернулись туда вчера вечером. Но до отъезда масса событий, которые придётся только пометить.
8-го декабря была партконференция аппарата ЦК. Я был избран в редкомиссию, поэтому слышал, что говорили отрывочно. Но успел заметить, что наряду с бюрократическим ритуалом, полной запрограммированностью всего хода конференции – от открытия до выборов и нужного количества упоминаний Брежнева – прозвучали и некоторые любопытные вещи.
Особенно Гостев (зав. Отделом плановых органов), желчный и умный прагматик. Например, 95% предприятий не выпускает никакой продукции высшего качества, 2/3 министерств не выполнили план. Пришлось перевести в распродажу (из-за низкого качества и старомодности) на 2 млрд. продукции ширпотреба, но она всё равно осталась на полках. Секретарь партбюро из КПК навалом давал факты о коррупции на всех уровнях – от облисполкомов и республиканских министерств до журналистов и хозяйственников. Оказывается, Насрединову, длительные годы бывшую председателем Совета Национальностей СССР, сняли, а потом и вывели из ЦК за невероятные аферы с дачами, домами, шубами и машинами. Свадьба её дочери обошлась государству чуть ли не в миллион рублей.
В тот день – совещание замов у Б.Н. (Пономарёва) о положении в МКД (международном коммунистическом движении). Он рассчитывал, что мы будем говорить лишь о том, что надо сделать с итальянцами, которые (коммунисты-сенаторы во главе с Пайеттой) потребовали в парламенте мер перед советским правительством по поводу отказа выпустить Сахарова в Осло. Но мы, я начал, Загладин продолжил, стали говорить о «глубоких тенденциях», о том, что Декларация Марше-Берлингуэр – это оформление нового направления МКД, которое рвёт с традиционным, ленинским, советским, и что, хотя в Москве сделали вид, что этого не было, нам придётся реагировать. Не перед съездом, конечно, чтобы не превращать его в символ развала МКД, а вообще и после. Можно поступить двояко: есть «югославский вариант».
Месяц назад по решению ЦК была подготовлена и опубликована в «Правде» заметка по поводу гонений коминформовцев (они продолжаются в Югославии уже 3-4 месяца и приобрели характер массированной идеологическо-репрессивной кампании. 200 человек арестовано, причём не делается тайны, что коминформовцы – это агенты Москвы). Так вот, в этой статье КПСС осудила коминформовцев словами югославской печати, как предателей и контрреволюционеров. Таким образом, мы сказали югославам – «делайте, что хотите, и идеология, и внешняя, и внутренняя политика – это ваше дело. Для нас важно лишь – не ругаться с вами и чтоб вы продолжали быть «социалистической страной».
С ФКП-ИКП-Испанской КП и всей тенденцией, о которой идёт речь, можно обойтись так же: делайте и говорите, как хотите, но не лейте на КПСС, и тогда между нами и в МКД будет все в порядке. Именно этого они и хотят от нас добиться, однако, как и югославы, они настаивают на своём праве нас критиковать и от нас отмежеваться (особенно по вопросам свободы слова и администрирования в идеологии). Причём, делают это провокационно. Последний пример, когда Марше и «Юманите» подхватили какую-то фальшивку с каким-то тайно кем-то заснятым документальным фильмом о трудколонии под Ригой и начали опять нас осуждать за «политических заключённых по идеологическим мотивам».
Но я отвлёкся... Б.Н. нервно нас слушал, потом пренебрежительно «отвёл» наш анализ объективных причин Марше-Берлингуэра и К, сказал, что главное – «в персональном моменте» «перешёл к очередным делам». Он явно не хочет присутствовать (как в своё время Черчилль при развале Британской империи) при развале МКД. Однако, развал идёт и нам придётся к этому приспосабливаться. (Пока для доклада Брежнева на XXV съезде я сделал вариант в основном в традиционном духе, но примирительный).
Я думал на Ново-Огарёве кончится моё участие в подготовке Отчётного доклада. Вызов в Завидово был неожиданным. Позвонил Александров и передал команду Генерального. На этот раз получилось так, думаю, потому, что Александров заподозрил Загладина в желании дистанцироваться заблаговременно от Брежнева, который из-за прогрессирующего маразма неумолимо сходит на нет. Намёки такие в адрес Загладина Александров делал и мне, и Брутенцу ещё в Ново-Огарево. Воспользовался он и тем, что Вадим должен был в это время ехать в Рим, а потом в Берлин.
Так вот в Завидово на предпоследний виток Отчётного доклада была вызвана новоогаревская команда: помощники Александров, Блатов, Русаков и мы с Брутенцем. Прежде всего: вопреки ожиданиям и опасениям, связанным с телевизионными впечатлениями и слухами в аппарате, которые подкрепляются длительным отключением Брежнева от дел, я его нашёл в более или менее нормальном (для него) состоянии, т.е. таким, каким я его помню по прежним посещениям Завидово 4 и более года назад. Едва ли он меня вспомнил, хотя с 1967 года я раз 5-6 был в Завидово. Брутенц же для него явился совсем новым человеком. Однако, он не стеснялся держать себя так, будто мы, ничего не значащие родственнички.
Рискованно и грубовато балагурил с женщинами (стенографистки, машинистки, врач, сестра, официантки). Те, кто давно с ним, принимали это спокойно, а новые, например, машинистка Валя, терялись с первоначалу. Минутами казалось, она вот-вот упадёт в обморок. Например, за завтраком: «Ты что, губы-то так ярко намазала? Это, чтоб не прикасаться к тебе что ли? Но я ведь не посмотрю...» Потом, увидев, что она вся смешалась, говорит: «На, вот, возьми пирожок (подаёт ей из блюда, хотя перед ней стоит такое же)... Что ты уж так! Я ведь шучу!»
Каждое утро за завтраком он подробно рассказывал нам, как он провёл ночь. Он плохо спит и постоянно на это жаловался. Например, однажды: «Лёг в безрукавке, а я не люблю, когда руки открытые, летом – другое дело... Встал, накинул халат – мало ли может докторша зайдёт. Пошёл к столу, думал выпить молока, люблю можайское, хвать, а его нет, доктор спёр. Или сам выпил (доктор, Михаил Титыч, молодой хваткий врач, отнекивается, отшучивается). Пришлось боржомом удовольствоваться. Позвонил Володе (охранник): принеси, говорю, газету – дай, думаю речь Суслова в Гаване почитаю. Тот принёс, но читать расхотелось. Пошёл было спать, но вспомнил про безрукавку, снял её. Достал из шкафа свою любимую рубашку, ей лет 15, заштопанная вся и сразу успокоился, потому что привык к ней... Валя, там дырка ещё одна образовалась. Придёшь завтра ночью заштопать? А то у меня полпостели пустует (все смеются, а зубастая опытная другая Валя, которая Мишустина, стенографистка, подмигнув другим, озорно говорит: «Конечно, Леонид Ильич, только вы смотрите не раздумайте!»
Или: рассказывает, наклонившись к соседке по столу – Вике (Виктория – самая давняя при нём стенографистка, женщина лет тридцати, миловидная, умная). «Не помню, по какому случаю надо было мне очистить желудок. Доктор даёт какие-то шарики. Ем два, потом три. Потом горсть – никакого результата. Все в больнице поражены, никогда такого не видывали. А мне хоть бы что. Но часа через полтора, как взорвёт – прямо хоть на Луну лети ракетой. Все немножко смущены, но принимают, как нечто обычное».
Или: начнёт подробно рассказывать, как он брился, как пошёл в бассейн, как долго размышлял во что одеться, начинал расхваливать какую-нибудь свою куртку или фуфайку, вспоминать, откуда она у него взялась. Однажды пришёл в куртке, которую, говорит, не одевал лет 15, забыл, что она существует и обнаружил глубоко в шкафу.
Объявил нам как-то, что из вещей любит часы и оружие. Действительно, часов у него целая коллекция. К дню рожденья, 19 декабря, ему ещё надарили. Министр электроники Шокин подарил какие-то замысловатые, электронные, без циферблата, показатели времени «выскакивают» каждую минуту. Долго разъяснял нам и показывал, как они действуют.
Однажды, явился в «зимний сад», перепоясанный военным ремнём, с кобурой американского типа (рукоятка наружу). Мы заинтересовались, окружили его. Он картинно выхватил пистолет (вообще он явно не лишён актёрского дара, говорил, что в молодости, когда учился в Курске, подрабатывал статистом на сцене) и наставил его в живот Арбатову. Тот отпрянул. «Не бойсь, академик, я шучу!» Объяснил нам, что взял у ГБ’шников этот уникальный бесшумный пистолетик, который, однако, обладает огромной останавливающей силой, не меньшей, чем «кольт», подаренный ему в США артистом-ковбоем. Показывал нам в другой раз и этот «кольт». Рассказал, как он из этого пистолетика добивал раненного кабана, прошил его насквозь, а тот все ещё сучил ногами и, когда отошли, вскочил и ещё метров 50 пробежал. «Вот, силища! Удивительно живучий зверь!» Все: ах, ах, какая живучесть, подумать только!
Об охоте (а он ездит на охоту через день часа на два, на три) рассказывает много и за трапезой и в ходе работы над текстами: «Залезли на вышку, ждём. Нет и нет. Вдруг целое стадо. Первый вышел из-за дерева: я его раз – готов! Другой за ним: я его раз – готов! И так подряд восемь штук, без промаха! А зверь-то ведь чуткий и умный. Но видит только на уровне своих глаз. То, что над ним, а мы ведь на вышке, не видит. Зато нюх и слух изумительные. За километры чует, если ветер переменится и пойдёт «от охотника» – сегодня не жди, охоты не будет».
И т.д. каждый день что-то в этом роде.
ГРОМЫКО ОБЕСПЕЧИЛ СЕБЕ ПОЧЁТНОЕ ЗАХОРОНЕНИЕ ТЕМ, ЧТО ВО ВРЕМЯ СОРИЕНТИРОВАЛСЯ НА ГОРБАЧЁВА
28 декабря 1985 г. Позвонил Разумов, первый зам. оргпартотдела и сказал, что «меня посылают» в Тамбов на областную партконференцию. Там будут и избирать на съезд. А вчера позвонил и первый секретарь Тамбовского обкома. Говорит, что вы там будете «старшим партработником из Москвы» и, что надо будет выступить. Чтобы это значило? Во всяком случае это уже «другой разговор», нежели выше упомянутый на эту тему.
Был я у Арбатова в Барвихе. Он на профилактике после микро-инфаркта. Походили по дорожкам, потрепались. Горбачёв прислал ему проект новогоднего обращения к американцам. В тексте, говорит, я увидел твои поправки, о которых ты мне говорил. Текст довольно постный, готовился у Шеварднадзе. Я рассказал Арбатову, что за день до того, разослана по ПБ статья с отпором американцам по региональным проблемам. Пришлось круто править, написано крикливо, визгливо даже, будто не было и Женевы. Министр, видимо, пребывает ещё в обаянии дешевой журналистики.
Юрка хвалился, что он подговорил доктора Лауна («Движение врачи за мир») нажимать при встрече с Горбачёвым, чтоб тот не отменял с 1 января мораторий на ядерные взрывы. Я читал стенограмму этой встречи. Лаун, действительно, упорно и даже нахально убеждал М.С. не делать этого: будет смазана вся энергия вашей новой политики за полгода, опять перестанут верить. Мне показалось, Горбачёв заколебался. К тому же и Добрынин осмелел: вчера прислал из Вашингтона телеграмму с той же идеей. Думаю, что мораторий всё же будет продлён, хотя ещё месяц назад было решение ПБ ( утверждено письмо Рейгану) о возобновлении взрывов и о пропаганде для «оправдания».
Беляев (зам Шауро, зав. отделом культуры ЦК), тот самый, который разъяснял Рыбакову, что такое его «Дети Арбата», через три дня после этого был переведён на должность редактора «Советской культуры». Таким образом был вынесен за скобки «литературного процесса». Сам Шауро в больнице и, говорят, оттуда на работу уже не выйдет. Его первая замша Туманова накануне пенсии. Словом, полный разгон этого идеологического подцентра, который, кстати, был одним из гонителей любимовского театра на Таганке.
Между прочим, я там познакомился с Василием Романовичем Ситниковым (это крупный чин КГБ, был советником у Андропова, попутно курирует Таганку и часто прикрывал её от Гришина, Шауро и Ко). Красивый, весёлый, образованный мужик. Рассказал он мне недавно следующее: Громыко – вор всесветного масштаба. Он и его жена собирали дань со всех посольств и торгпредств за назначение на должность. Громыко знал, что Андропов всё про него знает, и, когда тот стал Генсеком, сильно сбавил тон. Но Чебриков, сменивший Андропова, тоже всё знает. Громыко обеспечил себе почётное захоронение (когда придёт время) тем, что во время сориентировался на Горбачёва и объявился его «крестным отцом». Но он знает, что Горбачёв теперь тоже всё знает.
РЕВЕНКО ПОТОМ КОРИЛ: ЗА ЭТО ИНТЕРВЬЮ ЯПОНЦЫ ОБЕЩАЛИ 1 МЛН. ДОЛЛАРОВ
28 декабря 1991 года. Суббота. Вчера отговорил М.С. давать интервью Эн-Эйч-Кей (Япония) - постыдно ездить в Кремль, где «веселился» в его кабинете Ельцин... Ещё постыднее (пока) искать какое-то другое место. Ревенко потом корил: за это интервью японцы обещали 1 млн. долларов.
Послал Горбачёву письмо Мэйджера (его передал мне Брейтвейт), сам перевёл - от руки; письмо Миядзавы (Тамара съездила в посольство); книгу, исписанную вахтанговцами - передала мне Юлия Хрущёва. М.С. мне отзвонил. Взволнован. Такие знаки внимания для него - бальзам сейчас. Сказал мне, что заболевает - грипп, наверное. Но дали всего три дня, чтоб убраться с дачи... Приходится разбирать книги и барахло... Сказал, что, давай, мол, начинай делать «хронику нового мышления» из записей его бесед с 85 по 91 гг.
Вебер и Ермонский вроде отчаливают... Сам начал сегодня разбор книг, два чемодана уже вывез на свалку... Кое-что и годится только в макулатуру, хотя жалко, с ними, с каждой всегда что-то связано, но читать их уже никто не будет, ни я, ни внук. Тяжёлая работа. И долгая.
См. предыдущую публикацию: «Давай сюда стакан! 8.15 утра Ельцин со свитой появился в приёмной горбачёвского кабинета. Мгновенно явился человек с бутылкой виски и стаканами. «Основные» опрокинули по стакану». Что было в Кремле 27 декабря 1991 года.
