Из дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь.
ДЕМИЧЕВ, НАКОНЕЦ, СПОДОБИЛСЯ ПОСЕТИТЬ ТАГАНКУ
1 августа 1975 г. С 14 по 28 июля был в пансионате «Янтарь», в Юрмале. По существу – госдача. Там в это время пребывал Гришин (член ПБ и секретарь МГК). Дом построен в 1974 году, модерн, царственный комфорт, стоил, говорят, 8 млн. (планировалось построить за два млн.) Латышский персонал: неулыбчивая чёткость, предупредительность почти незаметная и без российского подхалимажа.
Наш особняк в центре Майори торчал, как роскошный обелиск привилегиям и власти. Толпы прохожих останавливались и простодушно любопытствовали, что это такое и в их взглядах: «баре развлекаются»...
Вечером пляж и улицы превращаются в проспекты мод и туалетов. Но наряду с профессиональными курортниками много и российских провинциалов, целыми группами, экскурсиями.
На пляже несколько раз встречался с Ю.П. Любимовым. Он отдыхал в Доме писателей в Дубултах, в двух километрах от нашего «Янтаря». В весьма бравурном настроении. Завидев меня, бросал своё окружение и водил меня до изнеможения, рассказывая о своей борьбе с властями – с Демичевым (которого он называет «Ниловной» - Петр Нилыч – ёрническое уподобление героине известного всем со школы романа Горького «Мать»). Орал на весь пляж, что это сволочь и подонок, что он, Любимов, так это не оставит! Хватит! Поизмывались! Пусть гонят из театра, но больше это не пройдёт. Вот он вернётся и напишет «на высочайшее имя».
А дело в том, что, став министром культуры, Демичев, наконец, сподобился посетить Таганку. Был на просмотре многострадального «Кузькина» по Можаеву. Сказал, что «разрешает», прислал своих людей с замечаниями, по которым Любимов два месяца исправлял пьесу. А когда она была вновь готова, явился демичевский аппарат на новый просмотр и потом, ни на кого не ссылаясь, «запретил». Любимов, впрочем, узнал, что министр, явившись в свой кабинет на утро после посещения Таганки, заявил своим подчинённым: «Это не пройдёт!».
Вот Любимов и беснуется: что же это за министр? Говорит одним одно, другое – другим, а делает наоборот.
Иногда он вдруг останавливался и, собирая сразу вокруг зевак, артистически изображал какую-нибудь бюрократическую сцену в лицах. Особенно это ему удавалось, когда одним из действующих лиц была «Катька» (Фурцева).
Дважды был в Домском соборе. «Реквием» Моцарта и Бах. Скрипка и соната для скрипки с органом. Я по настоящему был восхищён. Был на экскурсиях по Риге и её окрестностях.
Съездил по местам своих последних боёв – в Слоку, в Кемери. В Кемери постоял я возле знаменитого санатория, который был цел, когда мы вошли в город, но у него были выбиты все стекла и вокруг здания на несколько десятков метров всё было покрыто битым стеклом. Потом доехали до Джуксте, который мы в январе 1945 года так и не смогли взять и откуда немец пошёл на нас в контратаку. Тогда я был ранен в хуторке Путну-Жиды, в трёх километрах от Джуксте. Помню передовую, которая начиналась прямо на опушке, где в 50 метрах на хуторе сидели немцы. И никак мы оттуда не могли выкурить, а их пулемёт заставлял нас все время ползать по-пластунски.
Километров через пять доехали и до самой последней моей передовой. Хуторка, где стоял штаб в полутора километров от окопов, я не нашёл. Все заросло. Но рощицу, где мы со 2-го по 5-ое мая 45 года на нейтральной полосе по ночам копали исходные позиции для дивизии, которая должна была сменить наш полк и пойти в наступление, кажется, обнаружил отчётливо. Мостик, речушка и уж очень характерный изгиб опушки. Здесь 30 лет и два месяца назад я руководил последним своим «делом», здесь отбивались от немецких вылазок, которые хотели нам помешать закрепляться, запугать. Здесь в упор из автомата был убит старшина, шедший впереди меня, когда мы бросились к недавно вырытому окопу: мне сообщили, что его, только мы ушли, заняли немцы. Здесь я чуть было не подорвался на шариковой мине и весь похолодел, когда почувствовал под руками проволоку – растяжку взрывателя. Здесь нас бешено глушили миномётами и секли рощу из пулемётов, почти на протяжении всей темноты, пока мы с рассветом не убрались за свою передовую. Отсюда мы каждую ночь на плащ-палатках несли по три, четыре, а то и по десятку раненых и убитых. После этих ночей инженер полка, капитан, который очень трусил, но держался, сказал прямо в моем присутствии Бамбалю (командир нашего полка): «Ну, товарищ подполковник, у нашего капитана (это про меня) железная храбрость и невозмутимость. С таким спокойствием он там ходил, пока мы копали землю, что до сих пор не перестаю удивляться. Без него все бы разбежались из этой жути...»
Ещё до этого там однажды ночью, после ругани чуть не до пистолетов с много орденоносным комбатом-грузином, который отказался отправить своего зама в поиск, я сам повёл поисковую группу за «языком». Пять человек, я – шестой. Но до немецкой передовой мы не доползли, нас обнаружили, засветили ракетами и открыли бешенную пулемётную стрельбу. Еле выбрались оттуда.
Помню также, именно здесь жуткое ощущение: когда бывало проверяешь ночные посты в окопах, стоишь возле солдата и вдруг выстрел с немецкой стороны. И если стреляют прямо в твоём направлении, хотя, конечно, вслепую, потому что ночью не видно высунувшихся из окопов, - выстрел бывает очень громким из винтовки, как мелкокалиберного орудия, и яркий свет от выстрела. Да и в самом деле – ведь почти в упор: наши линии окопов в некоторых местах были от немецких на расстоянии 100-150 метров.
Помню, что именно здесь, раз проснувшись утром в своём штабе, я увидел перед собой на табурете немца. И опешил. Оказалось, это разведчики «языка» только что притащили.
Вернулись из Тукумса по превосходному шоссе, достойному Швейцарии и Бельгии. Странно всё. И даже как-то неловко было за ужином говорить соседям по столу, куда и зачем я ездил. Всё это – моё личное военное прошлое и мои переживания по нём. Выглядел бы хвастуном.
ОБЩЕНИЕ С БУШЕМ БЛИЖЕ, ЧЕМ В СВОЁ ВРЕМЯ С «ДРУЗЬЯМИ» ИЗ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ СТРАН
1 августа 1991 года. Четверг. Буш сегодня уезжает в Киев и потом совсем. Вчера - в Ново-Огарёво. Главное моё наблюдение: исторический смысл визита не в Договоре по СНВ - тут дело всё равно пойдёт, потому что ядерное оружие перестало быть политикой, это уже экономика, психология, социальная сфера. Глобальное наблюдение вот в чём: США и СССР фактически начинают проводить в мире одну и ту же политику. (Ирак, Ближний Восток, Европа - Югославия)... Но это произошло тогда, когда США убедились, что мы им не опасны.
Общение - ближе, чем в своё время с «друзьями» из социалистических стран. Нет фарисейства, лицемерия, нет патернализма, похлопывания по плечу и послушания.
М.С. в Ново-Огарёве за ланчем вдруг поднял тост за меня... и Скоукрофта. Но вообще Буш, Бейкер - ко мне равнодушны, может быть где-то в душе и чувствуют, что я играю какую-то роль... Но... контакта и признания нет, потому что, увы - я «без языка» (сравни Добрынин и вообще!).
Ехать в Крым с М.С. жутко неохота: сладкая жаркая каторга - да ещё теперь, видимо, ужмут в комфорте: «Южный» стоит на одного - 4000 рублей!
Возвращаясь к визиту: мои с Палажченко «тосты» оказались сильнее, чем у Буша. Не плохие мы пока speechwriter'ы. Интересно, кто меня в этом заменит?
См. предыдущую публикацию: «В центре еврейская проблема - мол, нас искажают, а мы с евреями хороши.… С паршивой овцы хоть шерсти клок. Но, увы – и этого не будет. А партии у Каштана давно никакой нет. И всё он врёт о её «деятельности». Что было в Кремле 30 июля 1977 года.
