Из дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь.
ОПЯТЬ: ЧТО ДЕЛАТЬ С ЕВРОКОММУНИЗМОМ
10 июля 1977 г. На службе – Загладин и Шапошников ушли в отпуск. Поток бумаг, проходной двор «на подпись». А главное – делегации. В пятницу беседа с Дафлоном, член ПБ из Женевы. Старый мой знакомый, ещё со времён поездки в Швейцарию с Шелепиным в 1964 году. С ним не надо прятаться и дипломатничать. Но всё равно устал безумно за два часа. А на предстоящей неделе – итальянцы, французы, бельгийцы.
Политбюро слушало Б.Н. (Пономарёва) об итогах Праги. Предстоит обзорная статья для «Коммуниста».
Б.Н. перед загладинским отпуском собирал замов. Опять: что делать с еврокоммунизмом. Пришли к выводу, что не надо обострять. Вот вышла вторая статья по Каррильо («Новое время») – и хватит. Она, кстати, мне показалась лучше прежней: там чётко, что мы не против КПИ, и вообще – не против любой политики КП. Мы против антисоветизма Каррильо. И мы, если нас признают тоже равноправными, имеем право ответить на многолетние нападки против нас.
А вообще, Б.Н. видит, что «процесса не остановить». И что дело не в аргументах. Их никто и слушать не хочет (я об этом говорил на совещании). Дело в том, что не хотят ассоциировать коммунизм (другие компартии) с КПСС. Повторяется (по сути, в широком историческом плане) берштейниада. Тем более уместна аналогия, что и капитализм явно вступает в новую эпоху, подобно тому, как на рубеже веков. Возможно, если мы сохраним себя в мире и мир от ядерной войны, эта, коммунистическая берштейниада, будет на этот раз иметь лучший исход. Посмотрим! Впрочем, мне-то уж, наверно, не удастся посмотреть. Моя судьба вместе с Пономарёвым – держать за фалды то, что можно удержать в «нашем» МКД, т.е. мелочь.
ИДЁТ ДОЛБЁЖ КИТАЯ ПО ВСЕМ ЛИНИЯМ
10 июля 1982 г. Болел и к дневнику не прикасался. Впрочем, целую неделю ходил на работу. Тем не менее вчера при проверке рентгеном обнаружилась пневмония. Врачи хотели упрятать в больницу, но я «выстоял», несмотря на запугивания и угрозы. И вот, оказывается, вылез из болезни своим методом, т.е. презрением к болезни. Про себя думаю: если сдамся – всё, записывайся в пенсионеры. Впрочем, как и на фронте – у меня, видимо, звериный инстинкт настоящей опасности. А где этого ощущения нет, я рискую.
На службе... Первые дни Б.Н. мной не интересовался. Повздорили только раз по телефону из-за Мухаммеда Али (боксёр, борец за мир). Он меня пытался уличить в невнимательности к проблеме. Я же ему доказал, что не нужен он нам...
По Ливану в курсе держал меня Загладин и Брутенц, там мы, конечно, нарвались... И арабская пресса, включая ООП, западноевропейская, иранская усиленно обс... нас. Мол, кроме грозных слов ничего не сделали, в то время, как США поддержали и прикрыли своего союзника Израиль, не считаясь ни с чем. Всё это потому, говорит Брутенц, что у нас нет политики. Мы заранее не установили для себя: чего мы хотим; до каких пределов готовы пойти; каковы реальные наши возможности, каковы реальные силы (и готовность бороться) у наших союзников. Единственная наша «стратегическая» идея была там – «насолить» американцам.
Моя война с Рахманиным вышла на новый виток. Он, как я уже писал, добился того, что «Интеркит» был утверждён на Политбюро с пунктом – опубликовать в «Коммунисте» статью на основе этой самой антикитайской бодяги, к которой на этот раз отказались присоединиться немцы.
Выйдя после болезни, я обнаружил у себя на столе вёрстку (как я есть член редколлегии «Коммуниста») и опять пришёл в ужас. На 21 полосе (это около 66 машинописных страниц) идёт долбёж Китая по всем линиям. Две три текста посвящены внутренним делам, партийным, конституционным, экономическому положению, экономической политике и проч. – причём, в таком разухабистом стиле, что мы подобного не позволяли бы себе в отношении многих империалистических стран, а уж – Франции или ФРГ – ни за что. О внешней политике и говорить нечего. Словом, полное дезавуирование ташкентской речи Брежнева. Потому что то, что там написано о внутренних делах Китая – ... каждый читатель только удивится: как можно было называть такую страну «социалистической».
Или: если Китай настолько (и необратимо) погряз в альянсе с империализмом, как можно рассчитывать на нормализацию с ним, на улучшение отношений и сотрудничество. Значит, Ташкент, - это либо конъюнктурный (лицемерный в основе) тактический ход, либо у нас правая рука не знает, что делает левая, либо идёт «борьба» в нашем руководстве по вопросу о Китае.
Первый вопрос, который возникает на Западе – не покончено ли с Ташкентом?! Китай же получит полное оправдание, чтобы ответить ещё большим разоблачением наших внутренних порядков и «гегемонизма».
Я звоню Косолапову. Излагаю ему все мыслимые аргументы. Он мне: решение ПБ ЦК и Рахманин сидит на моей голове... А номер уже подписан.
Звоню Пономарёву, тот мне: «Я не могу отменить решение Политбюро».
- Но вы же член китайской комиссии, вы можете сказать Андропову. Ведь я уверен, что когда выносилось решение о публикации, никто из Секретарей ЦК и членов ПБ не прочитал этого рахманинского сочинения. Это же вопрос большой политики. И не дай Бог, если Брежневу доложат – в том же духе, что под его ташкентскую линию подводят мину...
- А вы знаете, что китайцы про нас каждый день пишут? А какая плохая речь китайца в ООН?
- Знаю. Но я знаю и то, что они много из того, что они писали полгода назад, перестали писать. Это видит весь мир. Достаточно перелистать ТАСС. Но Рахманин скрывает это от ЦК. Главное же – Ташкент – продолжается или нет? Если да, то нельзя, чтобы пропаганда расходилась с политикой...
- После Ташкента много воды утекло...
- Как так? Значит...
- Нет, нет, вы меня не так поняли (испугался). Я вам предлагаю? Пусть сам Косолапов, если он вам сочувствует, позвонит Андропову... А вообще вы поосторожней, не надо представлять дело так, что мы (Международный отдел) прокитайцы, а Рахманин один борец...
- Хорошо.
Косолапов, однако, не решился звонить Андропову. Я, говорит, позвоню своему непосредственному начальству Зимянину. Наутро я ещё ничего не знал о результатах. (Я не люблю давить... и ставить людей в неловкое положение). А Б.Н. уже звонит: чем кончилось? Не знаю, мол. Но я на всякий случай позвонил (докладываю ему) сам помощнику Андропова Владимирову (бывшему помощнику Суслова). Он, говорю, очень обеспокоился. И обещал тут же доложить, как только кончится Политбюро.
Потом Косолапов сообщил о результатах разговора с Зимяниным. Тот тоже насторожился. Позвонил Русакову и они вдвоём порешили – предложить Косолапову разослать эту статью по китайской комиссии, а из ближайшего десятого номера – снять. На этом пока и осталось.
ПОТОМУ, ЧТО РАИСА МАКСИМОВНА УЧИЛАСЬ ВМЕСТЕ С ЕГО ЖЕНОЙ
10 июля 1988 г. Неделя после конференции. Так много написано о ней. Наиболее точные и тонкие наблюдения - в серьёзной прессе. Кстати, только сегодня я вдоволь её начитался и это меня успокоило. Они правильно увидели: М.С. - великий политик и он сделал максимум (и даже немного больше), чем было возможно. Он сам любит повторять, что политика - это искусство возможного. Он и для участников конференции открылся теперь именно этой своей стороной, ибо они считали, что уже хорошо его знают. Но знали, как неординарную личность, интересного собеседника, искреннего человека, без позы и красования, увлекающегося, способного на неожиданные ходы и смелые решения, умного и находчивого и т.д. А тут они увидели политика с огромным самообладанием и владеющим (плюс его личное обаяние) искусством покорять и подчинять, вести.
Почему это меня успокоило. Потому, что у меня, как и у большинства интеллигентов, конференция оставила впечатление разноплановое: событие огромное, поворотное, небывалое, авторитет и любовь к М.С. - безусловный и поднялся ещё на порядок, превосходство его и доверие к нему - всеохватывающие. Решения уникальны (резолюции), а состояние у всех - унылое, даже тревожное... Я даже хотел сказать ему об этом при случае... Но меня останавливало его бодрое и самоуверенное настроение в дни после конференции. И это, несмотря на Армению и прочие неприятности.
Политбюро он, правда, провёл очень по-деловому, очень рационалистически, без всякого «взахлёба» оценив конференцию. Не заколебался согласиться с Лигачёвым-Зайковым-Воротниковым, что вопреки закону о предприятии (ставя под удар дискредитации всю психологию хозрасчета) - оставить прежний порядок отправки горожан на уборку. Ибо - урожай под угрозой (будто так его можно спасти!)...
И всё-таки... Почему унылое настроение. Потому, что, во-первых, это, действительно, историческая конференция (ничего подобного не было с 20-ых годов) дала по морде прессе и интеллигенции, т.е. тем, кто опрометью бросился в перестройку и без которых она бы не началась и не продвинулась, без которых не могло бы быть и самой такой конференции.
Во-вторых, Лигачёв выступил очень ловко, умело и подло, лживо, нахально... М.С. который раз убеждает, что партия, народ, страна выстрадали перестройку, что дальше так - гибель. Что перестройка, естественно, выросла из кризиса и т.д. А Лигачёв сообщает, что всё зависело от интрижки в ПБ, что он, Лигачёв, был «в центре событий» и вместе с Чебриковым, Громыко и Соломенцевым назначил Горбачёва в марте 1985 года...
А могли они, эта четвёрка, назначить и другого! Сообщил он также и то, что как Томскую область сделал процветающей, так и всю может, если бы не мешала, мол, болтовня о свободе, демократии и гласности. Процитировал он и Пушкина - насчёт того, что «в диких звуках озлобления» он слышит голос одобренья... Это в контексте, что его ругает западная пресса и местные «прорабы перестройки»... в то время, как Горбачёва этот самый Запад избирает «человеком года» и не устаёт им восхищаться.
Лигачёв сумел сполна изложить свою платформу, в том числе и тем, что поддержал Бондарёва - реакционное, мракобесное выступление, а lа «Нина Андреева», к тому же и с антисемитским подтекстом!
Плюс - почему унылое настроение - от эпизода: Бакланова согнали с трибуны, Бондареву устроили овацию. Бакланов, конечно, показал себя еврейским хлюпиком - ему надо было после первых же хлопков и выкриков уйти. Это был бы поступок, вызов. А он уж очень хотел произнести речь, впрочем, достойную молодёжно-литературного симпозиума, а не такого собрания.. да ещё после Бондарева. Уверен, кстати, что реакция на Бакланова была ещё и с антисемитским душком. (Григорий Бакланов и Юрий Бондарев – писатели 50-х годов. положившие начало, так называемой «окопной правде» в прозе об Отечественной войне – прим. авт.)
А М.С. - ему бы встать выше схватки Лигачёв-Ельцин. А он треть заключительного слова посвятил Ельцину. И тем самым фактически присоединился к Лигачёву, во всяком случае «стерпел» его платформу и его оскорбления. Тут у него комплекс... Кстати, мне рассказал Яковлев, что М.С. не хотел говорить о Ельцине. И вроде бы в задней комнате в перерыве рассуждал с членами ПБ в этом духе. Но вдруг вошла Раиса Максимовна. И начала возмущённо поносить Ельцина. И что «это нельзя, так оставлять». И вопрос был решён.
Яковлев сказал мне также и другое: М.С. очень боялся, что Ельцин в своём выступлении с трибуны (или кто-то ещё) назовёт Раису Максимовну и получит большие аплодисменты. Теперь я понимаю, почему он был злой, даже выходя из зала, когда уже стало ясно, что Ельцину невозможно будет не дать слова.
Влияние Раисы Максимовны сказывается и в другом. Перед последним днём конференции М.С. собрал нас (уже после заседания, часов в 9 вечера в комнате президиума БКД), чтоб посоветоваться о своём заключительном слове. Были: Слюньков, Болдин, Яковлев, Фролов, Шахназаров и я. Некоторые рассуждали, давали советы, сам он фонтанировал. Высказывался и я, между прочим, предложил: почему бы не сказать об уроках того, как прошла сама конференция, плюсах и минусах, в частности, невозможно, мол, пройти мимо такой «ложки дёгтя», как выступление Бондарева - реакционное, мракобесное, антиперестроечное и т. д. М.С. меня остановил, махнув на меня рукой: «А ты видел, как реагировал зал?»
Видел! И от этого было особенно стыдно. И именно поэтому об этом тем более надо сказать.
Все промолчали (хотя и Шах, и Иван, и Яковлев - один на один втихаря выражали своё возмущение Бондаревым, и как его поддержал Лигачёв...). Впрочем, Шах мне сказал, что Иван, когда Лигачёв подошёл зачем-то к ряду, где мы сидели, горячо жал руку Е.К., поздравляя его с «блестящей речью». Сам я не видел. Но Шах уверяет, что это было при нём и он теперь до конца понял, «кто такой Фролов», который все время хвастается, каким он был праведником и принципиальным на протяжении всего застойного периода!
Так вот. Все смолчали. А М.С. отрезал: «Не буду я делать то, что ты предлагаешь!»
А теперь я узнаю следующее... М.С. едет в Польшу. В списке сопровождающих, подготовленном Медведевым, Отделом науки, Яковлевым значился академик Лихачёв (М.С. предстоит там большая встреча с учёными и деятелями культуры). Там был и Сагдеев. Не думаю, что список составлялся без ведома М.С. И вдруг он (уже дня три спустя после конференции) вычёркивает и того и другого. И предлагает... Бондарева. И это, несмотря на то, что ему сообщили, что оба академика уже собрали чемоданы и очень польщены таким доверием... В ответна наше «нехорошо получилось»... М.С. был твёрд. К чести Медведева - он решительно упёрся против Бондарева и не допустил его включения: мол, поляки не поймут... это же отъявленный великорусский шовинист! Но академиков из списка убрали...
Подозреваю, что тоже работа P.M., которой Лихачёв её «начальник» по Культурному фонду, видимо, чем-то ей уже не угодил.
Страшная слабинка в этом пункте (P.M.) у М.С. и опасная для его авторитета. Поговаривают, что и Фролова он любит и смотрит сквозь пальцы на его наглое безделье и эксплуатацию своего положения помощника в академических целях потому, что Раиса Максимовна училась вместе с его женой и они чуть ли не подруги в прошлом.
М.С. готов выполнять мгновенно малейший её каприз. Он чуть не прогнал Гусенкова, когда во время контактов P.M. с Нэнси Рейган (Гусенков отвечал за «женскую программу») что-то ей показалось не совсем так, как её подают на TV. Сама она говорила с Гусенковым «повышенным» тоном, выговаривала ему и намекала: «может нам (!) расстаться». Словом, зарывается.
Это очень плохо. Яковлев давно увидел опасность отсюда - я тогда думал, что он преувеличивает.
Ну, а я-то сам? Доволен ли я своей работой за эти месяцы подготовки и проведения конференции. Да, доволен. Я, действительно, много делал помимо международных разделов и тезисов, и доклада, и первой резолюции. Во всех трёх случаях он принимал моё «с первого предъявления» и не передиктовывал, хотя и сгладил некоторые мои слишком критические углы.
Словом, международные разделы почти не отняли лишнего времени у самого М.С. и у всей Ново-Огарёвской и Волынской бригады. Но не только в этом... Яковлев - бригадир давал мне на переделку все остальные разделы (кроме экономики), причём, дважды. А Фроловские куски я просто переписал (да и писал-то их не он сам, вызывал из «Коммуниста» своих белых рабов - Лациса и Колесникова). Фролов, не моргнув, выдал их за свои, хотя и не знал, кто их переписывал... Видимо, решил, что Яковлев - бригадир.
И при проходке-передиктовке всех текстов - доклада и резолюций я вторгался не раз, вызывая раздражение М.С. (Он позволяет себе довольно невежливо меня «сажать на место», хотя я огрызаюсь, и никогда - Фролова, - академик! - и опять же - не обидеть бы P.M.!)
М.С., взял меня в первую комиссию - по первым двум главным резолюциям. И поскольку никакого «аппарата» при ней (165 чел.) не было, результаты дискуссии в комиссии превращал в текст я. И М.С. практически всё принял, в том числе и знаменитую клятву, что «КПСС никогда больше не допустит ничего подобного культу и застою». Весь мир обратил на неё внимание: «КПСС этим достигла вершины разрыва с прошлым» («Массаджеро»).
Словом, я доволен своим анонимным вкладом в это «переломное событие» нашей истории.
О Русте. Ещё в Ново-Огарёве по какому-то поводу зашла о нём речь.
М.С.: Что с ним делать?»
Я сразу встрял: «Отпускать надо. Сразу после конференции - как демонстрация гуманизации, которой она даст импульс. И не надо это - не дай Бог! - делать близко к визиту Коля или Геншера».
Меня сразу поддержали Лукьянов и Яковлев. М.С. тут же решил - отпускаем. И велел Болдину позвонить Чебрикову, чтоб готовил. Прошла конференция. А бумаги на этот счёт нет.
Вчера после встречи с президентом Индии в Екатерининском зале я говорю ему: «Михаил Сергеевич, Вы уезжаете в Польшу. Сейчас окунётесь в последнюю подготовку. А у меня дела».
Он: Вот пойдём сейчас в ЦК, там и поговорим.
Я: Как пойдём?
Он: Так вот и пойдём, ногами. Вышли из здания и пошли. Охране он велел «отскочить подальше», чтоб «не мельтешили». Идём вдвоём. Ещё в Кремле - народищу, экскурсанты, туристы. Ошеломление полное. Кто в растерянности останавливается, жмётся к стене, кто бросается жать руки, бабы - так те прямо на шею кидаются. Он пытается говорить с ними, у них, конечно, дар речи исчезает. Что-то восхищённо восклицают, хлопают. Подходит к одной группе, затевает разговор - о жизни, о конференции, спрашивает кто откуда, реагирует на их реплики. Попалась группа молодых французов, с ними пообщался. У Александровского собора сбежалась огромная толпа: свои - от Хабаровска до Минска, болгары, чехи, ГДР’овцы. Каждый норовит себя назвать, пожать руку, прикоснуться к нему. Когда подошёл к французам, подлетела какая-то наша провинциальная тётка, говорит: «А я? А я?» Он её обнял, что-то сказал, так и простояли они обнявшись, окружённые ликующими, восклицающими и фотографирующими французами. У колокола ещё с одной толпой поговорил... и быстро пошёл к Спасской башне. Народ бежит к нему со всех концов - от пушки и сада. Прошли Спасские: вся Красная площадь сразу заколыхалась.
Я ему говорю: Вот здесь Руст сел. Помните, Вы хотели покончить с этим... Да, да, говорит, хорошо, что ты напомнил. Сейчас придём - позвоню. (И действительно, как пришли - позвонил Шеварднадзе, Чебриков в отпуску) и велел «сегодня же» представить бумагу.
Очередь у Василия Блаженного рассосалась. Люди ринулись к ограде. Тут какие- то шведы - обнимаются, говорят что-то. Один мужик положил ему руку на плечо, говорит: «Михаил Сергеевич, поменьше работайте, берегите себя, видно ведь, как Вы устали» М.С. тоже похлопал его по плечу: «Ничего, говорит, друг. Выдюжим. Только сейчас и работать. Отдохнём потом».
Народ - сотни - из-за ограды храма орут: «Михаил Сергеевич, мы с Вами, держитесь. Всегда с Вами. Хорошо. Спасибо».
«Пойдём, говорит, по улице Разина. Мимо «России» хочу пройти. Я всегда тут останавливался, когда из Ставрополя приезжал». Перешли дорогу к дому интендантства. Итальянцы навстречу, человек 25... Те уж совсем не стесняясь повисли на нём со всех сторон. И я заметил - из 25-30 сколько их было - каждый либо руку пожал, либо обнял, либо подержался за локоть, за талию. Кричат. Зовут в Италию... Восторг неподдельный.
Прошли по ул. Разина перед изумлёнными прохожими. А начиная с Ипатьевского - перед изумлённым аппаратом ЦК, который в это время массой двигал в столовую.
Так вот дошли до подъезда, он забрал, меня в кабинет на текущие дела. И тут я узнал, что с 1 августа он идёт в отпуск. «И ты собирайся, поедем опять вместе... И, может опять что-нибудь придумаем»... (Намекал на то, что в 1986 году в отпуску «придумал» Рейкьявик, в 1987 - Книгу «Перестройка» и доклад о 70-летии).
ИЗ ДВУХ ИСТОЧНИКОВ СЛУХ О ЗАГОВОРЕ ВОЕННЫХ
10 июля 1990 г. Сегодня, видимо, ключевой день съезда... Не знаю, может – и для всей перестройки. Горбачёв опять победил, хотя 1300 голосов – против него. Сделал блестящее заключительное слово. Особенно я рад, что он произнёс всё, что я сочинил по идеологии, включая – о «кратком курсе», и что предложил несогласным генералам отставку. И по вопросу о рынку дал отлуп, и по аграрной политике, и по всей внешней, не уступил ни в чём! Но в ответах на вопросы опять пел о «социалистическом выборе» и неудачно среагировал на вопрос о Ельцине («если он с нами...»). Лигачёва не выдвигали на Генсека, видимо, приберегли для поста первого зама.
Из двух источников слух о заговоре военных (от одного майора из института Арбатова и от сотрудника АПН, которому Макашов открылся, приняв за своего). Надо будет предупредить Горбачёва, хотя «фактуры» у меня нет.
См. предыдущую публикацию: «Может, старческая недееспособность руководства – «перст Божий»? Может быть, они удачно совпали с объективной потребностью России немножко поплыть, куда плывётся и как можется, - только чтоб не тревожили?» Что было в Кремле 9 июля: в 1972, 1976, 1978 и 1990 годах.
