Из дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь
ПИТИКЛАССНИК: «Я ДОЛЖЕН УЗНАТЬ, КАК ЭТО СТАЛО ВОЗМОЖНЫМ, ЧТО БЫЛО УНИЧТОЖЕНО СТОЛЬКО НЕВИННЫХ ЛЮДЕЙ»
8 мая 1972 г. Накануне дня победы. Сижу дома. Поправил вёрстку статьи «Тимофеева-Черняева», изучаю материалы к поездке в Швецию. Никак не могу отделаться от чувства горечи от последнего разговора с Жилиным. Мне стыдно было за него, когда он «отпрашивался» перед встречей с Галкиным по статье. Но он отражает общую для почти всего моего окружения тенденцию. Ведь я начал борьбу с Федосеевым по их инициативе. (Красин, Вебер, Соколов, люди из институтов). Они обратили моё внимание и на статью в «Коммунисте» и на брошюру, на опасность всего этого. Я взял главную роль на себя.
И по мере того, как развивались события и становилась ясной опасность этой борьбы и замаячила угроза поражения, началось отпочкование. Да и в самом деле - одному скоро докторскую защищать, другому - реабилитироваться от обвинения в ревизионизме, третьему - закреплять свои аппаратные позиции. Стоит ли из-за какой-то там «структуры рабочего класса» ставить под вопрос своё положение и свои перспективы?
Вчера днём зашли с Элкой в кино повторного фильма, что у Никитских. Смотрели «Бумбараш» с Золотухиным. Это по Гайдару. Дух тот же, что и «В огне брода нет», «Белое солнце пустыни» и некоторых других. В условной манере, несколько даже шаржированно выражается здесь с большим искусством первородная наша революционная идейность. Это - явно реакция молодого поколения на конформизм нашего истеблишменского, нашего устойчивого и упорядоченного бытия, а также против цинизма тех, кто официально исповедует ленинизм, а в жизни давно уже руководствуется совсем другими мотивами. Здесь - «конфликт поколений», в котором очень ясно угадывается социально-идейная напряжённость в нашем обществе. Недаром, все такие картины выходят в свет с большим скрипом, с купюрами, а идут мало, на окольных экранах. Лапин (председатель Гостелерадио СССР), Романов (зав. отделом культуры ЦК КПСС), Катька (министр культуры СССР Екатерина Фурцева) и др. достаточно умны, чтоб не понимать в чём дело.
Как-то корреспондирует с этим то, что мне вчера рассказала Генька. У неё была экскурсия - 5 класс какой-то московской школы. Мальчик, очень интеллигентный, серьёзный и дотошный, ей сказал: вот у нас возле школы есть два дома - XVII века, на них написано, что они памятники и что они - на содержании государства. А какое же это «содержание», если там все загажено, разбито, запущено?... Потом: при переходе от «объекта к объекту», она его спросила - ты, что древностями интересуешься. «Нет, - ответил он, - Я занимаюсь 1937 годом!»
Генька, потрясённая, сначала сделала вид, что не понимает. Он ей: «А, Вы, что не знаете, что такое 1937 год»?
- Ну, и как же ты этим занимаешься, где ты достаёшь материалы и т. д.?
- Да, это трудно - достать что-либо. Но я не отступлюсь. Я должен узнать, как это стало возможным, что было уничтожено столько невинных людей, борцов революции, ленинцев?! Это - пятиклассник. (Интересно, как сложилась судьба этого мальчика? – прим. FLB).
РИСКОВАЛИ СОБОЙ БУКВАЛЬНО ЗА СЧИТАННЫЕ ДНИ ДО КОНЦА ВОЙНЫ
8 мая 1976 г. Преддверие праздника. (День Победы). Опять, как всегда в этот день, раздираюсь дилеммой: надевать планку или ввинтить только орден Отечественной войны. Хочется почему-то второго. И опять недобрым словом вспоминаю командира корпуса, который под конец войны отказал мне в ордене Красного Знамени, заявив – не вы же (т.е. не ваш полк) наступали! Вы только исходную готовили. Кстати, тем, кто нас сменил 5 мая 1945 года, тоже не пришлось наступать, - война кончилась. А мы на этом еженощном копании траншей для них в 30-100 метрах под носом у немцев потеряли ещё десятки людей и рисковали собой буквально за считанные дни до конца войны. Ну, да ладно.
Вечером смотрел очередную серию телефильма по Василю Быкову «Долгие дороги войны». Очень у него всегда натурально, без дураков и честно – про войну. Опять разволновался. И опять странное чувство тоски по чём-то безвозвратно ушедшем (?!) и утраченном.
БРЕЖНЕВ НЕПОНЯТЛИВО ПОВОРАЧИВАЛ ГОЛОВУ ТУДА СЮДА, А ПОТОМ ГРОМКО СПРОСИЛ: «КТО ЭТО?!»
8 мая 1978 г. Ездил-таки в ФРГ среди сопровождающих Брежнева. Брежнев и главное окружение жили в замке «Гимних» – в 35 км. от Бонна, остальные (и я) – в замке «Гахт», в 10 км. от Гимниха.
Моя роль состояла в том, чтобы двадцатистепенная (хотя и обязательная) встреча с руководителями Германской компартии состоялась более или менее гладко, наименее обидно для них, скромных золушек во всём этом предприятии. Это получилось: во-первых, удалось настоять на том, что я поеду в Кельн на митинг ГКП в честь визита. Брежневу об этом даже не докладывали. Блатов неохотно, но согласился, при больших колебаниях Фалина. Там собралось около 2.000 человек. Да и вообще полное неприличие было бы, если бы никто не появился бы на единственном общественном мероприятии в честь визита. Сколько стараний и доброй воли, вопреки собственной выгоде в глазах подавляюще обывательской общественности, было употреблено, чтоб ещё раз продемонстрировать свою «преданность»! А на них могли бы даже не оглянуться... Брежнев, например, даже и не заметил, что около 200 человек с плакатами и флагами встречали и приветствовали его возле аэропорта. Это ведь были только коммунисты!Не докладывали ему ничего и о митинге, да он бы и не воспринял ничего этого. Так что я имитировал его личное внимание к ГКП, так же, как Александров и Блатов имитировали на всём протяжении переговоров, что это именно он, Брежнев, эти переговоры ведёт, хотя иногда им для этого приходилось довольно неловко, на глазах у немцев, «на ходу» править памятку, которую мог только зачитывать (да и то коряво) Генеральный.
На митинге я лишь приветствовал собравшихся, когда меня представили. Потом в ресторане долго разговаривали с Мисом. Он на мне репетировал, что он скажет на встрече в Гимнихе. Потом он и я приветствовали пришедших в ресторан артистов Архангельского ансамбля, который выступал после митинга перед той же аудиторией и тоже в честь визита. Я их благодарил за великолепное выполнение «партийного поручения», отметив, что они делают ту же политику, что и Брежнев, только своим способом.
Это общение, как и сам концерт-контакт с немцами были довольно трогательными. Навели на всякие размышления о наших двух народах. Удалось далее договориться, чтоб не просто Брежнев принял, чтоб от них (кстати, 7 человек) и от нас были те, кто входят в ЦК. Так это и было представлено в коммюнике. Впрочем, инициатива исходила от Александрова и, думаю, сделал он (и провёл через Брежнева) не для ради ГКП и, конечно, не «для меня», а потому, что ему надо было, чтоб лишний раз покрасовались в средствах массовой информации министры (члены ЦК) и сам он – не в качестве помощника, а в качестве кандидата в члены ЦК.
Я предупредил Миса ещё в Кельне, чтоб он не рассчитывал на содержательную беседу. Это – демонстрация и должна быть по необходимости краткой. Утром 6-го я вышел на площадку перед замком, чтоб встретить... Но их нет и нет. А я хотел их провести в соседнюю комнату, чтоб они не столкнулись нос к носу со Штраусом, которого Брежнев принимал впритык к приёму Миса и Ко в ГКП!
Оказалось, что их не пускают в ворота в конце аллеи... Вскоре выяснилось – почему. Брежнев вышел на крыльцо провожать Штрауса! Никто ещё не удостаивался такой чести. Мы, стоявшие группой, буквально ахнули. Но дело этим не кончилось. Брежнев под стук прикладов караула спустился вместе со Штраусом по ступенькам и повёл его к машине. Вокруг бесновалась свора фото-теле и проч. корреспондентов. В самом деле – сенсация неслыханная. Никто ничего подобного не мог предположить.
Мы посторонились. Брежнев долго и «тепло» прощался со Штраусом (этим «профашистом», как характеризует его уже десяток лет наша печать) и потом пошёл назад. Штраус тут же, возле машины, стал давать интервью налево и направо.
Потом я спросил у Александрова: «Это что было – случайность или высшая мудрость?!» Он ехидно посмотрел на меня и сказал: «Просто Леониду Ильичу захотелось выйти на воздух перед встречей с коммунистами!»
Встреча прошла - с точки зрения моей личной заботы ублажить коммунистов - по максимуму (принимая во внимание состояние Генерального и его отношение к этой дополнительной нагрузке). Брежнев зачитал нашу четырёхстраничную памятку, куда я успел вписать благодарность за митинг, проведённый коммунистами в Кельне, и за сотни приветствующих «по пути следования». До зачтения памятки Брежнев пытался шутить, заставляя всех курить... Как-то не очень это получилось. Не все поняли шутку.
Мис более бессвязно, чем мне в Кельне, изложил свои мысли про визит, пытаясь привнести в свою речь побольше восторга и одновременно не переборщить по части преданности, чтоб потом не зацепились за это и власти, и еврокоммунисты. И вдруг он вытащил неожиданную тему: стал хвалить Брежнева за то, что на конференцию Социнтерна в Хельсинки был послан представитель КПСС. Мол, как это важно, что мы вышли на социал- демократическую трибуну, что мы втягиваем социал-демократов в нужные нам дела и т.п.
Брежнев непонятливо поворачивал голову туда сюда, а потом громко спросил у Александрова: «Кто это?!» (Т.е. кто ездил в Хельсинки?) Андрюха ответил: «Пономарёв». Реакции не последовало.
Итак, обменялись «речами» и дело вроде бы шло к концу. Но Андрюха решил «оживить». Поскольку Мис затронул тему социал-демократии, он (Александров) подсунул Брежневу какую-то страничку и тот с полуслова стал громко зачитывать. В следующую секунду я понял, что это памятка для Брандта... Зачитал и остановился... В глазах немцев замешательство: никто ничего не понимает – зачем это произнесено. Тогда влез сам Андрюха и по-немецки (тут же переводя Брежневу) сказал: «Вот эти самые слова Леонид Ильич вчера сказал Брандту!» (Речь шла о том, что, мол, не хотите сотрудничать со своими коммунистами – не надо, но зачем их травить. Это только на руку реакции).
Это был ещё один предметный для меня показатель того, что Леонид Ильич, мягко выражаясь, плохо ориентируется в том, что он говорит и что вообще происходит в каждый данный момент. Думаю, что и эпизод со Штраусом – результат выхода его из под контроля помощников.
Потом я это, к своему ужасу, наблюдал неоднократно, хотя и ожидал нечто подобное. Особенно стыдно всё это было ощущать во время подведения итогов у Шмидта перед подписанием и во время самого подписания. Немцы предвидели и, видимо, знали об «ограниченной дееспособности». Я уж не говорю о газетах и телепередачах, которые в основном только тем и занимались, что ловили соответствующие моменты его поведения, малейшие проявления его физической немощи: на трапе самолёта, при вставании с дивана, во время приёмов, когда он в растерянности шарил глазами вокруг и т.п.
Шмидт (я специально наблюдал за ним) вёл себя великолепно. На приёме я сидел в трёх шагах от него и от Брежнева и мог видеть всё, что происходило. Но, во-первых и в последних, - о речи Шмидта на этом обеде. Сто лет немец так не говорил о Германии и России. Шмидт затмил все слова Брандта, сказанные им в своё время (а во время этого визита вообще оказался на заднем плане и, говорят, очень неудачно повёл себя на беседе с Брежневым: завёл свою волынку о «Севере-Юге» и страшно надоел собеседнику!)
Так вот – ни улыбкой, ни одним движением лица Шмидт не показал, что он «всё видит» и понимает, что Брежнев лишь большая фигура, которая движется по инерции в правильном направлении, хорошо программируемым помощниками и Громыко. Держался он с почтением (хотя и не подобострастно), и это почтение больше даже относилось не к «державе», а к старости и старшинству. Только однажды, кажется, ему изменила внутренняя выдержка: когда Брежневу издатели поднесли книги (его «Биографию» - издательство «Саймон и Шустер»), чтоб он их подарил Шмидту, Шеелю и др. ... И Брежнев ставил свою подпись. Долго-долго выводил фамилию. В больших зелёных глазах канцлера за очками на мгновение мелькнула ирония и сочувствие, скорее жалость, снисходительность. Ирония же относилась не только к тому, как Брежнев исполнял свою роль, а и к тому, как его понудили её исполнять: Фалин до этого подошёл, что-то шептал. Потом подошли издатели (по знаку!) с книгами. Брежнев опять не понял, зачем. Фалин опять наклонился и стал громко объяснять (ослаблен слух), протянул руку. И только тогда медленно начался «процесс». А ведь до этого, ещё в Москве, а потом в Гимнихе перед приёмом, его обо всем этом уведомили и «согласовали».
Та же история – с Венером и Мишняком. Был прокол с самого начала, ещё в Москве: их, председателей фракций правящей коалиции в бундестаге, не запланировано было принимать, в отличие от Коля и Штрауса – председателей двух оппозиционно-реакционных партий. Так вот, спохватившись, решили восполнить это здесь «подведением» их к Брежневу «после еды» и после отъезда Шеля и Шмидта. На выходе я оказался у дверей. Брежнев провёл до машины канцлера и президента и тут протокольщики стали его тянуть обратно в здание, чтоб он пожал руку Венеру и Мишняку. А он: «Зачем, что мне там делать? Почему я должен возвращаться?» Едва уговорили, хотя буквально за 10 минут до этого Фалин ему всё «на ухо» разъяснил, а потом подошёл к Венеру (сидевшему рядом со мной) и сказал, где ему надлежит быть...
Самое плачевное было на итогах перед подписанием. Шмидт в элегантной манере, попыхивая трубкой, сказал несколько слов и предложил сначала министрам «доложить» об их переговорах. Громыко исполнил это очень хорошо – увесисто, ясно, только суть, с оценками и определениями и в очень доброжелательной тональности, без всякой бумажки под носом. Геншер был явно слабее, пытался мелочиться. И наоборот – по экономическим делам наш Тихонов (зам. премьера) оказался примитивным и сумбурным, особенно на фоне выступившего за ним графа Ламсдорфа (министра экономики).
Затем Шмидт (и тут он дал промашку, мог бы предвидеть, что поставит нас в неловкое положение) предлагает Брежневу: «Господин Генеральный секретарь, как мы дальше будем? Мы можем сейчас позвать прессу и выступить оба с окончательной оценкой итогов, либо выскажемся сначала без прессы, а потом спустимся к ней и сделаем заявления после подписания?»
Брежнев, в явном замешательстве: «Как хотите»... У него на этот счёт не было «памятки».
Шмидт: «Тогда я предлагаю сначала высказаться здесь... Не хотите ли Вы, господин Генеральный секретарь, сказать первым»?
Брежнев: «Я хотел бы Вашу оценку услышать».
Шмидт: «Очень хорошо». И начал свободно говорить, оценивая итоги так, как мы в Москве не предполагали. С гораздо большим позитивом. Кончил. Очередь Брежнева. Перед ним памятка, подготовленная нами с Блатовым ещё в Москве, кстати, наспех, поскольку весь этот перформанс выяснился буквально накануне отъезда. Но эта памятка была подготовлена для публичного выступления при подписании, перед журналистами!
Когда Шмидт обсуждал вышеупомянутые процедурные вопросы напрямую с Брежневым, я видел в каком ужасе ёрзал по стулу Блатов, а Александров, сидевший по другую сторону от Брежнева, метался то к Блатову, то на своё место. Но поправить уже было ничего невозможно.
Брежнев бодро стал читать то, что предназначалось для прессы. Кстати. Это прозвучало неплохо, крупно и «в пандан» Шмидту. Однако, ужас проистекал из другого: что он будет говорить перед прессой?!
Смотрю, Александров что-то лихорадочно пишет. Когда Брежнев кончил, он подскочил, сунул и стал объяснять: громко, ибо иначе не достигнешь цели. Брежнев углубился в записку – корявый Андрюхин подчерк! Я тоже весь съёжился от стыда и внутренней паники, хотя меня это вроде бы «лично» не касалось.
Андрюха «на ходу» сочинил памятку для прессы. Несколько фраз. И пытался уговорить Брежнева запомнить её, не читать, не вынимать из кармана «перед лицом» корреспондентов.
Потом, когда спустились вниз за торжественные столы для подписания, напротив, которые ярусами, как сельди более сотни всяких фото-теле и проч. корреспондентов... Брежнев произнёс «памятку»... из трёх фраз, ни одна их них не была закончена (забывал концы), а завершить «выступление» вообще не смог, развёл руками. Это видели и в Москве – по телевизору! Потом улетели в Гамбург. «Боинг-707».
БРЕЖНЕВ ЕЛЕ-ЕЛЕ ПЕРЕСТАВЛЯЕТ НОГИ
8 мая 1982 г. 4 мая у В.В. Кузнецова в Кремле принимали представителей движения «Парламентарии за мировой порядок». Всякие видные деятели от пяти континентов. Канадец Роуч, Силкин из Англии (теневой министр обороны), фигуры из Индии, из Нигерии, бывший президент Мексики Эччеверия. Б.Н. (Пономарёв)через решение ЦК и меня всунул в компанию с Василь Васильевичем принимать этих людей. Это – вместо приёма... у Брежнева. После нас они поедут в Вашингтон. Интересно на каком уровне их там будут принимать? А потом они составят обращение к спецсессии Генеральной Ассамблее ООН по разоружению. Скучные игры. Поразило меня только то, что даже на таком уровне произносят слова, в качестве мирных инициатив, которые мы провозглашаем вот уже на протяжении десяти лет устами Брежнева.
18 мая на комсомольском съезде Л.И. Брежнев ещё кое-что провозгласит, в том числе торжественный отказ в одностороннем порядке от применения первыми ядерного оружия. ... Нет! Войны не будет в обозримом будущем. Но будет массированное пропагандистское и особенно экономическое наступление, которое поставит нас и весь социализм в критическое положение. И, значит, надо срочно, коренным образом сверху до низу всё менять. Иначе не миновать нам этак лет через десять «российской Польши».
На Первомай не пошёл. Уж слишком теперь всё это профанировано. По телевизору посмотрел как Брежнев еле-еле переставляет ноги, и руку в приветствии в состоянии поднять не выше подмышки, а уж, чтоб улыбку изобразить – сил никаких нет.
Москва полнится разговорами, кто поедет вместо Зародова в Прагу. Меня уже об этом несколько человек спрашивали, в том числе Г.Л. Смирнов (первый зам. Отдела пропаганды ЦК). Я хохочу в ответ, потому что знаю, что Б.Н. меня туда не пошлёт. Он говорил мне, что надо бы так: Косолапова в Прагу, Смирнова на его место в «Коммунист». До этого называл также Стукалина и Толкунова, но они отказались, и ещё маячит Скляров (первый зам. в «Правде»).
Все кругом читают Солоухина в «Нашем Современнике» № 1 «Продолжение времени». По идеологии – вполне контрреволюционное сочинение и, если не антисоветское, то ностальгически досоветское. Однако, талантлив и в частностях (нашего отношения к культуре и её прошлому) прав. И хорошо, что и такое печатают, будто не замечая. Т.е. поток восстановления прав и миссии «великой русской литературы» продолжается.
См. предыдущую публикацию: «C этим еврокоммунизмом надо что-то делать!Что они себе позволяют! А мы им платим, как ни в чём не бывало, деньги народные даём. Надо закрыть кассу, не давать им ничего. Пусть барахтаются». Что было в Кремле 7 мая: в 1972, 1977 и 1990 годах.
