Горбачёв чохом предложил в Политбюро – Лигачёва, Рыжкова, Чебрикова

Из дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь.

«МЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕМ НИ О ПЛАНАХ НАСТУПЛЕНИЯ, НИ О ЕГО ЦЕЛЯХ, НИ О ЕГО РЕАЛЬНОМ ХОДЕ»

23 апреля 1972 г. Когда начинается неделя, жду субботы и воскресенья. И так каждый раз: как свободы и отдыха, покоя. Но они всегда - дни метаний. Что-то прочтёшь недочитанное, что-то полистаешь, переберёшь. И всё время хочется куда-то пойти, с кем-то встретиться, чего-то посмотреть - в музей, на выставку (вот давно Слуцкий зовёт к подпольным художникам), к Дезьке (известный поэт Давид Самойлов) съездить в Опалиху, к Карякину, к Вадьке...

Это всё попытки бежать от себя, укрыться в призрачном занятии. Потому, что нет дела в жизни, своего - вне службы. А служба - во многом - профанация настоящего дела: статьи и доклады для Пономарёва, тексты для Брежнева и др. Иногда, правда, бывает и консультативное участие в определении каких-то реальных политических позиций (в отношении той или иной партии, комдвижения, каких-то вопросов внешней политики, каких-то акций пропагандистско-политического плана).

Скоро 51 год. Что сделано в жизни? Ничего в общем, заслуживающего для преемников. Хотя она прожита честно: не прятался от ответственности, других вместо себя не подставлял, защищал какие-то убеждения, когда не безнадёжно было, не подстраивался ни под кого из начальства, тем более не помогал непорядочности и общественной глупости, презирал идеологических хапуг и делал все от меня зависящее, чтоб подставить им ножку.

А всё-таки, своего, генерального дела нет, даже курса на диссертацию нет. И не только потому, что не уверен в своих силах, а, главным образом, потому, что весь собственный (и окружающих) опыт показывает бессмысленность всей этой, так называемой, общественной науки, никчемность самого её существования и бумагомарания. Оттого и жизнь в научных институтах - это либо ярмарка тщеславия и полового обмена, либо пошлая возня самолюбий и карьер под видом идеологической борьбы. Тошно. Да и не только диссертацию - вообще писать (для публикации) ничего не хочется: слишком много знаю, и потому любое сочинение (а оно может быть только на «научно-политическую» тему) представляется как ложь перед самим собой и перед другими.

Конечно, графоманская привычка всё время что-то писать вырабатывает, видно, в человеке чувство ремесленника (что бы ни делать, лишь бы делать, - заполнять страницы и быть довольным самим слово- и - абзацесочитанием). Но у меня такой журналистской привычки нет. Хотя косвенно она где-то присутствует: замечаю, что хорошо сделанная служебная бумага, безотносительно к её реальной ценности, вызывает удовольствие.

Да, кстати, Брежнев на той неделе встречался с вьетнамским послом. В печати потом были всякие выражения солидарности и прочие. А в беседе контрпунктом было требовательное и настоятельное беспокойство (и просьбы передать в Ханой) по поводу того, что «мы ничего не знаем ни о планах предпринятого наступления, ни о его целях, ни о его реальном ходе»и т. д. Узнаём об этом лишь из публикуемых сообщений «нашего общего врага».

ЭТИ СТАРИКИ ПОЛУЧАЮТ ОТ НАС ПЕНСИИ И ЕЖЕГОДНО ВСПОМОЩЕСТВОВАНИЕ

23 апреля 1977 г. 14 апреля мы с Рыкиным поехали в ФРГ. Во Франфуркт-на-Майне прибыли уже поздно вечером, встречали нас только аэрофлотовец (посольским за 40 км. от Бонна надо спрашивать разрешение) и genosse из Гессенской организации ГКП, бывший активныий подпольщик. 

Дорога на Дюссельдорф. Нас предупредили, что сначала заедем домой к секретарю ЦК, Карлу-Гайнцу Шредеру (я его давно и хорошо знаю). Дом-вилла с большим участком, бассейном, гаражом и проч. Внутри – как в лучших кино о красивой жизни на Западе. Рассказал Карлу-Гайнцу, зачем приехали. Затем на бешенной скорости – в Дюссельдорф. 

Пошли в правление ГКП. Манфред Каплук (член ПБ) – «курфюрст» всего партийного Рура. Фанатичный партиец со стальным взглядом и тонкой, еле заметной улыбкой, которая почти не сходит с лица. Говорят, самый способный их партийный фюрер, но пьёт. Тут же был Шредер, марта Бушман и ещё другие. Я почти не вмешивался в разговор: шёл «бизнес» Рыкина по межпартийным связям (деньги).

Потом Шредер посадил нас в свою машину и повёз на квартиру к Герберту Мису, председателю партии. Он живёт один. Жена и дочь – в СССР на учёбе. Квартирка весьма... Обставлена и содержится за счёт партии, т.е. за счёт СЕПГ. Уселись в гостиной, Мис включил радио (от прослушивания), долго благодарил КПСС за доверие. Наше письмо к французской КП они уже имели. Я изложил более развёрнуто позиции ЦК КПСС по еврокоммунизму. Рассказал об ответе французов, о беседе в ЦК с Ибаррури (перед её отъездом) и об итогах переговоров с Вэнсом в Москве. Однако, после двухчасовых моих излияний Мис предложил сесть за стол. Я старался ловчить, думая о продолжении. Но Миса уже понесло.

Он начал с того, что французы на него давят, обхаживают. И в самой его партии появились выступления – почему бы не пойти по пути ФКП и ИКП, выигрыш, мол, очевиден. Затем он углубился в интересную тему, но всё время как-то смущался. А тема: почему ГКП по объективным причинам не может и «не имеет права» склоняться к еврокоммунизму. Потому, во-первых, что германский капитал – не то, что французский или итальянский. Он сильнее и беспощаднее. У него агрессивные традиции, и его национализм гораздо опаснее для окружающих. Мы обязаны постоянно помнить, что он принёс миру в прошлом. Во-вторых, мы здесь представляем социалистическую часть Германии. Перспективы у нас, знаете какие... Однако, мы – индикатор состояния мировых дел. Если и когда наш капитал прибегнет к фашистским методам подавления коммунистов, значит – война на пороге. По этим причинам мы не можем «интегрироваться» в систему, на что сделали ставку французы и итальянцы. А главное, конечно, потому что мы – интернационалисты.

Он больше трибун-демагог, чем политический работник, но с сильным характером. И держится он с нашим братом, советскими, без тени заискивания, а политическое подлаживание к нам прикрывает (довольно убедительно) верностью принципам. И на этот раз он не прикидывался, не делал вид, что безумно интересуется тем, что мы ему привезли. Слушал не очень «напряжённо» и видно было, что он и сам знает, как ему поступать с еврокоммунизмом. И учить его особенно не надо.

Мис прямо говорил (очень я хотел бы, чтоб такие речи слушал Пономарёв, но ему они ничего подобного не говорят, а сам он и знать этого не хочет): немецкий рабочий здесь живёт хорошо. А немецкий капитал не может себе позволить снизить его уровень настолько, чтоб он был сопоставим с тем, что в ГДР. Я спросил: но ведь у германской буржуазии при этом остаётся и для себя немалый кусок – не меньший, а больший, чем в Англии, например, во Франции, и даже в США (сравнительно). Как же это она умудряется и волков, и овец кормить вдоволь? Ответ был настолько путанным, что восстановить я его не могу.

Вот читаю боевой, «страстный» доклад Зимянина о 107 годовщине Ленина. Верность ленинизму – признак революционера. Отход и искажение – признак ревизионизма. Общие закономерности действенны для всех и сейчас. Но что это даёт МКД? О чём, собственно, речь? В чём должна выражаться верность и чему? Диктатуре пролетариата? Тогда ФКП, ИКП, КПВ, КПИ и многие прочие – все целиком ревизионисты. Или в чём-то другом? Но в чём? Вот будут коммунисты на Западе читать «Правду» и думать: чего же хочет КПСС, что она имеет в виду? Почему она до сих пор не говорит конкретно, что собственно, для неё приемлемо, а что неприемлемо в теоретическом плане? Или для неё важна лишь формула верности ленинизму вообще, т.е. абстрактно идеологическая сторона дела, а не суть революционного, т.е. обязательно теоретически точного подхода к действительности, что только и обеспечивает практическую эффективность коммунистам?! Боюсь, что за общими громкими декларациями доклада западные коммунисты увидят только одно – призыв к равнению на школьную теорию, преподаваемую в советских вузах.

Это бесперспективная позиция в наше время. Единственно возможная, по моему мнению: отсекать («давать отпор») антисоветизму Марше и Ко, и идти на серьёзные спокойные дискуссии (открытые и закрытые) по вопросам ленинизма - современной стратегии наших дней.

А утром 18-го, в понедельник, уже с Якухиным мы летели в Швейцарию. С той же миссией. Я несколько волновался, потому что уже знал, что они назначили для участия во встрече: Венсана – председателя партии и четырёх членов ПБ, секретарей ЦК, – Мюре (Лозанна), Маньен (Женева), Лехляйтер (Цюрих) и Хофер (Базель). С 10 утра и почти до 6 вечера шла «дискуссия». Они держались настороженно. Я уже чувствовал (по информации посольства), что меня они воспринимают как гонца, который везёт упрёк из Москвы по поводу только что прошедшего их Пленума, на котором они записали, что «не согласны с административными мерами в борьбе против идей».

И тактика была обдумана: показать с документами в руках, что от французов они ничего не заимствовали, что «свой путь» они придумали ещё 20-25 лет назад, что они независимы и совершеннолетние. Когда они поняли, что я приехал не упрекать их, а поговорить. Что делать всем вместе перед лицом позиции ФКП и КПИ, др., они замкнулись. Один за другим делали декларации: все аспекты своей политики мы можем объяснить вам и кому угодно, а за других мы-де не в ответе. Мы не хотим быть «ни бухгалтерами (намёк: собирать цитаты против КПСС), ни судьями». Концепцию «свобода неделима» мы не разделяем, но выразили несогласие с административными мерами против убеждений. Венсан рассказал, что на днях он выступал по телевидению – о правах человека в Швейцарии. «И вы знаете – мне в телестудию последовало 60 звонков. И все на тему – а как в СССР? Один болгарский эмигрант сказал примерно следующее: «Хорошо вам, мсье Венсан, сидеть в комфортабельной студии и разоблачать несовершенство прав в своей стране! Но попробовали бы вы этим заняться у меня в Болгарии»...

И в таком духе... Мюре говорил: зачем запрещаете абстракционистские выставки? В чем видите опасность? Говорили и о «качестве советского пропагандистского экспорта», который непригоден для потребления «здесь» и его никто не берет.

Мне тошно было всё это слушать. Во-первых, потому, что это навязло в зубах. Во-вторых, потому, что коммунисты, пусть даже не сочувствуя нам и не соглашаясь с нами, должны были бы проявить понимание, что у нас иначе не будет и не может быть. И если они хотят считаться с ролью Советского Союза – такого, каков он есть, они должны бы приспособиться к этому или учитывать хотя бы. Иначе зачем тогда комдвижение?

Впрочем, я всё менее уверен, что им – и швейцарцам, и другим – нужны. Конечно, эти старики рассчитывают (или уже имеют) получить от нас пенсии, получают они и ежегодно вспомоществование.Но больше мы им уже ни на что не нужны. Наш моральный авторитет в рабочем классе, не говоря о другом населении – как силы революционной и как пример для подражания – сведён к нулю. Наши внешние дела и «успехи» – вызывают обратное действие на западную публику. И коммунистам апеллировать к массе от своего братства с КПСС сейчас уже никак не с руки. Мы в глазах этой массы – в лучшем случае сверхдержава. А наше героическое прошлое и наши жертвы против фашизма – история. И потом, в конце концов, мы защищали самих себя! Это ещё Черчилль сказал, тем более, что прошло 30 таких динамичных лет. У нас цепь времён поддерживается искусственно (школой, пропагандой, литературой – всей нашей советской культурой). У них же она – достояние «специалистов», части интеллигенции, у которых (что касается их собственной родины) своя «цепь времён».

Слушал я швейцарцев и думал: а не превращается ли на наших глазах МКД в ведомственный бизнес товарища Пономарёва?! Не поддерживается ли в нём душонка вот такими поездками, вроде моей, не говоря уж о таком сделанном нами целиком (а потом повернувшимся против нас) мероприятием, как Берлинская конференция?! А (как и в других подобных случаях) здесь, в Женеве, я искренне «заводился» – говорил им о нелепости и опасности представлять духовную и идейную жизнь, вообще весь характер жизни советского народа так, как это делается «у вас». Говорил об огромном потоке литературы, высокого притом класса, о бесчисленном разнообразии острых и великих проблем, которые поднимает, разрабатывает, и о которых спорит не только интеллигенция, о неутолённой жажде знаний, о невероятном уровне потребления духовных ценностей – не сравнимом ни с одной страной мира, о масштабах и сложностях нашего общества, о содержательности и философском богатстве, разнообразии того, что называется «личностью». Пытался приводить всякие примеры.

Словом, хотел им показать, что они абсолютно не представляют себе того, о чем с такой лёгкостью и с таким апломбом судят, опираясь на обозлённых и мелкотравчатых «диссидентов». Вернее, я призывал их, коммунистов, не подкидывать красок для разрисовки облика, который создают антисоветчики. Я видел, что это «производит»... Хофер начал, например, рассуждать, что молодёжь- де на Западе теперь политически грамотная, с порядочным культурным багажом, и её не удовлетворяет, как вы пишите свою собственную историю (намекая на замалчивание Троцкого, о чём мне ещё ранее сообщили посольские). Ответил притчей: конечно, у нас нет денег, чтоб удовлетворить все вкусы культурной молодёжи Запада, интересующейся нами. Но те, особенно из КП, кто специально нас изучает, должен был бы знать, что за 20 лет после XX съезда изданы тысячи книг, архивных документов, целых документальных серий, десятки тысяч исследовательских статей, сборников, стенограмм съездов, конференций, Пленумов КПСС... и там ни о чём не умалчивается, там всё, как было. Извольте. Но вот даже такой «признанный» специалист, как Элленштйн, автор книги по истории СССР, француз, член ФКП не потрудился со всем этим ознакомиться. А поверхностность в таких делах со стороны коммуниста, даже если он не антисоветчик в душе, неизбежно, в силу окружения, в том числе буржуазно-литературного, «кремленологического», заводит таких вот коммунистов в антисоветскую компанию.

Крыть им в общем нечем было. Но проблема в другом. Ведь все эти аргументы действенны и уместны, если наличествует «коммунистическая совесть», т.е. искреннее желание нас знать и понимать, хотеть быть нашими друзьями. Но то, что создавало когда-то международное коммунистическое движение, и что его поддерживало как единое целое – «сделать как в России», исчезло навсегда не только из объективной жизни, но и из сознания коммунистов, даже самых преданных нам. А тогда – зачем им нас знать? Только, чтоб отбиваться от буржуазной антисоветчины? Пожалуй. Но это – не жизненная потребность, так как они теперь твёрдо знают: «они пойдут своим путём», или вообще никаким. Эту дилемму очень остро и открыто поставил Берлингуэр: капитал очень хотел бы, чтобы мы пошли советским путём, ибо он теперь достаточно умён и силён, и понимает, что это для нас – самый верный путь к краху.

Около 6 вечера кончили. Венсан заключал так, чтобы «снять необходимость» говорить опять мне. Но я всё-таки попросил слова. И ещё раз «объяснял» минут 20.

Венсан пошёл нас с Якухиным провожать до консульства. Я ему по дороге пытался рассказать про Ибаррури, о том, что она говорила в ЦК о Каррильо. Он заторопился отреагировать, что, мол, и ему она это давно говорила: опять то же – не хочет он «быть информирован от нас», не хочет ангажироваться, не хочет не только лезть, но даже знать о «чужих делах». Говорить же о чём попало он большой мастер. Моросило. Венсан показывал Женеву. Устал, когда подошли к консульству. Я попросил машину, чтоб его отвезли домой. Но для своих 72-х он – живчик.

ГОРБАЧЁВ РАСШАТЫВАЕТ СЛОЖИВШИЕСЯ ПРИ БРЕЖНЕВЕ ДОГМЫ, ПУТЫ ПАРАДНОСТИ, ЧВАНСТВА, ХАПАНИЯ НЕ ПО ЗАСЛУГАМ

23 апреля 1985 г.Пленум ЦК. О подготовке к съезду. Горбачёв раскованный, уверенный, сдержанный, иногда прорывающийся в репликах. Говорит с Пленумом, не утыкаясь в бумажку. Оргвопросы. На этот раз никто даже приблизительно не догадывался что произойдёт. Ещё у Спасской башни столкнулись с Арбатовым и Бовиным. Они, естественно, спросили, не знаю ли я. Я – не знаю, но сделал предположение, что Лигачёв и Долгих станут членами ПБ. Арбатов добавил Чебрикова, но отвёл Долгих: у него, мол, очень плохие отношения с Генеральным, что-то пробежало между ними ещё при Черненке.

На заседании Горбачёв вынул из кармана блокнотик и чохом предложил: в ПБ – Лигачёв, Рыжков (!), Чебриков; в кандидаты – маршала Соколова, секретарём по сельскому хозяйству - министра сельского хозяйства РСФСР Никонова! После избрания попросил новых членов ПБ подняться в президиум, а Лигачёва подозвал и посадил рядом с собой – на председательское место, он, Лигачёв, и вёл весь Пленум. Ясно всем, что и Секретариат будет вести он. А эти полтора месяца после смерти Черненко, Горбачёв не пустил Романова вести Секретариат (почему Романов мог претендовать на это? Потому что он единственный в Секретариате, кроме М.С. одновременно из секретарей ЦК член ПБ), вёл его сам!

Теперь у него в ПБ абсолютное превосходство весьма верных друзей «против» (если осмелятся) возможных оппонентов: Тихонов, Кунаев, Щербицкий, Романов, Гришин.

Доклад Горбачёва был энергичен во внутренней части с теми же, впрочем, основными идеями, что и на мартовском Пленуме. И – плоский, обыденный, дежурный – во внешней части. То ли он не хочет сейчас отвлекаться на эту «материю», то ли (что хуже) – опять передоверил всё Громыке. Арбатов, который сидел рядом, ворчал: мол, ничего не принял из того, «что я ему (по его просьбе) представил».

Из самого доклада и из реплик по ходу прений просматривается «ход его мысли»: порядок (на производстве, в магазинах, на улице, в управлении – в самом широком смысле) и самостоятельность. В этом последнем смысле очень он поддержал выступление эстонского секретаря Вайно и Шеварднадзе. Самостоятельность, готовность на риск, решение вопросов на месте, своего рода «автономизм» в осуществлении стратегии, глубокое приспособление её к своим (местным) возможностям и условиям. Напутствуя перед началом прений, он говорил, что не надо комкать их, надо, чтоб потенциал (и опыт) «нашего коллектива» – Пленума раскрывался, чтобы видно было творчество и пример высшего партийного органа и т.д.

Но увы! Прения не оправдали его расчётов, хотя он потом, заключая (без аппаратной подготовки, а по своим заметкам в блокноте) сказал с авансом, что «прения шли в правильном направлении и что надо развивать этот стиль, этот характер работы Пленума».

Первые выступления, Щербицкий и особенно Гришин продемонстрировали полную беспомощность приспособиться к новому стилю. Это были образцы общих фраз, пустословия, которые сам Гришин всуе осудил. Но, кажется, Горбачёв склонен терпеть во главе Москвы этого му… ака, прожжённого царедворца и жоп…лиза, которого ненавидит и презирает вся Москва.

Впрочем, славословий не было в адрес Генсека. Хотя опять же все вставали при появлении Политбюро в президиуме и хлопали... Даже и после перерыва. Однако, Горбачёв быстро «пресекал», решительно садясь на место.

Хитрый, умный, талантливый Шеварднадзе всё-таки изловчился: сказал, что давно не было такой реакции во всем мире на события в СССР, как на избрание Горбачёва. Процитировал «Вашингтон пост» с похвалами в адрес «нового советского лидера» и с добавлением: «а нам-то, мол, капитализму что от этого, только хуже!» Да, добавил от себя Шеварднадзе: боятся там «соединения социализма с сильным руководством». И, извиняясь, тут же оговорился: знаю, мол, что Михаил Сергеевич не любит, когда о нём говорят, но ведь это же не я, а американцы говорят! Хохот в зале.

Из десятка выступлений только три-четыре были более или менее в горбачёвском стиле. Не думаю, что у Горбачёва уже сложилась более или менее ясная концепция – как он будет выводить страну на уровень мировых стандартов. Прощупываются лишь отдельные признаки методологии, в частности, порядок, договорная дисциплина, довольно чувствительная децентрализация управления и планирования (которая будет ограничиваться лишь стратегией). Сейчас он производит расчистки и расстановку, склонен и к настоящей чистке партии (к которой открыто призвал Шеварднадзе). Он расшатывает сложившиеся при Брежневе догмы, условности, путы парадности, бюрократической инертности, чванства, хапания не по заслугам. Словом, ломает нормы монархической реставрации, которые принесли столько вреда экономике и морали при Брежневе и начали было возрождаться при Черненке.(Кстати, на протяжении пяти часов Пленума имя Черненко ни разу не было произнесено, будто и не было его никогда!)

СТРАНА БОЛЬНА. И ГЛАСНОСТЬ – КАК ГОРЯЧЕЧНЫЙ БРЕД БОЛЬНОГО

23 апреля 1989 г.Прошлая неделя знаменательна заседанием ПБ, где обсуждался доклад Шеварднадзе о «командировке» в Грузию, о событиях 9 апреля в Тбилиси. И вообще, куда ни кинь... страна в расхристанном положении. Страна больна. И гласность – как горячечный бред больного. Пока без признаков выздоровления... Грузия напомнила, а обращение народных депутатов от Прибалтики сформулировало: Россия должна перестать быть империей. А кем, как она может стать? Кто в состоянии повести её в другое (в этом смысле) состояние?

В «Неделе» - публикация Воронского (знаменитый литературный критик и редактор влиятельного журнала в 20 годах, троцкист, репрессирован). В «Огоньке» Радек и Троцкий – о Ленине, а ещё раньше – Бухарин о Ленине. Читаешь это, написанное ещё при жизни Ленина – и в каждой чёрточке узнаешь Горбачёва... только у него это ниже ранжиром (образованьице не то), но по складу ума, по натуре, по методологии политического действия, по принципу – у него, как и у тех, всё идёт от жизни. И если с теорией жизнь не совпадает, тем хуже для теории. Похоже и по нравственным замашкам, по отношению к людям. Поразительно!. Ведь Горбачёв не играет под Ленина: он такой от природы!