Из дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь.
ГКП БЫЛА НА СОДЕРЖАНИИ СЕПГ И ЗАВИСЕЛА ОТ НЕЁ ПОЛИТИЧЕСКИ
24 апреля 1976 г. В Гамбурге был обед на «рыбной набережной». У нас обед со знатными гостями обычно обставляется, как нечто из ряда вон, как «событие». У них обед есть обед. На этот раз я, например, сидел за столом с шофёрами, так как мы чуть опоздали и все остальные места уже были заняты. А за день до этого отправились в порт, где уже собрались Герберт Мис (председатель партии), Готье (зам. председателя), секретари ЦК Карл-Гейнц Шрёдер, Вилли Гернс и др. Погрузились на баркас и поплыли вдоль доков и причалов, приветствуя, между прочим, советские корабли: матросы сверху подозрительно отмахивали в ответ, - что это, мол, за пьяная компашка?! И в самом деле: только влезли – начался пивной и водочный шум, причём заводилой выступал Мис. Выволокли корзину с тельмановками (фуражками) – примерка, обмены, фотографирование.
Я подошёл к Шрёдеру (один из секретарей ЦК ГПК). Говорю: «Карл-Хайнц, через три часа мне выступать, посмотри мой текст, вычеркни всё, что не годится, да и по объёму он больше, чем предусмотрено, сократи, как считаешь нужным». Вместе с Гернсом, другим членом руководства ГКП, и Рыкиным они уединились в дальнем углу палубы и под гвалт остальных углубились в чтение. Прошло минут 50. Рыкин подходит ко мне. Они, говорит, в смятении. Не знают, что убирать. Впечатление колоссальное. От КПСС они не ожидали такого «неказённого» текста. Потом, смотрю, оба подскочили к Мису, что-то наперебой возбуждённо говорят. Подошли ко мне: всякие слова и восторги, хлопают по спине. Договорились, говорят, чтоб тебе не 15, а 25 минут дать - жалко выбрасывать хоть строчку, а опубликуем полностью.
Главное мероприятие проходило в «Народном доме». Народу было полно, в основном молодёжь. Милые, с умными красивыми лицами мальчишки и девчонки, очень непосредственные и заинтересованные, некоторые сидели прямо на полу между сценой и первыми рядами. Зал, рассчитанный человек на 500, был забит до отказа, в проходах и по стенам стояли люди. Ян Веннике, гамбургский секретарь обкома, открыл собрание. Я сидел в президиуме рядом с Мисом, тут же - представитель СЕПГ, от ФКП директор Института Тореза Бюрль, секретарь компартии Дании Христиансен и другие. При объявлении иностранных гостей зал бурно приветствует КПСС, так себе СЕПГ, французов - нормально, датчанина - тепло.
Доклад Миса. Очень громкий, полемический в отношении своих социал-демократов, разъясняет задачи только что прошедшего в Бонне съезда ГКП.
Мне дали слово после перерыва. Я сказал несколько слов приветствия по-русски. Рядом со мной на трибуне стоял Герман Гюнтер, партийный секретарь одного из гамбургских районов. Он хороший оратор и его назначили произнести мой текст по-немецки. Перед этим с немецкой основательностью он изучил его, даже потренировался наедине вслух - со всеми моими акцентами. И начал громко и наступательно произносить написанное мной: о потрясении 1941 года, о разочаровании в немцах, которых после революции считали самыми близкими нам, о Тельмане и ГКП - без которых трудно было бы залечить прошлое, о великом немецком народе, о благородстве и силе духа немецкого рабочего движения - качествах, кристаллизовавшихся в личности Тельмана...
Стояла напряжённая тишина, изредка прорывавшаяся порывами аплодисментов. Когда речь пошла о современных делах, о новом и старом интернационализме, о том, что КПСС не нужна никакая гегемония и проч., аудитория точно и живо реагировала на каждый такой пассаж. Я поразился, как хорошо улавливался подтекст. А когда под конец - о могиле советского солдата Маслова, который погиб, рванувшись на штурм тюрьмы в Бауцене, где, считалось, ещё находится живой Тельман, все повскакивали с мест. Долго не могли успокоиться и утихнуть, чтобы дать мне закончить.
Я возвращался с трибуны «в триумфе одобрений». Потом многие подбегали, что-то говорили. Эрика - одна из редакторов «Унзере цайт», очень милая, вся светящаяся умом и добротой, по виду - типичная «западная» журналистка - и в этот вечер, и на другой день не раз «разъясняла» мне, почему я произвёл такое впечатление: сочетание мыслей с внутренним волнением, искренностью чувств, серьёзное отношение и доверие к германским коммунистам, к немецкому народу, уважение к способности аудитории понимать непростые вещи, решительное, «вызывающее» (как она сказала) нежелание говорить банальности, которые у всех навязли на зубах.
Мис был доволен, но сдержан в похвалах. Мне показалось, он не очень уверен, что я отражаю «официальные» мысли и чувства. У него на памяти, очевидно, было, как его «принимали» в Москве во время XXV съезда КПСС и как вела себя делегация секретаря ЦК КПСС Долгих и Загладина на съезде ГКП. Рыкин мне передавал «на ушко» впечатления делегатов того съезда: официальные клише, набившие оскомину банальности, надутость и ортодоксальность при личном общении... Настораживал Миса и контраст между моим выступлением и речью представителя СЕПГ, на содержании у которой ГКП была и зависела от неё политически. Моя Валькорда (жена Шрёдера, она училась в ГДР, знала русский и была «приставлена» ко мне переводчицей), сидевшая рядом, не знала, что и как мне переводить из речи, в которой через слово упоминался «товарищ Хонеккер», а ещё «заветы Тельмана в ГДР», «развитый социализм», троекратно - что «критерием интернационализма является верность КПСС...» Потом мне передавали, что аудитория обратила внимание на то, что во всех этих трёх случаях единственный в зале, кто не хлопал, был я.
После меня выступал француз. Когда он говорил о прошлом братстве (Торез- Тельман), всё шло на подъёме, а когда заговорил о социализме, окрашенном в цвета Франции, люди насторожились, притихли и проводили оратора очень кисло. И опять я поразился их «осведомлённости» на счёт еврокоммунизма.
Вечером, на банкете в доме Тельмана меня наперебой поздравляли - и немцы (кроме представителей СЕПГ), и наши корреспонденты, и работники консульства. Там же произошла стычка между Мисом и Бюрлем. Я сидел рядом, помалкивал. И тот, и другой в перепалке то и дело оглядывались – «на КПСС». Француз стал было хвалить доклад Миса за то, что там сильно подчеркнут «национальный момент» - особые условия страны и поэтому специфика действий и политики. Мис его прервал: «Я понимаю, куда ты клонишь. Но вы от нас не дождётесь, чтоб мы последовали за вами в еврокоммунизм. И вообще вы себя ведёте высокомерно, не по-товарищески. Когда мы были на вашем съезде, вы нам слова не дали, загнали на митинг, где было несколько десятков человек. Но всё равно мы ни слова не сказали, что мы думаем о ваших «новых идеях». Вы же приезжаете к нам и говорите, что хотите. И сегодня ты полностью изложил вашу программу. А я, готовясь к докладу, снял (хотя было искушение оставить) малейшие намёки на несогласие с вами. Но вечно мы молчать не будем. Знайте: вы думаете, что вы большие, а мы маленькие. И с нами можно так... Однако при Тельмане мы были самыми большими. Это значит, что можно и у нас стать большим. И, пожалуйста, без панибратства. Мы ещё скажем своё слово».
На другой день была манифестация - колонны (тысяч десять) шли перед домом Тельмана. Мис стоял на балконе его квартиры. Я - рядом. Многие из демонстрантов узнавали меня, приветствовали. На митинге после манифестации выступал уже не Мис, а Готье (зам. председателя партии). Трижды в своей горлопанной речи он выкрикивал клятву верности Советскому Союзу. Первый раз ему ответили бурными аплодисментами и криками «хох!» с поднятием кулака к виску (тельмановский жест). Второй раз - жидко похлопали. В третий - уже раздались свистки...
Вечером к нам с Рыкиным в гостиницу пришёл Карл-Хайнц Шредер. Пили нашу водку. Он разошёлся, стал крыть последними словами Готье: «Если бы он не был идиотом, его вполне можно было бы счесть за провокатора». Долго говорили «по душам». Он то и дело останавливался, обнимал меня за плечи и провозглашал: «Anatol! Rede!» (то есть моя речь). Опускал голову, качал ею по-пьяному из стороны в сторону, будто не находя слов. «Это что надо! Это по-настоящему! Это на десятилетия. Мы никогда не забудем. В программу партучёбы включим. Ты нас понял. Ты понял, каково должно быть отношение КПСС к нам». Нёс СЕПГ, Хонеккера... И опять и опять рефреном: «Anatol! Rede!»
ГЛАВНОЙ ЖЕ ТЕМОЙ ЭТИХ СОБРАНИЙ БЫЛА СТАТЬЯ НИНЫ АНДРЕЕВОЙ
24 апреля 1988 г. Самое главное - три встречи М.С. с первыми секретарями обкомов и ЦК республик, всего - 150 человек. Я записал всё подробно. Он проверял на них идею: «Вся власть Советам!»... и подводил к тому, что первый секретарь должен быть и председателем президиума любого Совета, но избранный уже народом. Если не изберут - уходи. И так до самого верха: он мне ещё в Пицунде сказал, что идея состоит в том, чтобы он стал «президентом-Генсеком». И это правильно. Это - главная гарантия перестройки, пока он жив. Но он хочет за это время - через XIX партконференцию - создать избирательные и прочие гарантии против диктатуры... не только лица, но и партии.
Главной же темой и в тексте и в подтексте этих собраний была статья Нины Андреевой. Первые две группы (они шли с разрывом в три дня) были предупреждены Разумовским о чём пойдёт речь. Поэтому со второго выступления Пуго (Рига) пошло: как это могло случиться, что такое напечатал орган ЦК («Советская Россия»)! и т.д. И почему поступило указание перепечатать её в областных газетах...
Но я, говорит Пуго, «заподозрил неладное» и задержал, а через два дня поступил отбой. Но многие перепечатали, а кое-где, в том числе в Ленинграде, начали уже «позитивно» одобрять на партсобраниях и даже, говорят, собирались провести «теоретический семинар» об идеологических ошибках Горбачёва (в порядке гласности).
Другие были резче. Один говорил: как же так? Мы - члены ЦК. Мы одобрили Ваш (М.С.) доклад на февральском Пленуме. А нам вдруг орган ЦК предлагает прямо противоположную платформу! Кто мы после тогда? Почему нас не спросили?.. Третий ставил вопрос - почему бы не снять Чикина и не разогнать редколлегию? М.С. решительно отверг это: «теми» методами нельзя убеждать в правильности нового... Будем - только в демократическом процессе. Но прямо им сказал: «Не все вы разобрались, не все поняли антиперестроечную суть статьи. Заколебались». Особенно яростен он был, когда в третьей группе (не предупреждённой) встал Петров (Свердловск, «рабочая аристократия» сталинского помёта): «А что! Мне понравилась статья и я велел её перепечатать. Хватит раздеваться за наше прошлое. Рабочие коллективы задают вопросы: до каких пор будет позволено!»
М.С. был несколько смущён: «Ну, а теперь то ты разобрался, после статьи в «Правде»?
Петров: «Разбираюсь. Конечно, не во всём права Нина Андреева, но и «Правда» тоже не отвечает на вопросы. И потом, после первой объективной подборки откликов на свою статью, стала печатать только односторонние оценки!
М.С. сдерживал себя. Было видно.
Петров: «Вы же, говорит, требуете, чтоб каждый говорил то, что думает... Вот я и говорю. Я ещё уясняю для себя».
В этой группе не было резких осуждений статьи Нины. Большинство выступавших вообще не высказало своего отношения, - говорили по теме собрания: о том, как они считают надо перестраивать политическую систему и партийную работу, т.е. давали свои соображения к XIX партконференции.
Горбачёв по ходу разговора поднял тему сталинщины. Когда, говорит, мы не знали всего - другое дело. А когда узнали и узнаём всё больше, что было..., двух мнений быть не может. Сталин - это преступно и аморально. Для вас скажу: 1 миллион партийных активистов расстреляно. 3 миллиона - отправлено в лагерь, сгноили. Это - не считая коллективизации. Списками выбивали лучших людей партии...
И Нина Андреева..., если пойти по её логике, зовёт нас к новому 1937-ому. Вы этого хотите? Вы - члены ЦК. Вы должны глубоко думать о судьбе страны и социализма. И постоянно помнить: все за социализм, но - за какой? Такой как при Сталине нам не нужен.
Секретарь калининского обкома стал жаловаться, что у него появились группы, особенно из интеллигенции, которые требуют возвратить городу название Тверь. Раньше обосновывали историей города. А теперь - после статьи в «Огоньке» - «Жена президента» - и по той причине, что Калинин не достоин того, чтоб город носил его имя. «Это куда же мы так придём?» - восклицал он.
М.С. в ответ: «А что? В «Огоньке» правильно всё написано. Так оно и было. Помните, как Ленин поставил вопрос, когда Сталин оскорбил Крупскую. А тут! Жену Калинина Сталин посадил... Посадил других жён. А они как ни в чём не бывало. Продолжали его восхвалять и ползать перед ним. Какая же это мораль! Что же это за большевики?! Так что ты разберись. Я тебе ничего не навязываю. Но с народом разберись, (насчёт названия города).
А вот с Брежневым. Чурбанова (зятя его) судили: на 700 000 рублей набрал взяток по всему Союзу. А это ведь семья Леонида Ильича! Как мы после этого можем мешать людям отказываться от наименований его именем: Брежневский район, город... Набережные Челны, ледокол!...
Несколько дней спустя был у меня разговор с Яковлевым. Он меня спрашивает: Как думаешь, когда в нём (в М.С.) произошёл такой перелом? Ведь ты помнишь, как кисло он принял «Детей Арбата»? Потом с Шатровым устроил… (А.Н. имел в виду реакцию Горбачёва на финал пьесы Михаила Шатрова «Дальше, дальше, дальше!..»Там Ленин уходит, Сталин остаётся – прим. авт.) А ведь там - детский сад по сравнению с тем, что сейчас вышло на страницы. А теперь будто подменили: непримирим по отношению к малейшему послаблению сталинизму.
Я: «Думаю, что тогда, когда увидел, что и в его окружении во главе с Лигачёвым люди думают (и делают) так же, как Нина Андреева, и что даже в генералитете партии не понимают глубины его замысла... Или не приемлют. Впрочем не было бы Нины Андреевой, её надо было выдумать. Пошёл такой шквал антисталинизма и такая раскованность в газетах, что Лигачёв бы и др. не «потерпели»! А теперь он поджал хвост. Наблюдал я его на Политбюро в прошлый четверг - 14 апреля. Нет уж такого апломба. Больше помалкивает. Жалковатый.А когда выступил по какому-то частному вопросу - кажется, о том, что ПТУ должны управляться из центра, а не быть при заводах - на него резко обрушился Рыжков (и это в присутствии нескольких министров), «не согласился» Зайков, и даже Воротников приподнял хвост.
М.С. соломоново мерил - в обычной своей манере, когда речь идёт о частности: мол, у всех есть рациональное. Но по сути поддержал премьера. И Лигачёв жалко умолк. Я подумал: начинается «отторжение».
Вчера проходил внеочередной Секретариат по подготовке XIX партконференции. И Горбачёв сам его проводил. Лигачёву не доверил, хотя тот «по положению» должен вести Секретариат.
В прошлую пятницу, кажется, М.С. поехал в больницу к Асаду, который в тайне приезжал на медицинское обследование. Очень он с ним открыт. С другими - европейцами, даже с Шульцем - это правильно: по человечески они порядочные люди. Но с этим (как, впрочем, и с Наджибом) надо быть осторожнее. Коварство - в крови. Ведь Асаду ничего не нужно, как доить нас. И ракеты, чтоб не хуже, чем у Израиля. Все остальное он понимает «по своему». Недаром он близок с Хомейни.
22 апреля был Шульц. Я много готовил к встрече с ним всяких материалов. М.С. то и дело менял «концепции». Диктовал мне. Не удовлетворился, видно, - поздно вечером Добрынина заставил написать две страницы. Но потом в них даже не заглянул. А сев напротив Шульца, отложил всё. Открыл «картонку» - обложку, где бумаги раньше лежали со своими пометками наискосок.
Шульц: «Это и все, что у вас есть?» - шутя.
М.С.: «У меня много, что есть», - тоже с иронией.
И выдал ему, спокойно, уверенно и глубоко. В ударе был. Он вообще теперь очень уверенно чувствует себя в беседах. И всегда придумывает неожиданные ходы («непредсказуемый Генсек», шутит он). Выдал за последние речи Рейгана, из которых следует, что, «мил (Америке) все равно не будешь». И чем больше популярность Горбачёва в мире, тем менее способны будут Рейган и Ко воспринимать «новое мышление», т.е. (не то, что согласиться) исходить из того, что никакой коммунистической агрессии и экспансии (из Москвы) нет, не будет и не может быть объективно.
Добрынин, заведуя Международным отделом ЦК, продолжает быть «послом». Мне это накладно. Потому, что при подготовке материалов для М.С. ни от МИД’а, ни от Отдела - никакой помощи. То, что они поставляют - не более, чем справки или тривиальности. Идей, даже оригинальных оборотов мысли - как правило - нуль. Если только - не по линии Брутенца.
Впрочем, у М.С. своих идей полно. Тем не менее, при его нечеловеческих перегрузках на внутренних делах, хотелось бы «угадывать» для него, напоминать о самом главном для той или иной внешней оказии - и для бесед, и для документов, постановлений, и при подготовке обсуждений на ПБ. Кажется, пока это удаётся. Удаются и сообщения по итогам его бесед. Ему нравится, потому что мне легко улавливать «дух» - я знаю, как он, действительно, думает и по большей части - то, что он хотел бы выдать на публику. Сходный у нас и «стиль» письма - без воды, без нужняка, без холостых ходов. Это он мне доверяет целиком. Хотя, иногда проверяет. Вот и по итогам Шульца - позвонил уже из машины, по окончании ленинского вечера (22 апреля) - буквально за 20 минут до «Времени» на TV и просил зачитать, что я сочинил. Одобрил.
Впрочем, тут я выработал совершенно новую манеру - по сравнению с Александровым при нём же, не только при Брежневе и Черненко: писать эти сообщения о беседах по факту (а не заранее в МИД’овском стиле) и с использованием не только мыслей, но и выражений, «словечек» М.С. И как-то все признали, что это взамен пресс-конференций, которые приняты после встреч на высоком уровне на Западе и которые дают собеседники М.С. здесь - в пресс-доме на Зубовской или в самолёте... Словом, это наша оценка встреч и то, что мы хотели бы сказать в данной связи.
Только что позвонил М.С. Захотелось, судя по всему, поговорить. Сижу, говорит, обложенный журналами и статьями. Раиса Максимовна вошла - критикует: что ты сидишь! Какой воздух! Ты ведь без движения весь день, пойдём гулять! Приветы мне...
Но он всё-таки минут 20 проговорил со мной. Первая тема - реакция в мире на его беседу с Шульцем. Все бросились защищать Рейгана. Хорошо, что мы перебросили лидерство с Тэтчер на Рейгана. Там ему место - такому лидерству... А она уже засуетилась, опять просится: дали ей понять.
Я: «Естественно. Такой шанс у ней был - «близость с Горбачёвым»! Никуда ей не деться. А Рейган пусть отмывается».
М.С.(подхватывает): «Все должны помнить, что достоинством мы не поступимся ни при каких обстоятельствах. Да, и знаешь, Анатолий, - они слабину не уважают. Растопчут и разотрут. Им надо время от времени напоминать с кем имеют дело. И ты посмотри, как они (т.е. Шульц, Нитце, Раджуэй) слушали».
Я: «Никто не бросился защищать своего президента».
М.С.: «Да. Шульц - умный и порядочный. Из Киева передают: не стал искать встреч с диссидентами. С народом общается. Убеждается, что я говорю правду. А Нитце? Старик...»
Я: «Мне кажется, им противно самим - таким людям - политиканство, которое царит у них во главе с Рейганом. Но - вынуждены играть в эту с ним игру».
М.С.: «Нитце, когда прощались (а М.С. поговорил с каждым в отдельности, когда расставались), говорит мне: «Жаль, что я стар и уже не успею делать с Вами дело. Хотя старость - это и мудрость. Много я повидал на своём веку. Со многими пришлось работать. Но с Вами открывается что-то совсем новое. И хочется ещё сделать что-то нужное. С Вами – можно». Раджуэй говорит: «Я просто потрясена Вами. Откуда берётся этот поток мыслей, это умение всё видеть и так, с ходу, далеко глядеть. И так всё просто и обезоруживающе. И посмотри (М.С. - мне), Шеварднадзе мне рассказывает: сидят они - Раджуэй и Бессмертных, «ведёт вроде переговоры», и с полуслова все понимают - это так, это рано, это не будем трогать сейчас, отложим. Как два нормальных, здравомыслящих, умных человека. Притирка произошла с этой командой. Когда ещё другая-то будет?...»
Я: «Михаил Сергеевич, я наблюдал за ними во время встречи. Слушая вас, они забывали, что они чиновники... на службе у Рейгана...»
М.С.: «В общем правильно мы ухватили момент. И это - предупреждение к визиту Рейгана сюда. Остеречь его надо. Пусть знает, что спуску мы не дадим. Достоинство будем блюсти».
Вторая тема: XIX партконференция и вчерашний Секретариат. Знаешь, говорит, ничего я не набрал от вчерашнего обсуждения. Единственно, кто что-то внёс, - Яковлев, Медведев, Лукьянов. Остальные... думают только о своих амбициях и о кресле.
Я: «Да и амбиций нет. Нечего нести-то.»
М.С.: «Ты прав. Нищета философии. Ограниченность. Отсутствие культуры. Отсюда и бедность мысли, не говоря уже об отношении к моим замыслам... Есть, есть, тут Толя! И Лигачёв опять удивил, набросился на прессу. Заявил, что правительство России - единственно хорошее. А Совмин СССР ничего не делает. Ну, подумай только! Открытым текстом свои привязанности и антипатии выказывает... И, что он думает, что мы такой примитив, что не понимаем что к чему? Воротников - это худшее у нас правительство из всех республик. Ты заметил, как его крыли (не называя по имени) на встречах с секретарями обкомов. А Рыжков? Да мы ему работать не даём - все его дела на ПБ тянем. И здесь всё упирается в безвластие советской власти! Но - ненавидит Егор Николая. Тот ему платит тем же... Потолок, Толя! Что с него возьмёшь. 18 лет он (Лигачёв) правил в обкоме, и не знает никаких других приёмов. И образование опять же. Надо искать выход какой-то...
На партконференции нужен прорыв, новый интеллектуальный прорыв. Посмотри: Партия. Авангардная роль - но как? Если отнять командование и управление? «Вся власть Советам!» Но как? Как заставить работать Советы после 60-летней привычки быть прихвостнем и полной дискредитации?
Говорим: вернуть социализму ленинский облик! Да. Но что это значит в теперешних условиях? Очищаем от скверны сталинщины, брежневщины... Ещё много тут дел. Но это ведь негативистская работа. А какая конструкция должна быть? Правовое социалистическое государство. Огромная проблема. И т.д. Всё пора наполнять конкретным содержанием. Хватит провозглашать. Люди изверятся, если им говорить и говорить формулы = обещания. Молодёжь. Что ей сказать? Как она понимает мир? Что ей этот мир? Как она понимает и зачем ей демократия? Что предпочитает? Словом, надо думать. Время уходит. Завтра в 3 часа соберёмся: помощники, Яковлев, подумаем. Я рассказал ему о Боффе, с которым вчера встречался.
См. предыдущую публикацию: «Горбачёв чохом предложил в Политбюро – Лигачёва, Рыжкова, Чебрикова…Кстати, на протяжении пяти часов Пленума имя Черненко ни разу не было произнесено, будто и не было его никогда!» Что было 23 апреля в 1972, 1977, 1985 и 1989 годах.
