Из дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь.
18-19 августа 1991 года, я рассказал вскоре по возвращении в Москву в интервью журналистке Саше Безыменской для журнала «Шпигель», А. Любимову для телепрограммы «Взгляд», а также в газете «Известия» и в американском журнале «Тайм». Здесь я попытаюсь все соединить.
Несколько предварительных пояснений. Очевидно, нужна некоторая расшифровка имён и названий.
Ольга - это Ольга Васильевна Ланина, референт в секретариате Президента.
Тамара или Тома - это Тамара Алексеевна Александрова, мой референт как помощника Президента.
Шах - это Г.Х. Шахназаров, который тогда тоже был помощником Президента.
Инициалы М.С. и Р.М. - понятны.
«Южный» - это санаторий, км. в 12 от «Зари», я и Ольга с Тамарой там ночевали и ездили туда и днём обедать. Работали мы в служебном помещении метрах в 50 от дома Горбачёва.
Делая записи в дневник, я через каждые полчаса включал «Маяк» (непрерывная информационная радиопрограмма): между новостями шли «симфонии» и музыка из балета Чайковского «Лебединое озеро», от которых в той обстановке тошнило. Потом в памяти миллионов слушателей они навсегда остались «позывными путча». Информацию «Маяка» я тут же фиксировал в дневниковой записи, эти места другим шрифтом воспроизвожу, хотя они и перебивают текст.
Итак - из дневника.
21 августа 1991 года. Крым. Дача «Заря» Видимо, пора писать хронику событий. Кроме меня никто не напишет. А я оказался свидетелем поворота истории. («Форос» после путча приобрёл нарицательное звучание. На самом деле это - курортный посёлок километрах в 5-6 (если считать по побережью) от президентской дачи, точное название которой было – «Заря»).
18-го, в воскресенье, после обеда в «Южном» мы с Ольгой вернулись на службу. Тамара (по случаю воскресенья) попросила остаться. Дел, действительно, особых не было. Справились бы вдвоём. Речь при подписании Союзного договора была готова. Горбачёв её несколько раз переиначивал, все требовал от нас с Шахназаровым «укрупнять», а от меня - ещё и «стиля». Г.X. в отпуску в «Южном» здесь, на «нашей службе» у Горбачёва не бывал, общался с М.С. по телефону.
Итак, около 4-х часов мы с Ольгой въехали в зону дачи. У въезда стояли, как обычно, две милицейские машины, лежала лента с шипами, которую для нас отодвинули. (Кстати, лента эта, в отличие от прошлого и позапрошлого года, всегда лежала - с момента приезда Президента в Крым, а не со дня путча.)
Около 5-ти в кабинет ко мне вбежала Ольга: «Анатолий Сергеевич, что происходит? Приехал Болдин, с ним Бакланов и Шенин, и ещё какой-то генерал, высокий в очках, я его не знаю» (потом, оказалось, - Варенников). Я выглянул в дверь... у подъезда нашего служебного дома скопилось множество машин - все с антеннами, некоторые с сигнальными фонарями... толпа шофёров и охраны. Выглянул в окно - в сторону дома М.С.... По дорожке ходит смурной Плеханов. На балконе виден издалека Болдин.
Ольга: «Анатолий Сергеевич, все это неспроста... Вы знаете, что связь отключили?»
Я снял трубку... одну, другую, третью, в том числе СК (пункт правительственной связи, находившейся в Мухалатке, км. 20 от «Зари» в сторону Ялты. Соединение было - через телефонисток, служивших в КГБ. ) - тишина. Стали гадать. Вслух я фантазировал насчёт какой-нибудь новой аварии на АЭС (поскольку среди приехавших - Бакланов): накануне сообщили о неполадках на Тираспольской АЭС и на одном из блоков Чернобыля... Но дело оказалось гораздо хуже!
Четверо были у М.С. Плеханов, Генералов (его зам.) и Медведев сидели на парапете лестницы под моим окном... Поглядывали, когда я подходил к окну. Включил транзистор: обычные передачи. Потом в этот день сообщили, что М.С. приветствовал какую-то очередную конференцию, что было передано его обращение к Наджибулле по случаю «ихнего» праздника (заготовки делал я)...
Примерно через час четверо отбыли. Уехал и Плеханов, забрав с собой Медведева, личного адъютанта Президента. На всех официальных фотографиях и на экранах телевизора он всегда стоял за спиной Горбачёва, и никогда и нигде его не покидал. На этот раз уехал в Москву, бросив и предав «своего Президента». Это был уже знак. Да и когда я говорил Ольге насчёт АЭС, я уже понимал, что речь идёт о Горбачёве.
Связь была отключена начисто. Ещё когда ехали с Олей сюда, она попросилась отпустить её пораньше, часов в 5, чтоб поплавать и т.д. Но машина за ней не пришла. Шофёру я сказал, чтобы он за мной приехал в 6.30. Но и за мной он не приехал. Через охранника-дежурного я попросил, чтобы тот, кто остался среди них за старшего, объяснил мне, что происходит.
Минут через 10 явился Вячеслав Владимирович Генералов. Мы с ним хорошо знакомы по поездкам за границу с М.С. - он обычно там руководил безопасностью. Очень вежливый. Попросил Ольгу оставить нас. Сел. «Анатолий Сергеевич, поймите меня правильно. Я здесь оставлен за старшего. Мне приказано никого не выпускать. Даже если бы я вас выпустил, вас тут же бы задержали пограничники: полукольцо от моря до моря в три ряда, дорога Севастополь - Ялта на этом участке закрыта, на море, видите - уже три корабля»...
Я задаю наивный вопрос: «А как же завтра с подписанием Союзного договора?»
Он: «Подписания не будет. Самолёт, который прилетел за М.С., отправлен обратно в Москву. Гаражи с его машинами здесь на территории запломбированы и их охраняют не мои люди, а специально присланные автоматчики. Я не могу распустить по домам даже многочисленный обслуживающий персонал (люди местные - садовники, повара, уборщицы). Не знаю, где я их тут буду размещать».
Я опять наивно: «Но как же так - у меня в «Южном» вещи, в конце концов ужинать пора! Там Тамара Алексеевна, наверно, мечется, ничего не может понять».
Я понимал, в каком ужасном положении она оказалась, когда вечером мы не вернулись в санаторий. Потом она рассказывала, как металась, пытаясь связаться с нами. Но там связь тоже была отрезана. И в машине ей отказали.
Он: «Ничего не могу сделать. Поймите меня, Анатолий Сергеевич. Я военный человек. Мне приказано... Никого! И никуда, никакой связи».
Ушёл... Вернулась Ольга. Она живая, острая, умная (недавно замужем, ребёнок - 1,5 года, и муж Коля здесь - шофёр на одной из президентских машин). Стала крыть Болдина, своего давнего начальника. Не терпит его: «Он -то зачем сюда явился?.. Показать, что он уже лижет... новым хозяевам?» И т.п.
Время шло тупо. Смеркалось, когда новый прикреплённый (вместо Медведева), симпатичный красавец Борис передал, что М.С. просит меня выйти из дому. Он, мол, здесь, гуляет рядом с дачей. Я быстро оделся. Иду и думаю: каким я его сейчас увижу, как он?
(10 утра (то - утро 21 августа. В начале я предупредил, что дневник я начал писать именно 21-го, и записи прерывал фиксацией того, что слышал по «Маяку». – прим.)
По «Маяку» сообщение коменданта Москвы - ночью первые столкновения, нападение на БТР'ы и патрулей на Смоленской площади (кстати, возле дома, где я в Москве живу, каково-то родным!), у здания Верховного Совета РСФСР и у гостиницы ВС. Есть убитые и раненые. Значит - первая кровь. Комендант всё валит на «хулиганствующие элементы» и уголовников...)
(В 12.00 по «Маяку»: Ивашко заявил в обращении к Янаеву: ПБ и Секретариат ЦК не может вынести своё суждение о событиях до тех пор, пока не встретится с Генеральным секретарём ЦК КПСС М.С. Горбачёвым! Это - да!.. Особенно - после пролитой крови).
Итак: у входа в дачу стояли М.С., Р.М., Ирочка - дочь и Толя - зять. Пошутили: кому холодно, кому жарко: М.С. был в тёплой кофте, за два дня перед тем ему «вступило» в поясницу. Проявился старый радикулит, в молодости он в проруби купался: был «моржом» и получил это недомогание, которое время от времени его посещало. М.С. пробросил: «врачи просили беречься». Он вообще боится сквозняков. Он был спокоен, ровен, улыбался. Ну, ты, - говорит, - знаешь, что произошло?
- Нет, откуда же мне знать! Я только из окна наблюдал. Видел Плеханова, Болдина. Говорят, какой-то генерал в очках, большой... и Бакланов.
- Генерал - это Варенников. Он и был самым активным. Так вот слушай, хочу, чтоб ты знал.
Р.М.: Вошли без спроса, не предупредив, Плеханов их вёл, а перед ним вся охрана расступается. Полная неожиданность. Я сидела в кресле, прошли мимо и только Бакланов со мной поздоровался... А Болдин! С которым мы 15 лет душа в душу, родным человеком был, доверяли ему всё, самое интимное!!!...
М.С. её остановил.
- Слушай. Сели, я спрашиваю, с чем пожаловали? Начал Бакланов, но больше всех говорил Варенников. Шенин молчал. Болдин один раз полез: «Михаил Сергеевич, разве вы не понимаете, какая обстановка!!» Я ему: мудак ты и молчал бы, приехал мне лекции читать о положении в стране. (Слова «мудак» произнёс «при дамах». Иришка засмеялась и интерпретировала: «мутант» очень удачно. Она вообще умная, образованная).
Словом, продолжал М.С., они мне предложили два варианта: либо я передаю полномочия Янаеву и соглашаюсь с введением чрезвычайного положения, либо - отрекаюсь от президентства. Пытались шантажировать (не пояснил - как). Я им сказал: могли бы догадаться, что ни на то, ни на другое я не пойду. Вы затеяли государственный переворот. То, что вы хотите сделать, - с этим Комитетом и т.п. - антиконституционно и противозаконно. Это - авантюра, которая приведёт к крови, к гражданской войне. Генерал стал мне доказывать, что они «обеспечат», чтобы этого не случилось. Я ему: извините, товарищ Варенников, не помню вашего имени отчества...
Тот: Валентин Иванович.
Так вот: Валентин Иванович - общество, это не батальон. Налево - марш и шагай. Ваша затея отзовётся страшной трагедией, будет нарушено всё, что уже стало налаживаться. Ну, хорошо: вы все и всех подавите, распустите, поставите везде войска, а дальше что?.. Вы меня застали за работой над статьёй…
(Прим: Судя по статье, он предвидел возможные варианты развития событий, в том числе – «чрезвычайный». Там был развёрнутый, детальный анализ нашей экономической, социальной и политической ситуации. Понимание глубокого недовольства, напряжённости в обществе и опасности, если эта напряжённость выплеснется наружу. Горбачёв проанализировал, какие способы выхода из кризиса допустимы, какие должны быть выбраны и какие следует с самого начало отвергнуть, несмотря на крайне тяжёлую ситуацию. Ибо уже налажен был процесс согласия через формулу «9 плюс 1», мы были накануне подписания Союзного договора, который кардинальным образом менял бы положение во всей стране, который стал бы рубежом в развитии государства и общества, когда можно было бы начать строить новые структуры и энергичнее включать в дело всё то, о чём уже решили. Самое главное сейчас, считал Горбачёв, удержать этот процесс согласия, «не сорваться с рельс», как он выразился. Он видел, что силы, сопротивлявшиеся перестройке, учитывали, что страна подошла к грани, за которой не будет возврата, и именно поэтому они решились пойти на авантюру. Эти силы уже давно давали о себе знать на пленумах ЦК КПСС, на Съезде народных депутатов СССР, в Верховном Совете. Они и на митингах, и в печати давно уже требовали чрезвычайного положения.
В статье Горбачёв подробно разбирает, к чему оно может привести. Поскольку общество изменилось, «народ привык к воздуху свободы» (есть у него там такое выражение), он никогда не согласится вернуться вспять, никогда не примирится с режимом диктатуры. Может что-то получиться в тех или иных местах, - народ ведь доведён до предела и есть настроения: мол, чёрт с ней, с диктатурой, с хунтой, пусть будет кто угодно, лишь бы немедленное спасение от повседневных бед, улучшение жизни. В традициях русского народа есть склонность искать спасителя в верховной власти, которая придёт, все рассудит и наладит. В этом, в этих настроениях - большая опасность. И тем не менее, народ в целом, вся страна не захотела бы и не позволила вернуться назад, отнять ту атмосферу свободы, которую создала перестройка. Так рассуждал М.С.
Поэтому чрезвычайное положение, по его оценке, было бы шагом к гражданской войне с неисчислимыми жертвами по всей стране. Ведь уже существовали и демократические институты, которые выступили бы против диктатуры, но главным было бы спонтанное сопротивление многих тысяч людей.
Характеризуя в проекте статьи силы, склонные действовать «по чрезвычайному варианту», Горбачёв называл партийные структуры, которые несут очень большой реакционный заряд, военно-промышленный комплекс, который тоже в значительной степени привязан к старому и хочет восстановить свой прежний статус, свои привилегии. Он ссылался на другие реакционные категории общества. Конкретные имена не назывались, разумеется.
Ибо уже налажен процесс согласия через формулу «9 плюс 1», мы были накануне подписания Союзного договора, который кардинальным образом менял бы положение во всей стране, который стал бы рубежом в развитии государства и общества, когда можно было бы начать строить новые структуры…)
- Так вот, продолжал рассказывать мне Горбачёв о своём отпоре непрошенным гостям, - в статье рассмотрен и ваш вариант - с чрезвычайным положением. Я всё продумал. Убеждён - что это гибельный путь, может быть кровавый путь... И он - не куда-нибудь, а назад, в доперестроечные времена.
С тем они и уехали».
Все наперебой - что же дальше?
М.С.: Ведь завтра они должны будут обнародовать. Как они объяснят «моё положение»?
Порассуждали насчёт тех, кто приезжал. Я не преминул ввернуть: это же все «ваши», М.С., люди, вы их пестовали, возвышали, доверились им... Тот же Болдин... «Ну, о Плеханове, - сказал М.С., обойдя Болдина - и говорить нечего: не человек! Что он - о Родине печётся, изменив мне?! О шкуре!».
М.С. стал вслух гадать насчёт других «участников» всей этой операции: посетители ведь ему назвали членов ГКЧП. Никак не мог примириться с тем, что Язов там оказался. Не хотел верить: «А может они его туда вписали, не спросив?»... В отношении старого маршала я присоединился к его сомнениям. Но в отношении Крючкова «отвёл» его колебания: «вполне способен на такое... Да и потом: мыслимо без председателя КГБ затевать нечто подобное, тем более - действовать!!».
- А Янаев? - возмутился М.С. - Ведь этот мерзавец за два часа до приезда этих со мной говорил по телефону. Распинался, что меня ждут в Москве, что завтра приедет меня встречать во Внуково!
Так мы походили ещё в темноте минут 15. Я вернулся к себе. И стал волноваться «за» Тамару. Она там, в «Южном»... в панике, бегает, наверное, от Примакова к Шаху, от Шаха к Красину, умоляет хоть что-то узнать. (Ю.А. Красин - ректор бывшего Института общественных наук, с ним мы давно знакомы. Отдыхал в «Южном».)
На другой день я попросил придти ко мне Генералова. Тот пришёл, чего я уже не ожидал. Сказал ему, что так нельзя издеваться над женщиной, попросил отправить её в Москву, помочь достать билет.
Он: билета сейчас не достанешь (? - ему-то не достать!..) Однако, подумав, вдруг спросил:
- А она в какой степени готовности?
- Откуда мне знать! А что?
- У нас сегодня военный самолёт пойдёт. Аппаратуру связи и некоторых связистов повезёт, одного больного из охраны.
(Я сразу тогда догадался, о какой «связи» идёт речь. Генералов проговорился. Имелось в виду то, что в просторечии называется «ядерной кнопкой»... Потом это подтвердилось. Офицеры, при которых неотступно находился знаменитый «чемоданчик», были отозваны вместе с ним в Москву, в распоряжение Моисеева, начальника Генерального штаба.)
- Так захватите Тамару!
- Ладно. Сейчас пошлю за ней машину.
- Пусть заодно она и мой чемодан соберёт, прикажите привезти его сюда, а то мне и бриться-то нечем...
Чемодан мне принесли поздно вечером. Что в самолёт Тамару посадили - мне сообщили на другой день.
Какова была степень нашей изоляции в «Заре» Об этом меня постоянно спрашивали и журналисты, и знакомые по возвращении в Москву.
Генералов привёз с собой не так уж много новых, «своих» людей. Часть он поставил у гаражей, где заперты были президентские машины с автономной системой связи, а также у ворот - тоже с автоматами. На берегу стояли и раньше пограничные вышки - на концах полукружия территории дачи. Там дежурили пограничники. Но за два-три дня до переворота их стало вдоль шоссе много больше. Потом только мы с Ольгой стали вспоминать, что не придали этому значения. Появились вдоль шоссе и люди в необычной форме - в тельняшках, с брюками на выпуск, не в сапогах, а в ботинках, похожие на ОМОНовцев. Только потом мы сообразили, что это значило. Достаточно было выйти из нашего служебного помещения и посмотреть на кромку скал, вдоль дороги Севастополь - Ялта, чтобы увидеть - через каждые 50-100 метров стояли пограничники, иногда - с собаками. Наблюдение за нами было тщательное. Вот эпизоды в доказательство.
19-го днём я пошёл к Горбачёву. Часовой в будке на пути к даче остановил:
- Вы кто такой?
- Помощник.
- Куда идёте?
- Легко догадаться, - показываю на дачу Президента.
- Не положено.
Я взвился и стал ему говорить нехорошие слова. Вдруг сзади подскочил Олег (один из личной охраны) и ему: «Ты - марш в свою будку! И чтоб никогда больше не лез к нему (показывает на меня пальцем). Идите, идите, Анатолий Сергеевич».
Я сделаю отступление. Оно важно. Это очень поддерживает атмосферу какой-то минимальной надёжности. Во всяком случае - надежду, что нас голыми руками не возьмут. А если попытаются, дорого обойдётся. К личной охране «публика» относится обычно с презрением. Но эти ребята показали себя настоящими рыцарями. Их начальники, Плеханов и Медведев, предали и их, изменили Президенту. А они не дрогнули. День и ночь, сменяясь, спокойные, напряжённые, сильные ребята, с пистолетами и мини-рациями, часть вооружилась автоматами... Во всех «жизненных» пунктах вокруг дачи, иногда незаметные за кустами. Они были готовы стоять насмерть: и по службе, и по долгу, но главным образом - по-человечески, по благородству духа. Их было всего пять человек.
Второй эпизод. Утром 20-го Оля говорит: «А.С., чего вы сидите всё время в кабинете. Сходим купаться. Ребятам (т.е. охране - она знает через мужа) запрещено выходить к воде. Но вас вряд ли остановят. А нас без вас не пустят».
- А куда?
- Ну, вон там, за домом, где столовая, гаражи, где большинство ребят живут. Там есть спуск к воде. Правда, крутой, камни, сорваться можно. Но ходят же люди.
Я согласился. Николай Федосьевич (Н.Ф.Покутний, второй личный врач Президента) принёс что-то на тарелке из столовой. Поел. Зашла Оля с Ларисой (медсестра) и Татьяной - большой доброй женщиной, массажисткой. Пошли. Первый часовой очень подозрительно посмотрел. Не остановил, но тут же сообщил по рации: «Черняев куда-то пошёл». Когда проходили мимо хоздома, навстречу выбежали знакомые ребята из охраны, с мячом (рядом - за сеткой спортплощадка). Спрашиваю: «Развлечься?..» «А что делать-то, А.С.?.. Никуда не пускают. Жарища. Тоска!».
Дошли до тропки и - резко вниз по самодельным ступенькам.. Спуск - метров 100. На половине - Ольга мне: «Оглянитесь!» Я оглянулся. За нами шёл человек. Спустились к воде. Между больших валунов можно пробраться в воду. Небольшая площадка. На ней брошены три деревянных мата. Лариса разлеглась загорать. Мы трое пошли в воду - ногу можно сломать, пока доберёшься до глубины, чтоб поплыть. Сделал несколько махов, перевернулся на спину. Мужик, который шёл за нами, звонил по телефону. Лариса потом сказала, что он произнёс: «Черняев здесь. Сижу»... (Телефон в будке - в этом месте купалась охрана. Для срочного вызова).
Справа пограничная вышка. Два солдата направили на нас все трубы и бинокли. Перед нами катер и глиссер... Завели моторы. Метрах в ста маячит фрегат. Зачем тогда мужик-охранник?.. Догонять, если в Турцию поплыву? Не догонит: я слишком хорошо (для него, толстяка, плаваю). Ясно: чтоб знали - вы собой не распоряжаетесь, за вами везде следят, вы полузэки. Психическое давление. Через 1/2 часа вылезли. Охранник отвернулся. Пошли вверх. Слышим: он по телефону – «Черняев поднимается!».
Женщины уговорили меня и на другой день пойти купаться. Идём. Говорю: «Противно, неохота». Таня реагирует: «Тоже ни за что бы не пошла, да позлить этих сволочей хочется». «Процедура» та же, что в первый раз: за нами стал спускаться (уже другой) охранник. Ещё не успели раздеться, он громко по телефону: «Объект здесь. Остаюсь...». Но на этот раз наверху, у начала тропинки объявился ещё и пограничник с собакой.
Поплыли, видно, как в даче на балконе - Толя и Иришка наблюдают за нами. А внизу ближе к «президентскому» пляжу Генералов и ещё человек 5 - выстроились, смотрят в бинокль. Потом он «счёл нужным довести» до Ольги - что видел, как мы купались.
М.С. после этого мне сказал: не ходи далеко от дома, во всяком случае - без моего ведома. Что он имел в виду? Может, просто «заботу проявил»...
В 15.00 21.VIII. ТV-новости. Ельцин заявил в парламенте России: Горбачёв в изоляции в Крыму. Решение - направить сюда Руцкого, Силаева + других депутатов. Выступил там Бакатин. Диктор взволнованно и подробно изложил его речь: Государственный переворот. Горбачёв, по крайней мере в воскресенье, был совершенно здоров, не считая радикулита (видно от Примакова узнал). Творится беззаконие. Нужно пригласить в российский парламент депутатов ВС СССР, которых сейчас усиленно обрабатывают. Парламент почтил минутой павших в эту ночь «на его подступах».
Вот, Михаил Сергеевич, где проверяются люди: Бакатин, которого вы отпихнули, боясь всяких Лукьяновых, Янаевых и проч.!
Моё общение с Михаилом Сергеевичем в эти дни.
19-го утром, как только по «Маяку» услышал о ГКЧП, стал думать, как мне вести себя с М.С. - ждать, когда позовёт? То есть - по прежней субординации? Нет - так нельзя: он должен убедиться в моей верности. И он нуждается в поддержке. Пошёл к нему. Долго бродил по дому, пока внучка меня не обнаружила. Привела к деду наверх. Он лежал на постели - после процедуры: ему ещё «донатирал» радикулит.
«Ты знаешь, Анатолий, - начал сходу, - когда я разговаривал с этими - ни один мускул у меня не дрогнул. Был совершенно спокоен. И сейчас - спокоен. Я убеждён в своей правоте. Убеждён, что это - авантюра, и не дай Бог - с кровью»... Помолчал.
«Не удастся им ни навести порядок, ни собрать урожай, ни запустить экономику... Не удастся! Преступная авантюра!.. Думай, что будем делать. Приходи после обеда».
Я пришёл, как договорились. Пошли со всей семьёй на пляж. В доме говорить было уже невозможно - кругом «жучки», об этом панически предупреждала нас всё время Раиса Максимовна.
Запомнилось: когда спускались к пляжу, ко мне прильнула меньшая внучка, взяла за руку: «А у меня - карты (держит в ручонках колоду). Это вот король, а это дама... нет - валет, а это - ох! забыла (это была десятка)»... Я ей: «Ну ладно, а какой она масти?» (не рассчитывал, что она знает это слово). «Она - червивая!». Эта детская ошибка резанула, напомнила ситуацию, в которую попала и эта малышка.
Р.М. завела нас с М.С. в маленький павильон, а всех остальных отправила к воде. Лихорадочно вырвала из блокнота несколько чистых листков, подала мне, долго копалась в сумочке, нашла карандаш, подала мне. «Я оставляю вас». «Да, да, - нетерпеливо (необычно для него в обращении с ней!) бросил М.С., - надо работать». Она жалко улыбнулась и «сделала мне ручкой».
- «Толя! Надо что-то делать. Я буду давить на этого негодяя (он имел в виду генерала Генералова). Буду каждый день предъявлять требования. И наращивать».
- «Да, М.С., согласен. Сомневаюсь, чтобы банда в Москве на это отреагировала. Но нельзя, чтоб подумали, что вы смирились...
Пиши: «Первое. Требую немедленно восстановить правительственную связь... Второе. Требую немедленно прислать президентский самолёт, чтобы я мог вернуться на работу. Если не ответят, завтра потребую, чтоб прислали журналистов, советских и иностранных». Я записал. Он: «Смотри, как бы по дороге у тебя это не отобрали!» «Не отберут!» - сказал я уверенно.
20-го я к М.С. пошёл сразу после описанного выше купанья. Опять долго ходил по этажам, пока кухарка не показала: мол, вон там, в кабинете. Он вышел навстречу, тут же - из другой комнаты - Раиса Максимовна. И сразу потащила нас на балкон, показывая руками на лампы, потолок, на мебель, мол – «жучки». Постояли, облокотившись на перила. Я говорю: «Р.М., вот видите эту скалу, над которой пограничная вышка. За ней, за поворотом - Тессели (это филиал санатория «Форос», там Дача, где в начале 30-х годов жил в Крыму Максим Горький). До того, как построена была «Заря», здесь, на её месте был дикий пустынный «пляж». На самом деле, никакой не пляж - по валунам в воду зайти было трудновато. Так вот... Я несколько раз проводил отпуск в Тессели. И плавал сюда из-за той скалы. Лежал здесь и потом плыл обратно».
Р.М. слушала рассеянно. И вся встрепенулась, когда я продолжил: «Вы, наверное, знаете, что я очень хорошо плаваю? Мне и 5 и, наверное, 10 км проплыть ничего не стоит. Может, рискнуть?»
Я улыбался, говоря это. А она вся насторожилась. Прямо и долго смотрит на меня, т.е. всерьёз подумала, что такой «вариант» возможен. До этого она бурным шёпотом мне рассказала, как они в 3 ночи, завесившись во внутренней комнате, Толиной камерой засняли заявление М.С. «Мы его вырежем из кассеты, говорила она (но скрыла, что снято было в двух вариантах, плюс ещё - заявление врача Игоря Анатольевича) - Так вот... Я упакую плёнку в маленький «комочек» и вечером вам отдам. Но вы, ради Бога, не держите у себя. Вас могут обыскать. И не прячьте у себя в кабинете». Тут вмешался М.С. и посоветовал упрятать в плавки. Я их сушу на балкончике при комнате Оли и Томы, где расположены их пишущие машинки и прочая «канцелярия».
М.С. отнёсся скептически - чтоб я поплыл в Тессели, в Форос и даже в «Южный»: «Даже если не выловят в воде, выйдет голый - и что дальше? Отправят в ближайшую комендатуру и пропала плёнка». Но обсуждали всерьёз, хотя вариант был явно абсурдный. И я его «предложил» в шутку, чтоб как-то разрядить их нервное напряжение.
Плёнку Р.М. мне дала позже. А пока М.С. попросил её заняться детьми. Мы с ним перешли на другой балкон, встали у перил и тут же увидели, как повернулись к нам трубы с вышки, и погранпатруль на ближайшей скале взял нас «в бинокль»... Одновременно - услышали из будки внизу под домом по телефону: «Объект вышел на балкон, второй справа!..». Мы с М.С. переглянулись, я засмеялся и обозвал «их» матом... Он посмотрел на меня: раньше я при нём не позволял себе. (Я посожалел, подумает, что теперь можно!).
Сели за стол. Он положил перед собой блокнот. Предложил мне сесть напротив, спиной к солнцу и на солнце. Я говорю: «А можно рядом? Не люблю солнца, в отличие от вас с Бушем... Помните, как он в Ново-Огарёво пересел на моё место, когда солнце вышло из-за стены и я ушёл - сел рядом с вами в тени?»...
М.С. улыбнулся, видно, вспомнив о встрече с Бушем, как эпизоде из античной истории, хотя произошла она всего три недели назад.
Стал диктовать заявление - Обращение к народу и к международному сообществу. Поговорили. Обсудили, отформулировали каждый пункт. Я пошёл к себе. Оля напечатала на шершавке. (Особо плотная бумага, предназначенная для записок Президента.)
Вечером я попросил его поставить подпись, число, место. Вверху он подписал - что просит огласить это заявление любыми средствами каждого, кому оно попадёт в руки. Когда уходил, Р.М. опять стала меня строго инструктировать: чтоб я хорошо спрятал и сумел донести - как бы в дороге не обыскали. Мне эти страхи кажутся плодом нервного перенапряжения. У меня вообще ещё с войны несколько атрофировано чувство физической опасности.
Накануне она дала мне свою книжку «Я надеюсь», которую прислали ей ещё 17-го - сигнальный экземпляр. Просила прочитать за вечер... Я прочитал и очень хвалил. Это доставило большую радость Михаилу Сергеевичу. У него даже глаза увлажнились. Я уверял их, что книга разойдётся по всему свету, расхватают... и у нас тоже. «Замолчать не удастся, что бы ни случилось», - уверенно заявил я. Вообще всем своим видом, поведением я старался показать, что «всё обойдётся».
Они встречали меня с какой-то обострённой надеждой - не принёс ли я какую-нибудь «хорошую весть». Расспрашивают, что я слышал по «Маяку» (по оказавшемуся в комнате Ольги-Тамары допотопному ВЭФ'у). Как я оцениваю то, что услышал, что я вообще думаю о том, что будет завтра, послезавтра, через неделю. Я «в не свойственной мне манере» отвечаю самоуверенно, бодро. Р.М. всё время в крайнем напряжении, хоть бы раз улыбнулась. Зато дочка - Ира - вся полна решимости, бесстрашная, резкая.., беспощадная в словах и «эпитетах» по поводу того, «что с ними сделали»... Перебрасываемся с ней и на «отвлечённые», литературные темы... вроде бы не к месту. И муж у неё Толя -хирург из 1-ой Градской. Умён, уверен, настоящий мужик, опора.
Так вот, «вестей» я им никаких не приносил. И наши все дискуссии вращались вокруг последствий приезда Болдина и Ко. Говорили мы и о том, как среагирует мировая общественность? Гадали - что думает сейчас Коль? Что думает Буш? Горбачёв считал однозначно: хунте поддержки никакой не будет. Все кредиты прервутся, все «краники» закроются мгновенно. И наши банки обанкротятся немедленно. Наша лёгкая промышленность без этих кредитов, которые давались фактически под «него», будут сразу аннулированы. И всё остановится. Он говорил, что заговорщики - это мышиные умы, не могли просчитать элементарных вещей.
Говорили о возможной реакции республик. Горбачёв считал, что акция путчистов приведёт к быстрой дезинтеграции Союза. Потому что республики могут занять такую позицию: вы там, в Москве, русские дерётесь, а наше дело - сторона, отгородимся и будем делать свои дела. Так оно, кстати, и получилось. Некоторые даже поддержали хунту, но опять же для того, чтобы оставить «Москву» самой разбираться со своими делами.
Настроение у Горбачёвых менялось в зависимости от сообщений радио. Когда, например, ребята из охраны с помощью «проводочков» оживили телевизор, и мы увидели пресс-конференцию Янаева и Ко, услышали заявление, что Горбачёв тяжело болен, это произвело жуткое впечатление. Все очень насторожились. Мнение было общее: если «эти» открыто позволяют себе на весь мир так дико лгать, значит, они отрезают себе все пути назад, значит, пойдут до конца. Сожгли за собой мосты. Я сказал М.С., что Янаев ищет алиби, если с вами «что-то случится». Горбачёв добавил: теперь они будут подгонять действительность под то, о чем публично сказали, под ложь.
А когда «Би-Би-Си» сообщило о событиях вокруг Белого дома, российского парламента, о том, что народ выступает в защиту Горбачёва, что Ельцин взял на себя организацию сопротивления, настроение, конечно, резко поднялось. Впрочем, ещё 19-го, когда мы ещё ничего не знали, М.С. говорил мне, что Ельцин не сдастся и его ничто не сломит. И Россия, и Москва не позволят путчистам одержать победу. Запомнил его слова: «Убеждён, что Борис Николаевич проявит весь свой характер».
Далее - о настроениях и предположениях Горбачёва в те дни - позволю процитировать моё интервью Саше Безыменской.Оно было первым после моего возвращения в Москву, по самым свежим следам. Там отразилась и моя собственная наивность в отношении того, что будет с Горбачёвым, с нами.
Саша меня спросила: Как Горбачёв относился к тому, что на его защиту встал Ельцин?
- Так вопрос просто не мог стоять, - ответил я. - Ведь речь шла о судьбе государства, о судьбе страны. Тут уж никаких личных счетов не могло быть. Если человек готов на все в сражении за демократию, за законность, за спасение всего того, что делал Горбачёв на протяжении шести лет, никакие «привходящие» мотивы уже ничего не значили. Вы задаёте вопрос, который, я думаю, у Горбачёва и в голове не мог возникнуть.
- Горбачёв был уверен, что Ельцин,… - настаивала корреспондентка.
- Абсолютно уверен, что Ельцин не отступит.
- Действительно ли было у него с самого начала чувство, что народ за эти пять лет стал другим и что народ хунту не проглотит и не примет? Была такая уверенность?
- Первый раз я с ним вечером разговаривал, когда только уехали Болдин и Ко. И в этот раз, и на утро он совершенно спокойно рассуждал. Говорил, что самое страшное, что может произойти - это, если переворот будет набирать обороты и получит кое у кого поддержку. Тогда - гражданская война с колоссальными потерями - то, чего Горбачёв все эти годы пытался избежать. Когда же заговорщики отменили гласность, когда заткнули рот газетам, он понял, что у хунты в международном плане дело проиграно. Кстати, в позиции мировой общественности он ни разу не усомнился. Тут всё было ясно с самого начала.
Информацию урывками брали с маленького «Сони», оказавшегося у Толи. (Потом, уже в Москве, у меня не раз спрашивали, что ж это у Президента на всей этой великолепной даче ничего другого, кроме этой «спичечной коробки» не было?! Так вот - не было! Потому что вся «электроника», вмонтированная в комнатах, была «вырублена» в первый же момент приезда «банды четырёх», как и антенна ТВ, обслуживавшая всю «зону».)
Собирались в «кружок»: мы с М.С. на диване, Толя на корточках, Иришка прямо на полу, Раиса Максимовна напротив на стуле. И сомкнув головы, пытались расслышать «голоса». Транзистор очень плохой, с севшими батареями. Толя его ворочал туда-сюда, чтобы что-то уловить. Вот там я слышал «Би-Би-Си». Там я впервые узнал, что Тамару Алексеевну увезли. Но куда, неизвестно.
Р.М. всё время носила с собой маленькую шёлковую сумочку. Там, видно, - самое потайное, что отбирать стали бы в последнюю очередь. Она очень боится унизительного обыска. Боится за М.С., которого это потрясло бы окончательно. Она была постоянно в нервическом состоянии. В этом состоянии она и вручила мне «комочек» плёнки, завёрнутый в бумагу и заклеенный скотчем.
- Мы уже передали другие варианты. Я лучше не скажу вам - кому. Это - вам. Нет, не вам...
- Почему же не мне? Я ведь продолжаю качать права как народный депутат: хочу, мол, быть на заседании Верховного Совета 26-го - о котором объявил Лукьянов.
М.С.: Чего захотел?!
Я: Оно, конечно. Заполучить на трибуну такого свидетеля вашей смертельной болезни и недееспособности, - даже эти кретины догадаются, что нельзя...
Р.М.: Анатолий Сергеевич! Надо - через Олю. У неё ребёнок, родители больные, вы говорили... А она согласится? Ведь это очень опасно...
Я: Согласится. Это отчаянная женщина и ненавидит их люто, ещё и за то, что они отрезали её от её любимого Васи...
Р.М.: Но вы её очень предупредите. Пусть спрячет... куда-нибудь в самое интимное место - в бюстгальтер или в трусики что ли. А вы сейчас, когда пойдёте к себе, где будете держать эту плёнку? В карман не кладите, в руке донесите и спрячьте. Только не в сейф. Где-нибудь в коридоре, под половиком.
Я положил в карман. Ольге сказал только вечером. Она сидела в кресле, притихшая. Симфоническая музыка по «Маяку» - с ума сойти! Но тишина ещё хуже, я включаю только - когда известия. Но они часто - о спорте и о культурной жизни. Одна вчера была... о визите супруги президента Боливии в Перу, где та занималась не то благотворительной, не то фестивальной деятельностью. Верх идиотизма! Тут я подумал, остро, физически ощутил, что банда возвращает нас в информационную среду худших времён застоя.
16.30. Опять экстренные сообщения. Очередной «Маяк» начался с взволнованного голоса диктора: мы, работники ТВ и Радио, отказываемся выполнять приказы и подчиняться, так называемому, Комитету по ЧП. Нас лишили возможности давать объективную и полную информацию, мы требуем снятия с постов полностью дискредитировавших себя руководителей ТВ и Радио. Мы, если удастся ещё прорваться в эфир, будем честно выполнять свой профессиональный долг.
Бакатин и Примаков (молодец Женька, прорвался в Москву!) как член Совета Безопасности - заявляют, что ГКЧП - незаконно, противоправно, антиконституционно. И все его постановления - тоже. Горбачёв здоров и насильственно изолирован. Необходимо немедленно добиться, чтобы он вернулся в Москву или чтобы получил возможность встретиться с прессой.
Нишанов и Лаптев - председатели палат Верховного Совета - провели экстренное заседание Комитетов. Лукьянов вылетел в Крым для встречи с Горбачёвым. И самое-самое: Минобороны, проанализировав ситуацию, сложившуюся в результате введения чрезвычайного положения в ряде мест, приняло решение немедленно вывести войска из этих мест (т.е. не просто бронетехнику, а войска целиком, т.е. и десантников, и т.п.).
С кем остаются Янаев и Пуго + их генерал Калинин - комендант Москвы - перед лицом народа?!
С 6 часов по «орбите» объявлено - будет полностью транслироваться сессия ВС РСФСР! Было уже часов II вечера 20 августа. Я включил на полную мощность телевизор. Подсел на корточках к Ольге... у её колен.
- Оля! Есть серьёзная вещь. Вы готовы меня выслушать? Только очень серьёзная. Можете сразу же, ещё не выслушав, пока я ещё не начинал говорить, отказаться.
- Ну что вы, Анатолий Сергеевич! Будто вы меня не знаете. Говорите.
Я рассказал о плёнке и заявлении Горбачёва, которое она сама печатала, о плане переправки их «на волю».
- Хорошо. Допустим, я попадаю в Москву. Дальше что? За мной наверняка будут следить.
- Да, конечно. Мы обсуждали это с М.С. и Р.М. И договорились. Вполне естественным будет, если вы зайдёте к моей жене. Я напишу письмо ей... такое, как из тюрьмы, вероятно, шлют: мол всё в порядке, не беспокойся, скоро вернусь, обстоятельства... и т.п., - на случай, если будут обыскивать в самолёте ли, в аэропорту. А «комочек» с пленкой придётся вам запрятать действительно в «укромное» местечко. Дальше так: если удастся его довезти до Москвы, вы приходите на ул. Веснина ко мне домой. Передаёте жене письмо и эту штучку. Скажите, чтоб она позвонила Лене - жене Бовина. Они знакомы. Та придёт. Именно она, а не сам Бовин: слишком заметная фигура, да ещё на подозрении, особенно после его вопросика на пресс-конференции Янаева и Ко. Ей жена передаст эту вещь, она - Сашке, а тот догадается сразу, что надо делать.
Ольга засунула плёнку всё-таки в джинсы. Там «комочек» постоянно выпирал. Я посмеивался, указывая пальцем на это местечко… (Она так и привезла этот «комочек» в Москву, когда «вырвались» все вместе, вернула мне, я - Горбачёву, и он продемонстрировал его на пресс-конференции.)
Теперь предо мной была задача добиться от Генералова, чтоб он её отпустил в Москву. Я и до этого, ещё 19 августа, начал на него давить: как ему не стыдно! Он - офицер, допускает такое издевательство над молодой матерью. У неё - больной сынишка. Родители ничего о ней не знают. Не вечно мы будем тут сидеть, пытался его шантажировать. И ему придётся ответить за такое поведение по отношению к женщине, которая вся изошлась, не имея возможности ничего узнать о том, что с её сыном. И т.п. - в этом роде.
Однако он мне продолжал твердить: у него, мол, только односторонняя связь - ему могут звонить из Москвы. И начальство звонит. А он отсюда в Москву звонить не может. Врал, конечно.
Обговорив с Ольгой «план», я решил ещё раз «надавить» на Генералова. Кстати, ничего не дали мои прежние попытки «качать права», ссылаясь на то, что я народный депутат СССР и он, Генералов, удерживая меня фактически под домашним арестом, нарушает ещё и Конституцию, попирает мой парламентский иммунитет. Я пригласил его опять. Он и на этот раз соблаговолил придти. Стал опять стыдить его насчёт Ольги. Но он... обыграл меня. Предложил отвезти её в Мухалатку - это пункт правительственной связи, о котором я уже говорил, в 20 примерно км. от «Зари» в сторону Ялты, - чтобы она оттуда позвонила домой в Москву.
И произошло следующее. Спустя некоторое время после того, как Генералов предложил этот «вариант», которыий срывал все наши планы передать на волю информацию о Горбачёве, ко мне в кабинет явился шофёр «Володя». Беру имя в кавычки, потому что, каково оно на самом деле, трудно сказать - он из КГБ. Но это был тот самый парень, который до 18 августа возил нас с Ольгой и Тамарой между «Зарёй» и «Южным» по два-три раза в день.
Не поздоровался: «Где тут Ланина? Велено отвезти её на телефон». Я встал, протянул ему руку... Он помедлил и вяло протянул свою. Я заметил в нём перемену, ещё когда он за чемоданом моим ездил. Для него - я уже преступник, заключённый. Ольга, когда вернулась, вынесла такое же впечатление - говорила: он от меня как от прокаженной отодвигался в машине. Сопровождал её ещё один из ГБ - связист. И сидел против неё, когда её соединяли с Москвой, чтоб мгновенно отключить, если что-то лишнее начнёт говорить. «Я, говорит, разрыдалась. Брат кричит в трубку: что с тобой!, а я в слезах захлёбываюсь. В общем - одно расстройство. А вашей жене не разрешили позвонить» (я просил её об этом). В общем - дали ещё раз понять, кто мы для них такие.
Нелишне при этом заметить. ГКЧПист Лукьянов, выйдя из «Матросской тишины», в одном из своих многочисленных интервью по телевидению заявил: мол, всё это горбачёвское вранье, будто они там были изолированы и связи у них не было. В двух шагах от кабинета Черняева, в соседней комнате был телефон, по которому он мог звонить, куда хочет. Если это так, зачем же было Ольгу возить за 20 километров под охраной и даже запретить ей сказать два слова моей жене?!
Кстати, о нашей изоляции. Когда Ольга вернулась, спрашиваю у неё, что она видела по дороге. «Шоссе закрыто для движения, ответила она. Никаких машин, кроме военных. На каждом шагу пограничники. И сверху (шоссе метров на 20-25 выше территории «Зари») виднее, что на рейде уже не два фрегата, как было до 18-го числа, а я насчитала штук 16 разных военных кораблей. В дымке плохо различаешь, может, там и больше».
Кончилось наше заключение так.
Около 5 вечера 21-го вбежали ко мне сразу все три женщины: Ольга, Лариса, Татьяна - в страшном возбуждении. «Анатолий Сергеевич, смотрите, смотрите, что происходит!» Выскочили мы на балкон... С пандуса от въезда на территорию дачи шли «ЗИЛ'ы», а навстречу им с «калашниковыми» наперевес двое из охраны. «Стоять! - кричат. Машины встали. «Стоять!» - из-за кустов ещё ребята. Из передней машины вышел шофёр и еще кто-то... Чего-то говорят. Им в ответ: «Стоять!» Один побежал к даче Горбачёва. Вскоре вернулся и машины поехали влево за служебный дом, где мой кабинет и проч.
Я вышел из кабинета. Он на втором этаже. Прямо от моей двери лестница к входной двери в дом. Стою в помятой майке, в спортивных штанах, уже ставших портками. Мелькнула мысль - как лагерник!
В дверь внизу тесно друг за дружкой - Лукьянов, Ивашко, Бакланов, Язов, Крючков. Вид побитый. Лица сумрачные. Каждый кланяется мне!! Я всё понял - прибежали с повинной. Я стоял окаменевший, переполняясь бешенством. Ещё до того, как они ушли в комнату налево, развернулся и показал им спину. Ольга стояла рядом, красная, в глазах торжествующие бесенята.
В кабинет вбежали Лариса и большая Татьяна. Она вся такая степенная, сильная, спокойная - вдруг бросилась мне на шею и зарыдала. Потом - нервный смех, всякие восклицания, не запоминающиеся реплики... Словом - ощущение: кончилась наша тюрьма. Подонки провалились со своей затеей.
Я оделся и побежал к М.С. Признаться, боялся, что он начнёт их принимать... А этого тем более нельзя делать, что по телевидению уже известно было, что летит сюда делегация российского парламента. Горбачёв сидел в кабинете и «командовал» по телефону. Оторвался: «Я, говорит, им ультиматум поставил: не включат связь - разговаривать с ними не буду. А теперь и так не буду».
При мне он велел коменданту Кремля взять Кремль полностью под свою охрану и никого из причастных к путчу не пускать ни под каким видом. Велел подозвать к телефону командира кремлёвского полка и приказал ему поступить в распоряжение исключительно коменданта Кремля. Вызвал к телефону начальника правительственной связи и министра связи и потребовал от них отключить всю связь у путчистов. Судя по их реакции - они на том конце стояли по стойке смирно. Я обратил его внимание, что в ЗИЛ'ах, привезших ГКЧП'истов, есть автономная связь... Он вызвал Бориса (одного из личной охраны) и приказал ему «отъединить пассажиров» от машин.
Потом он говорил с Джорджем Бушем. Это был радостный разговор. М.С. благодарил за поддержку, за солидарность. Буш приветствовал его освобождение, возвращение к работе...
Был у М.С. тут же разговор с В.И. Щербаковым (первый зам. премьера) и с кем-то ещё... я не понял. Смысл: приеду - разберёмся. До того, как я пришёл, он говорил с Ельциным, с Назарбаевым, Кравчуком. Сказал мне об этом.
Мои опасения он развеял с ходу: «Ну что ты! Как тебе в голову могло придти. Я и не собираюсь их видеть, разве что поговорю с Лукьяновым и Ивашко».
Борис доложил, что на территории дачи появилась российская делегация.
- Зови, - сказал М.С., - пусть идут в столовую. Через пару минут мы пошли туда.
Последовавшая сцена запомнится на всю жизнь. Силаев и Руцкой бросились обнимать Горбачёва. Восклицания, какие-то громкие слова. Перебивают друг друга. Тут же Бакатин и Примаков, депутаты. Я гляжу на них. Среди них те, кто и в парламенте, и в печати не раз крыл М.С., спорил, возмущался, протестовал. А теперь несчастье мгновенно высветило, что они нечто единое и именно как таковое необходимо стране. Я даже громко произнёс, наблюдая эту всеобщую радость и объятия: «Вот и состоялось соединение Центра и России, без всякого Союзного договора...». [Здесь и ниже я воспроизвожу свои записи в дневнике, сделанные сразу по приезде в Москву].
Сели за стол. Наперебой стали рассказывать - что в Москве и что здесь. Оказалось - меня почему-то это удивило, - что они даже на знают, кто приезжал к Президенту с ультиматумом и что вообще был этот ультиматум.
Силаев и Руцкой против того, чтобы Горбачёв принимал Крючкова и К°, которые сидели по существу под охраной в служебном доме под моим кабинетом. Он сказал, что примет, скорее всего, только Лукьянова и Ивашко, которые вроде прилетели отдельно.
Разговор затянулся. Шёл уже 10-й час. Вступил в дело Руцкой. Сильный, красивый человек, любо-дорого его наблюдать.
«Михаил Сергеевич, говорит, пора обсудить, что будем делать дальше... В самолёт (президентский), на котором эти (!) явились, мы вас не пустим. Полетим в моем самолёте. Он стоит на том же аэродроме, но вдали от вашего. Его надёжно охраняют. Я привёз с собой 40 подполковников, все вооружённые. Прорвёмся.
0б этих подполковниках стоит сказать. Когда М.С. после ложного выхода из машины возле президентского самолёта, согласно плану Руцкого, вновь быстро туда сел, и машины рванули дальше - к самолёту Руцкого - километров в 3-5 от этого места, так вот, когда М.С. в своей шерстяной кофте, которую все увидели на нём по ТВ уже во Внуково, вышел к самолёту, эти офицеры взяли с автоматами на караул и так стояли, пока он не поднялся по стремянке в самолёт. Я подумал, глядя на эту сцену: есть ещё офицерская честь в нашей армии, неподдельная. Есть и высокая интеллигентность в её среде: достаточно пообщаться с тем же полковником Н.С. Столяровым, который тоже прилетел в группе депутатов спасать своего президента. В аэропорт мы ехали с ним в одной машине.
Потом был перелёт. Распоряжался полётом Руцкой, который то и дело вызывал к себе лётчиков.
М.С. с семьёй расположился в маленьком отсеке, позвал меня. Там было настолько тесно, что девочки-внучки улеглись прямо на пол и скоро заснули.
Когда я вошёл, спрашивает, весёлый: «Ну ты кто теперь?» А я – «простой советский заключённый, но бывший». Все возбуждённо смеялись. Пришли Силаев, Руцкой, Примаков, Бакатин, был тут и доктор Игорь Анатольевич Борисов. Р.М. рассказывала, что с ней случилось, когда узнали, что путчисты едут выяснять состояние здоровья Михаила Сергеевича... теперь уже ей лучше, но рукой плохо владеет. Шёл бурный разговор: о людях - как они проверяются в таких обстоятельствах, о безнравственности - источнике всех преступлений и бед. Были тосты за продолжение жизни... И впервые тогда М.С. произнёс слова: «летим в новую страну».
Многие журналы обошла фотография: Ира спускается по трапу (во Внуково), несёт завёрнутую в одеяло дочку. Прошла мимо толпы, окружившей Президента: там, заметил, были и те, кто искренне рад, и те, кто, наверно, чувствовал, что для них лично лучше бы было «по-другому». Иришка пронесла дочку в машину, возле которой я оказался, в стороне от сгрудившихся вокруг М.С. людей. Бросилась на сиденье и всю её затрясло в рыданиях. Я наклонился, пытался что-то говорить. Муж её рядом, обнимал, гладил, стараясь успокоить, - безуспешно. Эта финальная для меня на аэродроме сцена останется символом трагедии, которая произошла не только там, на даче в Крыму, а со всей страной. Ирина, молодая русская женщина, которая перед лицом беды - вся энергия, собранность, решимость и готовность ко всему, здесь, когда «это» кончилось, взорвалась слезами отчаяния и радости. Разрядка. Но потом всё равно ведь... наступают будни и надо делать дело. Увы! Оно пошло не так, как тогда можно было рассчитывать.
См. предыдущую публикацию: «Побывали в усадьбе Примакова в Барвихе. 12 комнат, всё под дуб, заграничная бытовая техника, «пежо» в гараже, «жигули» для детей... Никакой зарплаты академика не хватило бы на всё это неслыханное богатство». Что было в Кремле 19 августа в 1980 и 1985 годах.
