FLB продолжает публикацию дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь.
У НАС В СОЦСТРАНАХ 16.000 ТАНКОВ. ЧТО ИЗМЕНИТСЯ, ЕСЛИ ТАМ БУДЕТ 15.000. НИЧЕГО АБСОЛЮТНО!
2 января 1976 г. С часу на час жду команды на выезд в Завидово. Никто ничего не знает, у Брежнева спросить не решаются, предполагают, что возможен перенос на завтра.
О Ягодкине, секретаре МГК по идеологии. Черносотенец и сталинист, организатор разгрома в Институте экономики и философии и т.п. предприятий. Разговор о нём зашёл случайно, «в ходе работы». Помнится, в связи с сетованием Брежнева на своих коллег, которые его не хотят понимать, и не согласны. Александров, как бы невзначай, кинул: «А что вы хотите, если во главе московской идеологии сидит Ягодкин»... Брежнев отреагировал так: «Мне о нём говорили. Но Гришин, который его не очень раньше жаловал, теперь стал защищать. Это, говорит, когда он, Ягодкин, секретарём парткома МГУ был, вёл разговоры, что ему, видите ли не нравится Брежнев. Нужна мне его любовь! А в МГК он вроде хороший стал. Не очень я верю, но и черт с ним».
Все наперебой загалдели: как же так, Леонид Ильич. Ведь это же чистый вред партии, когда такой человек её представляет, да ещё перед интеллигенцией. Все от него стонут. А тут ещё в «Новом мире» опубликовал двуспальную передовую – ведь, если её внимательно прочитать, ясно, что она – против линии XXIV съезда в области культуры. И Ленина там нагло переврал. Немыслимо такого человека и после XXV съезда оставлять. И т.п. Брежнев слушал, слушал, оглядываясь то на одного, то на другого, и говорит: «Ладно, вернусь в Москву, поговорю с Гришиным».
Через несколько дней приехал в Завидово Загладин, конечно, узнал об этом разговоре и будто ничего о нём не зная, сочинил записочку: о разговоре в Риме с членом руководства ИКП Галуцци (очень правым). Этот Галуцци (я его помню) будто бы сказал Загладину: вот вы утверждаете, что в советском обществе нет оппозиции, но ведь у вас в самой партии есть она. Посмотрите на статью Ягодкина в «Новом мире», разве она совпадает с линией XXIV съезда?
Сидим мы за завтраком (а Загладин заранее показал нам эту записку, в том числе Петровичеву и Смирнову – лидеру всей пропаганды). Александров наклоняется к Вадиму и говорит: «Вадим, сейчас самый момент. Положите перед Леонидом Ильичём записку». Вадим встал, подошёл, сказал слова и попросил прочитать. Брежнев долго, внимательно читал. Положил в карман и, обернувшись к Загладину, сказал: мы тут уже разговаривали об этом человеке. Да, да. Приеду в Москву, обязательно поговорю с Гришиным.
И, наконец, уже в Москве, 29-го декабря позвал меня Б.Н. (Борис Пономарёв – FLB). Захожу. Он говорит по телефону.
- Нет, нет, Виктор Васильевич, дело не в недоверии, но, знаете, нехорошо, если был такой разговор и, несмотря на это, он (я понял – Ягодкин) открывает в Колонном зале важное политическое мероприятие. Вы, конечно, извините, что мы (!) доставляем вам лишние беспокойства в связи с этим, но лучше, если откроет Греков, второй секретарь и т.д.
Я понял: Пельше и Пономарёв должны были на другой день выступать на собрании в Колонном зале Дома Союзов по случаю 100-летия Вельгельма Пика. А открывать его было поручено Ягодкину. Так вот, Б.Н. «отменял» это. И действительно, открывал это собрание Греков. (Б.Н. мне походя сообщил, что Суслов ещё месяц назад поручал Смирнову писать записку в ЦК о Ягодкине, но тот не решился. Был, между прочим, страшно рад, что эту акцию в Завидове провернули международники, т.е. чужими руками осуществил свою заветную мечту – спихнуть Ягодкина). Так, накануне XXV съезда сделана важная акция по осуществлению записанного тем же Загладиным и Александровым в доклад Брежнева на XXIV съезде по вопросам «культурной политики».
И ещё одно в этом духе. В связи с обсуждением капитоновского раздела Брежнев, как я уже писал, вспылил. «Мы Шелеста сняли, Мджаванадзе сняли, а до этого ещё – Алиева, Кочиняна сняли. (Первые секретари ЦК компартий Украины, Грузии, Азербайджана, Армении – прим. авт.) Это, между прочим, и идеологические дела тоже, а не просто за то, что завалили работу. Но в тексте и намёка ни на что подобное нет. И вообще никакая работа не показана и как надо работать – тоже ничего нет. А я вот вспоминаю такой случай. Приносит мне Самотейкин (его референт) письмо. От Любимова – режиссёра театра на Таганке. Тот пишет, что горком его хочет исключить из партии..., что-то он там поставил, что им (!) не понравилось. Звоню Гришину, говорю: «Отмени решение, если уже принял. Так нельзя с интеллигенцией работать». Тот отменил, вроде встретился с Любимовым. И смотрите: через несколько месяцев он поставил такую пьесу, как она, ну как называется? (Все подсказывают: «А зори здесь тихие»). Ни один человек без слёз не уходит из театра. (И сам прослезился, проглотил комок). Вот как надо работать! Он так говорил, что я подумал – уж не ходил ли сам на Таганку? Или ему засняли её что ли? Потом перепроверил. Говорят Л.И. в театре не бывал, но Цуканов пьесу смотрел.
А вот ещё как делается политика:
Накануне дня рождения Брежнева (19 декабря 1975 года ему исполнялось 69 лет) в Завидово приехал Громыко. Три часа они беседовали с глазу на глаз. Все решили, что Громыко приехал поздравлять - они ведь считались друзьями. Но на утро, за завтраком, Л.И. как бы невзначай бросил: «Вот Громыко отпросился от Японии - он ведь туда по решению Политбюро должен был ехать в начале января. Я согласился: оно, конечно, - неохота ему Новый год портить подготовкой, поездка трудная. Да и смысла особого нет: они хотят островов, мы им их не даём. Так что результатов все равно никаких не будет. Ничего не изменится - поедет он или не поедет».
Александров насупился, побледнел, потом взорвался: «Неправильно это, Леонид Ильич. Мы - серьёзное государство? Мы должны держать слово? Или нам плевать? Мы четырежды обещали, японцы уже опубликовали о визите в газетах. Мы с их престижем должны считаться? Или мы совсем хотим отдать их китайцам? Громыке, видите ли, Новый год не хочется портить. И решение Политбюро для него - ничто! Приехал отпрашиваться! Неправильно вы поступили, Леонид Ильич!»
Брежнев, явно не ожидавший такой атаки, ответил: «Он попросил - я согласился...» Александров снова возразил: «Вот и неправильно, что согласились. Киссинджер пять раз в этом году в Японии был. Тоже ведь ничего, кажется, не изменилось. Но не изменилось в пользу американцев. А наш Громыко в Бельгию, Италию, во Францию, ещё куда-то - пожалуйста. А как действительно сложную работу делать, ему «не хочется Новый год портить». Надо разговаривать с японцами. Пусть, как вы говорите, мы ничего не можем сейчас дать им. Но надо вести переговоры, показывать свою добрую волю. Это - крупнейшая страна и она хочет иметь дело с нами. Этим стоит дорожить, считаться с этим. В этом и смысл дипломатии. Неправильно вы поступили, Леонид Ильич».
В дело вступил Блатов. Что-то проговорил в этом же духе своим методичным нудным тоном, но достаточно настойчиво. Мы заговорили в поддержку «Воробья». С каждой минутой Брежнев мрачнел, но отпихивался репликами, пытался перевести разговор. Потом встал, бросил на стол салфетку: «Хорошенький подарочек подготовили вы мне ко дню рождения!» И ушёл из-за стола.
Мы вскоре переместились в зимний сад. Сели работать , но дело не шло. Через час вошёл Брежнев. Направился прямо к Александрову: «Ты победил, Андрюша. Сейчас я целый час разговаривал с Громыко. Сказал ему, чтоб он ехал в Японию».
В другой раз, в той же тональности, пошёл ещё один разговор в таком же духе: Брежнев напомнил, что на переговорах в Вене натовцы выступили с предложением: они убирают из Европы тысячу ракет с ядерными головками, а мы - тысячу танков. Это - для начала, чтоб сдвинуть переговоры с мёртвой точки. «С точки зрения безопасности, - продолжал Л.И., - препятствий вроде нет. Ни американцы, ни немцы на нас после такого соглашения не нападут. Тут и бояться нечего. Вопрос в другом: друзья в социалистических странах будут против. Им наши танки нужны по совсем другим причинам. А так бы я и не такое соглашение пошёл. Не знаю, слышал ли ты об этом (обратился к Андрею Михайловичу)? Нет? Об этом знает только Суходрев (переводчик). Я это говорил с глазу на глаз Никсону. Я ему предложил: давайте наш Верховный Совет и ваш Конгресс торжественно заявят, что никогда каждая из наших стран ни под каким видом не нападёт на другую ни ядерным, ни каким другим способом. Примем такие законы и объявим об этом на весь мир. И добавим, что если кто-либо третий нападёт на одного из нас, другой поможет обуздать нападающего. Никсон очень, помню, заинтересовался этим предложением. Но потом его затравили и сбросили. Так это всё и кануло.
А теперь вот даже после Хельсинки - и Форд и Киссинджер и всякие сенаторы - требуют вооружать Америку ещё больше, требуют, чтоб она была самая сильная. Угрожают нам - то из-за нашего флота, то из-за Анголы, то вообще что-нибудь придумывают. А Гречко - ко мне. (Андрей Антонович Гречко – министр обороны СССР, 1967-1976 гг.. Член Политбюро ЦК КПСС, 1973-1976 гг. – прим. FLB). Вот, говорит, нарастили здесь, угрожают «повысить» тут. Давай, говорит, ещё денег - не 140 млрд., а 156. А я что ему должен отвечать? Я - председатель Военного Совета страны, я отвечаю за её безопасность. Министр обороны мне заявляет, что если не дам, он снимает с себя всю ответственность. Вот я и даю, и опять, и опять. И летят денежки»...
Таков был первый разговор «о разоружении». Потом уже в расширенном составе (приехали экономисты) за обедом Андрюха опять напомнил об инициативе НАТО. Брежнев резко отреагировал: не будем мы принимать этого предложения. Не раз ведь разговор был о чём-то подобном с американцами. Я им всегда отвечал, что это нам не подходит. А теперь – вроде бы я испугался. Надо подготовить отрицательный ответ, - распорядился он. Все мрачно молчали в ответ. Никто не вякнул.
Продолжение случилось за день до отъезда, 26 декабря. Вечером после охоты Брежнев зашёл в комнатку рядом с зимним садом, мы её называем телевизионной. Там Бовин обычно сидит сочиняет, поглядывая одновременно на экран. Потом начал подтягиваться «народ». Разговор шёл о чём попало. Брежнев заметил (в который раз) – мол, слишком много всяких бумаг и (в шутку), а вот Андрей все подсовывает новые.
Андрей завёлся: А что вы обижаетесь, Леонид Ильич. Можем и не докладывать. Как хотите!
Брежнев: Ну, что ты опять! (вроде как – нервничаешь).
- Да, нервничаю. И не могу иначе. Вот, что, например, делать с предложением НАТО? Очень легко – сказать «нет». Но ведь есть большая политика. Хотим мы продолжать разрядку или только говорить, что хотим. Мы же начали – «что политическую разрядку надо дополнить военной». А теперь что получается? Сами ничего не предлагаем. Они же предлагают совсем невинную вещь. У нас в соцстранах 16.000 танков. Что изменится, если там будет 15.000. Ничего абсолютно! Ничего не изменится и у них, если они выведут 1000 устаревших ракет. Но разрядка выиграет. Потому, что все увидят, что мы готовы разговаривать и что-то делать по вопросам гонки. Если же мы скажем просто «нет», понесём ущерб только мы. Будьте уверены, что их средства пропаганды используют наше «нет» наилучшим образом.
Брежнев встал и ушёл. Андрей за ним, жестикулируя и что-то объясняя. Брежнев крикнул, оглянувшись: «Ужинать!» Но, спустившись вниз, он завернул в комнату охраны (там же узел связи) и минут 40 говорил по телефону. Вышел и объявил: «Поручил Гречке готовить предложения по Вене. Пусть подумают, как отреагировать на НАТО’вский ход... И велел ему провести до приезда Киссинджера (19.01.76) какие-нибудь маневры и пригласить туда натовцев».
РЕШАЮЩЕЕ – ЧТО СССР И США БОЛЬШЕ НЕ ВРАГИ. ЭТО ГЛАВНОЕ
2 января 1990 г. Я потом вспомнил, взглянув на последнюю запись в дневнике, что ни слова нет о визите М.С. в Италию, к Папе, на Мальту. (М.С. Горбачёва – прим. FLB). Нет совсем времени писать и нет – это главное – умения телеграфно, обобщённо (как, например, в дневнике Блока!) отражать суть своего отношения к происходящему (что, впрочем, многое оставляет совсем непонятным).
Итак: Италия – 24-30 ноября, потом Мальта – теплоход «Максим Горький» с 30 до 2 декабря. Я привык уже к таким визитам, они меня лично мало волнуют, я стараюсь избегать присутствия на званных мероприятиях (обеды, приёмы): и тут тоже был только на одном – в Капиталийском – у премьера. Да, там ещё рядом и напротив оказались разговорчивые дамы (с французским) и я позволил себе на своём французском с ними бурно болтать под вино. A propos!
Жил я с М.С.- в «Абамелихе», тут же две секретарши. Некомфортно. И как всегда много работы и суеты, не до вдумывания в суть и всяких размышлений.
Опять и опять, а порой умноженная на итальянский темперамент, фантастически искренняя симпатия людей к нему, не просто популярность...
Не казались значительными и переговоры, и подписанные документы: всё это уже было с другими странами и всё это мало пока идёт в дело (и для нас, и для них). Суть – изменение атмосферы и общей политической ситуации.
Острее всего я почувствовал это в Милане. Это была какая-то массовая истерия. Машины еле-ели перемещались по улицам сквозь толпу. А когда М.С. вышел на площади Ля-Скала и пошёл по галерее к муниципалитету, происходило невероятное... - сплошная плотная масса, которая едва расступилась, чтобы дать ему сделать несколько шагов. Везде, в окнах, на перекладинах, на любых выступах люди друг на друге. Оглушающий вопль: «Горби! Горби!» Полицию смяли. Охрана – в инфаркте. Только самокультура людей позволила предотвратить давку и «ходынку».
Когда М.С. потом, после речей в Муниципалитете (он свою речь скомкал, потом признался, что он был просто в шоке и не мог подобрать слов), он вышел к машине, прорвались к нему женщины, по одежде явно из высшего света, истэблишмент – со слезами, просто в истерике бросались на стекла машины, их оттаскивали, они вырывались и т.д.
Что это? Мы не знали и не могли понять в прошлом, какой ужас мы наводили на Европу своей военной мощью, своим 1968 годом, своим Афганистаном, каким потрясением для европейцев была установка СС-20. Мы знать этого не хотели: мы демонстрировали мощь социализма. И вот Горби убрал этот ужас. И страна предстала нормальной, даже несчастной. Вот что это! И вот почему Горбачёв теперь не только «человек года», но и «человек 10-летия». Ещё и ещё раз: мы своими революциями больше приносим другим, чем себе.
На Мальту из Милана мы прилетели ночью, но и там у Дворца правительства народ устроил «свалку» в честь Горби.
О Мальте – Горбачёв-Буш. Много написано об этом «событии века», обо всём, что с этим было связано. Арбатов, который ненавидит расходы на ВМС в своём еврейско- саркастическом стиле выразился так: я же говорил, что ВМС ни на что серьёзно не пригоден, плюс правота «соцреализма» (Это что мы «Максима Горького» предусмотрели и первоначально предполагалось, что встречи поочерёдно будут происходить то на американском фрегате, то на нашем крейсере, но помешала буря. И переговоры пришлось вести на нашем теплоходе).
Но к делу. При всей окружающей сенсационности события, я ни секунду не испытал придыхания. Мне (может от усталости, от постоянной заботы что-нибудь не упустить, не забыть) казалось происходящее обычным нормальным делом... И М.С. вёл себя так, будто он и Буш давно приятели – откровенен и прост, и открыто доброжелателен.
М.С. знает, что не переговоры о том, сколько сократить ракет сегодня или завтра – не это решающее. Решающее – что СССР и США больше не враги. Это главное. Хрущёв тоже хотел этого, но идеология его подвела. Он хотел выиграть «войну» без войны в пользу социализма и похоронить империализм, не пролив и капли крови.
М.С. не верит никаким идеологиям. Его частые заявления: что нам стреляться что-ль из-за того, что мы верим в разных богов, - это не просто смешливая метафора, это – его убеждение.
Он знает, что никто против нас войны не начнёт. И никакой реальной военной угрозы нет. Но армия нужна скорее для престижа великой державы, а внутри, потому что – куда её сразу деть, когда она превращена в органическое бремя общества, когда одних маршалов и генералов в одной Москве больше, чем в остальном мире! Это проблема политическая и социальная. Хорошо, что Арбатов и «Огонёк» тявкают и рвут полы шинели на Язове и Ахромееве, им хорошо! А каково Горбачёву с этой оравой и армадой!
Словом, Горбачёв подыгрывал символике, которую так любят на Западе, чтоб покончить с «советской угрозой». Теперь уже действительно, вряд ли кто в неё верит, кроме самых тёмных... Ибо её реально нет, пока есть Горбачёв и перестройка.
Они оба (М.С. и Буш), действительно, «хорошо» выглядели рядом – и обнадёжили всё человечество.
С Мальты я не улетел со всеми в Москву, а, как договорились заранее с М.С., вернулся по приглашению Рубби-Оккетто в Рим, переночевав в нашем посольстве. И 5 дней провёл в Италии – по улицам, музеям, в гостях у Рубби, у Боффы. Об этом потом.
И ещё о Папе. Тоже «для них» великое событие, а для нас оно прошло едва замеченным, даже на Львовских событиях не отразилось. Однако, последствия от такой встречи требуют больше времени, чтобы из оценить. Их будет измерять история. Я не был на самой встрече с Папой один на один (в отличие от встречи с Бушем), но читал потом запись. Они разговаривали, как два добрых христианина, но современные и политизированные.
На сегодня было назначено Политбюро. Ещё 31-го меня предупреждали в необычной форме: «Товарищ Горбачёв Вас приглашает»... (обычно на такое-то число, такой-то час назначено...) От Яковлева и Гусенкова дошла тревога: будет окончательный «разговор» - кто за что и с кем.
Час назад позвонил Шахназаров. Он там был. Ничего не случилось. М.С. спокойно оценил итоги года (в духе своего новогоднего приветствия), чуть поговорили, сказал об экономической программе (Рыжкова), утверждённой Съездом. Сказал, что надо браться с первого дня. Заявил, что 90-ый – решающий. Если не изменим снабжение к лучшему, «нам надо уходить». Назначил на 4-ое января президиум Верховного Совета, а на 15 февраля сам Верховный Совет, но вынес на него лишь... закон о налогах! (С собственностью и землёй опять тянет).
Потом обсудили тему Съезда. Медведев подготовил Платформу к дискуссии в КПСС – 85 страниц! М.С. предложил сократить до 50, некоторые до 40, Шах выкрикнул: «20!», но меня, - добавил он, - не «услышали». (Значит, мой проект – совсем по боку!) Предложил Медведев разработать в Платформе тему «трудовой частной собственности»! (Горбачёвский приёмчик прикрывать старыми словами новую суть – приёмчик иногда нужный, а все чаще – тормозной).
Обсудили, как быть с Восточной Европой. М.С. предложил проанализировать и прогнозировать, особо обращая внимание на то, что коммунистов оттеснили от власти, а кое-где уже обрекли на исчезновение. Как, мол, быть с отношениями с компартиями Восточной Европы. Посетовал опять, что «где опаздываем, взрыв неизбежен», даже в таких благополучных материально странах, как ГДР и Чехословакия.
Обсудили, когда ему ехать в Литву. Один (кто - Шах не назвал) предложил вообще тянуть. Ибо это – последний шанс. И если дела пойдут туда же, то - удар и по престижу М.С., и по авторитету перестройки. Лукьянов добавил (и был прав): «Новая КПЛ будет яростно отстаивать свои решения. Ибо – это единственная возможность что-то получить на выборах. Если она уступит, её сметут! Словом, без идеи Шаха, без предложения о заключении договора «Литвы с СССР», лучше не ехать – это провал. Вот и всё. И Яковлев, кажется, отмолчался.
Поговорили ещё об Азербайджане, где власть фактически у Народного фронта и где все опаснее ситуация на границе с Ираном – готовится прорыв женщины и детей под знамёнами Великого Азербайджана! Ни к чему не пришли.
Словом, М.С. опять в своей роли объединителя, успокоителя и совещателя. Опасно!
САМОНАДЕЯННОСТЬ ГОРБАЧЁВА СТАНОВИТСЯ НЕЛЕПОЙ, ДАЖЕ СМЕШНОЙ. ОН ПЕРЕЖИЛ ИМ ЖЕ СДЕЛАННОЕ
2 января 1991 года. Год моего 70-летия. И последний шанс Горбачёва, последние усилия перестройки. Новогоднее послание советскому народу. Яковлев звонил сегодня. Говорит: «Знаешь, вроде и слова какие-то не очень банальные, и всё такое. Но не производит...!» И я тоже ловлю себя на том, что бы Горбачёв теперь ни произносил, действительно, «не производит». И когда на съезде сидел, я ощущал это очень больно. Его уже не воспринимают с уважением, с интересом, в лучшем случае жалеют. Он пережил им же сделанное. А беды и неустройства усугубляют раздражение по отношению к нему. Он этого не видит. Отсюда ещё большая его драма. Его самонадеянность становится нелепой, даже смешной.
После записи на телевидении новогодних обращений к советскому народу и к американцам он позвал нас с Шахназаровым к себе в кабинет. Бумажки перебирал на столе, резолюции «клал». Мы сидели, молчали. Потом заговорил. Спрашивает, кого премьером назначать. Шахназаров назвал Абалкина. Я отверг: честный и умный, но психологически неприемлем. Народ даже уже термин придумал: «абалкинский налог». Я предложил подумать о Вольском. Горбачёв не принял, намекнул, что он знает о нём больше, чем я. Я стал разглагольствовать: надо, мол, не из колоды. Пусть будут ошибка, можно сменить. Но если назначить кого-то типа Воронина, всё! - народ окончательно потеряет веру. Горбачёв стал рассуждать о Маслюкове. Я высказал сомнения: ВПК. К тому же мне казалось немножко странным, почему он так любит Маслюкова. Стал нам рассказывать, что многие называют ему Павлова - министра финансов. С этим я лично познакомился, как ни странно... в бассейне. Он, как ещё более странно, будучи весьма плотным мужчиной, плавал в спортивном стиле и довольно быстро. Угнаться за ним мне было нелегко. В раздевалке мы иногда обменивались политическими суждениями. Он брюзжал. Впрочем, меня подкупало то, что он резко высказывался о деятельности и позициях Рыжкова. Однако, сказал я тогда Горбачёву, Павлов запятнал себя непопулярными мерами как министр финансов. Народ его не примет, даже Верховный Совет может завалить.
Вертелся у меня на устах Собчак. Но тогда я не произнёс его имени. Не хотелось перед новым годом нарываться на вспышку президента. Яковлев, которого он подключил к нашему разговору кнопками селектора, тоже его не назвал, хотя потом говорил мне, что Собчак был бы «ничего».
Я назвал Собчака вчера по телефону, когда М.С. рассказывал мне о разговоре с Бушем. (Они, смотрю, большие друзья, М.С. прочувственно опять о нем говорил).
Неожиданно М.С. слушал мои аргументы «с вниманием», хотя рефреном повторял «не проходит». Я обнаглел: через кого через Вас или Верховный Совет?
Аргументы: умён, ум организованный и строгий, характер, настойчив, хлебнул административности в Ленинграде, понял, что это тебе ни митинг и ни популярность на Съезде или в Верховном Совете. Может быть, даже – троянский конь в регионалку. М.С. не отверг, но и не согласился. Может быть, впрочем, запало, посмотрим!
Мне тут казалось полезным следующее: не столько его личные качества. Он, конечно, демагог, это чувствовалось сильно, но он из радикал-демократов. И такое назначение было бы со стороны Горбачёва протянутой рукой в эту сторону - в сторону создания фактически коалиционного правительства, разделения ответственности с главными критиками, приглашение их показать, на что они способны в деле. Кстати, в противовес Ельцину.
Боже! Сколько я нахватано знаю. К чему только не прикасался! А всерьёз никогда ничего не изучал... Скольких философов и поэтов, сколько просто писателей перечитал. А спроси о ком-нибудь, толком не расскажу, даже содержания, как правило, не помню... даже романов Достоевского... Для чего же все это во мне?!
Вчера М.С. мне сказал, что Петраков подал в отставку. Стал ругаться. Я заметил: «Нехорошо это, Михаил Сергеевич».
- Да брось ты, - завёлся он. - Ты думаешь, все эти газетные всплески, мол, один за другим все от Горбачёва уходят, имеют какое-то значение?
- Имеют. И кроме того, Петраков обижен и справедливо.
- Чем?
- За все дни после Волынского вы даже о нём не вспомнили. Хотя следовали один за другим указы президента по его вопросам - экономическим вопросам. Павлов и вы на съезде выступали об экономическом положении страны. Проект постановления съезда был представлен от вашего имени. И он, помните, не прошёл. Для чего же у вас экономический советник, если даже при подготовке таких документов, вы о нём не вспомнили?
- Да когда мне было?
- И вообще, Михаил Сергеевич, год человек работает, ему даже секретаря Болдин не дал. У него до сих пор в пропуске написано, что он помощник Генерального секретаря, а не президента.
- Как?
- Вот так.
- Что ж он не сказал?
- Кому сказать-то? Вам он должен говорить о пропуске?
- Да, безобразие. Вообще-то Болдина надо освободить от работы в ЦК. Пусть сосредоточится на аппарате президента. Единый будем создавать президентский аппарат.
Я произнёс по этому поводу «краткую речь» насчёт того, что за год после того, как Горбачёв президент, аппарат у него кремлёвский так и не появился. А Петраков, добавил я вслед, застенчивый человек, да и с достоинством.
- Я ему под новый год не хотел портить настроение, когда он мне первый раз заявил об отставке - реагировал М.С. - Сказал: «работай и всё».
М.С. и здесь самоуверен. Ему невдомёк, что академику не так уж завидно в помощниках ходить, тем более, когда им помыкают.
