Черненко умер вчера вечером

Из дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь.

 ПОЛЕМИКА С РУМЫНАМИ. ПОШЛЫЕ ПРОВИНЦИАЛЫ – НИ ТО, НИ СЁ

11 марта 1977 г. С 27 февраля по 4 марта – в Софии. Совещание замов по социал-демократии (предварительное перед встречей секретарей ЦК). Моя речь. Полемика с румынами. Пошлые провинциалы – ни то, ни сё. Смешно и стыдно (и за себя, и за них). Встреча секретарей в Софии. «Шестёрка» - Б.Н. (Пономарёв) мямлил, отступая от памятки. Истерика Биляка (секретарь ЦК Компартии Чехословакии), который рвался «поимённо» осуждать ревизионизм ФКП, ИКП, КПВ. Никто не поддержал. Б.Н. аргументировал методикой, которая была применена нами для срыва образования платформы еврокоммунизма в Мадриде (Берлингуэр, Марше, Каррильо). Но Биляк всё-таки назвал партии и при румынах на самом совещании. Думаю, он втайне имел поддержку Катушева, который и на «шестёрке» в противовес Пономарёву «сочувственно» отнёсся к вопросу Биляка. Б.Н. утром, по пути в зал совещания, ещё раз предложил Катушеву и Зимянину втроём «подойти» к Биляку по этому поводу. Зимянин горячо поддержал, а Катушев отказался. Тут нет политики.

Катушев не «ястреб», просто ему хочется быть хорошим со всеми «своими», в том числе и с румынами. К тому же он по-простецки полагает, что ни то, ни другое – ни кнут, ни пряник – «еврокоммунизма» уже не остановят.

А в субботу вечером (26 февраля) горела гостиница «Россия». 43 погибших, в основном секретари обкомов, приехавшие в Москву на какое-то совещание. Слухи – о сотнях погибших. Слухи – о диверсии. На другой день – пожар в министерстве Морфлота. Все Политбюро было ночью собрано в ЦК. Зимянин мне говорил в Софии, что «пока всё-таки надо думать – халатность: загорелся кабель лифта».

И ЗАЛ, И ПРЕЗИДИУМ ВО ГЛАВЕ С БРЕЖНЕВЫМ ОТКРОВЕННО СМЕЯЛИСЬ

11 марта 1981 г. От всего этого только скандал нажили, дали лишнюю пищу для спекуляций на Западе, в общем сами себе наложили в карман... И всё (Б.Н., конечно, в душе чувствовал это) из-за проявленной им самим трусости: не пошёл бы «советоваться», всё бы обошлось... Даже получили бы и от ИКП похвальные слова в адрес съезда. Именно так получилось с Макленнаном: он дал превосходные, не только лояльные, а действительно дружеские (к нам) интервью для радио и TV. Он провёл одну из лучших пресс-конференций на Зубовской. Он дал настоящий бой английским буржуазным корреспондентам, которые попросили «отдельно» с ними побеседовать и провоцировали его на антисоветчину, в частности, спрашивали – не давили ли на него по Афганистану, не навязывали ли ему какую-нибудь линию и т.п. Он всему этому дал отпор, высмеял.

А с ИКП – наоборот... Этим всем, по-видимому, и объяснялось бешенство Пономарёва. Тем не менее (хотя состояние старика было понятно и даже извинительно) я всерьёз надулся. Всё во мне протестовало и я готов был защищать свою честь при первом удобном случае. В понедельник 2 марта, перед закрытым заседанием съезда, когда должен был начаться процесс выборов, т.е. объявлены списки предлагаемых в ЦК, все мы были в Отделе. Б.Н. назначил на 16 часов совещание замов. Меня обзвонили помощники, но я не снимал трубку и запретил секретарше говорить, где я есть. Я не хотел видеться с Пономарёвым, я бы действительно наговорил ему дерзостей. Совещание закончилось и помощники стали трезвонить: мол, Пономарёв вызывает Черняева лично, одного. Я отказался идти, сказав, что знаю о своих обязанностях в отношении иностранных делегаций, текстов для «Правды», радио и ТАСС...

Видимо, это ему передали. Но я чувствовал, что он вызывает меня, чтоб сообщить, остаюсь ли я в списках или меня выводят из ревизионной комиссии (тогда, как это обычно у Б.Н., - всякие объяснения и ссылки на других, которые «ни в какую», а он, мол, сделал все мыслимое и немыслимое). Тем более, будучи уверен, что он зовёт меня с разговорами на эту тему, я не хотел его видеть. Не могу сказать, что мне было всё равно. Я понимал, что моё положение в Отделе и вообще «по работе» осложнилось, если бы меня выставили из ЦРК. Но я с самого начала «запретил» себе этим интересоваться. Я ведь почти каждый день общался по делам с Петровичевым, Разумовым – всесильными кадровиками из Оргпартотдела, заместителями Капитонова. И в их глазах я каждый раз видел ожидание, что спрошу «по секрету». И видел, как они «преображались в лице», когда вновь и вновь, как ни в чем не бывало, я говорил только по нашим общим делам, связанным с порядком работы съезда. А они-то уж давно знали, «сохранюсь» я или нет.

Особенно мне было не по себе от этой неизвестности потому, что, когда будут оглашать списки для голосования на закрытом заседании, я буду сидеть среди рязанцев. У меня даже мелькала мысль – не пойти. Как бы они, рязанцы, посмотрели на меня, на человека, который сидел у них на конференции в Рязани в первом ряду президиума и проводил от имени ЦК первый их Пленум, руководил избранием первого секретаря обкома!! Но не пойти на такое заседание - было бы просто нарушением дисциплины. Ведь как делегат съезда я, не услышав моей фамилии в списках, должен был голосовать – участвовать в тайном голосовании – и это регистрировалось.

Закрытое заседание открыл Андропов, второй вопрос повестки дня, выборы. Слово для оглашения тех, кого совет старейшин (совещание глав делегаций) предлагал внести в список для голосования по выборам в члены ЦК, предоставляется Черненко. С удовольствием я услышал фамилии Арбатова, Загладина, Иноземцева. Был там, конечно, и Александров-Агентов. Т.е. вся главная четвёрка «завидовцев» переводилась в полные члены. Был там и Косолапов, главный редактор «Коммуниста», что очень правильно и чему я тоже порадовался. Но был и Афанасьев, вопреки тому, что приносил мне на хвосте из Завидово Загладин...

Список по кандидатам в члены ЦК поручено было прочитать Кириленко. Ну, прежде всего, что это было за чтение! Он перевирал почти каждую фамилию, ставил совершенно немыслимые ударения даже в самых простых русских фамилиях, причём так, что, как правильно сказал вслух один из рязанцев, «люди, наверно, узнают себя только по должностям» (которые назывались после фамилии). Некоторые он читал по слогам сначала будто бы для себя, а потом «целиком» - для зала. Фамилии инородцев вовсе невозможно было разобрать. И зал, и президиум во главе с Брежневым откровенно смеялись. Шум нарастал. Рязанцы вокруг простодушно передразнивали произношение «всесильного третьего» в нашей партии. В общем, скандал полный. (Кстати, он получил голосов «против» больше, чем кто-либо другой из баллотировавшихся в ЦК, в кандидаты ЦК и в члены Центральной ревизионной комиссии, а именно 10 «против»).

Итак, запинаясь и перевирая, Кириленко шёл к концу списка и вдруг, дойдя до «Ч», он произносит мою фамилию, имя, отчество и должность. Сомнений уже нет. Я постарался и ухом не повети, но ко мне со всех сторон уже тянулись руки рязанцев. А одна даже воскликнула: «Во, какой у нас ряд!». Действительно, в этом ряду, где мы сидели, оказалось четыре «выдвинутых»: сам Приезжев, первый секретарь Рязани, Силаев – министр авиационной промышленности, делегат от Рязани – в члены ЦК, Калашников, зам. премьера РСФСР и я – в кандидаты ЦК, ещё одна рязанская доярка – в члены ЦРК. Ряд оказался в итоге «редкий» по концентрации. Потом голосовали. А когда я часам к 8-ми вернулся в Отдел, все уже знали и бросились меня поздравлять. (Кстати, Бовин, ещё один среди главных в завидовской команде, сделан членом ЦРК. Преодолел таки сусловский барьер..., но получил два голоса «против». Потом звонит мне: «Граф, - говорит, - благодарю тебя за то, что ты освободил мне место в ревизионной комиссии»).

Как же всё «это получилось»? Немного приоткрывает случившееся разговор с Пономарёвым на второй день после съезда. Он все-таки позвал меня. И я пошёл... уже не в таком задиристом настроении. Поздравил меня. Я сказал спасибо, добавил, что для меня это было полной неожиданностью.
- Да, я хотел вас предупредить и поздравить заранее, как в прошлый раз (т.е. на XXV съезде, когда меня выдвинули в ревизионную комиссию). Но Вы не захотели явиться...
Я не стал заводиться. А он продолжал:
- Пришлось поработать... И одному, и другому, и третьему говорил за Вас (кому же, подумал я: Суслову, Черненко, Капитонову?) И один, и другой раз. Все ссылались, что нарушаем порядок, создаём ненужные прецеденты... Пришлось настаивать, - говорю, - Черняев работает не меньше Загладина. Тот, мол, часто отвлекается, а Отдел то и дело – на Черняеве. Словом, убедил. Но тогда они сказали: давайте уж раз так, и Разумова выдвигать, пусть будет не одно единственное исключение. (Дело в том, что во всем аппарате ЦК только я и Разумов были введены в высшие выборные органы на XXV съезде из многих десятков просто замов. Первые замы ряда отделов и на прошлом, и на этом съезде входили и вошли в ЦК, в ЦРК, как и большинство зав. отделами. Но просто замы – только двое. Это было и осталось исключением из правила).

Может быть, что-то из того, что говорит Б.Н. и правда. Тем более, что многие из аппаратчиков (даже первые замы) остались не «продвинутыми». Так я на пороге своего 60-летия вошёл в состав ЦК... Сравниваю с теми, кто делал революцию, первые пятилетки. Впрочем, войну «делали» и мы, мальчишки. Но не нам было доверено управлять отвоёванным. Поколение комбатов пошло в гуманисты (по Дезькиному слову), а не в карьеристы.

ЧЕРНЕНКО ТРЕБУЕТ «ЯРКОГО ЯЗЫКА» В ПАРТИЙНЫХ ДОКУМЕНТАХ

11 марта 1984 г. Нарвался я с замечаниями на вариант для Программы, сделанный Арбатовым. Заставил Б.Н. меня самого добавлять и исправлять. Оно бы и ничего, даже интересно. Но беда в том, что ему-то этот вариант нравится. Хотя сам Арбатов, сдав его ему, позвонил мне и в своей солдатско-матерной манере «извинялся» за то, что Б.Н.’у его вариант понравился. Это значит, хреново написал. А сделал так потому, что за такой короткий срок всё равно ничего приличного не напишешь - такого, чтоб стоило отстаивать, и чтобы отвязаться, написал туда максимально из старой «пономарёвской» Программы, а тому этого только и надо было. Поэтому и понравилось.

Я же опять мудак-идеалист. Рассчитывал заинтересовать Пономарёва «комманифестовским» (М.-Э.) подходом к изображению современного капитализма: вот, мол, чудеса технических и т.п. достижений - с одной стороны, и глубинная порочность общества – с другой. Это, действительно, можно бы сделать красиво, но не руками (даже) Арбатова и уж, конечно, не под руководством тов. Пономарёва. Черненко требует «яркого языка» в партийных документах. Казалось бы, где, как не в Программе, показать образец такого языка. Но для этого нужна культура, которой нет у тех, кто, к сожалению, приставлен к этому делу... А можно было бы красиво сделать. И не много места потребовалось бы.

Делаю же я «вставки» и «предложения», которые помогут убрать глупости, ошибки, снизить уровень демагогии, но не отменят главного: по крайней мере по разделу капитализма это будет нудный «учебник», от которого будет тошнить студентов и в котором западный читатель ни за что не узнает общества, в котором живёт. Противно.

КОГДА ГРОМЫКО НАЗВАЛ ГОРБАЧЁВА – ЗАЛ ВЗОРВАЛСЯ ОВАЦИЕЙ

11 марта 1985 г. Печальная музыка в 7 утра вместо передачи «Опять двадцать пять» насторожила... И действительно, Шопен вновь, как уже не раз, стал первым информатором советских людей и заграницы о том, что в СССР предстоит «смена эпох». Черненко умер вчера вечером. Это все предвидели, насмешничали, хихикали, рассказывали анекдоты по поводу того, как наше руководство и пропаганда, демонстрируя полную энергии жизнедеятельность Генерального секретаря на экранах, на выборах и в многочисленных заявлениях, обращениях и интервью, делала нас «страной дураков».

Загладин, Александров, Лукьянов и Медведев были подняты с постели в полночь, вызваны в Кремль – и Горбачёв поручил им к утру подготовить проект речи для «того, кто будет избран Генеральным секретарём». (Надо сказать, что создали они не очень яркое произведение. Но не в этом суть). Пономарёв собрал замов в 9-45 и очень удивился, что все давно уже все знают.

В 14-00 объявили по радио. В 17 часов состоялся Пленум. Встали, почтили, Горбачёв сказал (без перебора) приличествующие слова. Но в атмосфере не было ни грамма огорчения и печали; мол, отмучился, бедолага, случайно попавший на неположенное место... и сделавший паузу в том разгоне, который придал было стране Андропов. Затаённая, если не радость, то «удовлетворение» царило в воздухе – кончилась, мол, неопределённость и пора России иметь настоящего лидера.

Горбачёв объявил повестку дня: выборы Генерального секретаря и сообщил, что Политбюро поручило выступить с предложением по этому вопросу товарищу Громыко. Ни Тихонову, который весь съёжился и покраснел, когда это было объявлено, ни Романову, ни Гришину, которого, кстати, западная печать прочила в претенденты наряду с Горбачёвым и Громыко. Этот последний вышел на трибуну и без бумажки стал говорить в вольном стиле. Когда он назвал Горбачёва – зал взорвался овацией, сравнимой с той, которая была при избрании Андропова (и ничего похожего на кислые аплодисменты, когда избирали Черненко). Овация шла волнами и долго не успокаивалась.

Громыко говорил так, как не принято говорить на таких собраниях: он давал характеристику (раскованно и не шаблонно) качествам «товарища по Политбюро», которые были сочтены необходимыми и достаточными, чтобы единодушно («я подчёркиваю», повторил он) избрать именно его. Хочу, говорил, передать вам, Центральному Комитету, атмосферу, в которой мы обсуждаем кандидатуру Михаила Сергеевича. Никаких сомнений, полное единогласие. Почему? У него огромный опыт партийной работы – на обкомовском уровне и здесь, в центре. И он проявил себя блестяще. У него глубокий и острый ум, умение отделить главное от второстепенного. Ум аналитический. Каждый вопрос он раскладывает по полочкам, чтоб видеть все его составные части. Но не для того, чтобы они там лежали. Он умеет обобщать и делать выводы. Его отличает принципиальность. Он человек принципов и убеждений. Он умеет отстаивать своё мнение, даже если это кому-то может быть и неприятно. И выражает это мнение прямо, без обиняков. Но всегда во имя линии партии и для проведения этой линии. Это и есть партийный подход – все оценки с точки зрения партии.

Он прям с людьми и, если ты настоящий коммунист, ты уходишь удовлетворённый от него, хотя, может быть, он и наговорил тебе чего-то не по душе. Он умеет находить и общий язык с разными людьми – во имя дела. Скажу, продолжал Громыко, о своей области. Михаил Сергеевич, как только появился в Политбюро, сразу обратил на себя внимание умением видеть суть вопроса в том, что, казалось, совсем не его сфера, он с ней был незнаком (т.е. международной политикой). И его оценки показали, что он не из тех, для которых существует только два цвета: белый и чёрный. Он показал, что умеет выбирать и промежуточные цвета ради достижения цели.

И ещё одно. На Западе спят и видят отыскать в нашем руководстве трещины, столкнуть лбами членов руководства... Нашёптывают, сплетничают, клевещут. Мы не дадим им удовольствия видеть что-либо подобное. Выбор Горбачёва – свидетельство нерушимого единодушия в нашем руководстве. Для него святое дело – оборона и бдительность. В нынешней обстановке это – святая святых.

И ещё одно. Его эрудиция, почерпнутая из его образованности и из опыта работы, что тоже очень важно. Она очень пригодится ему на посту Генерального секретаря. Словом, мы имеем перед собой государственного человека, достойного занять этот пост в столь ответственный для страны момент.

Потом были вновь овации. Потом председательствовавший Романов дал слово Горбачёву. (Речь будет завтра в газетах). Потом Горбачёв закрыл Пленум, пригласил всех присутствующих, включая первых секретарей обкомов, бывших на Пленуме, но не входящих пока (!) в ЦК, отправиться в Колонный зал проститься с Черненко.

Загадкой для меня (думаю, и для многих) осталось – почему Громыко? Он вроде как исподволь намечал программу деятельности нового Генсека. Но это – пшик. Главное, что таким образом он был представлен партии, как инициатор выдвижения Горбачёва. Что этим хотели сказать? Или – что от этого хотел получить сам Громыко, сделав так, чтобы именно он, а не премьер-министр, не кто-либо из «партийных» (а государственных) членов ПБ выступили в этой роли? Укрепить своё нынешнее положение? Сохранить монополию на внешнюю политику, которую он заполучил при Черненко? Закинуть удочку насчёт «повышения» – на должность премьера или председателя Президиума Верховного Совета? Или быть просто «старшим товарищем», патронировать молодого Генсека... Может быть, просто для ради тщеславия? Возможно, сочетание этих побудительных мотивов. Но что-то должно быть и главным. Впрочем, не думаю, что ему удастся сесть на шею Горбачёву. Не на того напал!

По многим «данным» народ доволен, что именно Горбачёв. Ещё до смерти Черненко люди в метро, троллейбусах, в столовых, не стеснялись громко выражать такое «пожелание». Народ устал от безвременья, от демонстрации официальной глупости, когда лидера превращают в почитаемую куклу, с помощью которой, однако, весьма влияют на ход событий. Но... от Горбачёва много ждут, как начали было ждать от Андропова. Хватит ли у него мужества оправдать ожидания? Возможности у него большие. Свежие кадры партийного аппарата и настоящая интеллигенция поддержит его. На носу съезд, который он может сделать поворотным в истории страны.

Словом, я опять, как при начале Андроповской эры, которую я в докладе на партсобрании Отдела назвал «ноябрьской», «полон надежд и упований». Первой проверкой будет:
1) перемещения в ближайшем аппарате – помощники, зав. Общим отделом вор Боголюбов, ещё кое-кто;
2) допустит ли он восхваления в свой адрес... Громыко уже произнёс сакраментальное «выдающийся деятель партии»?
3) будет ли он медлить (как это случилось с Андроповым) с крупными реформами социально-формационного масштаба или уже на Апрельском Пленуме заявит о себе, как о подлинном новаторе в совершенствовании общества?

НАДЖИБУЛЛА ТРЕБУЕТ, ЧТОБ МЫ НАНОСИЛИ «БОМБОВО-ШТУРМОВЫЕ УДАРЫ» АВИАЦИЕЙ С СОВЕТСКОЙ ТЕРРИТОРИИ

11 марта 1989 г. Сегодня закончил для видеозаписи приветствие XVIII Съезду Итальянской компартии. Красиво получилось... как мне кажется. М.С. все эти дни запирался в Ново-Огарёве с Яковлевым, Медведевым и Болдиным, готовил аграрный доклад к Пленуму (после того ПБ). Сегодня я прочёл. Сильно. Но история – прощание с прошлым, с коллективизацией – сильнее, чем новая аграрная политика. Не по сути. Суть революционная по форме выражения. Многословие... Нет яркости – той, которая есть в первой части, которую он фактически сам диктовал – начал ещё в Пицунде. А здесь очень чувствуется воляпюк аппаратных заготовок. Завтра собирает ПБ, чтоб «заслушать» замечания к своему тексту. Я его отговаривал: зачем? Формальность соблюдена, проекты доклада к Пленуму и концепция доклада обсуждены на ПБ 2 марта. ПБ поручило Вам подготовить доклад «с учётом обсуждения». Зачем ещё выслушивать кряхтение... и согласие сквозь зубы?!
- Нет! Потом, мол, скажут – действовал единолично...
Ну, ладно. Сам он (звонил утром сегодня) приравнивает значение этого Пленума к дискуссиям 1927-28 гг., когда «делался выбор»... Это правильно.

И ещё. Наджибулла вопиет о помощи. Джелалабад осаждён и вот-вот падёт, дорога на Кабул будет открыта. Требует, чтоб мы наносили «бомбово-штурмовые удары» авиацией с советской территории. (БШУ!) Иначе, мол, всё на днях рухнет. Его, Наджибуллу, очень сильно и по-грузински страстно поддерживает гуманист и либерал Шеварднадзе, потянувший за собой Крючкова и Язова, который, впрочем, держится по-генеральски: толку, мол, от этих БШУ с военной точки зрения – никакого, скрыть от мира это не удастся, но если будет политическое решение – я военный человек!

В ответ на две панические телеграммы из Кабула М.С. вчера созвал ПБ прямо в Ново-Огарёве, в 6 часов вечера. Меня не позвал: узкий круг. Пишу с «красочного» рассказа Яковлева.

Сначала М.С. поднял Язова. Тот без энтузиазма изложил вышеозначенную позицию. Потом Э.А. яростно стал доказывать, что «иначе нельзя, это – предательство, мы обещали, бросаем друзей... что скажут в третьем мире, Менгисту... два месяца Наджиб продержится, потом, может быть, и совсем устоит» и т.п. Его поддержал Крючков (на 75 %)
- Кто ещё? – спрашивает М.С.
Молчание... Встаёт Чебриков и начинает тянуть резину, но «больше в правильном направлении», старается угадать, что думает Генсек (оценка А.Н.). Опять молчание. Тогда М.С. Яковлеву: «Ты?»

А.Н., по его словам, не стал стесняться в выражениях.
- С военной точки зрения – пустой номер. И потом: где та самая 200 000 армия плюс ударная гвардия и проч., которыми нас потчевал Наджибулла, а также Крючков и Шеварднадзе?! Войну я сам забыл (он фронтовик), но помню, что в обороне достаточно один к трём. И что же получается: моджахедов 15.000, а где армия режима? Они не хотят воевать... Так зачем же мы опять будем подставлять своих ребят для дохлого дела. Пакистанцы наши самолёты могут сбивать с F-16, не выходя из своего воздушного пространства.

Э.А. бросает реплику: «Пакистан нагло нарушает Женевские соглашения».
А.Н.: Но мы-то не Пакистан. Мы с таким трудом завоевали международное доверие, начинаем что-то набирать за счёт нового мышления. А этой акцией – всё коту под хвост?! И ради чего?! А потом: Наш народ начинает помаленьку приходить в себя от Афганистана. Приветствовал Громова на границе – последний солдат, воевавший на чужой земле... А мы?! Да ещё в разгар предвыборной кампании. Или нам опять наплевать на своё общественное мнение, на свой народ?!
М.С.: «Кто ещё?»
Слюньков: «Я целиком поддерживаю то, что сказал Александр Николаевич».
Никонов: более пространно, но тоже против БШУ.
Медведев: более спокойно, но повторил аргументацию Яковлева.
Маслюков - тоже. Привёл технические аргументы бессмысленности БШУ с точки зрения военной.
Рыжкова не было: он в Сибири. Лигачёв в Праге.

Наконец, М.С. Красный, злой: «Я категорически против всяких этих БШУ или чего-либо подобного. И пока я Генсек, не допущу попрания слова, которое мы дали перед всем миром. Мы что – не знали, на что идём, когда решали выводить войска? Мы – что были уверены, что Наджибулла удержится? Или ставили на это ставку, хотя бы для себя – как условие того, что мы подписываем в Женеве? И т.д.

Яковлев говорил, что он не может передать связно, какие именно аргументы приводил М.С. Потому, что это был эмоциональный взрыв, из которого следовало, что никакого другого ответа Наджибулла, кроме абсолютного отказа от БШУ, быть не может. Тут же это ушло в Кабул.

А сегодня я уже читал ламентации Наджибуллы Воронцову. Помимо того, что он из Кабула не уйдёт и умрёт здесь и т.п., он говорил уже на басах: мол, это будет (если режим «крахнет») удар и по авторитету Горбачёва, опять же, что скажут в третьем мире. Но главное: если бы вы (русские) тогда, в 1979 году, не вошли, дело бы быстро закончилось. Победила бы одна из сторон. Ну, может быть, была при этом сотня убитых. Но вы вошли. И афганская проблема стала международной. И ответственность несём не мы одни, а мы с вами вместе. Но вы – умываете теперь руки.

Здесь он прав. Но почему наши люди, да и весь наш новый курс должен расплачиваться за то, что наделали 10 лет назад Громыко, Устинов и Андропов?!

Сейчас звонил Болдин: напоминает, что я единственный из кандидатов в депутаты от КПСС, который нигде не выступал и что вопрос на Пленуме может возникнуть. Плевать.

Книга «Перестройка – испытание жизнью» завершена. 400 страниц. Отправил М.С. 9 марта. Молчит. Заняться книгой ему, конечно, некогда. Но её надо бы издать до Съезда Советов. К тому же год-то, которому она посвящена, отдаляется... События набегают и перехлёстывают. Дачу в Серебряном бору «закрыли».