Из дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС, помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь.
ОН ПОНИМАЕТ, ЧТО РУМЫНЫ СРАЗУ ИМ ОБ ЭТОМ ДОНЕСУТ И БУДЕТ СКАНДАЛ
12 января 1976 г. Сегодня с консультантами Отдела готовили речь Б.Н.’а (Бориса Пономарёва – прим. FLB) к Варшавскому совещанию. А вечером он вызвал меня и надиктовал стенографистке «свой подход» - куча банальностей. И опять раздираем противоречиями: с одноq стороны, ему хочется учить братские партии бдительности по случаю накопления «монбланов оружия» (его термин), а с другой стороны, вот-вот будет в Москве Киссинджер и заранее можно предсказать, что его встречи с Генсеком будут «позитивными и консультативными».
С одной стороны, ему хочется что-то сказать о бяках Марше и Берлингуэре, с другой – он понимает, что румыны сразу им об этом донесут и будет предсъездовский скандал.
Встречался с Дроздовым (бывший советник в Париже, теперь наш референт) – информация для ЦК «об отрицательных явлениях в политике ФКП». Все приглажено и отнесено на счёт субъективистского подхода Марше. И ничего по существу явления...
Читаю протоколы Секретариата ЦК (мне их дают каждую неделю) – 95 % о награждении предприятий, людей и о «приветствии Генерального Секретаря» тому или иному предприятию, стройке и т.д. Остальное – о перемещениях кадров. И редко какой-нибудь принципиальный вопрос внутренней или внешней политики.
Узнал о замечаниях ЦК КПСС на проект новой программы СЕПГ. Со всеми замечаниями Хоннекер «с благодарностью» согласился, кроме одного – упомянуть о политике «размежевания» с ФРГ. Довольно жёстко возражал, поддерживаемый Хагером и Аксеном, не называя подлинной причины несогласия.
Б.Н. со слов Загладина, который звонил ему из Завидово, сообщил, что там состоялось сплошное чтение текста Отчётного доклада к съезду. И будто бы Генеральному вновь очень понравилась та часть международного раздела, которая посвящена «третьему миру» и революционному процессу (т.е. Брутенц-Черняев), а кусок о соцстранах он якобы велел Александрову переписать. При этом – в противоречии с тем, что Брежнев будто бы, взяв большой фломастер, начертал на всем международном разделе: «Принимаю!», - Загладин настраивал Б.Н. (если ему пришлют на просмотр) «поднимать уровень». Я предупредил Б.Н.’а об опасности вторгаться в текст с «принципиальными» возражениями на данной стадии. Я и по существу считаю, что всякая пономаризация текста Отчётного доклада политически вредна.
ЖЕРТВА АНДРОПОВА «С ПОСЛЕДСТВИЯМИ»
12 января 1985 г. В четверг принимал экс-капитаншу Сан-Марино, которая в сентябре принимала меня в своём средневековом дворце в качестве главы государства. Глаудиа Раккини, лет 36. Теперь она просто член ПБ компартии. А с нёй – Умберто Барулли – экс-генеральный секретарь КП. Приехали выторговывать льготы у наших торговых ведомств, чтоб снизить безработицу и сохранить КП у власти. Пообещал поощрить интернационалистский коммунистический дух у наших торговцев. Пообедали вместе. Поболтали непринуждённо. Барулли-то тёртый калач в отношениях с нами, а она была несколько, кажется, обескуражена «естественностью» советских (так и итальянцы называют граждан СССР) в обращении с иностранцами.
Была у меня двухчасовая беседа с Червоненко. В качестве зав. отделом он направляется в инспекционную поездку в США и Канаду. Говорил я ему, что там посольские должны бы делать, но они и то, что делают, делают неважно (за исключением ракетно-стратегической проблематики).
Добрынин (посол в США) был у Б.Н., ко мне он не привык захаживать, я для него мелочь. Да и Пономарёва-то он посещает, потому что тот его зовёт, а не потому, что это ему, Добрынину, нужно по делу.
Бовина и Фалина не переизбирают депутатами в Верховный совет РСФСР. Арбатов призвал меня оказать «моральную поддержку» Сашке «в этот трудный для него период». Сказал ему, что просил за Бовина у Горбачёва, но тот ничего не сделал. Иначе и не могло быть. Бовин – в партийной элите и член Ревизионной комиссии ЦК КПСС – это одна из причуд Брежневского кумовства. В нормальных же условиях он слишком экстравагантен для номенклатурной колоды. (См. книгу Александра Бовина «Пять лет среди евреев и мидовцев». Это о времени, когда он стал послом в Израиле - прим. FLB).
Фалин же – жертва какой-то его неосторожности в словах, о чём стало известно Андропову «с последствиями». Да и мне пора думать о своём «будущем». До съезда меньше года. В ЦК меня не оставят. Сам Пономарев дай Бог там останется. Уходить на пенсию сейчас, когда она будет заметно больше?.. Или подождать съезда? Оставаться на работе после того, как тебя «уйдут» из ЦК – противно, неловко. Да и ради чего? Ради зарплаты? Сделать я уже ничего не сделаю и не потому, что уже не могу, а потому, что пришло время «других».
Интересно, какой тогда импульс к жизни останется, особенно, если, наконец, исчезнет и секс?! Просто любопытство? Читать, ходить на выставки, смотреть кино и спектакли, писать... Но писать особенно не о чем будет!
ГОРБАЧЁВСКОЕ НАЧАЛО РАСКРЕПОСТИЛО ЛЮДЕЙ
12 января 1986 г. В ночь на 9-ое, с Павелецкого - в Тамбов, на областную предсъездовскую партконференцию. Вернулся сегодня в 5.30 утра, тоже поездом. Сама партконференция в пятницу и в субботу. Доклад скучноватый, слишком фактологический, порохоподобный и нарочито самокритичный. Но зато - прения. Горбачёвское начало раскрепостило людей. Конечно, они готовились, конечно, они ещё не научились говорить без бумажки. Но это уже совсем не то, что я слышал 5 лет назад в Рязани. Вырвалась наружу и смелость, и желание исправить, и осознать, и готовность покончить с безобразиями, и личное, как общественное. А многие - просто на уровне настоящего интеллигентского разговора, с анализом, с идеями и все - без оглядки на то, что скажет (или подумает) то или иное начальство: от души, но не для острого словца, не чтоб покрасоваться смелостью и откровенностью. Вот как быстро начинает сказываться горбачёвская эра. И какие люди! Коммунисты..., возрождается звание коммуниста, им начинают дорожить... Доярка... всё у неё есть, достижения, удои, прибавки, слава и проч. А она говорила о реформе школы и о том, как приучает ребят у себя на ферме соединять учёбу с трудом... и как надо это делать... или «обобщает опыт», сама, молоденькая деревенская девка. И вообще, женщины среди выступавших выглядели сильнее, искреннее, задиристее.
Я понимал, что мне нельзя не выступить. Посажен был рядом с председательствующим. Всюду меня пропускают вперёд, всем видно, что я «главный» (несмотря на то, что в составе делегации на конференцию - министры и проч. тоже из Москвы). Кстати, я не очень себе уяснил, что «я главный», когда Разумов (первый зам. оргпартотдела) звонил мне: тебя, мол, посылают в Тамбов. Но, видимо, Подольскому было это сказано, что я не только зам. зав. Отдела, но и кандидат в члены ЦК и, прежде всего, в этом качестве к ним послан. И когда председательствующий назвал меня для выступления, упоминание о моих «регалиях» вызвало шорох. Ибо я, собственно, единственный из 800 участников конференции был «из состава ЦК».
В ночь перед выступлением волновался... (впрочем, не то слово). Я никак не мог определиться - о чём же говорить мне, международнику, в этой среде, людям, которые заняты жизненными, практическими, конкретными делами и так по-новому и квалифицированно говорят о своём деле. В уме набросал вечером хоть какую-то «связь» с уже сказанным на этой трибуне.
Но как всегда, с фронта ещё, - когда уже совсем «вступаешь в дело» и обратной дороги нет, наступает холодное спокойствие, все нервы умолкают и - полное владение собой, свободное и на вид уверенное. Рассчитывал минут на 12-15, проговорил - 22 минуты. Слушали замерев. Но это не очень показательно: провинциальная публика доброжелательная и благодарная. Более верный показатель - собственно ощущения, что «контакт с аудиторией» возник сразу и сохранился до конца.
Потом Пленум обкома. И поскольку по закрытии конференции, партийная власть в области «исчезла» и я оказался самым старшим (из ЦК!), то, по подсказке Афанасьева, я и проводил этот Пленум. Избрали Подольского, секретарей, членов бюро.
И опять же, заправски, будто для меня это дело привычно... Но если б не выступил на конференции, такого «нахальства» в душе бы не было - моральное право отсутствовало «определять» руководство для 100 ООО парторганизации. Лев Михайлович (второй секретарь) организовал было поездку в Мичуринск (сразу после конференции): посетить музей Мичурина и А. Герасимова и там сесть в московский поезд. Я загорелся было, но в очередной перерыв он подошёл и говорит: «первый сам хочет с вами поехать, я - по швам». В ответ я отказался вообще - не только потому, что с Львом Михайловичем мне было бы интересно, а с Евгением Михайловичем-первым, - скучно и натянуто, но и потому, что же это я за персона, чтоб меня сопровождал сам первый секретарь, да ещё сразу же после таких напряжённых для него дней! И на последующие уговоры Подольского не поддался. Но он от меня не отстал (а как я хотел один, только вдвоём с Лёвой Ониковым) просто побродить в оставшиеся до поезда часы по Тамбову! Пришлось гулять вместе с первым... Бродили по улицам, зашли в магазины, вышли на набережную Цны. Красиво, ухожено. Мимо дворца купца Асеева - поставщика шинельного сукна для армии Его Императорского Величества...
Потом поезд. Почти пустой «СВ». Долгие разговоры с Ониковым - о прошлом партии, о причинах безобразий, об «упадке» русского начала в деятельности «общесоюзной» партии (вторые секретари, да не те...), о Б.Н.’е и его «истории партии», о Сталине, о Яковлеве, о своих коллегах и о том, что будет с аппаратом ЦК после съезда, о «логике» аппаратных передвижений и т.д. и т.п. Он очень интересен, и очень осведомлён, и глубоко думает, этот обрусевший идейный армянин.
См. предыдущую публикацию: «Как Горбачёв отчитывался перед Бушем по телефону. М.С. сказал Бушу, что завтра на Совете Федерации будет разговор о назначении на посты премьера и его заместителя. Фамилии не назвал»
