Известный журналист Игорь Корольков публикует в газете «Совершенно секретно» цикл интересных интервью с бывшими следователями по особо важным делам Генпрокуратуры СССР и России. Это элита российского следствия, в профессиональной среде их называют - «важняки». «Многие их дела вошли в учебники криминалистики. Каждый из следователей - человек яркий, неповторимый, чрезвычайно упрямый и мужественный», - считает Игорь Корольков.
На фото: Золотые украшения, изъятые бригадой Гдляна у первого секретаря Бухарского обкома КПСС Абдувахита Каримова
ИЗ УЗБЕКИСТАНА КОРРУПЦИОННЫЕ СВЯЗИ ВЕДУТ В КРЕМЛЬ
Интервью журналиста Игоря Королькова с бывшим следователем по особо важным делам Генпрокуратуры СССР Тельманом Гдляном:
«Гостиница «Шелковичная» утопала в зелени. Жара выжимала из растений дурманящие восточные запахи. Не хотелось ни двигаться, ни думать. Я наблюдал, как пожилой узбек из шланга поливал газон и завидовал ему: среди зноя эта работа казалась самой лучшей на свете. Кроме меня, за поливальщиком наблюдал ещё один человек – в отутюженных чёрных брюках и белоснежной рубашке. Я без труда узнал его – к тому времени его фотографии обошли все советские СМИ. Это был следователь Генеральной прокуратуры Союза ССР Тельман Хоренович Гдлян. Он возглавлял бригаду, которая расследовала так называемое узбекское дело – об экономических преступлениях в республике и коррупции в её руководстве. Газеты и журналы публиковали снимки изъятых денег и драгоценностей у партийных и государственных чиновников. Под следствием оказались бывший министр хлопкоочистительной промышленности Узбекистана, бывший первый секретарь ЦК компартии республики, первые секретари обкомов партии, генералы МВД…
Мы познакомились. Тогда я впервые услышал подробности о системе поборов, начинавшихся тоненьким ручейком в самых низах, и заканчивавшихся полноводными денежными реками в сановных кабинетах. Гдлян рассказал, что взятки текут и за пределы республики – в Кремль. Поэтому он называл это дело не узбекским, а кремлёвским, - рассказывает Игорь Корольков.
То было ещё советское время. И хотя за окном вовсю бушевала перестройка, нехорошо отзываться о высокопоставленных партийных функционерах было ещё не безопасно. Иногда мы встречались за обеденным столом в гостиничной харчевне. Рядом с Гдляном всегда садился заместитель начальника Главного следственного управления Генеральной прокуратуры СССР Виктор Илюхин, приехавший в те дни из Москвы. По тому, как они вели разговор, как держались по отношению друг к другу, у меня сложилось впечатление, что они – единомышленники и надёжные партнёры. Но, как оказалось, это было обманчивое впечатление. С воспоминания о встрече в гостинице «Шелковичная» и началась наша беседа с Тельманом Хореновичем:
– Я не мог тогда предположить, что ваш шеф, так поддерживавший вас в расследовании уголовного дела, спустя два года будет требовать возбудить уголовное дело уже в отношении вас лично – «за применение незаконных методов ведения следствия».
– И я не мог этого представить. Свои действия мы всегда согласовывали с руководством Генеральной прокуратуры, и там нас активно поддерживали. Наша бригада была сформирована в 1983 году, шесть лет мы всё делали правильно, а потом вдруг оказалось, что «нарушали социалистическую законность». Дескать, мы, чтобы добиться нужных показаний, применяли пытки. Это была бесстыжая ложь! И исходила она от наших коллег!
– Насколько знаю, ваша бригада была сформирована на основании решения Политбюро. Инициатором выступил тогдашний Генеральный секретарь ЦК КПСС, бывший начальник КГБ Юрий Андропов.
– Именно так всё и было.
– Если руководство Генеральной прокуратуры формировало бригаду по решению столь высокого уровня, если оно отдавало себе отчёт в том, каким сложным делом придётся ей заниматься, какие фигуры, возможно, будут привлечены к ответственности, вряд ли оно легкомысленно подошло к подбору руководителя следственной бригады.
– Полагаю, да. Что касается пыток… Никогда за все годы своей практики я не прибегал к этим средневековым методам. Я сам расследовал дела в отношении сотрудников милиции и прокуратуры, которые в своей работе использовали недозволенные методы, а затем несли за это заслуженное наказание. Пытки, издевательства над арестованными я всегда считал действием аморальным и преступным. Те, кто расследовал дело в отношении меня и моего коллеги Николая Иванова, прекрасно это знали. Они не обнаружили ничего. В противном случае, вы понимаете, чем бы всё для нас закончилось. Должен заметить: за всю свою долгую следственную практику я не допустил в работе ни одного брака. Ни одного!
– Вас обвиняли в том, что вы арестовывали людей тысячами.
– Наша пропаганда великолепно освоила известный принцип: чем чудовищнее ложь, тем быстрее в неё поверят. Я помню цифру, которая фигурировала: 28 тысяч арестованных. Да для этого впору создавать концлагеря! У нас было всего 64 арестованных. Но что тогда произошло на самом деле? Местные власти, видя, что ситуация с поборами чрезвычайно накалилась, решили взять её под контроль: сами как бы включились в борьбу за законность – стали арестовывать рядовых граждан, замеченных в подношениях. Я вынужден был направить несколько писем руководству Генпрокуратуры СССР с объяснениями, что происходит в республике, и с требованием добиться прекращения массовых арестов. Я доказывал: бороться нужно не со «стрелочниками», которых вынуждают давать взятки на каждом шагу, а с теми, кто в республике создал такую систему. На мои письма не обратили внимания. Тогда я направил секретную докладную записку Горбачёву. Но и это не помогло.
ДЕЛО О ПОДПОЛЬНЫХ АБОРТАХ
– Давайте вернёмся к тому времени, когда вы принимали решение, кем стать.
– Я никогда не мечтал стать следователем. Я лишь хотел получить юридическое образование. Из всех гуманитарных дисциплин, на мой взгляд, именно юридическое образование даёт знания, с которыми можно реализовать себя в самых разных сферах. Поступил в Саратовский юридический институт. Я был очень активен, круг моих интересов был довольно широк. Например, при институте создал студенческий клуб интересующихся международными отношениями и политикой. Старшекурсники обсуждали на нём всё, что считали нужным. Клуб приобрёл такую популярность, что стал общегородским. На меня имели виды в обкоме комсомола. Но прокурор Ульяновской области Найдёнов скорректировал мои планы.
– Тот самый Найдёнов, который затем стал заместителем Генерального прокурора Союза ССР?
– Тот самый. После окончания института меня направили в Ульяновскую область, и Виктор Васильевич, вместо того чтобы по договорённости отдать меня обкому комсомола, заслал в городок с названием, созвучным Парижу – Барыш. Доставил меня туда «кукурузник», высадил в поле. На машине добрался до центра – глухомань и тоска! Так я стал следователем.
– Ну и как?
– Ничего. Начал учиться. Мне повезло с первым учителем. Им стал районный прокурор Сергей Петрович Трофимов. Участник войны, полный кавалер ордена Славы! Он меня научил работать с ручкой – правильно оформлять документы. Придирался ужасно. И то я не так написал, и это неверно изложил, и не тот смысл придал предложению… Заставлял переписывать, а я злился. Но потом был благодарен за науку.
– Каким было ваше первое дело?
– Оно было связано с подпольными абортами. Одна дама занималась этой незаконной деятельностью. Сотрудники милиции, что называется, накрыли её, а я вёл уголовное дело. Скандальное дело. Дама оказалась близкой родственницей председателя райисполкома. Представляете, что тут началось!
– Вы испортили отношения с местной властью?
– Не совсем. Это было только начало. На автобазе я столкнулся с её начальником – дюжим мужиком, отсидевшим, как потом оказалось, за хищения в крупных размерах. Ни за что ни про что он обхамил меня. Я подал на него в суд. У меня был свидетель, лейтенант милиции. Он дал слово свидетельствовать в суде. Меня начали обрабатывать. Не кто-нибудь, а сам председатель районного суда! Личность никчёмная – пьянчуга. Я на уговоры не поддался. А вот лейтенанта – сломали. Оказавшись без свидетеля, я проиграл суд. Но обжаловал его в вышестоящей инстанции. Вызывает меня Найдёнов, прокурор области, требует отозвать иск. «Если я всё так оставлю, – говорю прокурору, – то как смогут поставить на место хама рядовые граждане?» Оказывается, Найдёнову звонили из отдела административных органов обкома партии, просили замять скандал. «Через год я тебя заберу из этой дыры», – пообещал прокурор. Было очень соблазнительно поддаться искушению. Но я отказался забирать из суда заявление. Разумеется, проиграл и на этот раз. «Вы же понимаете, что я прав», – сказал я в суде. Решение было не в мою пользу, но один из трёх судей выразил особое мнение – поддержал меня.
– Какой урок вы извлекли из этой истории?
– Что не надо никого бояться. И не надо соблазняться на всевозможные посулы. Если убеждён в своей правоте – иди до конца. От этого сам станешь крепче, а недруги твои станут тебя уважать.
– И вы остались в дыре?
– Ненадолго. Вскоре меня перевели в прокуратуру Заволжского района Ульяновска. Но и тут работа началась с конфликта. Убили хорошего парня – Валеру Иванова, студента. Убийцу найти не могли, как ни старались. А тут подвернулся молодой да не опытный. Мне это дело и подсунули. Не успел я разобраться, что к чему, как вызывает районный прокурор и радостно сообщает: всё, дело раскрыто! Его поддерживал заместитель начальника районной милиции по уголовному розыску. Оказывается, один из подозреваемых по фамилии Хохлов написал явку с повинной. Я изучил дело, поговорил с предполагаемым убийцей. Чем больше погружался в детали, тем сильнее во мне росло внутреннее убеждение: не виноват этот парень.
И тут я вспомнил профессора Познанского, которому во время учёбы немало потрепал нервов. Один из важнейших принципов уголовного права – внутреннее убеждение следователя, прокурора, судьи… Без него немыслимо справедливое решение. Это нам, студентам, втолковывал профессор. Я этого не понимал. О каком правовом значении внутреннего убеждения можно говорить, спорил я, если у каждого внутреннее убеждение своё: у вора, у взяточника, у милицейского оперативника?.. И только теперь, когда передо мной сидел человек, утверждавший, что именно он совершил убийство, я начал понимать, о чём говорил профессор Познанский.
У меня ещё не было доказательств его невиновности, но всё, что я знал о деле, подсказывало: не он! Я так и сказал прокурору. Поднялся шум. Общественность возмущается, обком партии негодует. Еду в следственный изолятор, беседую с Хохловым, говорю, что это не он убил студента. Тот стоит на своём. Но во время второй нашей встречи в СИЗО парень всё же признался: не убивал, его уговорили взять преступление на себя. Однако напрасно я радовался. Спустя месяц объявляют о втором убийце – Валерии Орлове. На этот раз всё было гораздо серьёзнее. Мне предъявили протокол следственного эксперимента: на месте преступления Орлов подробно рассказал, где и как убивал. Предъявил окровавленный нож, носовой платок… Все его признания записаны на магнитофон. Мне сказали: «Теперь тебе всё понятно?» А я до мелочей вспоминал всё, что говорил профессор Познанский. Вникал в детали дела – не вытанцовывается!
Волна негодования поднялась ещё пуще. Как-то пришёл слегка под градусом дядя убитого и такого наговорил! А было мне тогда всего тридцать. И тогда я организовал встречу Орлова с его мамой, отцом и дядей. Все убеждали его сказать правду. Но Валерий не поддался на уговоры. Не подействовали ни мамины слёзы, ни рассерженный тон дяди… Я встречался с ним ещё дважды. И наконец Орлов сказал правду. Оказывается, незадолго до убийства из мест лишения свободы вышел его товарищ, он и совершил преступление. При разоблачении ему грозила смертная казнь. А если Орлов всё возьмёт на себя – получит лет десять. Такова мотивация лжи.
– А как дядя погибшего? Не извинился?
– Извинился! Это было самое приятное в том скандальном деле.
– Видимо, после этого дела ваш авторитет сильно вырос?
– Это правда. Но у него есть две стороны: он придаёт определённую уверенность в собственных силах и в то же время ко многому обязывает. Когда у тебя мало опыта, ты молчишь. Когда же появляется опыт, появляется и более широкое видение проблемы. И ты начинаешь об этом говорить. Зачастую себе во вред. Когда Найдёнов ушёл на работу в ЦК КПСС, к нам в прокуратуру Барышского района приехал новый областной прокурор. Я воспользовался этим и решил раскрыть ему глаза на безобразия, которые происходили в районе. Прежде всего на то, как себя вели партийные и государственные руководители, служители закона.
Например, рассказал о том, что весь состав суда с прокурором и адвокатом выпивали, затем вернулись в зал судебных заседаний и в таком состоянии стали вершить правосудие! Эти люди подрывали авторитет власти, разрушали общественную мораль. С трибун проповедовали одно, а сами жили совсем по-другому. Прокурору мои откровения не понравились. Он невзлюбил меня. Моим коллегам повышали звания, их продвигали по службе, а меня, несмотря на очевидные успехи в работе, не замечали. Как-то представили через звание на капитана, но отдел кадров не пропустил, и я продолжал ходить в лейтенантах. Это угнетало. Я даже хотел уволиться. Но в областной прокуратуре замом работал очень славный человек – Евгений Анатольевич Брагин. Вопреки воле начальника, он настоял на своём: меня перевели в область, присвоили звание капитана. Брагин был моим учителем. Как-то он сказал: «Ты мне напоминаешь мою молодость». Я очень дорожил этим. Брагин сгорел на работе – у него остановилось сердце. Я тогда почувствовал себя сиротой. Удивительная вещь! Когда меня пригласили в Генеральную прокуратуру, областной прокурор, тот самый, который так невзлюбил меня, который не хотел меня брать в областную прокуратуру, уговаривал остаться. Я отказался. И он дал мне блестящую характеристику!
ЗВАНИЕ ГЕНЕРАЛА - В ОБМЕН НА «УЗБЕКСКОЕ ДЕЛО»
– А в каком звании вас уволили из Генпрокуратуры?
– В звании полковника.
– Я знал одного чеченца из охраны Дудаева. Он окончил военное училище, но ходил в звании прапорщика. Когда я поинтересовался, почему ему не присвоили звание офицера, тот ответил: «За строптивость!» Видимо, и вам не присваивали звание по той же причине?
– Звание генерала мне предлагали. И не раз. Но это был торг. Впервые это произошло в 1985 году. Меня вызвал начальник Следственной части Прокуратуры СССР Каракозов и от имени руководства прокуратуры заявил следующее: документы на присвоение мне звания государственного советника третьего класса направлены в Президиум Верховного Совета СССР; как только я соглашусь свернуть «узбекское дело», спустя несколько дней выйдет указ о присвоении мне генеральского звания. «Это не по совести и не по закону», – сказал я. Мы не договорились. В следующий раз меня пригласил уже генеральный прокурор Рекунков. В его кабинете присутствовали всё тот же Каракозов и заместитель генерального Сорока. Рекунков попросил проинформировать о ходе следствия. Я откровенно обрисовал картину: из Узбекистана коррупционные связи ведут в Кремль. «Прекратите! – довольно сердито, даже зло сказал генеральный. – Передавайте дело в суд!» Сорока активно его поддерживал. Каракозов молчал. Я смотрел на трёх высокопоставленных чиновников прокуратуры и ощущал огромную разницу между ними и собой. Они были в страхе и панике. Им приказывали, и они боялись ослушаться. Они готовы были преступить закон, лишь бы остаться на своих должностях. Я же был внутренне свободен! Я не держался за свою должность. И правда, и закон были на моей стороне.
В Узбекистане мне предложили должность прокурора республики. Решили и жилищный вопрос: квартиру подобрали в невзрачной советской пятиэтажке. Но зато эта квартира имела пять комнат и баню! Они знали, что я люблю попариться. Я отказался.
В 1989-м меня снова пригласили к генеральному прокурору, которым на то время уже стал Сухарев. Он предложил направить меня прокурором Армении. Сказал, что вопрос согласован с Горбачёвым. Я собрал самых доверенных следователей, работавших со мной по «кремлёвскому делу». Мы понимали, что должность мне предлагают не от большой любви ко мне. Но высокий пост давал целый ряд преимуществ. Мы решили: нужно соглашаться. Только при условии – я продолжу возглавлять следственную группу. Работа отлажена, и мой заместитель Николай Иванов, человек профессиональный и твёрдый, вполне мог справиться в моё отсутствие. На том и порешили. О своих условиях я поставил в известность Сухарева, и тот, согласившись с ними, направил меня для собеседования в ЦК КПСС.
Там меня встретили как родного. Все пожимают руку, хвалят, поздравляют. Вскоре созывают коллегию Генеральной прокуратуры. И снова поздравления, комплименты. Аж приторно было! Сухарев заверяет меня в том, что через год-полтора заберёт к себе замом. И как бы между прочим, словно речь шла о чём-то мелком и уже решённом, говорит: «Сдавайте дело и поезжайте в Армению». «Какое дело?» – удивился я. «Узбекское», – пояснил он. Я ответил: «Дело на кресло не меняю!» Сухарев ещё часа два меня обрабатывал, но я на уговоры не поддался. Тогда меня принял Горбачёв. В его кабинете присутствовало несколько членов Политбюро и первые лица из руководства правоохранительных органов. Он хвалил меня за упорство и профессионализм, похлопывал по плечу, говорил, что я должен занять достойное место в правоохранительной системе. И советовал прекратить «узбекское дело». На что я ответил: «Я нахожусь в высшей точке государственной власти. А такое впечатление, что попал на алайский рынок». Я не принял предложение Горбачёва, развернулся и покинул его кабинет. И вслед услышал: «Вы плохо кончите».
– Вы действительно могли плохо кончить.
– Я был готов ко всяким неожиданностям. О том, как прошла встреча в Кремле, я рассказал Николаю Иванову. Я сказал ему: «Эти люди хотят разрушить дело. Я вынужден буду возбудить уголовное дело и в отношении Горбачёва». Думаю, наш разговор прослушивал КГБ. Из прокуратуры нас с Ивановым уволили мгновенно. Вот почему, когда на Съезде народных депутатов СССР, на котором Горбачёва избрали первым президентом страны, весь многотысячный зал стоя аплодировал ему, я, единственный, продолжал сидеть.
ВЗЯТКИ БЕРУТ И В ЦК
– Насколько мне известно, вам ещё раз предлагали высокую должность.
– Это уже было в 1996-м. Готовились к президентским выборам. Команда Ельцина предложила стать заместителем генерального прокурора по следствию. Я понимал: им нужен не я, им нужно моё имя. Поэтому отказался.
– Наверное, не всякий устоял бы перед такими лестными предложениями!
– Это были серьёзные искушения. Оглядываясь на свою жизнь, могу сказать: если я чем-то и могу гордиться, то тем, что устоял перед ними. И не изменил делу, которому служил.
– Вас иногда упрекают в том, что вы больше занимались политикой, чем следствием.
– Что такое политика? Это решение общих, глобальных вопросов. Наша следственная бригада вскрыла систему взяток, в которой были замешаны едва ли не все главные лица республики. Когда мы на огромном листе ватмана составили схему движения денег, пришли в ужас. Первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Усманходжаев дал показания: взятки шли в Москву, во многие министерства и ведомства, в том числе и в ЦК КПСС. Как вылечить эту заразу? Ни Гдлян, ни Иванов, ни сотни других профессиональных и мужественных следователей не смогли бы переломить ситуацию. Потому что в стране многое прогнило. Конечно, мы могли бы, как нам советовали, ограничиться несколькими крупными фигурами, передать дело в суд. Вроде бы и долг выполнили, и авторитет заработали, и серьёзных врагов не нажили. Но корневая система осталась бы та же! Она стала бы воспроизводить новых Усманходжаевых, Адыловых, Мусахановых…
Требуя полного расследования «кремлёвского дела», мы тем самым хотели показать степень проблемы, в которую упёрлась страна. И не наша вина в том, что преступление оказалось столь масштабным. Мы не могли свернуть, скомкать расследование. При колоссальном давлении, которое на нас оказывали со всех сторон, у нас оставался единственный выход – апеллировать к общественности. Именно поэтому я взял слово на Съезде народных депутатов. Именно тогда страна узнала о том, что взятки берут и в ЦК.
– То, что вы сделали в «узбекско-кремлёвском деле», очень напоминает ваш порыв, когда вы ещё работали в Барышском районе: попытались раскрыть глаза областному прокурору на местные безобразия.
– Верно. Только с его участием, в рамках его возможностей, можно было как-то повлиять на ситуацию.
– Ваш коллега, Валерий Евграфович Костарев, расследуя уголовное дело в связи с августовским путчем 1991 года, во время одного из обысков обнаружил весьма любопытный документ. Из него следовало, что именно на Политбюро принималось решение остановить следственную группу Гдляна – Иванова, которая «зашла слишком далеко». С этого момента и началась травля вас и ваших коллег. Именно с этого момента и началось формирование общественного мнения о вас с Ивановым как о следователях непрофессиональных, следователях-карьеристах, ради достижения цели готовых преступить закон.
– Я знаю.
– Много людей предало вас?
– Много. Как по команде, развернулись на 180 градусов. Вчера говорили одно – сегодня противоположное. Шесть лет я вёл сложнейшее дело, рисковал, отказался от высоких званий и должностей, стараясь честно исполнить свой долг. А восемь человек на сломе этого дела заработали звание генерала.
– Вы жалеете об этом?
– Боже упаси! Я надеюсь, что моя история – хороший урок для моих внуков, которых хочу видеть порядочными людьми.
– Чем бы вы хотели закончить нашу беседу?
– Некоторыми размышлениями о профессии следователя. Это чрезвычайно интересная работа! Её нужно чувствовать. К ней нужно иметь склонность. В ней столько нюансов! Собственно, она вся состоит из нюансов. Сколько раз мне приходилось видеть следователей, которые начинали допрос со слов: «Ну, рассказывай!» Если следователь не поздоровался с человеком, это плохой следователь. Если он не спросил о семье, не предложил чаю – с ним не будут говорить. Следователь – не палач. Он всего лишь старается человека подвести к дороге, которая ведёт к правде. К сожалению, очень многие мои коллеги, которые были неплохими следователями, оказавшись на высоких должностях, на глазах превращались в людей чёрствых, безжалостных и даже подлых. Их интересовало уже не само дело, не судьба человека, возможно, случайно попавшего в передрягу, а хороший результат – чтобы красиво отчитаться и получить похвалу от вышестоящего начальства.
Допрашивал я как-то одного крупного чиновника. Это очень непростой процесс – допрос. Особенно допрос умного человека. Вы изучаете его, но и он изучает вас. Вы ищете в его рассуждениях слабые стороны, но и он пытается выяснить, насколько уверены вы в себе. Внимание концентрируется, нервы напряжены… Вы держите в уме логическую нить, и ничто не должно оборвать её. Иногда помешать может музыка, чей-то громкий разговор в соседней комнате, неуместный телефонный звонок… Два моих начальника очень ждали результата допроса. Едва ли не каждый час звонили: «Как дела?» Так им не терпелось получить кусочек сахара! Таких людей не должно быть в прокуратуре. Но они есть. И их много. Это они свернули «кремлёвское дело». И получилось, что идеология, которую исповедовали мы, следователи, потерпела поражение. А идеология, которую исповедовали те, с кем мы боролись, процветает. Это печально.
– Вы чувствуете себя побеждённым?
– Побеждённым? Нет. Я не проиграл. И Николай Иванов, и все, кто с нами работал по «кремлёвскому делу», не проиграли. Мы сделали всё, что от нас зависело. И даже больше. Проиграло государство", сказал Тельман Гдлян в интервью газете "Совершенно секретно".
Фото из архива Т.Х. Гдляна
