|
Место работы
- Комитет воинов-интернационалистов – сегодня ваше единственное место работы?
- Да, и в сущности с 1991 года, когда он образовался, бессменное. Я им руководил и когда работал президентом, и когда был сенатором, и вот сейчас. В чем смысл нашей работы? Пытаемся решить три главных проблемы ветеранов: лечение, социальная защита и жилье, психологическая реабилитация. Еще мы стараемся найти без вести пропавших, военнопленных... Пользуемся статусом - тем, что Комитет при Совете глав правительств СНГ, значит, можем работать с базами данных всех этих стран. У меня есть полномочия и некоторый бюджет, чтобы, например, ветерана из Киргизии со спинномозговой травмой отправить на лечение в Москву. Или профинансировать реабилитационный отдых в Крыму для российских ветеранов.
- А как же вы допускаете, что в России снимают льготы с Героев РФ?
- Отнимают, нас не спрашивают. Было бы гораздо проще, если бы наряду с тысячами ветеранских организаций в России существовал один государственный орган с собственным бюджетом и четко зафиксированными задачами, такое министерство доброты. Вот в США этим занимается специальное ведомство, у них целых 14 программ, там каждый ветеран ежегодно проходит полное медицинское обследование, и он заранее знает, в какой день и час должен лечь в госпиталь. А у нас надо все пробивать – даже уважение к людям, которых посылали в горячие точки. Вот сейчас у меня случай – у афганца возникла опухоль мозга. Стоимость лечения – весь бюджет Комитета. Где мне эти деньги взять?
- Вы занимаетесь только афганцами?
- Нет, вообще интернационалистами. Ведь где только не были наши солдаты – Китай, Ангола, Мозамбик, Корея, Ближний Восток...
- И Чечня?
Это - конфликт внутренний, но конечно, мы им тоже помогаем, если обращаются
- Не скучно без большой политики?
- Нет, я всего наелся, напился. Мне нравится заниматься Комитетом.
- В январе прошла информация, что вас прочат послом в Баку…
- Слухи. Мне никаких официальных предложений не делалось. Да я себя и не представляю дипломатом.
Реформировать армию надо с душой ребенка
- Я слышала, что ваш брат тоже прошел Афганистан…
- У меня трое братьев и одна сестра. Кроме меня, еще два брата воевали там. Один сейчас тоже генерал, работает в Москве, два других – в Назрани, там же и родители. Отец тогда сказал, что армия – дело хорошее, вот мы и послушались.
- Такое ли уж хорошее? Смотрите, сколько у нас известных боевых генералов – покойные Лебедь и Рохлин, вы, Шаманов, Трошев, Громов... И все ушли в политику. Никто не попытался заняться реформой армии. Неужели руководить республиками и областями легче, чем навести порядок в той структуре, которая вам так хорошо знакома?
- В Минобороны не идут. Туда зовут.
- Так почему туда не зовут вас, опытных боевых генералов?
- Даже если бы позвали, я бы не пошел. Надо обладать душой ребенка, чтобы там работать. То есть искренне верить: там может восторжествовать справедливость.
- А в армии она восторжествовать не может?
- Там действительно надо все менять. Сегодня это может сделать только один человек – президент. Но он должен точно знать, что хочет нормальную армию. И тогда ему следует назначать министрами обороны людей, не исходя из их личной преданности.
- Хорошо, а министром быть вы бы взялись, если бы президент вам предложил?
- Если бы наши убеждения совпали. И он дал бы мне необходимые полномочия.
- Съела бы вас армейская корпорация.
- Я бы сам их съел. Я ведь был президентом Ингушетии, а это восемь Рязанских областей по накалу страстей.
Сегодня в чем проблема армии? У нее нет цели. Раньше у нас был вероятный противник – блок НАТО, США. И четкая задача для любого рода войск – вот его тактика и возможности, вот наши... А сейчас мы боремся с международным терроризмом. Это расплывчато и никому не понятно. Что это такое?
Если мы всерьез собираемся сражаться с этим явлением, тогда надо ликвидировать ракетные и танковые войска – мы что, ядерной головкой будем террористов уничтожать или танками? Тут нужны войска особого назначения, специальные способы и методы борьбы.
Второе. У армии нет идеи. Что она должна делать? Защищать территориальную целостность? Но ведь это – дело внутреннее, и для этого у нас есть внутренние войска, хорошо экипированные, достаточно многочисленные (250 тысяч человек. Для сравнения: ВС Германии – 300 тысяч). Дело армии – защита от внешнего врага. А его у нас нет. С кем должен воевать солдат, от кого защищать страну? Видимо, от лукавого.
Третье. Армия вышла на рыночные отношения. Мы в свое время не думали о деньгах , плакали, если нас в Афганистан не посылали. А воюющим в Чечне дают по 30 000 рублей. То есть главный двигатель этих людей – деньги. Мы пропустили через пекло Чечни не только мальчишек-срочников, армию, но и милицию. И что в итоге имеем? Беспредел в городах. Так ведь этого и следовало ожидать. Я категорически против того, чтобы армия воевала внутри страны – это полное разложение. Зачем надо было использовать армию в 1991-м, 1993-м? Максимум она могла бы быть привлечена для блокирования. А внутри оцепленного района пусть работают те службы, которым и положено.
Четвертое. Зачем содержать огромный балласт в виде строительных и тому подобных родов войск? Все эти секретные объекты прекрасно строят гражданские организации, просто в договоре надо прописывать пункт о неразглашении.
Пятое. Военный человек должен быть защищен - его надо заинтересовать службой. У нас огромный Стабфонд, так постройте дома для военных, разрешите срочникам после армии поступать в институты без экзаменов и так далее.
Наконец, в армии сегодня нет офицеров младшего звена. А именно они – сержанты и лейтенанты создают нормальную армию, без ужасов дедовщины. Нет авторитета командира, возникает авторитет силы. Таков закон леса, пустыни, города... Жизни.
- В Афганистане была дедовщина?
- Она есть всегда и везде, где есть солдаты. Только степень ее разная.
Ястржемский проиграл суд
- В бытность свою президентом вы, пожалуй, единственный из лидеров Северного Кавказа, планомерно выступали против войны в Чечне и ратовали за переговоры. А потом в прессе появилась информация, что на территории Ингушетии находятся реабилитационные центры для боевиков, что Масхадов построил дачу чуть ли не рядом с вашей резиденцией.
- Еще говорили, что я остров купил где-то. В то время против меня была проведена целая кампания. Я сам читал “досье”, которое потом озвучивали ваши коллеги.
А вот что было на самом деле с “реабилитацией боевиков”. Помощник президента Ястржемский публично заявил: в горах Ингушетии существует очень красивый санаторий, там лечат боевиков. Я тут же позвонил начальнику ФСБ республики, попросил быстро блокировать комплекс и проверить отдыхающих. Проверили. Все чисто. Я подал в суд на Ястржемского, он проиграл процесс.
- А Дудаева и Масхадова вы знали?
- Дудаева знал, но плохо. Мы с ним учились в одной школе, но в разных классах. Потом, я служил на Дальнем Востоке, а он в Прибалтике. Когда Дудаев стал генералом, я ему позвонил и поздравил – все же не так много генералов среди ингушей и чеченцев. Потом виделся с ним, когда он стал президентом – я тогда как раз к родителям в Грозный приезжал.
А с Масхадовым у нас была такая история. Декабрь 1999 года. Еще не вторая война, но уже близко к ней - уже началось блокирование Чечни. Масхадов предложил собраться главам республик региона, обсудить, что делать. Он тогда очень разумные вещи предложил – создать некий корпус, куда все республики делегируют свои “штыки”, у кого сколько есть. И под руководством российских генералов очистить Северный Кавказ. Вычистить боевиков изо всех лагерей, из гор и пещер. Освободить заложников, отыскать пропавших без вести. Я спросил: “По каким законам?” Ответ был: “По законам Российской Федерации”. Все согласились. И я тоже. Но под документом не было подписи Масхадова. И тогда министр по делам национальностей Михайлов и другие главы региона попросили меня и Дзасохова (президент Северной Осетии) пригласить Масхадова и попросить подписать документ. Я приглашаю его подъехать, он просит гарантий – кругом ведь уже блок-посты. Звоню Михайлову: “Мы вызвали Масхадова, предупреди силовиков, что едет президент.” А в ответ получаю: “Личной безопасности Масхадову не гарантируют”. В итоге он не приехал, а потом все и началось.
Я держал экзамен перед народом
- Где вам было страшнее всего? В Афганистане? “Норд-Осте”? Беслане?
- Самое страшное было быть президентом Ингушетии, потому что там я держал экзамен перед всем народом. А если бы я опозорился? Знаете, на скольких поколениях это бы отразилось?
- В Ингушетии вас до сих пор боготворят. И вы действительно много там сделали. Но есть и скандальные публикации. То у вас “дикая дивизия”, в которую записывают всех ингушей от 18 до 40 лет и проводят какие-то учения, то у вас приписки по строительству, то родственники, которых судят в Ульяновской области за торговлю оружием.
- Это все из того “досье”, про которое я вам говорил. “Дикая дивизия” была на Кавказе еще в царское время. На примерах ее славной истории я пытался воспитывать в людях патриотический дух. Кто-то воспитывает его на тимуровцах, кто-то на скаутском движении... Мы открыли кадетский корпус, устраивали сборы, помогали поддерживать общественный порядок. Чем плохо?
Родственники... Видите ли, пол-Ингушетии у меня – родственники. Много Аушевых есть еще в Днепропетровской области. Есть даже русские Аушевы. Это – большая фамилия. Но я имею отношение только к своим близким родственникам – родителям, братьям родным и двоюродным, максимум троюродным. Остальные мне – не родственники. Их много – я всех не знаю. У каждого своя жизнь. Кто-то хороший, кто-то ошибку совершил. Я-то тут при чем?
А приписки – это надуманное. И не про строительство это было. На меня катили волну, вот и использовали беженцев. Хлеб мы людям давали за счет своих средств. Сколько на беженцев можно было списать? Перед тем, как меня обвинить в воровстве, они начали беженцев стращать. А потом спрашивали: “Вам давали хлеб?” “Не-е-ет…” Так кого угодно можно обвинить.
- А чем вы так уж всем мешали?
- Во-первых, я должен был поддержать войну в Чечне. Все главы республик тогда подписали обращение к Ельцину с просьбой “навести конституционный порядок в Чечне”, а я не подписал. У меня было свое мнение. Появились беженцы. Но Москва проблему беженцев никак не решала – им даже прекратили финансирование, то есть искусственно создавались условия, чтобы люди вернулись назад. А куда им возвращаться? Под бомбы? Я тогда и сказал – оставьте их, со временем, когда все кончится, они сами вернутся. Это беженцы из Чечни.
Но у нас еще были беженцы из Пригородного района Северной Осетии. Если помните, в начале 90-х в Ингушетии кипели страсти – вся местная политика тогда сводилась к идее возвращения Пригородного района. В 1957-м, при восстановлении Чечено-Ингушской АССР, его почему-то оставили в Северо-Осетинской АССР. И почти полвекаингуши жили с сознанием, что их не реабилитировали как народ, поскольку не отдают их землю. Страсти накалялись, и в 1992 году в Пригородном районе “взовалось” - в считанные дни – сотни убитых и десятки тысяч беженцев. И вот эти люди жили в Ингушетии в палаточных городках. Дикая ситуация. Почему внутри страны появились беженцы из мирного субъекта Федерации? А их не пускали домой, в Осетию. Я и Ельцину, и Путину говорил: “Почему эти люди не могут возвратиться домой? Почему я должен строить им дома, когда у них есть свои?” В ответ слышал: “Не созрела обстановка!” Какая обстановка? Представьте, вы приходите домой, а вам соседи говорят - у нас плохая обстановка в доме, мы тебя не пустим.
Почему не пустим? В 1992 году, когда Ельцину надо было решать проблему Чечни, он (демократ же - ему надо было сохранить лицо) попытался создать из Пригородного района очаг напряженности. Если бы “загорелось” там, можно было бы вводить войска и заодно подмять Чечню. Этот план, к счастью, провалился: тогда война захватила бы весь Кавказ. Но с беженцами надо было что-то делать – 70 тысяч человек это не шутка! И я начал атаковать Москву требованием решить проблему этих людей. Эта волынка до сих пор тянется.
Брат Аушева против Гуцериева
-Кому вы верите, кроме афганского братства?
- Всем верю. Отцу, матери. Афганистан для меня – не визитная карточка. Я верю людям до тех пор, пока они не показали себя с плохой стороны. Да и что такое “доверять”? Мы же не в любовь играем. Мужские отношения. Если я доверил человеку пост, а он проворовался, снимал безжалостно. Я пять правительств в отставку послал. Я же до избрания президентом давно не был в республике, никого не знал. Да и кадров в республике не было. Раньше же это была Чечено-Ингушетия – и за всю ее историю было только два ингуша- министра – местной промышленности и торговли. Я сам опыта не имел никакого. Всему приходилось учиться на ходу. Потом, конечно, я привез много своих ребят – тех, кто со мной служил.
- Родственников в команду брали?
- А почему нет? Если человек грамотный – почему он должен страдать от того, что носит фамилию Аушев?
- Министром экономики у вас был Михаил Гуцериев, владелец “БИН-банка”. Его брат Хамзат – глава МВД и ваш предполагаемый преемник на посту президента. Как же так получилось, что ваш родной брат стал баллотироваться одновременно с ним? Похоже на подставу.
- У меня нормальные отношения с Гуцериевыми. Михаил блестящий управленец. Если бы у него была другая фамилия, не кавказская, он вообще бы процветал. А его брат, я и сейчас уверен, держал бы республику в порядке. Но выборы были такими бурными – и участки блокировали, и систему “Газ-выборы” отключали, и в Верховный суд нас таскали, и провокатор-журналист Гулиев был – его даже спецназ охранял. В итоге мы проиграли. Жаль.
- А с братом-то что? Он же был в курсе, что вы поддерживаете другого кандидата, и – выставляет свою кандидатуру. Кто за ним пойдет, если вся республика знает, кто ваш преемник? Либо он не уважает ваш выбор, либо он знает, что ваш выбор – неискренний. В любом случае страдает ваша репутация.
- Нет, там был какой-то хитрый план у предвыборного штаба. Я сейчас уже не помню.
- В 1992 году вы были “замом по Ингушетии” у Шахрая, идею войны с Чечней не одобряли, бросили ему заявление об отставке и уехали. Потом, не добившись от Москвы решения проблемы с беженцами, отказались быть сенатором. Рассказывают, что обучали Казанцева (полпреда ЮФО) пунктуальности: он вас вызвал и заставил ждать в приемной, так вы через пять минут ушли. Помощники вас догнали, но вернуться вы отказались. Мешает подобная вспыльчивость политику?
- Не думаю. Но я действительно вспыльчив. И очень переживаю, когда меня предают. Все могу простить, но не предательство. Чаще всего меня предавали, когда я был в политике. Казалось бы, люди, с которыми мы столько сделали, которым я доверял… А когда начали последнюю предвыборную кампанию, их перекупили: вызвали в центр и пообещали златые горы, если не поддержат Гуцериева. И они клюнули, должности получили.
- А вы говорите – “мои ребята”, “привез”, “служили вместе”… Впрочем, я слышала версию, что Хамзата Гуцериева Москва хотела убрать из республики, поскольку он был в команде Рушайло, а всех людей этого министра старались вычистить из МВД.
У него были исключительно рабочие отношения с Рушайло – глава МВД республики и глава МВД России. Ничего личного. Просто Ингушетия имела политическое влияние на Кавказе, и надо было поставить человека, который бы не противоречил Центру. Гуцериев им не подходил.
Беслан
- Вы настойчиво все время повторяли, что в Беслан вас попросили приехать федеральные власти. Почему?
- Меня действительно попросили. Но и было неприятно, когда после “Норд-Оста” стали говорить, что многие там зарабатывали политический капитал.
- Это же не про вас говорили. Но представляю, как было обидно, когда вы вывели из школы в Беслане 26 человек, а про вас стали говорить, что вы своих спасали, что ваш родственник был среди бандитов, что вы виноваты уже в том, что вышли оттуда живым.
- Да уж, тем более, это неправда, что легко проверить. Но пусть говорят - я же не ради похвалы спасал людей.
- А почему, как вы думаете, возникли эти разговоры? Вы уже не президент, редкий случай - сами удалились от дел, никому не мешаете, тихо занимаетесь проблемами воинов-интернационалистов.
- Говорят, что я имею сильное влияние на Кавказе. И не верят, что я больше не занимаюсь Кавказом. Но это правда. Победили ребята – командуйте, я ведь даже не комментирую то, что сегодня происходит в республике, для меня такие разговоры – табу. А у них, если какие-то неудачи, так сразу: “Мешает старая команда”! Кто им мешает? Все это ерунда.
- Страшно было заходить в школу к боевикам? Вы себя так уверенно держали…
- А как я себя должен был держать? Ну – убьют, так убьют. Я пять лет под пулями ходил. Это – было точно так же, как в Афганистане. И одно только ощущение – трагедии. Когда мы договорились с террористами, что меня туда пустят, на меня надели фартук, и еще на голову что-то хотели надеть. От этого я отказался. И пошел.
- С ними можно было вести переговоры?
- Нужно. Они передали мне требования. А там – сплошная политика. Я их спросил - с кем вести переговоры? С Басаевым. А с кем должен вести переговоры федеральный центр? С Масхадовым. Значит, есть два человека, с которыми можно говорить – командир боевой и лидер политический. Это было очень важно – как можно дольше вести переговоры, искать связи с теми, кого они слушались.
Еще в школе были сложены трупы, их надо было убирать: жарко же. Мы договорились, что подгоним машину и увезем тела.
Я вышел и спросил, как выйти на Масхадова. Мне дали мобильный телефон Закаева в Лондоне. Я набрал номер, сработал автоответчик. “Ахмет, это Аушев”. Он взял трубку. Я ему говорю: “Тут страшнейшее ЧП. Ты понимаешь, что это – все? Уже стреляют. Выходи на Аслана, пусть принимает меры: хотя бы разрешит передавать заложникам воду, еду, лекарства…” Он отвечает: “Я не могу – у нас односторонняя связь”. А через некоторое время в Интернете появляется заявление Масхадова - он осуждает захват школы. Я попросил распечатать это, чтобы снова идти туда и показать это боевикам – вот, вы сказали, что надо разговаривать с ним, а он вас осуждает. Что будем делать? Это был маленький, но повод для мирного разрешения.
Но я не успел. До сих пор не могу понять, почему школа не была жестко оцеплена. Там бегали какие-то люди в гражданском, с оружием., “ополченцы”. Зачем? Кто разрешил? В любой момент у кого-то из них могли не выдержать нервы, один выстрел и – все. В принципе, так и случилось.
Закон о многоженстве
- Вы упомянули, когда рассказывали о плане Масхадова очистить горы от боевиков в 1999 году, что согласились на это только после того, как вас заверили: все будет по российским законам. А сами ввели в Ингушетии многоженство.
- Война и жизнь людей – вещи разные. Дело было так. Ко мне пришел один старик и говорит: “Я за тебя голосовал, я тебя очень уважаю. Ты – президент?” Да, отвечаю. “Так почему ты мои права не защищаешь?” “Какие права?” “У меня три жены. Почему мне их паспорт не записывают? У меня 15 детей.” “Я разберусь.” И написал указ.
- Но по законам РФ у человека должна быть одна жена. Федеральный закон выше местного.
- Она оттого и Федерация, что мы все разные. Да и кому от этого плохо? Это же не обязанность, а право. Цивилизованная Европа уже добилась разрешения однополых браков, а вы запрещаете мужчинам брать нескольких женщин в жены. Это – наша культура, и к безопасности России это никак не относится. Смотрите что сейчас происходит из-за карикатур, из-за неуважения к чужой культуре.
- У вас-то самого сколько жен?
- Какие есть, все мои. Личная жизнь – это моя жизнь.
- А ваша основная жена знает, что она не единственная?
- Они все основные. Но разговоры о семье для меня – тоже табу.
- Два года назад вы в интервью сказали, что семья живет в Москве, у вас четверо детей, два сына и две дочери, что старшая дочь вышла замуж, а остальные еще маленькие, кто дома сидит, кто учится. Все так?
- Так. Но кому это интересно? Когда меня снимали в передаче “Герой без галстука”, я и тогда не пустил журналистов домой. К друзьям водил, а домой - нет… Личный вопрос закрыт не сегодня и не только для вас.
- Тогда вернемся к закону о многоженстве. Так ведь недолго и до шариатских судов дойти.
- А они и так существуют. Причем, по всему Кавказу. И я их поддерживал - республика брала на себя раскрытие тяжких преступлений, а все остальное решали шариатские суды. Ну не идут люди в светский суд со своими бытовыми проблемами! А туда идут. Например, украли девушку. В шариатском суде говорят – ты неправильно украл, отдай. И за то, что украл, отдай обиженным корову. Кто кровную месть снимает? Они и снимают. А то, что сделали в Чечне, это не суд по Шариату: там нет таких жестких наказаний, тем более публичных.
- О ваших привычках и хобби –тоже не рассказываете?
- Нет, почему? Преферанс, футбол, семья и друзья.
-Охота?
- После Афганистана я не охочусь. Я уже, наверное, не смогу убить. Если только кабана – и то, когда он на меня побежит.
|
