|
- Геннадий Эдуардович, где вас застали события октября 1993 года?
- Мне трудно обсуждать сейчас все свои ощущения, но я был потрясен. Мы тогда всей семьей жили на даче в Архангельском. К нам прибежали взволнованные соседи и сказали, что в Москве стрельба, что нет никакой возможности понять, что там происходит. Я поехал в Москву, позвонил главе администрации президента Сергею Филатову и спросил, что происходит. Я тогда уже не работал в правительстве, но, поговорив с ним, приехал в Кремль. Вскоре подъехал и Михаил Полторанин (министр печати РФ в 1990-1992 гг. - "Известия").
Приехав туда, я застал что-то странное - это была полная моральная немота, отсутствие каких-то действий. Но в то же время у меня не было сомнений, что мы с этим справимся. Чувствовалось, что страна не сможет допустить катастрофы и саморазрушения, что проявится инстинкт самосохранения. И он проявился: в безволии военных, которые обещали поддержку Руцкому, но не оказали ее, он проявился в тех людях, которые в ночь бесстрашно вышли к Моссовету, хотя я не очень поддерживал этот призыв и считал, что нельзя подвергать людей риску. Но этот выход отрезвил некоторых людей при должностях и еще раз продемонстрировал мятежникам, что у них ничего не получится.
- Как вы восприняли появление указа № 1400 ?
- Я знал, что Борис Ельцин готовит некий чрезвычайный документ. Я считал, что такого масштаба документа можно было избежать. Я знаю, какие усилия предпринимались работавшими с президентом людьми - Черномырдиным, Гайдаром, Филатовым, чтобы удержать Ельцина от этого шага. Я даже пытался передать Ельцину записку о необходимости личной встречи - думал, что смогу найти какие-то аргументы, чтобы продолжить поиск компромисса. Мне ситуация казалось ненормальной: я считал, что апрельский референдум 1993 года дал четкий ответ, в каком направлении государству и обществу развиваться. Тем не менее Верховный Совет день за днем осуществлял абсолютно противоположное. До того, как появился указ, я считал: не надо доводить отношения до такой чрезвычайной формы. Но после того я понял: любые колебания грозят стране непоправимой катастрофой.
- Насколько, по вашему мнению, мятежники были готовы к радикальному выходу из ситуации?
- Было очевидно, что часть Верховного Совета, в том числе Руцкой, с вожделением наблюдали за ошибками и слабостями Ельцина, получали политическое удовлетворение от его трудностей. За то, что произошла эта кровавая трагедия, отвечаем все мы и я конкретно, но вины больше на тех, кто потирал руки, считая, что Ельцин уже ослаб, и старался воплотить это все в решительную акцию. Эта позиция объединила в одном строю представителей махрового национализма, вплоть до фашистов, коммунистов и людей, еще вчера облеченных властью. Там были и искренние сторонники Руцкого и Хасбулатова, и люди, пришедшие туда по команде, и любопытные, для которых это было просто забавно. Были и экстремисты, которые сразу испытывают экстаз, провоцируя людей на какие-то столкновения. Это был котел, в котором точно отделить правых и неправых, сторонников и наблюдателей было невозможно.
- Могли ли переговоры между сторонниками Верховного Совета и президента решить конфликт мирным путем?
- Я думаю, что ключевой в этой ситуации была позиция Конституционного суда. Когда в указе президента наряду с другими положениями оказался пункт о том, что полномочия Конституционного суда временно прекращаются, и в этот же день суд принял решение, квалифицируя данные действия Ельцина как предполагающие его отрешение от власти, это был мощный сигнал для Хасбулатова и той группы Верховного Совета, которая назначила Руцкого и.о. вице-президента. Поэтому все переговоры со стороны Верховного Совета имели под собой определенное политическое коварство: можно поговорить недели три-четыре, а за это время накопить силы.
- На стороне защитников Белого дома в октябре 1993 года были и ваши знакомые, бывшие коллеги. Что вы испытываете, когда встречаетесь с ними ?
- Я знаю, что были люди, которые находились в Белом доме, совершенно не разделяя взглядов ни Хасбулатова, ни Руцкого, но при этом они считали происходящее несправедливым. Были те, кто оставался, чтобы найти компромисс путем взаимного убеждения. Самое достойное, наверное, - это то, что сегодня мы не делимся на тех, кто там был и кто не был. Я с надеждой отмечаю тот факт, что абсолютное большинство людей воспринимают происходившее в октябре 1993 года как величайшую трагедию, в которой не было победивших и проигравших, а были только жертвы.
- Оппозиция именует события октября 1993 года как "государственный переворот". Как вы характеризуете происшедшее?
- Оценки таким событиям дает история. Но тогда, после того, как указ был издан, стало ясно, что единственное спасение для всех нас - это реализовать его. У Ельцина на самом деле было два юридических основания для такого чрезвычайного решения. Первое - референдум апреля 1993 года, который поддержал именно программу президента Ельцина. Второе - конституционная обязанность главы государства находить самые непопулярные и самые неожиданные меры для того, чтобы обеспечить безопасность страны. Всевластие Верховного Совета, когда его руководство перешло все рамки, беззастенчиво внедряясь в деятельность исполнительной власти, превратило его действия в произвол. Не оправдывая появление указа, надо признать, что могло бы произойти худшее, если бы мятежники тогда победили. Это тот случай, когда Ельцин оказался исторически более прав, чем все остальные. Он был прав, потому что во главу угла была поставлена жизнь людей и страны, наша безопасность.
|
