|
Первый комсомольский миллион
«Когда я с ним познакомился в конце 87-го, Ходорковский уже был директором Фрунзенского районного научно-техического центра творчества молодежи города Москвы. В Союзе это была почти первая легальная форма предпринимательства, суть которого состояла вот в чем: молодежь имела право создавать предприятия на базе райкомов. Целью было формировать молодежные коллективы, которые в свободное от работы время на этой основе осуществляли бы действия для тех или иных советских организаций, промышленных предприятий и пр. А организации оплачивали бы из бюджета эти центры. Теоретическая модель такая: предприятию нужно создать или внедрить какой-нибудь инновационный продукт, у предприятия такого центра нет, и вместо того, чтобы заказывать проект в какой-нибудь научно-технический институт, они заказывают его в такой центр – например, имени Ходорковского… Обращаются туда, говорят, у нас столько-то денег, такие-то сроки, найдите группу программистов, вы несете ответственность перед заказчиком, формируете все документы, - в общем, выступаете в роли подрядчика. Это было достаточно революционно, потому что формально по закону не было никаких возрастных ограничений на участие в этих группах – т.е. это позволяло впервые на территории Советского Союза превращать безналичные деньги предприятий в наличные деньги граждан. А наличный рубль был раз в 10 дороже безналичного, это был прорыв, потому что до того существовали колхозы и стройотряды, и шабашки – а тут появилась идеальная модель для быстрого и качественного полчения нового продукта, впервые была возможность привлечения свежих сил.
В реальной же модели она давала возможность людям и предпритим продавать свою работу дважды. Сразу возник перекос, потому что зарплата на предприятии была несоразмеримо меньше, чем в этих центрах. Люди подрабатывали на своих предприятиях через центры НТТМ, и получали 2 зарплаты - одну напрямую в кассе предприятия, другую через центр. Мы быстро стали много зарабатывать. Центров в Москве было ровно столько, сколько районов, а директора центра по рекомендации райкома комсомола назначали районные власти.
Я считаю что в Перестройке комсомол сыграл исключительно позитивную предсмертную роль – вся дееспособная молодежь была собрана в комсомольских активистах, вся общественная деятельность в основном проводилась комсомольскими организациями. Ходорковский в институте дослужился до первого комсомольского лица, что немало.
Почему его выбрали для этого центра? Каждый район - это миллион человек или больше, а Ходорковский отличался недюжинными организационными способностями, и всегда имел тягу к организационно-экономической деятельности. Организация и непосредственное руководство летними студенческими стройотрядами - это был его конек. Еще до НТТМ он создал организацию, которая называлась «Фонд молодежной инициативы Фрунзенского района» - этой организации каким-то специальным решением были даны права фактически зарабатывать на молодежных мероприятиях, что было нелегко пробить. И Миша в 23 года стал большим директором предприятия – этого фонда. А потом НТТМ перерос в центр МЕНАТЕП.
Дело в том, что Ходорковский и мы все восприняли «молодежность» как сдерживающий параметр - всегда возникал вопрос, какой процент молодых в коллективе, насколько молодежный характер имеют программы, которые мы ведем. При этом воспринимали нас, несмотря на возраст, серьезно. Наш первый клиент был акедемик Шейндлин, директор института высоких температур Академии наук.
Он дал нам первый большой заказ - на создание коллектива по созданию какой-то высокотемпературной разработки. Люди пришли к нам из структур, где они проявили себя как организаторы, или фрилансеры. Люди с предпринимательской жилой.
Это могла быть разработка и внедрение прибора на заводе, или практическое исследование в области химических технлогий, разработка программного обеспечения для энергостанции – в общем, широченный спектр научно-технических программ. Поэтому потом образовался МЕНАТЕП – межотраслевые научно-технические программы.
В какой-то момент мы на базе центра создали региональную и отраслевую сеть. Все, что делал Ходорковский, соответствовало духу предпринимательства, невиданному до того в СССР – диверсификация, расширение, поиск лучших людей, формирование союзников из лучших фрилансеров, создание из них людей на местах. Он всегда знал, что лучших людей надо брать себе и давать им широкий спектр возможностей.
Так вот, для того, чтобы отойти от молодежности, он сместил центр от комсомола в сторону госкомитета по науке и технике. Конкурентами для нас были другие центры, которые занимались аналогичной деятельностью в других районах, но Миша был самым крупным, потому что он первым применил стратегическое мышление, и он всегда занимался экспансией – он никогда не гнался за текущей прибылью, всегда предпочитал увеличить объем и заработать немного, но расширяться. Это специфика личности, он стратегический предприниматель. В этом смысле работать с ним всегда было интересно, он не делал ограничений в применении наших механизмов и технологий.
До закона о кооперации был внедрен решением Совета министров еще один проект - кооперативы вычислительной техники и программирования - это позволяло молодым специалистам собираться в бригады для любых проектов для обслуживания предприятий и населения.
Мы, будучи программистами, организовали рядом с НТТМ один из первых компьютерных кооперативов – «Нигма», зарегистрировавшись вторыми или третьими в «совке». И быстро поняли, что надо использовать механизм центров и кооператива для покупки компьютерной техники, - формировали комплексы, снабжали математикой и продавали организациям... Таким образом мы значительно увеличивали объем работ и получали от предприятий безналичные деньги, которых им было не жалко.
Потом лавры Ходорковского людей завели, и они начали создавать на базе доверенных людей другие кооперативы. Доходы от деятельности этого объединения и всех организаций в размере 2.7 миллионов рублей мы сложили, и объявили о создании коммерческого банка, который впоследствии стал МЕНАТЕПом, одним из крупнейших банков России. При этом оставшиеся 2.3 для уставного фонда банка нужно было доплатить в течение года. И это надо было заработать…
Тот механизм, который мы создали, прилично зарабатывал, но Ходорковский не мог на этом остановиться, и морочил нам всем голову, что нужно расширять сферы деятельности. Мы как банк давали предприятиям кредит, чтобы они с нами рассчитались за работу центра или кооператива, и платили проценты за кредит.
Наша система богатела. Из налоговых или иных соображений мы могли любую из наших огранизаций делать цетром прибыли - в зависимости от того, где налогообложение было меньше. Модель, которую создал Ходорковский, была гениальной. Я в него поверил и остался с ним, и он предложил мне партнерство.
Система налогообложения была фактически "прозрачной" – в том смысле, что налогов почти не было. И в отсутствие развитой системы можно было самим решать, с какого центра платить налоги. Налогового кодекса в России не было до последних лет, и мы жили в основном на базе старого советского законодательства и новых инструкций, и всех это устраивало - кто мог работать, все делали деньги. Лучшие времена были в Союзе, потому что вектор был выбран еще в управляемой – партийной – системе координат, никакого сопротивления не было, и нас поощряли, как людей, которые претворяли в жизнь идеи новой экономики. Для Горбачева, Рыжкова, мы были хорошим примером – что бы они не придумывали, мы из всего делали прибыль и показывали на своем примере, как можно заработать деньги.
Это была история грандиозного успеха, и политического тоже - вместо всех этих пышнотелых партийных заседаний, мы были с Ходорковским эдакое «будущее Родины». Мы вносили предложения, их рассматривали, Ходорковский один раз ходил с экономической реформой к Горбачеву, понравился, тот сказал: «Умный мальчик». К Ельцину ходили...»
- А чего он хотел-то?
«Ходорковский всегда хотел быть руководителем производственного объединения. Чтобы внутри у него был завод, научно-исследовательский институт, чтобы была автономия – чтобы он мог и разрабатывать, и внедрять, и производить, и продавать - хотел видеть полный цикл, и ни от кого не зависеть. И долгое время его тактика поведения была как у человека, который такую штуку строит. Но рынок долгое время был не самый благоприятный для этой затеи - крупное предприятие, которое он хотел получить, было нереальной идеей, потому что приватизации тогда еще не было. Тем не менее, образовался круг клиентов, друзей и партнеров, и когда началась ваучерная приватизация, они пришли к нам приватизироваться. Денег не было, ваучеров не хватало, так что предлагали патнерство, собрать ваучеры, войти в доли...»
- Как вы себя вели в период "малиновых пиджаков"?
«По-разному, но пытались жить относительно скромно, ездить на российских автомобилях, «Волгах», то есть попытка быть национально ориентированными героями была, но недолго – машины все же менее качественные, чем иномарки. На новорусские штучки не пробило - пределом роскоши были дорогие портфели мягкой кожи, чернильные ручки с хорошим пером, несколько хороших компьютеров, хорошие бумажники... Все остальное не так существенно. Это не игра была, просто не было в этом потребности. Мы все деньги все вкладывали в бизнес, хотелось быть лучшими с точки зрения результатов. А что касается криминальных разборок – «олигархов» они практически не касались. У нас же не было борьбы за предприятия с бандитами, мы приходили уже с милицией, всегда опирались на государство против бандитов. Мы охранялись, угрозы бывали, но несерьезные - мощь была большая.
На личную жизнь времени практически не было. В институте он был женат на Лене,
родился старший сын, Паша. А конце его институтской карьеры появилась большая любовь – Инна. Ей было лет 17, она работала в его организационном центре. И он поставил перед собой задачу взять ее в жены. Работа и она, больше ничего в жизни не было. Ждал ее около подъезда, ночевал в машине, пока она не выйдет утром – скучал. Это продолжалось года два, но в итоге он победил».
ЮКОС
«Работали много, бывали периоды по 18-19, но никогда не меньше 12-13 часов. Он умел пот выжимать. Отдыхали по пол-воскресенья, да и то были встречи, когда мы обсуждали вопросы… В бизнесе и управлении он человек авторитарный – при том, что не кричал почти никогда, говорил тихим голосом. Он эмоции гасит - всегда сначала думает. Он не любил быть на публике, как его не уговаривали, пытался остаться в тени, ему такбыло комфортнее - но когда он стал крупным бизнесменом, это было неминуемо.
В 1999 мы объявили о своем владении ЮКОСом, он был назван самым богатым бизнесменом в России - и одномоментно стал супер-публичным. Он человек с амбициями, но поскольку он любит точность, его немного смущало то, что это не те же деньги, что в Европе или Америке. Что акции нельзя продать, как акции Майкрософта,поскольку речь идет об операциях на неразвитом рынке. Пока мы не вывели компании наши на международные биржи – это все немного виртуальное богатство, и сегодняшняя ситуация это доказывает. Где сегодня наши 30 миллиардов? Деньги на бумаге.
На 2003 была намечена сделка обмена акций между слившимися компаниями "ЮКОС" и "Сибнефть", и американской нефтяной компанией "Шеврон-Тексако". В результате этой сделки "Шеврон-Тексако" получала доступ к разработке нефтяных полей России, которыми владели "ЮКОС" и "Сибнефть", а те выходили на международный рынок добычи и реализации. На международном рынке энергии возникла бы крупнейшая компания, и поскольку у "ЮКОСа" и "Сибнефти" были владельцы контрольных пакетов, - эти люди становились богатейшими людьми мира, с огромными перспективами к дальнейшему росту. Параллельно сделка защищала дружеские отношения Штатов и России большим взаимным бизнес-интересом. Естественно, что ни о каком незаконном преследовании Ходорковского речи быть не могло.
Говорят, что министр экономики Греф пошел к Путину и сказал: «Если Ходорковский сейчас проведет эту сделку, он станет богаче Билла Гейтса» - и Путин якобы сказал: Срочно арестовываем». Сделка с "Сибнефтью" обрушилась после арестов».
Абрамович
«Для Ходорковского этот арест был неожиданностью. Он был знаком с Путиным – Абрамович пару раз организовывал неформалку… Лично я делю жизнь на две части: до ареста Пичугина, который мне показал, что определенный Рубикон перейден. Это было как минимум отмашкой на унижение или уничтожение. А Ходорковский считал, что он очень сильный, и что Кремль это сделал просто для того, чтобы вести с ним переговоры с позиции силы. После ареста Пичугина достаточно быстро начали наращиваться экономические дела, но они долго не принимали решения арестовывать Ходорковского. Тогда отмашки на беспредел еще не было.
Он хотел так влиять на экономику России через свой успешный бизнес, чтобы быть существенным фактором ее развития, и заработать себе соучастие в реформировании и выводе ее на новое качественное состояние, интеграцию в Европу и Америку. Амбиции были, он всегда считал, что в России достижимы и демократия и нормальный бизнес - не за счет сырьевого, а за счет пост-индустриального развития. Ходорковский запрещал нам в рамках возможного заниматься политикой. Лоббированием, да. В Думе работать, да. Он считал несовместимым бизнес и политику в тот период, боялся, что это помешает бизнесу. Не давал нам активно критиковать, говорил, что мы специалисты в бизнесе. Он реально считал, что классовые интересы выше индивидуальных. И наверняка реально думал, что все, кто разбогатели и решили свои проблемы думают, как он. Сколько раз ему ни говорили, те же Фридман и Абрамович, что люди живут по-другому, что накопление этот спорт, - он не верил.
У хороших людей есть слабость – они окружающих тоже считают хорошими людьми. Он априори считает всех людей приличными и рациональными. И то, что некоторые дадут себе яйца отрезать прежде, чем дадут тебе что-то достичь, считал кровавым наветом.
Скажем с «Сибнефтью» - мне всегда казалось, что у них какие-то двойные мотивы, что они хотят провести разведку боем, что Абрамович просто хочет подойти достаточно близко и понять, где Ходорковский уязвим - чтобы в итоге снять его с дистанции. В 98-м сделка провалилась, и позже – хотя было понятно, что ничего лучше слияния компаний не и продажи пакета американцам им не придумать.
Я неоднократно говорил об этом с Ходорковским – представь, что Абрамович хочет пройти эту сделку для того, чтобы тебя уязвить. Ходорковский возражал: «То, что он получит в результате этой сделки, он не получит никаким другим способом».Не поверил. Я говорил: «А может, у него другие критерии». Он: «Но это нерационально». Большинство людей на самом деле приличные и рациональные - ему везло, и это везение привело его к привыканию, что и дальше будет так везти. Он слишком близко подошел к Кремлю из-за Абрамовича».
- Чем была продиктована покупка общего участка в Жуковке?
«Ходорковский вообще всегда стремился, чтобы мы, акционеры, жили вместе. Ходорковский, Лебедев, Невзлин, Дубов, Шахновский и Моисеев (школьный друг Ходорковского). В Жуковку мы переехали в 1999-м, а до этого жили почти все вместе в кампусе международного института... Быт у каждого был свой – и при этом общие спортзал, бассейн, клуб, еда – по желанию, без принудиловки...»
- Странная идея. Таких коллективных прецедентов в истории частного бизнеса в России не припомню.
«Ну так и такой дружественной группы партнеро мало где существует. Миша человек коллективный, кооперативный, он никогда не хотел выделяться ни по уровню жизни, ни по стилю жизни. Он и на личную жизнь пытался распространить управленческие модели, исходя из удобства – затраты на обслуживание, охраны, и так далее.. В этом было чисто рациональное желание - не тратить время на поездки друг к другу. Мы не очень сопротивлялись – все-таки дружба, и это дружба навсегда, я надеюсь. В личную жизнь он не вмешивался, а социальную жизнь мы вели, отмечали дни рождения вместе, стихийно собирались, жены вместе спортом занимались...»
- Вы уговаривали его уехать?
«Конечно. Поэтому я не испытываю большой благодарности к нему за этот период моей жизни, потому что за допущенные в первую очередь им ошибки мы все сейчас страдаем. Без сомнения, он это понимает, и думаю, что во многом он не уехал из солидарности с Платоном Лебедевым, что было ошибкой, - потому что проще было бы вытащить его, если бы он был на свободе. Он не смог помочь Лебедеву тем, что сел с ним. Если бы Миша сидел в Штатах и вещал оттуда, а они бы грабили ЮКОС - где бы сейчас был Путин? И техасский суд состоялся бы. Я ответственность беру и на себя, друзья и партнеры они и в плохом друзья и партнеры, но многие его считают виноватым в своих проблемах. Письмами из тюрьмы он демонстрировал, что не представляет для Путина угрозы, и не хочет, чтобы политический фактор вмешивался в его судьбу, но ему не поверили и не могли поверить. Им проще было его упаковать».
- История с планами на президентские выборы 2008 – реальная?
«На президентство он открыто не претендовал, это за него сказали. Поразительно то, что никто из крупных олигархов не сделал после этого дела никаких заявлений - этот факт настолько отличает Россию от всего мира. Член бюро российского союза промышленников и предпринимателей, председатель комиссии по международным связям – садится в тюрьму, а официального заявления членов РСПП – нет. И отклика - ни одного. А уж про Потаниных, Фридманов и говорить нечего. Боятся».
Ходорковский-2, старые записи
- Какие там условия в камере?
«4 человека, 12 метров комната, в комнате туалет – думаю, за перегородочкой, но об этом нельзя спрашивать. Есть душ, горячая вода. Сокамерники все экономические. Одного я знаю, потому что его уже в колонию отправили. У него был какой-то бизнес свой, который ему велели отдать – он не отдал, вот и попал туда… А за что там держат зятя Лебедева, который вообще к ним никакого отношения не имеет? Его арестовали, и вот он уже сколько сидит – его ни на допрос не вызывали, ничего… Просто сидит парень, и все – как заложник. А у него трое малолетних детей. Ну, еще принимают два раза в неделю передачу. Не могу сказать, чтобы в тюрьме к нам плохо относились. Где могут что-то приличное сделать – они делают. Я когда принесла несколько фотографий со своего 70-летия – они сказали, пишите заявление - и передали. Но вот просил он крючочки на липучках, чтобы полотенце на стену вешать – не дали. Ботинки нельзя с гвоздиками. А вы найдите ботинки, в которых гвоздиков нет! У всех ботинок или пластинка какая-то металлическая, или еще что. Они все ботинки смотрят на металлоискателе, и все звенит. В результате водитель ездил по всем магазинам с металолоискателем. У продавцов был шок, когда он брал туфель, и прозванивал их - пока нам кто-то не сказал, что у туфель «Прощай, молодость» нет гвоздиков. Поехали на рынок тут и купили эти туфли. Н,у в камере ладно - а на суд уже неудобно... Пока не нашли наконец какие-то одни ботинки, которые не звенели.
Вот этим и занимаемся. А он что он там делает? Раньше вот в суд ходил. Теперь час прогулка, убрать надо, помыть… Говорит: «Я поддерживаю чистоту, можно получить тазик, ведро, - чистим, моем. Пишу, читаю, телевизор смотрим. Кабельные каналы есть. Фильм про себя видел».
- Он знал вообще, на что идет?
«Конечно, знал. Наверное, думал все-таки что дело ограничится его личной судьбой, но не развалом компании. Потому что развал компании - это полнейший идиотизм. Он считал, что, отдав себя в руки им, он спасет компанию. Он же сразу отказался от руководства компанией – думал, что с ним сведут счеты, но ЮКОС будет работать. С трудом, но будет… Шока у него не было – он достаточно реалистический человек. Это непросто, но шока не было. Не могу сказать, что он изменился – мы когда встречаемся, все время смеемся, шутим. У нас какое было общение, такое и есть. Подтруниваем друг над другом.
Я когда в первый раз к нему пришла, говорю, Миш, как ты вообще? Он: «Мам, ну я же все умею – и постирать,и убрать». Главное, чтобы живые там остались.
Меняется в чем – он говорит: «У меня 15 лет не было времени остановиться и подумать о жизни. Вот сейчас я о многом думаю, переосмысливаю, какие-то мысли очень большие о будущем». Я бы даже сказала, что он стал мягче к людям. Раньше он со своей семьей тоже не виделся неделями – утром уходит, они спят, вечером приходит – спят… Он переживал, конечно, что мало детям внимания уделяет. Теперь поменялся, говорит, наверное, надо было больше ими занимался. Но это хорошо сейчас говорить, а тогда, когда были эти бесконечные перелеты – то в Юганск, то в Самару, это было немыслимо. Ну, один день в неделю – воскресенье – он был с ними. А сейчас – стараемся держаться. Мне надо, чтобы он был спокоен, а он спокоен, когда мы спокойны. Он вообще довольно оптимистичный человек.
За час свидания мы успеваем обговорить все наши семейные, домашние обстоятельства. Иногда он нам что-то интересное рассказывает. Он вообще очень любит исторические книги. Сейчас читает про то, как фашизм пришел к власти. Он говорит, что если у нас будет народ спать – то и у нас это будет в конце концов,потому что КГБ и нацизм - это же знак равенства. Сталин, по-моему, уничтожил больше своих людей, чем Германия наших… Он всегда говорил, что до 45 лет будет заниматься бизнесом, а потом займется образовательными программами».
- То есть в президенты он не метил.
«Мне он на этот вопрос отвечал так: «Каждый должен заниматься своим делом. Я умею делать деньги для государства. А политикой будут заниматься другие люди, у которых это, наверное, лучше получится». Руководителем он был жестким – когда мне иногда на что-то жаловались, и я говорила ему, он отвечал: «А ты попробуй руководить десятками тысяч людей, будучи мягким». Я сама работала на заводе, у меня работали в цехе десятки людей – да, если входить в положение каждого – у того болит живот, у этого заболел ребенок – третий поссорился с тещей – то завод работать не сможет».
- Так чего он все же хотел?
«С детства он мечтал о химии. Закончил Менделеевский институт».
- Говорили, что его в аспирантуру не брали.
«Почему не брали? Вот его первая жена, она с ним училась, возмущалась после этих публикаций ужасно, говорила: «Что же они говорят? Наоборот, его расхватывали по кафедрам». Но тут началась эта Перестройка, набили им голову тем, что надо что-то делать… Мне Миша рассказывал, что ректор института привел их в комнату и сказал: «Посмотрите, эта комната вся завалена докторскими и кандидатскими диссертациями, которые никогда не будут воплощены в жизнь. Так может, лучше заняться тем, чтобы воплощать их в жизнь, а не написать еще одну, пусть самую блестящую, которая будет тут лежать?» Ну вот, они этим загорелись».
- Насколько вы вообще следили за процессом? Скажем, когда вашего сына впервые назвали «олигархом», как вы это восприняли?
«Ну это идиот Немцов придумал. Олигарх, это, в общем, человек во власти. Вот Сечин у нас олигарх, потому что он при власти и при бизнесе. Лужков у нас олигарх, у него весь строительный бизнес в Москве. Вот это олигархи, а наши - какие ж они олигархи? Они предприниматели. Но я на такие вещи просто внимания не обращала, как его называли».
- А когда «Форбс» его назвал самым богатым человеком в России?
«Ну, это же стоимость компании, не деньги, которые лежат у тебя в кармане. На западе это понимают так, что это твои деньги, но у нас же это не так. Вот сейчас пожалуйста – Инна живет на то, что ей в ЮКОСе дают. У нее ни копейки нет. У Миши все арестовано. Ей так посчитали, и выплачивают каждый месяц. А если в один прекрасный день не дадут?
Но возвращаясь к перестройке – он приезжал, конечно, всегда вели такие откровенные беседы. Я помню, когда он женился первый раз на третьем курсе, я Лене сказал: «Ты знаешь, что у него на первом плане работа, и на втором плане работа? А может, и на третьем…» Она сказала: «Знаю», но потом это, конечно, не устроило. Потом времени становилось все меньше».
- Вас его занятие бизнесом не пугало, со всеми разборками 90-х?
«Конечно, пугало. К нам с охраной он не ездил. Он всегда говорил: «Если Кеннеди не уберегли, кто меня убережет?» Сейчас винтовки с прицелом на два километра… Не знаю, чего он боялся – мне он никогда об этом не говорил».
- Инна не хочет увезти детей отсюда?
«Нет. Говорит, как – он здесь, а я куда-то поеду? Если в колонию пошлют – так тем более надо туда ехать, снимать там жилье, чтобы иметь возможность носить передачи, и так далее. У меня уже записано на будущее – если это будет так, сначала мне надо ехать, все разузнать, снять какое-то жилье – и будем меняться, туда-сюда… Сейчас все колонии борются за право получить его к себе. Говорят, и колонии поможет, а может, и всему региону. Они, наверное, не понимают, что с чего помогать сейчас-то?
Люди просто ничего не знают. Даже родственница моя одна спрашивает, а где это говорят? Я говорю, на «Эхе Москвы», почему ты не слушаешь? А какая, говорит, это станция? Я – 91.2. А через неделю она мне опять скажет: «Ой, я забыла, какая волна…» Ну, газеты покупать, конечно, денег нет. Она хочет колбаски купить где подешевле, а это ее не интересует. И это москвичка, человек с высшим образованием, человек, у которой муж там работал. А прочим? А в провинции? Людям до лампочки это все. Ну, арестованы какие-то олигархи. Мы когда сюда приехали – считайте что тут такое ближнее Подмосковье, что люди в Москве работают - и ничего про это радио не знают. Это сейчас половина деревни уже слушает «Эхо Москвы», и бабки уже бегут: «А ты слышала это?» Ошибка всех наших партий – они не умеют говорить с народом. Левые говорят так, что без специального образования не поймешь, что он говорит. Надо объяснять людям, тогда они начинают понимать. Спрашиваю одного: «Почему ты голосовал за этого идиота Жириновского?» Ответ: «А с ним весело». Я говорю: «Когда тебе жрать нечего будет, будет весело? Ты же не голосуешь за актера цирка, чтобы тебе с ним было весело. Этот человек твою судьбу решает». И вот это – уровень».
- С родственниками других заключенных общаетесь?
«Ну, с женой Пичугина вот встречаемся, перезваниваемся. В последний раз она принесла лекарство – у него же диабет и очень с венами плохо – а его не взяли. А родственники других заключенных – ну бывает, приезжают люди из провинции. Я последний раз свидания пять часов прождала – впереди меня еще люди были, причем уйти нельзя, потому что бывает так, что люди сидят-сидят, а потом опаздывают на автобус – и уходят, и тебя могут раньше вызвать… И сидит бабка такая, кушает чего-то, пьет из бутылочки – и мужу говорит: «Знаешь, ну хорошо маво посадили – правильно посадили, но ты знаешь, что тут сам Ходорковский сидит?» Боря, муж, говорит: «Да ты что!» Да, говорит! Потом, мне одна старушка звонила – мне, говорит, внук с Интернета все печатает, приносит. Она мне к новому году письмо писала – недавно я его получила. Звоню, говорю: «Нина Константиновна, я перед вами извиняюсь, что не ответила – но я его только недавно получила. Может, на почте видят фамилию – и проверяют».
- А те, кто у здания суда стояли с плакатами вроде «Сиди, где сидишь»?
«Они там все стояли за деньги. Старикам совет ветеранов платил по 500 рублей, студентам – по 200-300, а с какого-то предприятия им дали разнарядку по 20 человек, они не хотели – и им дали по 1000 рублей. Я один раз пришла, на перерыве , мы сходили в кафе, и я говорю: «Все, я иду через эту толпу». И хоть кто-нибудь чего-нибудь сказал. Расступились. Говорить с ними не пробовала - что говорить? Они стесняются. Студенты так вообще отворачиваются».
- Когда приговор зачитывали, вы как это восприняли?
«Вначале вокруг меня майоры сидели - видно, боялись, что я клетку перегрызу. Ну, потом я садилась на самый край скамейки, поближе к нему. Рядом дед и Инна. Во время приговора Инне, я чувствовала, сейчас будет плохо – и я колотила ее локтем между ребрами, и мужа – они у меня более слабые. Говорю: «Сделай лицо, не смей». Доставлять им удовольствие? Так что мне было не до себя.
Прокурор, который десять лет попросил, пришел, на нем лица не было – у него были такие синяки под глазами… Он все время зевал – я думала, плохо спал – потом ясно стало, что он с хорошего бодуна – видимо, отмечали это дело. А судья в последнее время синяя была, похудела, перестала косметикой пользоваться – она ужасно выглядела, хуже их. И если то, что про нее написали, правда – то я понимаю, на каком она была крючке. «Новая газета» писала, что судья Колесникова вместе со своим мужем одного своего бывшего сослуживца, пожилого уже человека, уговаривали познакомиться с женщиной из деревни, жениться и жить на воздухе. Он женился, тут же умер, и тут же его кремировали – но выяснилось, что за это короткое время он успел переписать свои деньги и свою квартиру на эту свою жену. Вещи из квартиры выносили Колесниковы и квартиру продавали Колесниковы. И женщина эта оказалась мамой Колесникова. Я спросила Мурадова: «Вы понимаете, что у вас может быть после такой статьи?» Он: «А у меня есть неопровержимые доказательства».
(присоединяется Наташа Лебедева)
«Руководство страны сейчас заигрывает с простым народом. И так тут слово олигарх успели вбить – олигарх, значит, обокрал. Гречко сказал: «Тут все бедствуют…» А мне хотелось спросить: это что, Миша забрал? Считали, что если поделить все деньги ЮКОСа, сколько достанется каждому гражданину России. А теперь, по происшествии двух лет, я хочу спросить: пусть поднимет руку тот человек, который получил хоть что-то с дела ЮКОСа. Куда делить деньги этого ЮКОСа? Уж сколько они платили, уж сколько эти налоги и пени превысят все, что там было заработано».
Марина Филипповна: «А такие вещи писали… Один журналист написал, что тут в лицее готовят боевиков. Интересно, он тут был? Или публиковали, что в Жуковке медведь живет. Говорила одна: «Я по даче соседка Ходорковского – у него на участке ходит медведь». Может, она на Фильку (собака В.Дубова) подумала, что это медведь? Она: «Нет, что вы мне говорите, я же каждый день вижу, что это медведь». Потом опубликовали в какой-то газете Мишин дом, а это вовсе не его. Писали, что у него пять поваров…
«В этом году 30 лет, как я знаю Платона. Как олигархическая жена я никогда не жила. Мое место сейчас – быть там, где я могу быть полезной – передачи, посылки, кроссворды.
В посылках даже из того, что посылаешь, не все доходит. Там же варить нельзя, но можно распарить – и вдруг почему-то растворимую кашу не передают, и никто ничего не объясняет… Варенье из луговой земляники любит – я увидела банку, передала – и праздник, дошло. Он уже давно просит баклажанную икру – но пока еще не дают. Они там сами фильтруют – давали кроссворды, а потом вдруг раз – перестали давать, может, думают, что мы так шифры передаем. Я эту компанию знаю15 лет, и самое страшное для них – не дать им работать, выдернуть из реалий жизни и лишить информации. Они перетерпят голод, холод – а вот информационный голод... Их интересуют настолько разноплановые вещи… Не только дело ЮКОСа, а что на фоне? Что параллельно происходит? Куда верхушка едет? И можно уже прогнозировать некоторые вещи. Думаю, что те, кто уехал в Израиль, уже не понимают, что здесь происходит. Еще два года назад я могла бы предположить, что Леня (Невзлин), наверное, думает так – а сейчас два года уже прошло. Столько произошло перемен, что те, кто здесь не живут, наверное, просто уже не врубаются… Два года это колоссальный срок при таких событиях. Я не знаю, зачем туда ехать. То, что они уехали, это их выбор. Я просто считаю, что в любой ситуации – ну вот люди заблудились в лесу – всегда одно спасение: сплотить ряды, и стоять намертво. Может, я и неправа - Гайдара начиталась… Но есть же принцип – разделяй и властвуй.
Ну вот остались в Жуковке жены, дети. И может, не каждый вечер, но через вечер у меня на кухне собираемся, обсуждаем… Вот вчера вообще потрясно было. Был у нас старый коллега, работал с Платоном в зарубежгеологии, заехал в очередной раз навестить. Мы такие все домашние пушистые жены – вчера ему объясняли как смс-ки отправлять, как новый телефон использовать… Кончилось тем, что в 3 часа ночи он говорит: «Сейчас я вам расскажу, как мули делать вкусно»… Я говорю: «Посмотрели бы сейчас Миша и Платон, и решили бы, что мы рехнулись, как все поменялось - он нам рецепты по кухне рассказывает, а мы ему технические новинки – как «блю-тус» установить… Мы же отвечали совсем за другое. Платон меня спрашивает, когда я пришла на первое свидание: ну, ты компьютер-то освоила? Я его освоила буквально в ту же неделю, когда его взяли. Ну не нужен мне был раньше компьютер. Мы очень домашние жены были.
Встречались с одноклассниками, зашел разговор: «А ты помнишь такого-то? Он на вашей территории работал, и тебя узнал». А что не подошел? Постеснялся. Зато сказал: «Да какие это олигархи?» Это ответ человека со стороны. Все эти тусовки, бриллианты – слава Б-гу, они нас не касались. У нас были свои друзья, мы сами устраивали свои праздники, любили подурачиться. Как-то пускали петарды – поставили петарду в вазу, естественно, рванула не мелкие кусочки, счастья было… Миша любил на четырехколесном велосипеде покататься, когда никто не видит. Или в футбол поиграть. В 2000-м мы решили что едем все в теннисный центр. Кончилось тем, что в полпервого ночи мужики говорят: сворачиваемся, едем домой. Ну я уже наученная жена, «моя все знал» – у меня все нарублено… И в итоге приехали домой, и все поместились в мою небольшую гостиную… Всегда так было - на даче у кого-то костерок дымится – о, эти идут, те подошли,и все так давно вместе, что это не обсуждалось».
- Зачем вы все поселились в одном месте?
«Потому что удобно это - 15 лет практически один состав, зачем нужны заборы? Снаружи забор есть, потому что никуда не денешься, такая страна – а внутри-то нет заборов… Они приезжали домой, и продолжали работать».
Марина Филипповна: «Я как-то прихожу – и вижу, у Мишки в кабинете стоят бокалы с чем-то коричневым. Думаю: «Ах, гады, до 3 ночи сидели, коньяк пили?» Смотрю: «Кока-кола» - они работали».
Лебедева: «Я с вечера засаливала малосольные огурчики. Они: «Что ты носишь по миске, тащи всю кастрюлю». Черный хлеб, и соленые орешки, соленые черные сухари – я еще шутила, что это тюремная еда – вот, дошутилась. Один раз в суд принесла целый большой пакет – а больше не дали… Изысков не было – как у Миши были любимые конфеты – соевые батончики, так и остались. Еще Миша очень любит – по всей Москве искала – чуть подсоленный шоколад, особый. А пить – не пили. Когда Платона посадили, Миша пришел, сел, попросил сигарету . Это и на суде у меня было одно из первых впечатлений – Миша с сигаретой… Он же вообще не курит. Так вот, когда пришел тогда - сел, и говорит: «Выпить что-то есть?» Я обалдела. Что налить, говорю? Он: «Виски».
- Каково оказаться трем женщинам одним на таком участке?
«Ну, к нам все-таки приезжают. И чем старее друзья, тем они надежнее оказывались. И еще у нас дети – очень большой стимул. Очень важно не показывать детям, что все раздавлено. Они-то вообще ни в чем не виноваты. И если мы еще будем киснуть сидет – это потом все равно проявится потом…»
- А как же влиятельные знакомства?
Лебедева: «Да я этих влиятельных и раньше не знала. Ну где-то они мимо, наверное, прошли…»
Марина Филипповна: «Да Геращенко, как ни странно, поздравления пишет…»
- По публикациям и цифрам складывалось ощущение, что это огромная империя.
Лебедева: «О том, что мой муж миллиардер, я узнала из газет. Я не кривлю душой. Так получилось – мы все в джинсиках бегали и в футболках».
Марина Филипповна: «Был день ЮКОСа, или день нефтяника. Мать Инны мне там говорит: «Все бабы как бабы, а моя пришла зачуханная, в какой-то куртке… Ну хоть скажите Мише, чтоб он ей шубу купил…» Я и пошла к Мише: «Что ты Инке хоть шубу не купишь?» А он говорит: «Я ей даю определенную сумму на месяц. Хочет купить шубу – пусть не покупает что-то другое». Чтоб не испортить женщину».
Лебедева: «По присказке «не раскатывай губу». Правда, Платон это чаще детям говорил. У нас не было такого, что валяются какие-то деньги. Все, что они зарабатывали, они вкладывали назад в работу. Мне давался определенный лимит, очень небольшой – я даже не скажу какой, пусть спят спокойно по поводу лимита олигархической жены. Я возьму в данном случае смелость сказать за наших жен, что не то чтобы нас обижало, что нам не покупают какие-то бриллианты. Мы никогда этого не чувствовали. Вот, на восьмое марта нам сделали подарок – мы полетели один раз на Крит, и один раз на лыжах кататься в Австрию – все мужья и жены, на три дня. Сейчас тяжело, но время все равно все расставит на свои места. И я не уеду никуда, и дети не уедут. Разве что подучиться. Сейчас – не знаю. Дети могут быть заложниками. Они все выберут сами, сами решат».
Ходорковский-1, старые записи.
"Ходорковский сдает экзамен по швейному делу"... Так недавно был этот суд, кто сейчас помнит :-
Нашла несколько тогдашних разговоров, после приговора...
Мать Ходорковского, Марина Филипповна
«Я до ареста Мишу долго не видела, он разъезжал много. Потом 2 июля посадили Лебедева».
- Вас испугал этот арест?
«Это уже ничего не меняло. Я испугалась, когда Путин только пришел к власти. Тихие КГБ-шники не бывают. Они бывают незаметные. У меня родители пережили революцию, рассказывали, как сначала все разрешили, а потом всех посадили. Родители были из дворянской семьи, и они мне много рассказывали, что был голод после революции, разруха – потом разрешили НЭП, и на короткое время буквально изобилие настало, зимой стала продаваться клубника – ну вот как у нас сейчас… Рассказывала, как они были полуголодные – и вдруг пошла мать на рынок, и за 30 копеек купила яйца - это было что-то невиданное, они пришли домой, сделали яичницу из десятка яиц, и всю съели. Еще живы были купцы, предприниматели, которые в дореволюционное время этим занимались – а потом всех посадили, расстреляли.
Так что если я при Ельцине еще верила, что у нас что-то может поменяться - он все-таки при всех его недостатках был нормальный человек, - то когда пришел Путин, у меня иллюзий уже не было, я только ждала, в какую форму это выльется. Мне казалось, что снова устроят национализацию, но что сажать будут, не ожидала. Я еще Мише говорила: «Миша, ведь отберут все». А он: «Мам, ну и пусть – ну пойду работать, главный инженер буду или еще кто-нибудь. Все равно буду работать». У него к деньгам было абсолютно легкое отношение. Когда его арестовали, у Наташи Лебедевой дома был обыск. И нам сказали, что к нам пришлют адвоката, чтобы мы не были одни, когда нас придут обыскивать. Пришла адвокат, и говорит: «Знаете, надо все ценное из дома увезти». А я сижу там, что-то читаю, и говорю: «Анна Евгеньевна, без меня пройдите по всему дому, откройте шкафы, и скажите, что у нас ценного». Она ушла. Приходит оторопевшая: «А нечего». Хотите верьте, хотите нет. У него единственное что есть хорошего, это библиотека. А все остальное – встроенная мебель, у Инки висят эти ее кофточки-брючки, шубы у нее нет. Цацки такие, как у всех нас, никакими бриллиантами там не пахнет. Кресла обыкновенные. Ничего нет такого, что можно унести. Трудоголик он был. Единственное что, как-то привезли из-за границы более-менее приличный сервиз.
Я ей говорю: «Слушай, ну хоть сервиз спрячь – все равно вы им никогда не пользуетесь, давай хоть это упакуем». А она: «Да пропади он, этот сервиз!» Она, конечно, вначале была в ужасе. Потом собралась немного».
- После ареста какой реакции вы ожидали от окружающих?
«Честно говоря, я даже об этом не думала. Разве что надеялась, что зарубежье проявит к этому больше нетерпимости. Почему? Я всегда провожу такую аналогию, что в 17-м году, когда началась революция, западные страны, естественно, могли придавить ее в одну минуту. А они были заняты тем, что кому достанется после, и в результате 80 лет имели такого монстра. Я глубоко уверена, что если бы не октябрьская революция, не было бы и Второй Мировой войны. А теперь они делают ту же самую ошибку. Как тут выразилась Латынина, за баллон газа и бочку нефти готовы продать душу. Только они забывают, что теперь у этой же страшной страны еще и атомная бомба есть.
А в России – ну вот, вчера выступал космонавт Гречко – вероятно, образованный человек. Когда какая-то бабка злорадствует, это ладно. Или какая-нибудь Волочкова, которая не знает, что такое нефть и прочее. Но когда космонавт Гречко говорит: «Деньги надо было вкладывать в образование, надо было детям беспризорным помогать» - я думаю - так ты ведь ничего не знаешь, что они делали, так чего болтаешь? Ты ведь уважаемый человек, ты-то что болтаешь? А они просто не хотят знать, сколько денег вкладывали в образовательные программы, в помощь тем самым детям. Вот и Шаинский выступал, он вообще ничего не знал. Говорит, мне задали вопрос – нужно ли платить налоги. Я сказал, нужно. А что надо делать с людьми, которые не платят? Нужно их наказывать? Я сказал, нужно. И все, мне сказали что надо по этой теме подписать письмо. Я, говорит, ничего не имею против Ходорковского, я вообще ничего про это не знаю. Но письмо подмахнул. А остальные - Калягин, естественно, боится за свой театр, потому что ему дотации давать не будут, и вообще, он слишком много Ленина играл. Да еще и то, что сам Путин с ним советуется. Вот даже приезжает он на завод какой – у всех там глаза горят – это же президент. Прикоснулся…
А письмо это - как в 53-м, когда был процесс по «врачам-убийцам» – все абсолютно то же самое, те же письма «деятелей искусства». И вышло это в тот день, когда приезжал какой-то представитель Европарламента к судье Мосгорсуда – по случаю быстренько состряпали это письмо. Ну что на них сердиться? Бывают порядочные люди, бывают непорядочные… Понимаете, людей, которые разобрались в вопросе, но имеют противоположное мнение, их я уважаю. Но люди, которые совершенно ничего не знают… Космонавт Гречко когда-нибудь был у нас, в интернате в Коралово? Космонавт Гречко был в «Открытой России»? Или у Ярмолина что-то узнавал? Как можно осуждать человека, уже сидящего в тюрьме, совершенно не будучи в теме? А вообще, если подумать - Россия имеет ровно то, что заслужила. Если в нашей стране, так пострадавший от НКВД, избирается снова человек оттуда – как мне не жалко народ бедствующий – но он, наверное, это заслужил».
- Друзья как себя повели?
«Недавно вот отмечали его день рождения, приехало много народу, самого разнообразного. Люди сами приезжали. Но вся верхушка ЮКОСовская перестала появляться. Все исчезли. И личные друзья некоторые исчезли, даже крестный исчез, после Мишиного ареста только через две недели позвонил. Боятся, конечно».
- Телефоны у вас прослушиваются?
«Первое время – конечно. Сейчас – ну может, прослушиваются… Я когда снимаю трубку, говорю: «Ребята, я уже все сказала, что хотела, нового не скажу, пленку можете не переводить».
- Как вы относитесь к тем, кто уехал до ареста?
«Я их, конечно не осуждаю, - каждый живет, как может, - но я их вычеркнула из своей жизни. Я вижу, как они «помогли». Это не помогло. Да я и не знаю, что они могли бы сделать. Продали «Московские новости» - зачем? «Новая газета» и «Московские новости» - всего две газеты оставались, которые еще какую-то правду доносят. А тут взять и продать? И семьи Миши и Платона остались тут одни, в полном вакууме».
- Им было бы легче, если бы на скамье подсудимых сидели не двое, а шестеро? Там же против всех практически такие же дела, или даже серьезнее.
«Каждый поступает так, как может. Но раз уж ты там, в безопасности, хоть о семье-то немного подумать можно было? Каждый думает о своем. На западе, если им будет выгодно это дело, они за него возьмутся, не выгодно – не возьмутся… Если с ними будут расплачиваться дешевой нефтью – все так и будет… Конечно, на такие громкие дела сейчас не пойдут. Все как-то смешалось в один клубок. Я когда просыпаюсь, оно на меня наваливается все, и иногда я так себя возьму, за волосы подергаю, чтобы больно было, чтобы прийти в себя. Ну, и начинаю первым делом включать радио. Когда-то меня спросила подруга: «Что ты нервничаешь? Ведь ты хорошо материально устроена». Я говорю: «Да, в материальном плане я не жалуюсь. Но вот ты когда встаешь утром, что делаешь? А я на протяжении всех последних лет сразу включаю телевизор и радио», и чуть услышу: «Сегодня было нападение на…» - сразу все опускается…»
- Суд помимо 9 лет присудил им еще штраф. Не боитесь конфискации имущества?
«Не боюсь. Пускай забирают. Что мне, все это надо? Я все керосином оболью, сожгу и уйду. У нас с мужем в Москве есть двухкомнатная квартира. Борис Моисеевич был зам главного конструктора, я пять лет проработала на этом заводе, жили, как все инженеры.
Начинали в коммуналке, потом купили двухкомнатную квартиру. Меня Кондратьев из НТВ спросил, сколько метров квартира. Я говорю: 46. Он: «Так не бывает». Я говорю: «Ну поехали»… А почему, говорит, вам сын не купил больше? А зачем, говорю, нам больше? Мы там вчетвером жили, а вдвоем тем более хватит. Псина только большая –
у нас была собака, умерла, и я решила что не буду больше собак брать. А тут, перед прошлым мишиным днем рождения, вижу, валяется на дороге овчарка – голодная, обессиленная, с разорванным боком – два шага пройдет, и падает. При рынке где-то прибилась. Тут еще такая жара была… втащили его с водителем в машину, купила на базаре бутылку воды и пластмассовую миску, он всю дорогу пил… Вылечила, все уколы сделали, теперь бандюк такой- назвали его Вольф, а зовем Вован. Так во всех сериалах зовут бандюков».
- А планы какие?
«Ну какие у нас могут быть планы? Стараемся выживать… Дед бъется в отношении лицея, там не только с лицеем – он напрямую ЮКОСу не принадлежит. ЮКОС имел институт по обучению персонала, и наша структура входит в этот институт. Вот, недавно их выгнали из помещения, которое они занимали».
Лицей
«Интернат возник 11 лет назад, мы им занимались с самого
начала. Был здесь когда-то дом отдыха. Здания стояли с 18 века, в домах росли деревья – в общем, была полная разруха. Все эти структуры были в таком состоянии, что нечистоты по оврагу текли в озеро. Свет был с перебоями, газа не было… И этих людей надо было куда-то переселять, потому что молодежь в основном ушла, до деревни Ершово 4.5 километра, даже за хлебом нужно было идти туда… ни телефона, ничего не было. Народ тут жил как дикари какие-то, пьянство жуткое…Огороды тут разводили, коз, коров.
Когда мы открыли лицей, появились первые 25 человек - тут еще бродили эти пьяные рожи, которые кричали: «Мы тут вам все сожжем!» Мы предлагали им идти работать – дворник нужен был, истопник… А они: «Не, мы лучше подождем, пока коммунисты придут, опять будет водка по 3.12 и колбаса по 2.20, а пока после пикников бутылки по лесу пособираем».
Мишка приехал: «Черт с ними, - говорит, - давайте построим им дом». Построили им дом в деревне, дали по 10 соток земли, помогли переехать, а дом теперь отремонтировали и устроили там классы для работников ЮКОСа – у них там была гостиница и учебные классы. В общем, жизнь бурлила, а сейчас тихо… Дети на лето разъехались – у кого бабушка есть, у кого тетушка, а у кого никого нет – кто-то в Анапе в санатории, кто-то тут в лагере «Искра»… 150 детей у нас сейчас, в этом году должны были быть 250. Вообще школу рассчитывали строить на 1000 человек. И логики в развале лицея нет никакой, как и в развале компании, кроме одной – набить свой карман. Никто не думает ни о народе, ни о стране. Мы когда сюда только приезали, местное лестничество страшно боялось: олигархи понаехали, сейчас все вырубят. Ну, потом мы поружились, и когда мы аллейку захотели сделать, они говорят: «Вот эта роща молодая – ее все равно вырубать надо, бери оттуда и делай, что хочешь».
- Откуда дети?
«Администрации нефтяных районов, где работал ЮКОС, присылали сирот, или детей из неполных могодетных семей, детей погибших пограничников… Мало ли несчастий было? То дом в Кисловодске взорвали, то «Норд-Ост», сейчас вот из Беслана 9 человек… Одного вот оттуда сейчас принимаем, у него там мать инвалидом осталась.
Сейчас у нас ограничены средства, а каждый ребенок в общем обходится в 10000 долларов в год… Возраст – от шестого класса и выше… Из бесланских был один с пятого, у него тут сестра – мы решили их не разъединять, посадили его в шестой и занимались с ним индивидуально, и он хорошо закончил год».
- Проблемы с ними есть?
«Со всеми детьми тут проблемы есть, даже с «домашними». Ну ничего, нормально. Есть директор, замдиректор по воспитательной работе, учителя-предметники… А домики спальные – вокруг… Моя роль – прийти в столовую, посмотреть, как кормят, поговорить с детьми, кому чего не хватает. Зовут по имени-отчеству, а вообще я бабушка - у меня 150 внуков. Только вот что дальше – непонятно. Пока на год у нас деньги есть. А что дальше, я не знаю. Миша 90% времени говорит об этом, когда мы встречаемся. Но его убедили, что все будет. Но как я могу напрямую ему что-то сказать, когда там идет запись и все просматривается? Я уже дома перед свиданием сто раз думаю, как ему сказать, чтоб он понял. Если денег не будет, не знаю, что будет с детьми. У кого есть какие-то родственники - наверное, возьмут. А те, у кого нет – отдать их после лицея в детские дома наши? Они не выдержат. Мы поддерживаем связь с одним детским домом в Кирове, который у нас считается хорошим. Там очень сильная директриса, и она нам иногда посылает – нормальная семья, но погибли родители. Она говорит: «Я уже на протяжении многих лет не могу доказать нашим, что держать в одном детском доме девочек, которые с 10 лет проституцией занимаются, и нормальных детей, нельзя, потому что получается обмен опытом». Из окна у них выкидывались дети… Мы еще думали, если что, может, возьмем себе по ребенку».
- Дети говорят об этом?
«Старшие в теме, они все понимают, конечно. Спрашивают. Они же читают Интернет. Они Мишке такие хорошие письма ко дню рождения написали… Мы сделали копии, потому что могут не дойти. Часто не доходят письма. В прошлом году на день рождения они ему 33 письма отправили, ни одно не дошло, хотя детский почерк, написано, что интернат… Раньше их судьбу и после выпуска как-то контролировали, студенты в ЮКОСе подрабатывали – а сейчас останутся только со студенческой стипендией».
- Сюда тоже приходили с обыском?
«Приходили. Иду утром с собакой гулять, вижу, у нас по территории какие-то вооруженные люди ходят. У меня знаете какая мысль была? Что убежал, наверное, какой-нибудь рецидивист - может, в лесу прячется, надо быстрее детей спрятать. А в это время меня встречают, говорят: «С обыском приехали, ты иди, запрись, чтоб не лезли, а то подбросят какие-нибудь наркотики». Я побежала домой, заперлась, занавески задернула – и подглядываю. Через некоторое время подъезжает машина, и работницу спрашивают: «Кто живет в этом доме?» Она: «Не знаю, я только вчера устроилась». Они разозлились: «Что-то тут вообще никто ничего не знает!» Потом еще интересно – думала, к Невзлиным полезут или нет. Если полезут, значит, есть ордер. Я забралась на чердак, взяла бинокль и смотрю – прыгали, прыгали возле окон, но не влезли – значит, нет ордера. Я на всякий случай взяла с собой огнетушитель – если и ко мне полезут. Меня тут спрашивали: «Ты что бы с огнетушителем делала? Струю пустила, или по башке бы дала?» Я говорю: «По обстоятельствам. Я женщина пожилая, живу возле леса, мне никто не представился – лезут, значит, бандиты…»
- Так и вас приписали бы заодно к преступной группировке.
«За что? Старуха сумасшедшая, испугалась. Ну ладно, это все смех, но самое главное – они пришли в магазин, тут у нас при въезде есть. Персонал тут покупает, и дети, которые воспитываются в закрытых учреждениях, они не понимают, сколько что стоит. И у нас он как учебный комбинат – они приходят, помогают продавщице, и учатся. Поэтому там у нас никакого спиртного – йогурт, мороженое, крупа… И вот приходят эти военные, и говорят: «Давай водку». Она: «А у нас водки нет, у нас детское учреждение». Какое, говорят, детское учреждение? Она: «Интернат». Они опешили: «А тут другое какое-то Коралово есть?» Нету. Они даже не знали, куда их послали. «А где водка продается?»,спрашивают. Поехали в деревню, вернулись с водкой, выпили, закусили мороженым и йогуртом – при оружии люди... А у нас директор лицея в то время был генерал. Он сразу спросил, кто у них старший? И говорит: «Парень, ты какого звания? А я генерал, ты учти, что у нас тут 150 детей. Ради Христа, выведи этих с оружием, пьяных, за ворота».
- Что изъяли при обыске?
«Карты и старый сервер. Почему карты? У нас территория большая, много леса, и от нас требуют, конечно, чтобы мы лес держали в порядке. Поэтому мы заказали в биотехническом институте съемку Коралова – чтобы удобно было отмечать, в каком квадрате уже почистили лес. Они карту эту забрали, и не отдали, а она дорого стоит. Висело там старое распоряжение - дворник Иванов должен то-то сделать, техник Петров то-то… И потом, когда-то Юрий Григорьевич, директор лицея, нашел где-то старый сервер. Ну конечно, на нем ничего не было, а он собрался делать музей, потому что у наших детей самая новая компьютерная техника, и они получают повышенное образование в этом плане – а он хотел показать, какая в 97-м была техника, и какая сегодня… А пока руки не дошли, сервер под лестницей лежал, и они его взяли. А вечером мадам Вешнякова сказала: «Такие матерьялы взяли!» Меня вечером дети старшие встретили, говорят: «Мы теперь никому верить не будем, мы же знаем, что взяли, и что они говорят». И потом, у нас еще дети есть из горячих точек – они когда уезжали оттуда, считали, что тут - новая жизнь. А тут как увидели людей в камуфляже – начались истерики. Вызывали психологическую помощь. Один мальчик у нас месяц не мог отойти, лежит, и все. Я: «Андрюш, ну ты что? Болит что-то?» «Да нет, просто кушать не хочется». Медсестра уже сидит, читает ему книжки, а он какой-то вялый… И это самые большие издержки этого дела».
Суд
«Приехал представитель Европарламента, он там сидел 2 или 3 часа. Вышел во время перерыва, и говорит: «Я в ужасе, что же это такое? Почему они в этой клетке? У нас в клетку сажают только серийных маньяков или убийц». Я говорю: «Это вопрос не ко мне, почему в клетке. Вот вы просидели только два часа, и вы уже в ужасе. А почему 11 омоновцев стоят вокруг клетки?». Он говорит: «Я сейчас же лечу, делаю доклад». Я ему говорю: «Вы, сэры, ничего не понимаете, ничего не знаете. Вы судите по тому, что говорит Путин на всяких международных собраниях. Но он говорит для вас, для нас он совершенно другое говорит, а вы этого не понимаете, и не хотите понять. Он же всегда говорил: «ЮКОС разорять не будем, это у нас просто единичная компания такая мерзкая попалась, а все остальные хорошие». А почему? Потому что все остальные платят дань. Откат, как у нас называют. Причем дают это не в федеральный бюджет, а кому-то в чемодан. Это совершенно понятно. Если бы он платил откат, как все, конечно, и не сидел бы… А он говорил: «То, что я должен, я вам дам». А у нас 83% населения слушают только первую и вторую программу. У нас нет других каналов. Они же ничего не знают.
А там такое творилось! Вызывали на суд свидетеля – зам директора уральского филиала института экономики при академии наук. Он стал говорить. Придраться не к чему. Тогда прокурор спрашивает: «А что вы кончили? Есть ли у вас труды по экономике? Может, у вас и награды какие есть? А где подтверждение, что вы профессор?» Он: «Вы знаете, у меня такого подтверждения нет с собой». Он на все вопросы отвечал, но прокурор в таком издевательском тоне вопросы задавал, что тот в конце концов не выдержал: «Слушайте, а ведь вы меня оскорбляете!» А когда читали приговор, судья читает: «Показания свидетеля такого-то не принимаются во внимание, так как он не подтвердил свое звание профессора».
Потом, вызвали начальника финансовой службы, довольно пожилой человек, допрашивают стоя целый день – он стоит, опершись на трибунку – ему даже никто стула не предложил. Он говорит: «Прежде чем я начну говорить, я объясню вам ситуацию, чтобы вам не задавать мне лишних вопросов. Городок у нас маленький, жили мы только за счет предприятий военного комплекса. Когда это все распалось, у нас несколько тысяч людей остались без работы. Потом нам предложили это, мы построили какие-то
заправки, стали работать, платить налоги… Вот отчеты минфина, что все в порядке…»
«А вы знаете, вот вы же получили векселя, а это нельзя было!»
«Да, но в таком-то году это было можно».
«Но только до 31 января».
«А мы последний вексель оплатили 29-го».
«А что, вам разве оплатили векселя?»
«Конечно».
«А зачем вам векселя?»
«А они нам дали процентные, и нам это было очень выгодно».
«А как вы получали эти векселя?»
«Ну как – приехали в Москву, пришли туда…»
«При каких обстоятельствах?»
«Ну зашли в комнату, сели, подписали договор приема-передач…
«А кто подписывал?»
«Финансовая часть нашего города, такие-то люди».
«Так, так…» - и чувствуется, что не знает, что дальше спросить. «А вы пересчитали векселя?»
«Да, пересчитали».
А я сижу и громко так говорю: «Ну, один вексель Ходорковский все-таки украл».
«И куда вы дели эти векселя?»
«В чемодан положили, потом в сейф. У нас городок маленький, все учреждения находятся в одном доме. И бухгалтерия и мой кабинет – рядом».
Потом долго думал, убежал куда-то. Потом вернулся,и снова спрашивает: «А в каких отношениях вы были с главой администрации?»
«Ну я же вам говорил: городок у нас маленький, мы все друг друга знаем, все работаем в одном доме».
«Я вас спрашиваю, в каких вы были с ней отношениях?»
«Ну, работаем вместе, живем в одном городе, в столовой встречаемся».
«А когда вы сюда уезжали, вы с ней разговаривали?»
«Да».
«Где?»
«В коридоре встретились».
«О чем вы с ней говорили?»
«Сказал, что нас вызывают по этому вопросу, поудивлялись, потому что у нас все финансовые документы в порядке были».
«Вы что, не понимаете, о чем я говорю?»
Там кто-то из зала крикнул: «Ну скажи ты уже, что с ней не спал!»
А дед старый, видимо, действительно не понимает, о чем она. И вот в таком безобразии протекал суд.
Потом выступала глава администрации, говорит: «А вы понимаете, что значит 4000 голодных людей? Они получили работу и жилье».
Ее спрашивают: «А что, у вас эти автозаправки действительно были?»
Она: «Как были? Они и есть, они и работают».
А в приговоре потом читает: «Оплачивали векселями, когда это было запрещено.
Точно слепая и глухая. Приговор читали безумное количество времени, но я с большим интересом все слушала. О том, что некоторые вещи читали по нескольку раз, уже и говорить нечего. Все цифры назывались в неденоминированных рублях. Судья не могла прочитать: «Была недоплата налогов в два миллиона. Нет, два миллиарда. Нет, два триллиона». Я: «Слушайте, она не знает следующей цифры». И названий фирм не понимали. «Фирма… фирма… ну в общем, иностранная фирма». А Юганскнефтегаз три дня не могли произнести. Мы пришли домой, Боря говорит: «Ну что там сейчас делает прокурор?» Я: «Учит «Юганскнефтегаз». Понимаете, он сам не писал, там все было написано. А когда он в четвертый раз читал один и тот же документ – на цифры у меня хорошая память…А для людей-то как – тут миллиард, там миллиард…Это было как спектакль. Даже когда перерыв был. Я объявляю: «Антракт»!» - и все смеются. Даже охранники. Охранников постоянно меняли, потому что каждую последующую смену они начинали врубаться, и во время перерыва у клетки толпились: «Михаил Борисович, расскажите» – и он им что-то рассказывает…
Меня когда в первый раз пустили на суд – я его сколько не видела до этого времени – один охранник говорит: «Ну не переживайте вы так, мы же тоже все люди».
Я этим мальчишкам туда все время таскала яблоки. Ну спеназовцы это ладно, милиция.. А самые поганые - это фсбшники. Я ему нарочно говорю: «Кушайте, пожалуйста, не отравленные, как у вас». Он: «Спасибо, я не хочу».
Я приносила газеты, которые дети делают, фотографии – оставляла их там на лавке. К Боре подошел один спецназовец, говорит: «Борис Моисеевич, вы не могли бы мою дочь взять в лицей?» Он: «Ну понимаете, у нас такие-то критерии». Он: «Да у нас многодетная семья, не из Москвы, я два года воевал в Чечне». Он: «Ну приезжайте, привозите документы». Девочка отличная, худющая – год пробыла, поправилась, такая красотка стала… Жена приехала его, судя по одежде – с хлеба на воду перебиваются… Потом подходит второй: «А мою не возьмете?» Боря: «Ребята, да я бы всех взял, но вы же понимаете, что мы живем сейчас на птичьих правах».
Проходит некоторое время, и к Юрию Григорьевичу – директор лицея был – приезжает из кадров мужик. И говорит: «Скажите, а сколько вы денег с него берете за обучение дочки?» Он: «Мы денег не берем». «Ах, вот как. А что вам от него вообще надо?» Он: «А нам ни от кого ничего не надо. Мы детей берем». В общем, он его пытал, потом уехал. Через некоторое время приехал опять. Опять вымучивал: «А почему вы денег не берете?» Походил по лицею, а тут был день лицея, и они выпустили газету – я принесла туда… и вдруг идет один: «Это лицейская газета? А я ведь у вас был». И я поняла, что это тот мужик. После этого он начал всегда со мной здороваться.
На суде отец Миши на нервной почве вытащил из кармана какой-то билетик или бумажечку, мял в руках – тут же подскочили: «Что у вас за бумага?»
Я: «Секретные документы». Не понимаю вообще, почему если он просит принести что-то, я не имею право записать? С памятью-то тоже уже… «Нет, нельзя». Поэтому я клала в машине блокнотик и бумагу, выскакивала из зала, и чтоб не расплескать, быстро-быстро все записывала».
- Даже на Западе те, кто говорят, что суд возмутительный – их смущает в основном «селективное наказание». Мол, виноват он, но виноваты и все остальные. В политическую подоплетку дела мало кто верит.
«А сколько у них в год аудиторских проверок в компании проходило? 2-3 в день… Где-то 550 проверок. Причем как наших органов, так и зарубежных аудиторских… И 10 лет все были такие дураки, говорили, что все правильно? У нас даже председатель счетной палаты Степашин, когда только началось это дело, два раза сказал: «К ЮКОСу у меня претензий нет». Если были нарушения, почему 10 лет все молчали, а в один прекрасный день, после ссоры с Путиным, вдруг вспомнили? Ну не может быть, что за 10 лет никто ничего не выявил. Выступали люди, я же сидела там, аудиторские фирмы, свидетели. А судья сидит, как будто у нее не глаза завязаны, а уши заткнуты пробками. Она слышит только то, что говорит прокуратура. Вне зависимости от того, Миша бы там сидел или дядя Ваня – если бы я там сидела, я бы сказала, что это не суд, а профанация какая-то.
Когда началось дело Пичугина, привели какого-то свидетеля, он даже не смог описать дом Моссовета, где, по его заявлению, было убийство. И после этого конфуза этот свидетель исчез. А сейчас все убийства которые были в Москве на них повесят.
- Протестовать пытались?
«Да там запротестуешь – сразу выгонят из зала суда. С этими омоновцами автобусы приезжали. У нас на улицу выйти нельзя, а там они по 11 человек поставят вокруг клетки, а то Миша с Платоном еще перегрызут клетку, выскочат… В туалет водили в наручниках.
Это уже постепенно охрана расслабилась, когда поняли, что никто никого не убивает. Бывает, охранник сидит, спит – автомат у него короткоствольный уже на полу. А Миша его из клетки толкает, показывает – подбери. А я думаю: «Вдруг упадет сейчас, черт знает, еще сработает?» Но поднять – меня неправильно поймут… Я сижу, на Мишку смотрю – вижу, он дотянулся до охранника, толкает».
- У вас вообще была надежда на благополучный исход?
«Никакой. И мне очень странно, что такой многоопытный товарищ, как Падва, во что-то верил. Слухи ходят такие, что когда Буш был здесь 9-го мая и поднимал эту тему, Путин пообещал ему пять лет условно. Падве об этом сказали, и он в это поверил, хотя Колесников еще до суда сказал: «10 лет». Они что, его ослушаются? Конечно, нет. И если не поможет Европейский суд или Америка, пока у нас у власти КГБ - это окончательный приговор».
|
