|
" — Что вы любите, Сергей Борисович?
— Люблю порядок. Предсказуемость. Люблю, чтоб вещи лежали на своих местах. Про детей люблю знать, где они находятся, — хотя они уже не дети, конечно, а взрослые мужики. Но если их три дня нет, я спрашиваю у жены: “А где наши?”
— Жена — домохозяйка?
— Нет. У нас довольно необычная для российского руководства семья. Моя жена работает. Там, где она работает, никто не знает, что она моя жена. Если узнают, она моментально уволится — у нас такая договоренность.
— Кто она по профессии?
— У нее экономическое образование, отличный английский. Долго не могла работать по специальности, поскольку была со мной в командировках. А потом дети выросли, за границей ей удалось подправить образование в сторону современных реалий, она начала самостоятельно работать, стала хорошим профессионалом. Были периоды в нашей жизни, когда она получала намного больше меня.
— Вы нервничали из-за этого?
— Я спокойно к этому относился, тем более что таких примеров среди наших друзей было множество.
— Вы не мачо?
— Я могу быть жестким, если вы это имеете в виду. Но по отношению к женщинам я не мачо.
— Ваша жена работает в частной компании?
— Нет, она работает в государственной структуре, в области финансов и экономики. Где конкретно — я, понятно, сказать не могу. Она, кстати, и сама на этом настаивает, поскольку не любит тусовки, публичность, журналистов и все, что связано с пиаром. Я тоже этого не люблю, но я человек публичный. Я должен появляться на телеэкране, давать интервью — это моя обязанность. А семья здесь ни при чем. Семья должна жить нормальной жизнью.
— Вам трудно выступать перед телекамерами?
— Сначала, когда я стал секретарем Совета безопасности, было трудно. Сейчас привык, поскольку делаю это шестой год подряд.
— Вы смотрите телевизор? Какие программы вам нравятся?
— Новости и спорт. Всякое “мыло” мне претит. О нашем шоу-бизнесе кто-то верно сказал, что у нас нет ни шоу, ни бизнеса.
— А газеты читаете?
— Придерживаюсь принципа профессора Преображенского — не читать советских газет. По крайней мере перед обедом. Мне готовят дайджест — подборку статей по армейской тематике. Утром по дороге на работу я их просматриваю.
— За что вам не нравятся газеты?
— За низкое качество.
— Чем вы его объясняете?
— Во-первых, отечественная журналистика начала развиваться сравнительно недавно, и она еще не переболела всеми болезнями роста. Во-вторых, я считаю, что у нас в стране нет независимой прессы. Это не значит, что нет талантливых журналистов, они есть. Но их талант используется в интересах хозяев газет. А люди — особенно пожилые — газетам верят. К примеру, моя мать считает: все, что там написано, — святая правда. Я много лет пытаюсь ее отучить. Говорю: “Мама, если что-то написано в газете, совсем не обязательно, что это правда. Скорее, наоборот, неправда. Пиар, реклама, лоббирование интересов…”
— По-вашему, государственное телевидение более объективно? Оно всегда предоставляет правдивую информацию?
— Государственное телевидение подает факты так, как это выгодно государству. Но этим занимаются во всех странах мира. Это первое. Второе: у нас государственное телевидение хорошо развито технически. Там работают талантливые журналисты, которые ведут репортажи с места событий. В Беслане, например, они появились первыми, что говорит об уровне их репортерского мастерства. Обвинять их в том, что они показывают только комбайны на полях и всеобщее удовлетворение, я не могу. Они освещают все актуальные события и отличаются от негосударственных каналов только интерпретацией фактов. Я могу согласиться с тем, что интерпретация у них порой получается недостаточно тонкой, излишне прямолинейной. Американские телеканалы действуют более изощренно, их интерпретации богаче нюансами.
— Когда американские каналы выстраивают свои “интерпретации”, они берут за основу права человека, поэтому их репортажи выглядят более убедительно. А наши каналы откровенно исходят из интересов государства.
— Отчего же только государства? Посмотрите, как освещаются сейчас события в Башкирии. Именно с точки зрения прав человека.
— Это пока их разрешается так освещать. А потом жизнь придумает новые песни. Газеты более последовательны в этом смысле, и они дают больше подробностей. Если человек не читает газет, он имеет очень ограниченное представление о событиях.
— Тем не менее газеты в нашей стране читает от силы 5% населения. Они слишком дорогие и слишком поздно доставляются. Утреннюю газету человек вынимает из почтового ящика вечером, когда приходит с работы. Это неправильно. Когда я жил за границей, газеты мне приносили в пять утра, и я просматривал их перед работой за чашкой кофе. Это была привычка, доставляющая удовольствие. У нас такое невозможно.
— Вы сейчас живете за городом?
— Да, на государственной даче, недалеко от МКАД. Но Минобороны не тратит на меня ни копейки. Охрану мне предоставляет ФСО, дачу и медобслуживание — Управление делами Администрации Президента.
— К чему такая щепетильность?
— Меня невозможно упрекнуть в том, что я использую деньги военного ведомства для обустройства собственного быта. Мне так легче работать.
— Как ваша жена отреагировала, когда узнала, что вы будете министром обороны?
— Опешила. Как еще нормальный человек может реагировать на такое известие? Разумеется, она понимала, что с точки зрения государственных интересов — так нужно. Но у нее-то не государственные интересы стоят на первом плане, а семейные.
— У вашей супруги тоже есть охрана?
— С какой стати? Ей не положена охрана. Она ездит на работу на своей машине. Покупает продукты для семьи. Сыновья живут с нами, одному 23, другому 27. Оба экономисты, работают в государственном секторе. Неплохо зарабатывают. Не женаты, но у обоих постоянные “герлфренды”.
— Как вы познакомились с женой?
— В студенческие годы, отдыхая на юге. Она коренная москвичка, а я коренной ленинградец. Первое время ездили друг к другу. Я до сих пор помню расписание поездов Москва—Ленинград. Больше ста раз ездили — или она, или я. До сих пор в семье лозунг: “Да здравствует Бологое!” Потому что оно посередине, символ компромисса… Через два года поженились. Жили три года в Ленинграде. Вы знаете особенности взаимоотношений Москвы и Питера. У нас в семье это был неиссякаемый предмет для споров и шуток. Но через три года жена признала, что в Ленинграде есть очень много плюсов. Ленинград — более комфортный город для проживания человека, и народ в нем более культурный. Был. Сейчас я этого не утверждаю, но в 70-х годах было так. ...А в начале 80-х годов я переехал в Москву, и вскоре мы уехали в первую заграничную командировку
— В каких странах вы работали?
— Этого я не могу сказать. Но я как-то посчитал, что большую часть жизни прожил на островах.
— Можете рассказать какую-нибудь байку из своей разведывательной жизни?
— Из своей — не могу. Могу из чужой. Один товарищ — старший по опыту и возрасту — рассказывал такую историю. Он много работал за границей, прекрасно знал дипломатию, все нюансы и мелочи. И вот как-то в одной из стран на приеме он подошел к старой русской эмигрантке. Сказал что-то красивое, интеллигентное, завел беседу, ожидая услышать светский ответ. Вместо этого старуха ухмыльнулась и проскрипела: “Слушай, ты, густопсовый кагэбист, ты что тут мне будешь рассказывать?!”
— Откуда же она узнала, что он работает в КГБ?
— Как-то угадала. Хотя он не давал никакого повода. Его это страшно задело. Огромный опыт работы, никаких проколов, в дипломатических кругах его беспрекословно признают своим, — и вдруг какая-то бабушка божий одуванчик с одного взгляда взяла и раскусила! Он мне на этом примере потом объяснял, как важно для разведчика уметь владеть собой. Не упасть в обморок в подобной ситуации, не поперхнуться, не покраснеть, а просто с достоинством отойти от старой карги и вести себя дальше как ни в чем не бывало.
— Вы попадали в схожие ситуации?
— Неловкости случались, но в скандальные истории никогда не попадал, бог миловал. У меня, кстати, есть два ордена, которые я получил за конкретные операции в период с середины 80-х до конца 90-х годов. Больше никаких наград не имею.
— Это было мечтой детства — стать разведчиком?
— Я хотел стать моряком. Брат моей матери был капитаном дальнего плавания, много по миру ходил, видел экзотические страны. Был на Фолклендских островах, в Чили, в Южно-Африканской Республике в период апартеида. Привозил нам сувениры, марки почтовые, необыкновенные рассказы. Он и заразил меня духом странствий.
— Почему же вы пошли на филологический факультет, а не в морское училище?
— Мне нравился английский. Помню, доехал на троллейбусе до университета, посмотрел объявления. Увидел: переводческое отделение, принимают только парней. Сдал документы. Поступил.
— Учились старательно?
— Первые курсы не напрягался. Потом стал появляться интерес к дипломатии, политике. Уже в конце обучения мне предложили работать в советской разведке. Меня это очень заинтересовало, и я стал учиться еще серьезнее.
— Чем вас заинтересовала работа в разведке? Романтикой?
— Романтикой. И тем, что сложно и интересно. Да и сама работа за границей казалась заманчивой. Хотелось увидеть мир, а вы помните, что это значило в советские времена — поехать за границу. И потом, работать в разведке было престижно. Ведь дураков туда не брали. Сейчас, кстати, тоже не берут.
— Как вас отбирали?
— Очень тщательно. При наборе в разведку требовалось стопроцентное здоровье. А у меня уже зрение на один глаз к тому времени было не стопроцентное. Поэтому кадровик, который меня подбирал — он умер уже, царство ему небесное, очень порядочный человек был, — мне сказал: “Я тебе предлагаю такой вариант. Ты поступаешь на службу в КГБ, начинаешь работать в контрразведке, а потом у тебя будет возможность перейти в разведку”. Так и получилось. После Высших курсов КГБ я недолгое время проработал в контрразведывательном подразделении Ленинградского управления. Там, кстати, и познакомился с нынешним президентом.
— Какая была ваша первая должность?
— Оперуполномоченный. Получал 110 рублей. Жена получала 80, и как-то на все хватало — это при наличии одного ребенка. А сейчас я не представляю, как опер или, скажем, командир роты может жить самостоятельно на свой оклад.
— Сколько раз вы, будучи министром, повышали оклады военнослужащим?
— При мне оклады повышались четыре раза. В общей сложности они увеличились больше чем на 200%. Когда я пришел, лейтенант получал около 2 тысяч. Сейчас — около 6.
— Несмотря на ваши усилия, военнослужащие продолжают с трудом сводить концы с концами. Газеты, которые вы не читаете, полны вопиющих обращений офицеров. Чем вы это объясняете?
— Низкими уровнями дохода — и в государстве, и в армии. Но, кстати, старшие офицеры Центрального аппарата Минобороны сейчас уже живут не так плохо. Они в среднем получают около 18 тысяч, жены у них, как правило, работают, дети выросли. Самое тяжелое — младшие офицеры. Женился, родил, жилье съемное, жена сидит с ребенком… Есть случаи, когда доход на члена семьи у них ниже прожиточного минимума. Позорно, но это так. Поэтому там, где можно повышать больше младшим офицерам, я на это смело иду, понимая, что руководство Минобороны меня поддержит.
— Повышения, которые вы проводите, лишь компенсируют инфляцию. Почему не повысить оклады так, чтоб военные ощутили качественный скачок уровня жизни?
— Я не могу поднять оклады в десять раз, потому что мы так всю экономику загубим. Опасная утопия — думать, что это в моих силах. Конечно, мне бы хотелось получить на оборонку 10% расходов госбюджета. Но это погубит страну.
— Есть какая-то область, в которой вам хотелось бы себя попробовать?
— Нет, хватит. Мне уже больше не хочется осваивать ничего нового. Здесь бы доделать. Сделать необратимыми процессы, которые уже пошли в военной реформе. Ведь что ни говори, но бюджет Минобороны растет, начался переход на контрактную армию, пошло перевооружение. Социальные вопросы — очень больные, много было упущено, но мы начали их решать…
— Можете в двух словах описать образ жизни министра обороны?
— Машина, кресло, лифт, телефон. Никакой личной жизни. Ты все время должен быть на связи. Свободного времени нет, но все равно надо себя заставлять (чего мне не удается) поддерживать физическую форму.
— По генеральским меркам вы вполне стройный…
— Не такой стройный, как был. Надо заниматься спортом, но, поскольку ложишься спать обычно поздно, утром думаешь: лучше поспать на час подольше, чем заниматься на тренажере. А в воскресенье лень одолевает, и в результате растет животик — следствие сидячего образа жизни.
— Прежде серьезно занимались спортом?
— В детстве играл в баскетбол, футбол, волейбол. Зимой — хоккей. Во дворе стояла “коробка”, освещенная фонарем, и в ней протекала вся жизнь. Но больше всего мне нравился баскетбол — за разнообразие, непредсказуемость.
— Военные, особенно высокого ранга, обычно очень любят охоту. Вы тоже пристрастились к этому увлечению?
— Я скорее рыболов, чем охотник. Вообще мне больше нравятся живые звери, чем убитые. Кстати, я работал в одной африканской стране, где власти поняли, что гораздо выгоднее запретить охоту на диких животных, но иметь миллионы туристов, которые с удовольствием приезжают и любуются животными в натуральной среде их обитания. Это не зоопарк, это совсем другое дело. А в зоопарк я ни за какие деньги не пойду, даже если мне заплатят.
— Почему?
— Потому что мне жалко зверей, тяжело смотреть, как они сидят в клетках.
— У вас есть собаки или кошки?
— Мы любим собак. У нас была собака. Охотничья порода, дратхаар. Но она нализалась где-то крысиного яда. Мы еще сразу не поняли, не обращали внимания. Потом ветеринар не тот диагноз поставил… Умерла. Переживали все. А потом встал вопрос: брать собаку? Взрослую мы не хотели, хотели только щенка — чтоб воспитывать его с самого начала. Но это означает, что кто-то должен быть дома. А у нас вся семья работает, утром рано уезжают, поздно вечером съезжаются. Собаку просто не можем взять. А потом мне жена как-то позвонила: “Я в зоомагазине, здесь такой котенок! Он на меня так посмотрел! Он наш!” Взяли. Британец. Хорошая порода. Ему уже четвертый год. Огромный, килограммов восемь. Домашние животные — они снимают стресс. Придешь домой, погладишь его, и напряжение сразу спадает.
— Как проводите выходные?
— Весь отдых в воскресенье сводится к тому, что днем я могу поспать, а вечером — почитать книжку. Я люблю читать, но времени нет. Почитаешь пять страниц перед сном — и все.
— Недавно вы заявили, что не знаете ни одного современного российского автора, которого стоило бы читать. Но, прежде чем прийти к такому выводу, вы, наверное, всех перечитали?
— Нет, я даже не пытался их читать. Я получаю книжный каталог. Там листами идут анонсы книг, содержание которых описывается 3—4 фразами. И сразу становится понятно, что это дебилизм и пошлятина.
— Что же вы читаете?
— Брайана Форбса сейчас начал читать. “История Петербурга” — это историческая книга. Люблю перечитывать Виктора Конецкого, морские рассказы, байки всякие. Нравятся книги Фредерика Форсайта за точность к деталям. Обожаю “Собачье сердце”. Очень люблю Пикуля. У меня есть все его книги. Если мне автор понравился, я буду покупать все. Что касается Пикуля, то я очень хочу, чтоб мы завершили начатое дело: перезахоронили его в Питере, перевезли из Риги его супругу и всю библиотеку. У него богатейшие архивы. Вдове англичане предлагали около миллиона фунтов, но она отказалась. Я не хочу, чтоб это все пропало.
— Вы что-нибудь коллекционируете?
— Не коллекционирую, но люблю карты. У меня дома висят карты ручной работы. Есть подлинные карты Восточной части Российской империи и Западной части. Я их за границей покупал. Как увидел в букинистическом магазине, сразу купил. Еще атласы есть интересные. Географический атлас мира середины 19-го века. Карты — это очень интересно, потому что в них не только география, но и политика. Когда смотришь карты государств в их старых границах, понимаешь, как меняется мир.
— Каким вы видите будущее России?
— Рассчитывать, что Россия станет такой, как западноевропейская страна, — неправильно. Не станет. Но она и не должна такой стать. Есть разные демократии — не только западные. Есть южная демократия и северная. Есть Япония, демократическое государство, но и там своя демократия, отличающаяся от западноевропейской. Я уже не говорю об азиатских моделях. И я надеюсь, что мы, взяв у всех лучшее, построим свою, российскую демократию. Мы должны сохранить свое лицо, свою культуру, традиции. В то же время должны понимать, что в современном мире уважают и разговаривают только с силой. Верить, что заграница нам поможет, могла только демшиза. Никто не поможет, кроме нас самих. Поэтому мы должны быть сильными и способными обеспечить безопасность государства в любой обстановке — от стратегической стабильности до терроризма, но в то же время не быть пугалом и страшилищем для остального мира.
— Вы консерватор?
— Я не считаю себя косным консерватором. Мне понятны правоцентристские позиции, которых на Западе придерживаются патриоты, достаточно либеральные в экономике. Но у нас такого сочетания я пока не вижу. Наши правые — это сплошной либерализм: армия не нужна, спецслужбы — тираны и душители свободы... Но либо вы выражаете интересы своего народа, либо рассматриваете свою страну как фабрику для зарабатывания денег, а “бабки” держите там, за бугром. Это принципиальный вопрос — лично для меня.
— То есть лучше пусть совсем не будет оппозиции, чем такая?
— Оппозиция заслужила то, что заслужила. И СПС, и “Яблоко” сами виноваты, что потеряли доверие избирателей. Попытки перекладывать вину на Кремль — демагогия. Любимая национальная забава — искать виновного на стороне.
Сейчас часто критикуют Кремль: мол, “Единая Россия” узурпировала Думу, парламент управляется кукловодами. Но давайте вспомним, что было в Думе семь лет назад. Лучше было? Нет, я считаю — хуже. Ни одного закона — даже самого разумного, нужного, неполитизированного — нельзя было принять.
— Зато Закон о монетизации льгот проскочил на ура. А теперь президент говорит: “Издержек можно было избежать”.
— Я не считаю, что закон плохой. Он был плохо просчитан — это я допускаю. Многие вещи правительство не знало, поскольку не владело информацией с мест. Губернаторы не знали, сколько у них льготников. Давали наверх липовые цифры, правительство их принимало — что можно поставить ему в вину, согласен. Гладко было на бумаге, а сейчас выявилась истинная картина.
— Вот если бы вы читали газеты, истинная картина вам бы выявилась еще в июле, когда закон только обсуждался. Уже тогда было ясно, что он сырой. Если бы в Думе была оппозиция, она бы заставила его дорабатывать, и не было бы сейчас такой беды. Но, когда все построены в одну шеренгу и все стоят на позиции Кремля, обязательно будут промахи.
— Я не хочу критиковать парламент и “Единую Россию”. Там, кстати, раздавались разные голоса, но я считаю, что концепция закона правильная. Полстраны не платит за проезд в транспорте — ну нельзя же так. Вся транспортная система ветшала и разрушалась на глазах, поскольку компенсации за льготы шли в субъект Федерации и где-то там исчезали. До транспортников деньги не доходили. А сейчас эти деньги идут не регионам, а людям: вот тебе 260 “льготных” рублей, и делай что хочешь.
— Но это не значит, что теперь деньги дойдут до транспортников. Они все равно будут исчезать, но в каком-то другом месте. Появится новая схема “увода денег”, а транспорту останется ровно столько, чтоб он не сдох окончательно.
— Да, что касается схем, тут у нас народ горазд. Везде схемы — в том числе в Минобороне. Но такого, как в ряде секторов гражданской экономики, у нас нет. Есть воровство по линии тыла — в строительстве, завышении оценок работ. Коррупция при распределении жилья. Но это мы давно уловили, и сейчас правильно делает начальник Службы расквартирования и обустройства: каждый нуждающийся военнослужащий ставится на учет в компьютер прямо в управлении. Проверяется состав семьи, а то ведь и на этом мухлюют…
— И при компьютерном учете найдется сотня способов получить квартиру без очереди.
— Вы знаете, я очень не люблю, когда люди с легкостью и апломбом начинают рассуждать о том, чего не знают.
— Понятно. А что еще вы не любите?
— Обман и предательство. С этим тоже пришлось в жизни столкнуться. Пещерную глупость не люблю. Чванство. Тусовки. Не люблю, когда на конкретный вопрос начинают отвечать долго и пространно.
Еще не люблю вареную морковку и лук. А свежие — люблю. Виски люблю. Дядя, моряк, меня к нему пристрастил еще лет в 15, когда о виски у нас никто и не слышал. Наливал, как положено, с содовой. А первый раз в жизни спиртное мне налил дед. Мне было лет 13, и он мне налил граммов двести коньяка. Мне, конечно, плохо было. Потом я матери рассказал, что дед мне коньяк давал. Она на него набросилась, а деду все нипочем: “Тринадцать лет, да он взрослый, давай, мать, накрывай!” Вообще к спиртному я спокойно отношусь, знаю меру, но в хорошей компании под хорошую закуску… Сейчас, правда, уже предпочитаю красное вино, а не виски.
— Вы много курите, но запрещаете вас фотографировать с сигаретой. Почему?
— Я считаю, что курить — плохо. Я сам заядлый курильщик, курю много лет, хотя понимаю, что это вредная привычка. Но меня никогда не прихватывало так, чтоб я бросил. Тем не менее я прошу меня не фотографировать с сигаретой, чтоб не подавать плохой пример молодежи.
— Вас часто упрекают за скорую расправу: мол, когда в армии случается ЧП, вы сразу же выносите приговор, не дожидаясь окончания расследования. Чего вы этим добиваетесь?
— Я никогда не выносил приговоры. Я изучал ситуацию и приходил к выводам, полагая, что нет смысла устраивать полугодичное рассмотрение документов, когда и так все ясно. Кстати, потом суды, рассматривавшие эти дела, приходили к тем же выводам.
Если самоуправство, “пофигизм” и безответственность приводят к авариям, замалчивать это нельзя. Техника дорогая, но человеческая жизнь еще дороже. Если выходишь в море или поднимаешь вертолет, надо отвечать за свои действия и выполнять действующие нормы. А если нормы не выполняются — бить по башке и наказывать. Поэтому совесть моя чиста, я не считаю, что исковеркал кому-то жизнь. Справедливо накажешь одних — другие задумаются.
— Один из ваших подчиненных как-то сказал, что армия — это затянувшееся детство. Согласны?
— Дело не в детстве. Дело в том, что в армии собираются все болячки общества. Бедные, униженные, оскорбленные — все они приходят в армию, потому что больше — некуда. У нас почти весь призыв приходит из депрессивных регионов, а из регионов-доноров не призывается почти никто. Поэтому армия — самый народный государственный институт. Армия и церковь. Кстати, в церкви и в армии служат, а не работают, — это тоже не случайно.
— Сергей Борисович, договаривались, что говорить будем только о вас, о вашей жизни и взглядах. А вы без конца сворачиваете на армию.
— Естественно. Голова у меня о чем болит? О том, за что отвечаю, — об армии. Ну как, на все вопросы я вам ответил? А то надо заканчивать.
— На все. Одно мне все-таки непонятно: как же вы газеты не читаете? "
— …
Еще на эту тему:
"Русский Форбс", 28.02.2005
Сергей Иванов, банкир
Елена Березанская
Разглядеть, кто работает в Газпромбанке, непросто
Во времена Рема Вяхирева в компаниях, близких к «Газпрому», работали дети премьер-министра. Руководство газовой монополии сменилось, но традиция брать на работу родственников высших чинов российского правительства осталась. Другое дело, что теперь это еще тщательнее скрывается. Forbes стало известно, что в январе на должность вице-президента Газпромбанка, главного финансового центра «Газпрома», был назначен Сергей Иванов, 24-летний сын министра обороны РФ Сергея Иванова. Карьера нового вице-президента проходила в госкомпаниях. Выпускник МГИМО, он успел поработать в Госинкоре, а затем два года совмещал должность главного эксперта по международным проектам «Газпрома» с должностью помощника председателя правления Газпромбанка Андрея Акимова. По официальной информации из Газпромбанка, в качестве вице-президента Сергей Иванов курирует «вопросы стандартизации международной деятельности». Forbes попытался уточнить, в чем именно заключается его работа. «Я курирую работу с председателем», - сказал Иванов в коротком телефонном разговоре и попросил больше ему не звонить."
|
