|
-Да, в Москве меня не знают, — говорит Алханов. — Зато знают в Чечне. Как человека, который никогда не менял свою позицию и придерживался одних взглядов и в 1994-м, и в 1996-м, и в 2004-м.
“Спрячьте оружие!”
— Говорят, вы ходите без оружия?
— Смотрите, — Алханов чуть приподнимается, — пистолета нет. Хотя для кавказцев это характерно — покрасоваться с оружием: кинжал с одной стороны, пистолет с другой, некоторые еще парочку гранат привесят. Но я не любитель таких вещей.
— Хотя пост, который вы теперь займете, иначе чем расстрельным не назовешь…
— Да, согласен. Но я на другой расстрельной должности уже не один год. Пережил 4 покушения. Боюсь ли? Нет. Я вырос в верующей семье и знаю, что судьбу человека решает не бандит, не террорист, а только воля Всевышнего. Я абсолютно уверен: проживу ровно столько, сколько отведено Богом.
— Ваша команда жалуется: Алханова тяжело охранять, никакой дисциплины.
— Да-да, подтверждаю, — кивает Лом-Али, — очень с ним непросто. Это я вам как соратник говорю — постоянно проблемы возникают. Еще и нас пытается строить: спрячьте оружие, нечего демонстрировать.
— Не преувеличивай, — морщится Алханов, — пренебрегать мерами безопасности никто не собирается. Но и чересчур увлекаться тоже незачем.
— Вы сказали, что никогда не меняли своих взглядов. А почему все-таки в 1994-м не встали на сторону Дудаева? Ведь тогда идея независимости увлекала многих.
— Почему не с Дудаевым? Во-первых, я офицер. Я присягал России и всю жизнь служил России. Во-вторых: какое-то внутреннее чутье, шестое чувство, если хотите, подсказывало, что это не нужно моему народу. Худо-бедно, но в школах-университетах тоже учился. И помнил еще с тех времен, что даже самая прогрессивная революция — как, скажем, французская — все равно несет разрушение и хаос, забирает много жизней. Не понимать этого нельзя. Призывать к таким вещам можно разве что в националистическом угаре. Или целенаправленно — выполняя чью-то политическую волю. Чему вы так удивляетесь? Для кого-то секрет то, что я сказал?
— Один из любимых штампов многих политиков — “чеченский народ”. Что это значит для вас?
— Это очень своеобразный народ. Народ крайностей. Я бы сказал, что те характеристики русского народа, о которых говорил еще Пушкин (помните “русский бунт, бессмысленный и беспощадный”?), в Чечне достигают своих высших проявлений. И ведь согласитесь — похожие настроения были во многих регионах России, каких только бредовых идей не озвучивалось! И в Кабардино-Балкарии, и в Карачаево-Черкесии, и лозунг “даешь Уральскую республику”… Я всегда считал и сейчас уверен: можно было раскачивать любой субъект Федерации, потому что там все это пресекается. Но только не Чечню. Это не тот народ, который легко остановить. Мы вон уже 10 лет пытаемся…
Приказано — выиграть
— Я вас уверяю, дело не в “кандидатуре Кремля”. — Алханову явно уже надоело отвечать на этот вопрос. — Я не рвался в президенты. Если бы не поддержка единомышленников, я никогда бы не согласился на это. Решение принимал тяжело. А что касается “кандидатуры Кремля”… Хочу вам задать вопрос: а как выходить из этой ситуации без поддержки центра? В Чеченской Республике в принципе невозможно обойтись без внимания Кремля.
В очередной раз звонит мобильник — Алу выходит из кухни, и, пока его нет, разговор на острую тему продолжает Лом-Али.
— Он ведь действительно воспринял это как новое задание, — говорит Ельсаев. — Как приказ, если хотите. Надо — значит надо.
Беседу прерывает возвращение Алханова.
— Ну что, придумали очередной провокационный вопрос? — улыбается хозяин. — Давайте спрашивайте. Готов.
— Провокаций не будет. Пока. Расскажите, из чего складывается ваш день. Скажем, сегодняшний?
— Можно расслабиться? Хорошо, — говорит Алханов. — Встал в 6 утра, как обычно. Намаз, физические упражнения — это обязательная программа. В 7.30 уже выехали в Центорой, почтить память Ахмата Кадырова. Потом — в правительство. Плюс надо было подготовиться к встрече с Президентом России. С ним, как вы понимаете, надо обсуждать стратегические проблемы. А сложность в том, что в Чеченской Республике нет непервоочередных задач. Поэтому определиться непросто.
— Вы милиционер, но не экономист. Как будете восполнять этот пробел?
— Уже. Читаю книги, подбираю людей. Я, конечно, не экономист, но и должность руководителя МВД обязывала знать многое, в том числе экономические вещи. Важно понять: все плохо не потому, что денег нет, а потому, что они не доходят до конкретной цели. И воруют здесь только тогда, когда разрешают там — наверху. Значит, необходим жесткий контроль. Но я считаю, нашим бизнесменам, представителям чеченской диаспоры в Москве — и не только в Москве — можно и рискнуть. Все равно это их родина, а деньги с собой в могилу не унесешь. Потом, малое предпринимательство — это чеченская стихия. У нас народ заводной: вон Махмуд сделал киоск, а чем я хуже? Людям нужно немного — дай условия, остальное сделают сами. Разваливали 13 лет — теперь в одночасье не восстановишь. Синдром войны будет преодолеваться долго. Уже сегодня люди соскучились по труду. И есть желание жить хорошо — думаю, ни один народ не смог бы пережить все то, что случилось, так, как наш.
“Куда им идти?”
— Пожалуй, ничто не вызывает столько вопросов, как так называемая амнистия для раскаявшихся. Не боитесь принимать в ряды сотрудников МВД бывших боевиков?
— Несколько лет назад я сам говорил то же, что сейчас от вас слышу. Был жестким противником таких вещей, вообще воспринимал это как предательство. Но потом проанализировал ситуацию. Того, кто участвовал в похищениях людей, в убийствах, в милицию не возьмут. Но нельзя забывать — шла война. И человек мог принимать участие в боевых действиях просто потому, что у него погибли все родные. Ахмат-Хаджи Кадырову доверяли — он сам когда-то был муфтием, призывал к джихаду, потом понял, что этот путь ведет в никуда. И очень многие, глядя на него, осознавали свои ошибки, и приходили к нам, и сдавали оружие — совершенно искренне.
— С Кадыровым — да, но почему вы думаете, что и к вам вчерашний боевик придет с чистым сердцем и добрыми намерениями?
— Ахмат-Хаджи проложил эту дорогу, моя задача — продолжить его дело. Те, кто искренне тянется к нам, пусть приходят, примем. С теми, кто не хочет по-хорошему, будет другой разговор. Годы идут, люди, которые когда-то ушли в леса, меняют свои представления. Отталкивать их нельзя — лучше от этого никому не будет, а вот хуже — запросто.
— А кто вам гарантирует “искренность” намерений?
— Вот упрямая! Хорошо, попробуем по-другому. Смотрите: мы его не принимаем в милицию. Куда он пойдет? На трактор сядет поле пахать? А кто гарантирует безопасность человека, который искренне признал свои ошибки? А лицемеров всюду полно. И в МВД они есть.
— Чистить не собираетесь?
— Начали уже. Чистим.
— Многих удивило ваше недавнее заявление о возможных переговорах с Масхадовым. Все-таки: вы за или против такого диалога?
— Можно разговаривать с Масхадовым, если он готов сделать что-то реальное для достижения мира.
— Что, например?
— Сдаться. Или выступить с заявлением: мол, братья, я был неправ. Тогда с ним можно будет вести переговоры.
За тех, кого любим
— Что это за история с открытками для любимой девушки?
— Да не было никакой истории, — улыбается Алханов. — Это вот он придумал, — кивает в сторону Лом-Али.
— Да, как же — придумал! — возмущается друг. — Было-было. Он молодой совсем был, служил в аэропорту, в милиции. И у любимой — день рождения. Насобирал открыток, на каждой написал признание в любви — с вертолета-“кукурузника” распылил над ее районом. Другое дело, что несколько открыток попали в соседний двор, а там жила тезка — другая девушка с таким же именем. Замужняя. Ее муж, по-моему, был не очень доволен.
— Так вы романтик, Алу Дадашевич? Или все-таки место женщины на кухне?
— Нет, конечно, откуда вы вообще это взяли? Чеченцы на самом деле очень уважительно относятся к женщине. Это, кстати, единственный народ, где по закону кровной мести за убийство женщины нужно убить двух мужчин. Сравните с любой исламской страной: в Ираке убийство женщины до самого последнего времени вообще не считалось преступлением. И мы, между прочим, никогда не требовали от женщин надевать паранджу или шаровары.
— Говорят, у вас есть любимый тост. Скажете?
— За чаем? Ну ладно. — Алханов встает, за ним поднимается Лом-Али. Даже с чашками в руках вид у обоих вполне торжественный. — За тех, кого любим мы, за тех, кто любит нас.
— А по-чеченски?
Алханов повторяет тост на родном языке — звучит гораздо короче и мелодичнее. Приятная пауза закончена — продолжаем разговор.
— Бытует мнение, что вы пользуетесь поддержкой клана Кадыровых…
— Я бы сказал иначе. С Ахмат-Хаджи Кадыровым у нас действительно сложились очень хорошие отношения. Не сразу, постепенно. Когда я понял его задачу, понял, как он представляет ситуацию. Навсегда запомнил его слова: надо в конце концов научиться жить так, чтобы не влезать в войну каждые 50 лет. Это была его цель. И мне она импонировала.
— А с Рамзаном Кадыровым? И с братьями Ямадаевыми? Я слышала мнение: нет хуже варианта для республики, чем напряженность между Алхановым и Кадыровым…
— С Рамзаном отношения нормальные.
— Что значит “нормальные”?
— Нормальные — значит нормальные. В республике не должно быть группировок. Есть правительство. В правительстве есть первый вице-премьер Рамзан Кадыров, который отвечает за силовой блок. Он, как никто, понимает, что вертикаль должна остаться вертикалью. И в Чечне должны быть закон и порядок — он об этом знает. То же самое — братья Ямадаевы. Они не враги своему народу. Мы знаем друг друга давно — у нас очень хорошие товарищеские и рабочие отношения.
— А что насчет межведомственных проблем?
— И федералы, и чеченская милиция наконец-то поняли: жить надо дружно. И бороться не друг с другом, а с боевиками. Да, был период с 2000 по 2003 год — и ошибки, и недопонимание, и отсутствие координации. И сегодня все не идеально. Но в любом случае лучше, чем тогда. Мы совместно проводим спецоперации — это уже прогресс. Раньше такое было невозможно.
“Зачем полез?”
— Вы начинали оперативником уголовного розыска. Что чаще всего вспоминается из тех лет?
— Знаете, было много всяких разных дел. Но почему-то чаще вспоминаются мелочи. Однажды из ИВС сбежал рецидивист — специализировался на разбойных нападениях на железной дороге. Едем на машине — возвращаемся в отдел. Подъезжаем уже — и тут по рации кричат: сбежал он! Я ору в ответ — ведь предупреждал же вас, почему не уследили? Подъезжаем к отделу, смотрю — рядом, около моста через Сунжу, что-то мелькнуло. Резко сдаю назад, выскакиваю из машины. Точно — он самый. И бросается в Сунжу. А река после дождей полноводная, так и бурлит. Потоком идет. И я — за ним, как был, в форме, с пистолетом. Он-то, понятно, зачем прыгал — жизнь спасал. А вот я с какой дури полез в поток — до сих пор понять не могу. Вытащил ведь тогда его на берег. Такое удовольствие получил…
— Из политиков прошлого кто вам наиболее симпатичен?
— Рузвельт, Линкольн — знаковые фигуры в истории США. Иначе говоря — те, кто выводил страну из кризисных ситуаций. Как полководец нравится Александр Македонский.
— Есть любимые книги?
— Недавно начал перечитывать Льва Толстого — его ведь по-настоящему можно понять только в зрелом возрасте. Когда-то любил фантастику, детективы.
— У вас взрослый сын. Будете ли вы подтягивать его к себе по примеру Кадыровых — старшего и младшего?
— Сыну я сказал: пусть определяется сам. А что касается Рамзана Кадырова — не забывайте, что он был для Ахмата-Хаджи не только сыном, но и другом, соратником. Для меня же главное — порядочность. Я бы хотел, чтобы мой сын вырос порядочным человеком — во всем: в работе, в жизни, в отношениях с женщинами. Порядочность — это стержень человека. Человеку, который стремится делать добро другим людям, помогает Всевышний. В меня это вбивали с самого детства: пока можешь — помоги другому. Иначе потом будешь жалеть, что не сделал этого.
— Скажите откровенно — вы сами видите себя президентом?
— Скажу одно — служил достойно и буду продолжать так же. Независимо от должности. А в целом так: пан или пропал. Вы не представляете, как это тяжело. Но жить будем. Другого выхода у нас нет.
|
