|
Виктор ГЕРАЩЕНКО, наверное, останется одной из самых непредсказуемых и независимых фигур среди российских государственных деятелей, несмотря на то, что к должности "Председатель Банка России" добавилась ремарка "в отставке". Свой взгляд на некоторые события дальнего и недалекого прошлого Виктор ГЕРАЩЕНКО высказал в интервью обозревателю "Финансовых известий" Наталии ОРЛОВОЙ
- Жалеете ли о чем-нибудь не сделанном?
- Как любой разумный человек. Но сделать все невозможно по разным причинам, в том числе - независящим от нас. Конечно, есть вещи, которые не доделаны. К примеру, вопрос с Внешторгбанком. Пожалуйста - мы бы акции продали, но за деньги. А то, что правительство предлагает, - да вы лучше просто выпустите закон о национализации - и все. Если вы за рынок, тогда покупайте, а не суйте нам бумажки с нулевым процентом. А так... Много разговоров и деклараций, но, к сожалению, мало дел. Это к тому, о чем сожалею, что не смог доказать коллегам.
- Что помешало?
- Ну нет у нас с правительством одинакового понимания некоторых вопросов. Те же разговоры про загранбанки, Сбербанк. Почему-то никто не задумывается, что когда писали закон о ЦБ в 1990 году, там сразу же было зафиксировано: ЦБ не должен быть акционером ни в каком обществе. Мы стали акционерами по стечению обстоятельств. Правительство заставило ЦБ пойти на этот шаг. Вообще идея прежнего руководителя Сбербанка Павла Жихaрева акционироваться была идиотской. Но во главе ЦБ стоял тогда Георгий Матюхин, который почему-то считал, что акционирование - вещь правильная, поскольку в некоторых странах сбербанки существуют в форме акционерных обществ. Вот тогда-то, в отсутствии реальных кандидатов в акционеры, за исключением менеджмента Сбербанка, которому там дали поучаствовать, ЦБ и сделали акционером.
- Считаете это ошибкой?
- Спасло ли это ситуацию в 1998 году? Спасло. Да, мы использовали свои возможности, хотя были некоторые сомнения у некоторых вновь назначенных членов Совета директоров, насколько правильным было решение прежнего руководства ЦБ 1 сентября 1998 года поддержать крупные банки, разрешить им перевести средства. Кроме того, мы постоянно покупали ГКО у Сбербанка, давая им "кэш". То есть, мы брали на себя госдолг, снимая проблему. Ну кто тогда в правительстве, какой национальный банковский совет мог принять такое решение?
- Что считаете главным успехом?
- Удалось сохранить — протащить на пузе, по грязи, как угодно — банковскую систему. Она осталась, ни разу не останавливалась, как бы прокуратура ни пыжилась нас обвинить. Я Устинову (генеральный прокурор РФ Владимир Устинов. — Ред.) говорил: «Чего вы по мелочи придираетесь — подайте в суд на правление». Все правление — преступники: выдали деньги лично Александру Смоленскому (тогда глава банка «СБС-Агро»). А заодно посмотрите, на что деньги пошли. Деньги пошли на «расшивку» неплатежей одного из самых могучих и крупных банков, на погашение задолженности федерального и местных бюджетов перед поставщиками, которые могли прекратить поставки ГСМ и так далее.
— Почему каждый раз возникает такая драка за аудит вашего годового отчета?
— Еще в конце 1998 года, когда «Юникон» был назначен или второй или третий раз, нам выражали недоверие. Виктор Илюхин тогда выступил со своей глупостью, что вот там — второй раз получили деньги, а вот там — чуть ли не Ельцин все украл. Я печенкой чувствовал, что нам нужен аудитор с международным именем: PWC, Андерсен — не важно. По существу, тогда «Price» все расчистил, во всех загранбанках, не только в Евробанке, упомянутом Илюхиным.
— В свете событий с «Энроном» возникает вопрос: а нужен ли аудит вообще?
— Аудит-то нужен. Со временем мы должны уйти от той глупости, которая у нас есть, что касается банков, да и любой другой компании, когда опекунами или ликвидаторами назначаются какие-то частные лица. По англосаксонскому праву, когда принимается решение о банкротстве, опекуном и когда нужно — ликвидатором назначается, как правило, аудиторская фирма. И есть целое подразделение, которое занимается такой работой, естественно, знает, как анализировать баланс и т.д. У нас это идет через частные руки и сопровождается воровством — ликвидатор знает, кому и как продать актив, делать это в интересах менеджмента или акционеров или самого себя. Это, конечно, безобразие. У нас слишком много дыр и много работы.
—Как вы относитесь к ожидаемой смене руководства Сбербанка? Скоро там будет заседать наблюдательный совет, затем пройдет собрание акционеров...
— Давайте посмотрим с точки зрения логики на это решение. Казьмин (нынешний председатель Сбербанка Андрей Казьмин. — Ред.) назначен в Сбербанк в 1996 году, пришел с должности заместителя министра финансов. За эти годы многому научился, знает банк, создал слаженный коллектив. Перед банком много задач, он еще себя ищет. Я, например, считаю, что он должен со временем расширять потребительское кредитование, выдавать кредиты на строительство. У нас, кстати, много легальных проблем с обеспечением такого рода кредитов — их очень трудно востребовать, потому-то этот бизнес так сложно развивается. Итак, банк прошел через кризис, с помощью основного акционера, но прошел. Замечаний нет... И тут меняется председатель. У вкладчиков возникают вопросы — там что-то есть, что-то не так? А держать мне там деньги или нет? Учитывая, что средняя сумма вклада меньше 2 тысяч рублей...
— Как раз эти люди вряд ли будут задавать себе вопрос: а держать ли там деньги?..
— Я о другом говорю. Если по каким-то причинам решено поменять председателя — старый не нравится, он брюнет, а кто-то блондин — объяснять надо. Здесь возникает вопрос: а основания-то какие?
— Например, те, что предъявляют руководству мелкие акционеры, от лица которых выступает глава Hermitage Capital Уильям Браудер?
— Браудер не очень адекватный человек. В принципе, если ты такой умный и видишь, что проводится эмиссия по заниженным ставкам, купи побольше, а когда цены пойдут вверх — продай. А если ты просто спекулянт и вообще деньги не твои, ты просто так — как науськанная собачка лаешь...
— Давайте вернемся к приватизации ВТБ...
— Приватизация ВТБ — это must, то есть она произойдет в любом случае, так же как и отдача загранбанков. Они для нас — головная боль. Мы вынуждены держать там часть средств после кризиса 1998 года, потому что местные банки нам в этом отказывают — они кредитовали российские банки под залог ГКО. Часть бумаг мы у них выкупили. ВТБ для нас был тем банком, через который мы могли скинуть свои вложения в загранбанки. Единственное, что для этого нужно было, — поднимать капитализацию Внешторгбанка.
А то, что говорит Михал Михалыч, — глупость (речь о том, что ЦБ «накачал» ВТБ своими средствами и ведет через него коммерческую деятельность, о чем упоминал и глава бюджетного комитета Государственной думы Михаил Задорнов. — Ред.). Да, увеличили капитал банка, да, он один из крупнейших банков, да, он считается одним из лучших банков Средней и Восточной Европы, да, он развивает бизнес, и не только связанный с торговлей. Ну что плохого? Он что-то не так делает? Если у вас проблема в конце года с «Газпромом», с РАО «ЕЭС», то куда вы бежите? Бежите к нам и говорите: дайте им (ВТБ. — Ред.) денег, чтобы они дали денег «Газпрому» и РАО...
— А почему про это сразу нельзя объявить, а аналитикам приходится месяц «напрягаться», чтобы понять, куда золотовалютные резервы делись?
— Это к вопросу о том, чего хочет Задорнов. Он требует, чтобы ЦБ говорил, какой будет по его оценке платежный баланс, курс, политика. Это же глупость, этого нигде нет. Гринспен выступает два раза в год и говорит настолько обтекаемо, что не подкопаешься. И то, что Задорнов везде доказывает про прозрачность, — чушь. Все обсуждения на рабочей группе в думском комитете свелись к тому, что наши специалисты не захотели туда ходить, мотивируя это тем, что их не слушают.
— А вас не обижает, что инструкции Центробанка не всегда выполняются?
— Если инструкции разумные, они должны выполняться. Если они неразумны, а у нас не хватает времени или ума ими заняться, — нет проблем. Вот когда я еду по Москве, то еду в одном режиме — со скоростью, обеспечивающей безопасность движения. Если нет милиционера, я могу нарушить правила, но не создавая проблем другим. Нельзя во всех правилах все предусмотреть.
— А когда вы едете по Москве и видите курс покупки, скажем, 30.10, а продажи — 30.11, вам ничего сделать не хочется? Ведь фактически это светится надпись «Здесь обманывают ЦБ»…
— А чего надо делать? Очень много обменных пунктов находятся на франшизе коммерческих банков. Просто платят небольшую сумму и вешают лицензию. Можно их позакрывать. Можно создать такие условия, что только при Сберегательном банке будут эти обменные пункты, поскольку он может следить за дисциплиной и т.д. Это как с маленьким ребенком: ему в четыре года хочется спички попробовать. Хорошо, если он только руки обожжет. Поплачет, в конце концов, все заживет. А если рядом газ или керосин? Значит, ты должен решать, чего можно, чего нельзя. Хотя родители, в зависимости от настроения, могут превысить меру наказания.
Вообще тот налог, который ввели на обмен, — конечно, идиотизм. Решение должно быть мотивированным. Когда в Англии в 1965 году было плохое положение с платежным балансом, власти разрешили каждому англичанину, если он едет отдыхать, обменять 100 фунтов. И англичане не поехали, год переждали, через год экономика пошла вверх, ограничение это сняли. А у нас разрешили обмен валюты исходя из того, что надо разрешить. И отыграть назад нельзя, потому что нужен закон, который Дума не примет.
— Ваш прогноз: чем закончится дело с третьим чтением закона о ЦБ? ЦБ останется независимым?
— Вопрос настолько запутанный и деликатный для моего преемника, что я не хочу мешать ему своими комментариями.
— Как вы относитесь к молодым государственным деятелям? Когда в Лиссабоне выступал Аркадий Дворкович, вы на него так не морщились, как на Задорнова… Есть у них шансы, по-вашему, чего-то сделать?
— Дворкович более разумный, но он находится «под» Грефом. Меня немного смущает их нарочитое всезнайство. Дворкович правильно вещает: конечно, в рыночной экономике не должно быть большого вмешательства государства, конечно, у нас много бюрократии. Они чего-то читали, думают, это легко и просто. По Бернсу, да (Роберт Бернс — великий шотландский поэт. — Ред.): «Если бы юность умела, если бы старость могла».
|
