"Я слишком привыкла бороться", — сказала в 91 году лидер движения “Демократический Союз” Валерия Новодворская. Но не дорого ли может обойтись такая "привычка" нашему накаленному от страстей обществу? Об этом 23 года назад размышлял главный редактор издания "Агентство федеральных расследований (FLB)", а в то время – журналист "Комсомольской правды" Сергей Соколов, опубликовавший первое интервью с Валерией Ильиничной в центральной советской прессе.
Валерия Новодворская: "Я слишком привыкла бороться"
Господа спецназовцы, прошу вас! Сюда, господа спецназовцы! — в центре Москвы в свете прожекторов у памятника князю Юрию Долгорукому стояла женщина с маленьким плакатиком в руках — "Вся власть Учредительному собранию!". Вокруг бушевал организованный этой женщиной митинг. По ее меркам он был в самом разгаре: митинг разгонял спецназ. "Уходите, уходите, сейчас вас заберут", — предупредил ее, по-видимому, сочувствующий этой женщине милиционер. Женщина даже не отреагировала. Наконец подоспели трое парней в белых защитных шлемах и кожаных куртках. "Охранка! Что вы делаете?" — выкрикивали из толпы люди, пять минут назад бывшие просто прохожими, зеваками, остановившимися поглазеть на необычное несанкционированное мероприятие. От этих выкриков ребята в белых шлемах еще более выходили из себя и начали выхватывать из толпы уже не только организаторов митинга, но и наиболее активно возмутившихся зрителей.
Всего этого один из лидеров организации, два года назад заявившей о себе как о партии переходного периода Демократический союз, член координационного совета ДС, переводчица технической литературы библиотеки 2-го медицинского института Валерия Ильинична Новодворская, уже не видела. В тряском милицейском автобусе она готовилась к следующему после митинга этапу в своей революционной борьбе — суду и пятнадцати суткам в специзоляторе.
За эти два года Валерия Ильинична стала сущим демоном для московских органов правопорядка. При упоминании ее фамилии вскидывается или вздрагивает — в зависимости от темперамента — не только каждый постовой милиционер, но и каждый генерал милиции. Не случайно в служебной инструкции, объясняющей милиционерам, как пользоваться радиостанцией во время митингов и за кем им при этом необходимо постоянно наблюдать, Новодворская определена на почетное первое место под радиокодом "201", опережая по своей значимости даже народных депутатов, которые все вкупе зашифрованы в инструкции словом "моряки".
Период обмолвок "якобы" демократический или "так называемая партия" давно пора миновать. Требуется серьезное осмысление. Мы ничего не знаем о программе Демократического союза. А между тем если проанализировать составленную два года назад программу ДС, то выяснится, что она сейчас чуть ли не на две трети проговаривается, выполняется, обсуждается в... Совете Министров, на сессиях Верховного Совета, в ЦК КПСС. Судите сами: "реабилитация лозунга "Вся власть — Советам!", отмена 6-й статьи Конституции, многопартийность, осуждение ввода войск в Чехословакию и Афганистан, осуждение пакта Молотова-Риббентропа, вывод воинских контингентов из соцстран, возможность альтернативной службы в армии, оглашение Декларации прав человека, необходимость закона о государственной безопасности, необходимость многообразия форм собственности, и прежде всего частной, рыночная экономика, защита фермерских хозяйств и, кстати, предупреждение против насильственной деколлективизации, право на объявление своего языка государственным и прочее, прочее...
Радикализм с опережением официальной точки зрения на два года. При этом главной своей задачей ДС откровенно называет мирное, ненасильственное изменение общественного и политического строя в СССР с целью создания представительной парламентской демократии, создания экономически и духовно здорового, а следовательно, нетоталитарного государства. При этом они уверяют, что к власти ДС не рвется. Но ради торжества идеи они создали "оппозиционную" по отношению к тоталитаризму политическую партию".
Валерия Ильинична Новодворская называет эту деятельность революционной борьбой. И вместе с тем ее политическое кредо обозначено в членском билете двумя словами — либеральный демократ.
— Валерия Ильинична, а кем вы больше себя осознаете — радикалом или все-таки либералом?
— Либерал или радикал? Вы знаете, я совершенно запуталась в определениях. Я западник с русским, славянским уклоном. И радикал, если под радикализмом понимать особый идеализм в политике, — Д. С. Мережковский это объяснил так: "Мы града настоящего не имеющие, а град грядущий взыскующие". И я постоянно чувствую в себе этот отказ жить сегодняшним днем, а только завтрашним. Это бунтарство, чисто русское бунтарство, имеющее два полюса: абсолютное холопство, с одной стороны, и раскольничество, непримиримость Аввакума — с другой. И я прекрасно понимаю, что с таким набором мы просто не сможем жить в обществе западного типа. Мы разорвем любую разумную, продуманную структуру... И понятно, что при парламентаризме нам придется оставить свои бунтарские привычки и принять более терпимый, трезвый, западный менталитет.
Но я сама, лично я, наверное, так жить уже не смогу. Я слишком привыкла бороться. К сожалению, эти двадцать лет лишили меня возможности просто жить. Я привыкла что-то отстаивать, кого-то спасать и уже непригодна для нормальной человеческой жизни.
Мне было бы очень легко писать о Новодворской, остановись она в своем радикальном развитии на уровне 85-го года, не величай она и сегодня наше общество тоталитарным, прячущим свои кровавые когти под флером демократизации. Заманчиво рассказать о ее двадцатилетнем, бескомпромиссном, теперь уже почетном диссидентстве, но как объяснить ее бескомпромиссность, непримиримость сегодня? Диссидентство, несмотря на гласность, инакомыслие, несмотря на перестройку. И тут, честно говоря, на помощь приходит столь нелюбимый Валерией Ильиничной, да и мной тоже, "социалистический реализм".
Помните, как менторствует учебник по литературе — "с юных лет огромное влияние на формирование характера героя оказали среда и книжное воспитание". В случае с Новодворской, возможно, книги сыграли второстепенную роль, а виновата в основном "среда", вернее, гены прадеда и деда. Прадед сбежал из богатого помещичьего дома и подался в профессиональные революционеры, основал первую социал-демократическую типографию в Смоленске. Ее дедушка родился в Тобольском остроге. По семейным преданиям, он, воюя в гражданскую в коннице Буденного, пытался читать конармейцам Канта. Далее, правда, целое поколение Новодворских живет спокойно. Репрессированных в семье нет, обиженных — тоже. Родители Валерии Ильиничны — члены КПСС, мягкие, интеллигентные люди, вполне "системные".
— Как это ни смешно сейчас звучит, но еще в неясном младенчестве во мне проявился такой антиколлективизм и такой редкостный индивидуализм, что меня не взяли ни в ясли, ни в сад и даже выгоняли из всех детских санаториев, где меня лечили от астмы.
— По политическим соображениям? Долой главврача?!
— Ну вот, вы смеетесь. Я отказывалась подчиняться всему тому, чего не понимала.
В школе была совершенно аналогичная ситуация. Я училась сама по себе, как бы отдельно от советской системы образования.
— Наверное, вы еще не знали тогда таких слов.
— Да, но у меня были какие-то инстинктивные действия против. Хотя теперь я понимаю, что мои учителя из обыкновенной средней школы были глубоко порядочными людьми — не писали ни в какие инстанции, прощали мне такой мой щенячий молодежный задор. Ставили мне, несмотря ни на что, отличные отметки. И даже когда меня с полным правом можно было исключить из школы за отказ посещать уроки трудового обучения, мне поставили в аттестате прочерк — якобы по состоянию здоровья.
— Не отсюда ли в программе ДС появился пункт о добровольности трудового обучения школьников?
— Возможно.
— Пожалуй, отказ школьницы обучаться шитью можно назвать первой акцией гражданского неповиновения в биографии В. И. Новодворской? Спустя двадцать лет вы связали принцип ненасилия, принцип гражданского неповиновения с тактикой Демократического союза — только митинги, демонстрации, только бойкоты и политические стачки и только ненасильственные действия. Великий гуманистический принцип ненасилия Махатмы Ганди позволил Индии без единого выстрела добиться независимости. Но так ли понимает эту гуманистическую идею Демократический союз? Не трансформируется ли она запрограммированным отказом ДС иметь что-либо общее с "правящей системой"? И если митинг ДС запрещен на Пушкинской площади, но разрешен в Лужниках — не нарушают ли ваши бескомпромиссные выходы к памятнику Пушкина то шаткое равновесие между нарождающимся парламентаризмом и отягощенным прошлым государством? Провозглашая великую идею, отстаивая демократические свободы, вы бросаетесь под дубинки спецназа. Оправдан ли такой политический мазохизм, если в сегодняшней взрывоопасной ситуации он может вновь приучить взывать государство к жестокости? И не ожесточает ли это не только бьющих и не только тех, кого бьют, но и тех, кто просто смотрит на эти гладиаторские бои?
— Во-первых, основной признак ненасилия как формы политической борьбы — это проведение кампаний гражданского неповиновения — митингов, шествий, бойкотов, но при этом никогда нельзя отвечать силой на силу. Та сторона, которая стремится к демократии, которая руководствуется гуманитарными категориями и которая выше идеи ненависти и мести, использует ненасилие как метод широкого массового воздействия, чтобы изменить недостойную, неразумную и унизительную для человека структуру.
Во-вторых, вы ошибаетесь, что гражданское неповиновение — это чисто индуистская идея. Просто человечество восприняло ее благодаря Ганди, поскольку только гандизм смог возобладать над противниками, смог действительно разрешить идею национального освобождения на уровне ненасилия. На самом деле метод абсолютного морального противостояния вооруженному злу практиковался в России с тринадцатого века. Для меня первая акция такого рода — это поступок князя Михаила Черниговского, громогласно отказавшегося в Орде принять ярлык на княжение из рук поработителей.
— Валерия Ильинична, а когда лично вы стали приверженцем идеи ненасилия?
— Я осознала ее после того, как в 19 лет попала в Казанскую психиатрическую спецтюрьму за создание в инязе подпольной студенческой группы. Подчеркиваю: именно после того, как я прошла через следственный изолятор в Лефортове и издевательства в спецтюрьме. Потому что до этого я в свои пятнадцать лет, будучи без ума от народовольцев, договаривалась с членами группы даже о вооруженном восстании против режима.
Революционный романтизм, которым насквозь пропитана вся наша литература, вещь вообще заразительная. И вполне закономерно, что если в пятнадцать лет девчонка бегала по всем райкомам комсомола и военкоматам, просясь добровольцем во Вьетнам, то в восемнадцать она просто не могла не создать подпольную студенческую организацию. Тем более в 68-м, в год пражской весны.
В группу входило чуть больше десяти студентов, в основном дети высокопоставленных родителей. У них был свой устав, своя программа, имеющая уже, как ни странно, антикоммунистическую направленность. Странно, потому что, кроме трудов Ленина, Плеханова, Энгельса, немного Маркса и... античной литературы, "заговорщики" ничего не прочитали. "Самиздат" им был недоступен. К середине второго курса Новодворской страшно надоело расклеивать воззвания, писать декларации и превращать семинары по истории КПСС в политические диспуты. Тем более что многие преподаватели перешли в иняз из знаменитого ИФЛИ — расформированного за вольнодумство Института философии, литературы и истории. Хотелось чего-то большего и громкого.
И тогда Валерия Новодворская предложила своей организации пойти на праздничный концерт в Кремлевский Дворец съездов и разбросать с балкона листовки. А затем выступить на открытом судебном процессе и разоблачить эту систему.
У каждого из заговорщиков нашлось неотложное дело: кто-то заканчивал курсовую, кто-то готовился к стажировке за границей, кто-то сказал, что все это хорошо, но "если мы сохраним себя, мы больше сделаем". Естественно, Новодворская отправилась в КДС одна. В сумочке у нее лежали штук сто написанных от руки листовок с призывом к восстанию и стихотворение собственного сочинения "Спасибо, партия, тебе". Это был поэтический очерк истории КПСС: "Спасибо, партия, тебе за все, что сделала и делаешь. За нашу нынешнюю ненависть спасибо, партия, тебе". В общем, она сочинила невероятно длинное стихотворение. И кончалось оно совсем уж не в духе теперешней программы ДС: "Спасибо, партия, тебе за тяжесть обретенной истины. И за боев грядущих выстрелы спасибо, партия, тебе!"
Пятого декабря 1969 года за несколько минут до начала оперы "Октябрь" в партер полетели листовки. Разлетелись они очень хорошо — веером, пригодились долгие домашние репетиции.
— После освобождения, конечно, было очень трудно жить. И едва ли можно после такого когда-нибудь вернуться к безоблачному мироощущению.
— Валерия Ильинична, а чьи судьбы интересуют вас, существуют ли для вас авторитеты в литературе или же политике?
— Да, это Альенде. Собственно, я и сейчас, несмотря на то, что он сотворил с чилийской экономикой, продолжаю его уважать. Именно за отказ применить насилие. А из русской истории — прежде всего это, конечно, народники, например Софья Бородина. Затем митрополит Филипп Колычев, Радищев. Были моими кумирами и народовольцы. Впрочем, я и сегодня их очень люблю. Я понимаю, что ими двигало. Они не столько убить хотели, сколько расшибиться на глазах у всех об эту стену. Они шли на сознательное самоубийство.
— Но теперь-то ясно, какую кровавую дорогу проторили они русскому обществу своими терактами...
— Безусловно, это привело к страшным последствиям. Идеи красного террора выросли из опытов народовольцев. Но они были стоящими людьми. Я не могу отречься от них, от Перовской, от Желябова, хотя, конечно, никогда бы не стала поступать так же. Они совершили непоправимое — приучили интеллигенцию восхищаться кровью, заставили русское общество сочувствовать себе. Сочувствовать убийству.
Мудрую книгу о народовольцах написал Юрий Трифонов. В "Нетерпении" он отделил идею террора от его носителей. Вскоре я надеюсь опубликовать пьесу Альбера Камю "Праведники" в моем переводе, в которой Камю, на мой взгляд, дополняет Трифонова. Народовольцы были настоящими людьми, но они делали ужасное дело, сами того не сознавая.
— Да только ли они. Сколько людей в прошлом и в наши дни утоптали своими благими намерениями дорогу если и не в ад, то к аду. И поэтому я хочу спросить вслед за Солженицыным: "...вообще осуществимо ли последовательно-нравственное действие в истории? Или — какова же должна быть нравственная зрелость общества для такой деятельности?" Насколько реальна сегодня средняя, центристская линия в политике, насколько вероятна консолидация нашего общества? Та линия, которую с 1905 года пытались провести в жизнь октябристы Дмитрий Шипов и Александр Гучков?
— Нравственность возможна только в политике, отрицающей насилие. Но нравственность необязательно сочетается с умеренностью или отказом решительно высказывать свои взгляды. На самом деле ситуация очень узнаваемая: октябристы, восторженно, верноподданнически объединившиеся вокруг царского манифеста 17 октября, чем-то напоминают те силы в сегодняшнем нашем политическом раскладе, которые с таким же восторгом, так же верноподданнически объединяются вокруг Горбачева. Это достаточно мощная, но неинтересная тенденция. Мне кажется, что мы уже ходили путями "революции сверху". Предполагается, что русская интеллигенция преуспевала в своих деяниях и намерениях только тогда, когда она шла на союз с государственной властью.
Близилась полночь. Наш разговор давно уже перевалил за отмеренные мне на интервью два часа. Собственно, о политике, о России, о государстве русские люди могут говорить невероятно долго — и так ни до чего и не договориться, и так и не понять друг друга.
Ненасилие, свобода... но почему-то никак не могу воспринять ДС иначе как непримиримых борцов, своеобразных большевиков сегодня, которые способны на все и не остановятся ни перед чем. И когда в газетах мы видим Новодворскую, разрывающую портрет Ленина или Горбачева, что, кроме мысли о ее непримиримости, готовности к насилию, может прийти в голову массового читателя? Только ли журналисты, средства массовой информации виноваты в таком ошибочном, как следует из программы ДС, восприятии? Ведь только из подробных объяснений Валерии Ильиничны стало понятным, что, с легкостью разорвав портреты, ДС не накинется когда-нибудь на живых людей. Что ее жест — это всего лишь шоковая терапия.
Инакомыслие становится у нас делом все более разрешенным. Того и гляди, оппозиция превратится в профессию и приобретет, наконец, цивилизованные формы, для которых, по собственному же признанию, уже непригодна "революционный демократ" Валерия Ильинична Новодворская. Термин "революция" должен навсегда остаться в двадцатом веке — даже если в вариации Демократического союза он звучит как "Да здравствует ненасильственная демократическая революция". Не наступила ли для нас пора просто — ЭВОЛЮЦИИ?
Может быть, я ошибаюсь, возможно, это мои личные трудности, но я убежден: сверхрадикализм, непримиримость, нежелание иметь что-либо общее с "этой системой", нетерпение, наконец, если они выносятся на площадь, необратимо высекают искру. А мы все представляем собой большой развалившийся стог залежавшегося сена. И тут даже гуманнейшие идеи ненасилия не помогут.
В членском билете ДС эпиграфом выписаны строчки из "Петербургского романса" Александра Галича:
И все так же, не проще, Век наш пробует нас — Можешь выйти на площадь, Смеешь выйти на площадь, ...В тот назначенный час?! Это стихотворение было написано 22 августа 1968 года. С тех пор на площадь мы выходить научились. Теперь, кажется, другая проблема — а что будет дальше, после площади?
Сергей СОКОЛОВ, Изд: Нравственное сопротивление (Б-ка "Комсомольской правды", No3). М., "Правда", 1991
|