|
Заслуги Маркуса Вольфа на этой ниве пока не поддаются оценке. Хотя общепризнанно, что урон, который он нанес потенциальному противнику, был колоссальным. Тысячи его агентов буквально опутали всю политическую жизнь ФРГ и Европы. Они проникли в самые закрытые структуры. Человек Вольфа, например, был секретарем федерального канцлера Брандта. Многие люди занимали ответственные посты в Минобороны и МИД ФРГ, в НАТО, "Общем рынке", в крупных концернах. Его информаторами были ведущие политики, бизнесмены и деятели культуры. Его люди прослушивали частные разговоры Гельмута Коля и других известных руководителей страны. Эффективность работы его службы вызывала восхищение даже в Москве, тем более что там охотно пользовались плодами этих успехов. Многие до сих пор считают его лучшим разведчиком столетия, сполна оправдавшим свою фамилию (wolf - по-немецки "волк"). Не преувеличение ли это? Об этом и многом другом "ОГ" решила спро сить самого Маркуса Вольфа.
Особый район Москвы
- Для многих в мире вы - личность почти легендарная. Так как же рождалась легенда? Что двигало вами при принятии главных жизненных решений?
- Я родился в семье военного врача, который после войны стал сначала убежденным пацифистом, а потом и социалистом. Он был известным писателем и драматургом, и о нем, Фридрихе Вольфе, можно прочесть во многих энциклопедиях, в том числе и советской. А его пьеса "Профессор Мамлок" стала всемирно известной. Можно прочесть и о моем младшем брате Конраде, кинорежиссере и организаторе киноиндустрии ГДР. Обо мне там прочесть пока нельзя...
После прихода нацистов к власти оставаться в Германии нам было смертельно опасно: отец был евреем и членом КПГ. Мы почти сразу были лишены немецкого гражданства, бежали сначала в Австрию и Швейцарию, а потом, после безуспешных попыток получить право на пребывание во Франции, с помощью друзей получили уже в 1934 году убежище в Москве. Всеволод Вишневский тогда помог нам получить двухкомнатную квартиру в писательской надстройке в доме в Нижнем Кисловском переулке на Арбате. У нас там во дворе собралась целая шайка-лейка. Там я научился русскому языку, хотя и делал поначалу в диктантах по тридцать ошибок. В известном смысле я - из "детей Арбата".
Мы прожили в Москве до конца войны. Я учился сначала в немецкой школе им. Карла Либкнехта на Кропоткинской, а с 1937 года, с восьмого класса - в знаменитой 110-й школе в Мерзляковском переулке, где преподаватели были еще из гимназии. В общем, я обитал в особом районе Москвы. И это, конечно, сказалось на всей моей жизни. Многие мои соученики были детьми известных писателей, актеров, музыкантов, крупных военных, партийных деятелей. У нас создалась удивительная атмосфера. Родители многих моих товарищей были репрессированы. Кстати, у нас в школе не было изоляции детей арестованных. Это заслуга директора Ивана Кузьмича Новикова. На пару классов младше, например, училась дочь Бухарина. Нашу семью репрессии не затронули. Нас не выдали гестапо, как некоторых других политэмигрантов. Более того: отец выезжал за рубеж на различные конференции, участвовал в гражданской войне в Испании в качестве врача.
Я же хотел строить самолеты, окончил два курса МАИ, но после начала войны, как тогда говорили, "по воле партии" попал в школу Коминтерна, где готовили подпольщиков, - там были молодые коммунисты из 12 стран, в основном, оккупированных. Когда стало ясно, что почти все связные, сброшенные с парашютами, погибли и контакта с сопротивлением практически нет, акцент в нашей подготовке делался уже на работу. В основном политическую работу после войны. После роспуска Коминтерна я попал в качестве диктора в бывший Коминтерновский радиоцентр в Ростокино, около Сельхозвыставки, ставший "Голосом национального сопротивления". Там и получил свои первые журналистские навыки. В мае 45-го меня направили редактором и комментатором на Берлинское радио. Я не очень держался за эту работу, хотя быстро стал одним из руководителей радио. Когда возникла ГДР, мне предложили поехать в Москву, создавать дипломатическую миссию. Нам выделили особняк Морозова в Леонтьевском переулке, и я на первых порах был одновременно и дипломатом, и завхозом, и секретаршей, и шофером, ведал протоколом, развозил почту. Однако случилось так, что госсекретарь МИД Антон Аккерман (он был кандидатом в члены Политбюро, отвечал за работу на радио и хорошо меня знал) оказался первым начальником внешней разведки ГДР. Мы тогда не знали о существовании советского Комитета информации, но наша служба, видимо, была создана по его образу и подобию: в СССР тогда политическая разведка подчинялась МИД, а главой Комитета был Молотов. Вскоре Аккермана отозвали, и во главе разведки он предложил поставить меня. Мне тогда было 29 лет, и никакой специальной подготовки я не получал. Мы, собственно, учились ходить тогда, когда надо было уже бегать. Советские советники нам, конечно, досконально разъясняли, как надо писать планы, как готовиться к явкам, и так далее. Однако в отличие от других соцстран мы в Москву "на школу" своих руководителей не посылали.
Была ли у меня склонность к этой работе? Видимо, да. Но, скорее, это воспитание. Я умел перебарывать себя и полностью отдавался делу, которое мне поручали. Редакционная работа мне, например, поначалу была противна. Но потом мой бывший шеф на радио назвал меня самым талантливым комментатором. Возглавив спецслужбу, я и не предполагал, что это - на 34 года. Таким образом, я, можно сказать, стал дуайеном всех начальников разведки.
Дуайен начальников разведки
- Как случилось, что восточногерманская разведка стала одной из самых эффективных в мире? В чем ее сила? Какими методами вы пользовались для достижения своих целей? И какую роль вы лично играли при разработке операций? В чем вы видели слабость ваших противников? Удовлетворены ли вы тем, что сделали как профессионал?
- С самого начала моя стратегия состояла в том, чтобы сконцентрировать все наши усилия на Западной Германии и Западном Берлине как форпосте противостояния Запад - Восток. Условия для работы в общем-то были очень благоприятные: единый язык, единые традиции, единый менталитет, многочисленные родственные связи. Нашим молодым разведчикам, которых мы направляли на Запад с новыми документами, было не так трудно, как, скажем, русским, найти с потенциальным агентом общий язык. Но, как ни странно, все же главным в нашей работе были политические убеждения, политическая позиция. На Западе существуют стереотипы, что мы для того, чтобы заставлять агентов работать, широко пользовались подкупом, шантажом, принуждением. Это не так. Нам, конечно, были не чужды все методы разведок с библейских времен, но главным все же было идейное убеждение - не коммунистическое, не марксистское, а, если хотите, общечеловеческое.
С самого начала мы сконцентрировались на узловых направлениях. Нас интересовали главным образом системы вооружений, а в политическом плане - НАТО и все аффилированные структуры альянса.
Что же касается методики, то здесь одним из отличающих нас качеств было терпение. Мы загодя начинали работать с перспективными молодыми людьми, будучи уверены, что те рано или поздно, может быть, через годы, станут политической элитой, попадут в нужные нам структуры или приобретут нужные нам связи. И этот метод, если судить по результатам, дал наибольшую отдачу. Мы работали не только с левыми, но и с консервативными кругами, апеллируя в той или иной степени к их национальным чувствам. Западноамериканские консерваторы, например, были недовольны слишком проамериканской политикой своего правительства, да и вообще политикой США в Европе, особенно по отношению к Германии. Левая молодежь активно осуждала войну во Вьетнаме, а после 1968 года антиамериканские настроения среди молодых европейцев вообще стали доминирующими. И нам, немцам, было проще работать с такой молодежью, чем, скажем, русским или полякам. Очень продуктивной была идея "компенсации за то зло, которое немцы причинили Советскому Союзу". Вообще, слабостью Западной Германии была ее слишком тесная привязанность к американской политике. Это помогало нам приобретать союзников внутри страны.
Многие связывают работу в разведке с чувством власти, которую она якобы дает. Эта сторона для меня никогда не была главной. Меня интересовали люди. Я часто выезжал за границу, в том числе и капстраны. И один раз все-таки сгорел, когда меня сфотографировали в Швеции - фото было опубликовано в журнале "Шпигель" в 1979 году. Это был, конечно, большой прокол. До этого никто на Западе не знал, как выглядит руководитель разведки ГДР.
Когда после объединения Германии против меня завели уголовное дело, я понимал, что могу сесть в тюрьму надолго. Впрочем, я тогда находился в Москве и вполне мог там остаться. Однако я считал, что должен разделить судьбу своих бывших подчиненных. И первый мой процесс кончился, как известно, приговором на шесть лет. Конституционный суд соотношением голосов 5:4 отменил приговор. А если бы было наоборот? Я бы сидел. На мне до сих пор лежит большой моральный груз, так как продолжается преследование наших бывших разведчиков, агентов, шпионов, как хотите их называйте. И сейчас как раз идет новая волна. Американцы, в руки которых в 1990 году попала картотека нашей разведки, периодически вбрасывают новую информацию. И уже начались новые аресты, хотя безопасность объединенной Германии никак не страдает от того, что и как происходило во времена противостояния. Кто-то заинтересован сохранить этот ажиотаж "холодной войны". Например, в США уже 12 лет сидит 73-летний старик-турок, который работал на разведку ГДР, хотя результаты интересовали исключительно Москву. Я чувствую свою ответственность за него. Он помог раскрыть электронный шпионаж американцев против СССР. Раньше мы наверняка предложили бы обменять этого агента, например, на только что отпущенного американского шпиона. Такого рода операций мы проводили достаточно много, начиная с Рудольфа Абеля.
Многие считают, что при весьма бедственном положении экономики ГДР наша служба требовала слишком много средств. Тем более что разница в уровне жизни постоянно увеличивалась в пользу ФРГ. Могу возразить: одни только результаты нашей научно-технической разведки во много раз окупали расходы на содержание конторы. Беда, однако, была в том, что экономическая система не давала возможность использовать полученные данные эффективно. Но это уже другая тема.
Надежды "безнадежного интеллигента"
- За несколько лет до объединения Германии вы добровольно покинули свой пост. Что это было? Предвидение? Какие должны быть отношения между разведкой и большой политикой? Во что вы сегодня верите и не верите? Как относитесь к новым реалиям в мире и России? Ваше отношение к бывшему коллеге Путину?
- Первый раз я попросился на пенсию еще в 1983 году. Причин было несколько, но главной я бы назвал "потерю надежды" - на то, что своим трудом во главе разведки я мог бы принципиально изменить нашу жизнь к лучшему. К тому же я считал, что нам как воздух нужна демократизация, терпимость в отношении иных идей. И что наша "агитация и пропаганда" (а я все же считал себя еще и журналистом) все только портит. Мое желание уйти было во всех отношениях ненормальным. И было так и воспринято. Рассмотрение вопроса затянулось до 1986 года. Руководство долго воздерживалось от опубликования информации о моем уходе. Потом было много комментариев на Западе. Я прекрасно понимал, что теперь моя квартира будет прослушиваться, корреспонденция просматриваться и на Запад уже не выпустят, хотя и было много приглашений. Мне мой министр Мильке об этом в открытую говорил. Но я испытывал облегчение, поскольку мог заняться творчеством и сказать хотя бы самому себе то, что хочу. Но, честно говоря, я не думал, что мою книгу "Тройка" так быстро опубликуют.
Вообще, я считаю, разведка должна быть обособлена от других органов власти, а сами разведчики не должны занимать публичных должностей. За исключением, может быть, руководящих. Вот Примакова я вполне представлял на посту премьера. Впрочем, в разных странах по-разному. В ГДР, к моему счастью, пост начальника разведки не был политическим. Я никогда не был членом ЦК. Поэтому, признаюсь, даже не предполагал, что столько бывших сотрудников российской разведки пришли теперь во власть. Но это, наверное, естественно для вашей страны.
Вы удивитесь, но я до сих пор считаю себя коммунистом. Для меня это символ веры - в свободу, равенство и братство. Идеалы эти не были реализованы ни в Советском Союзе, ни в тех странах, которые несправедливо называли себя социалистическими. Меня всегда смущало противоречие между благородной идеей и ее реализацией. Но оставалась надежда, что все еще может измениться, что могут быть настоящие большие реформы. Одна надежда появилась после ХХ съезда КПСС. Потом были Венгрия, Чехословакия... Но шла "холодная война", и невозможно было сидеть между окопами.
Помню, прочитав доклад Хрущева на XX съезде, я сорвал со стены фотографию Сталина, где он был такой добрый и приятный, раскуривал трубку, и бросил в угол кабинета. Для меня со Сталиным было покончено. Я бы не сказал, что он был для меня идолом - это противоречит моему семейному воспитанию, - но авторитетом он для меня был бесконечным.
Однако даже тогда я не считал, что коммунизм может быть реализован во всем мире. Тем более насильно. У нас же всегда существовал культ силы, точнее, власти. Ее утрата порой была равносильна утрате жизни или, во всяком случае, свободы. Я же всегда думал, что сохранение власти любой ценой не может и не должно быть самоцелью. Меня за это тот же Мильке обзывал "безнадежным интеллигентом", а к интеллигентам он относился с подозрением.
То, что происходит сейчас в России, очень печально, и мне просто жаль многих моих друзей. О сути реформ судить не берусь - я их просто не понимаю. Кстати, именно беспомощные преобразования и прогнившая система в свое время привели к развалу СССР, что нанесло огромный ущерб и самой России, и почти всем бывшим советским республикам.
О Путине меня часто спрашивают. Когда он стал главным кандидатом в президенты, зазвонили телефоны. Но ничего нового про него сказать не могу: мы были абсолютно на разных уровнях и вряд ли бы встретились. Один раз я, правда, не выдержал. Позвонил один из моих хороших знакомых из крупного немецкого журнала и сказал, что у него есть данные о том, что Путин работал со столькими-то агентами в Дрездене - гражданами ГДР. Я ответил: ему же надо было что-то делать для продвижения по службе. Он говорит: вот у нас, дескать, есть копия приказа о награждении Путина бронзовой медалью народной армии ГДР "За заслуги". Господи, да у нас эту медаль получала каждая секретарша, если она ни в чем не провинилась. Я еще сказал тогда: может быть, его взгляды на национальное достоинство России не всегда будут совмещаться с банными посиделками. Просил - без публикации. Опубликовали со ссылкой. Я, конечно, не хотел обидеть Путина.
Новый фронт - литературный
- Как вы относитесь к своей славе и оцениваете свою нынешнюю жизнь?
- Меня иногда сравнивают с Карлом из знаменитой книги Ле Карре. Хотя шпионские темы я предпочитал у Грэма Грина - он литературно лучше. Кстати, роман "Шпион, который вернулся с холода" я долго не читал и вообще не знал, о чем идет речь. Но в итоге пришел к выводу, что, в отличие от других авторов, Ле Карре все же знаток нашей профессии. У него богатая фантазия, как, например, в романе "Русский дом". Могу сказать точно: если бы мы с ним писали вместе, на пару, оно бы, наверное, лучше получилось: менталитет английских разведчиков Ле Карре знает хорошо, а вот русских чекистов, пожалуй, лучше знаю я.
Многие из моих друзей сейчас, через 10 лет после краха системы и объединения Германии, задают себе вопрос: а не прожили ли мы жизнь напрасно? Я часто выступаю с лекциями за границей. Недавно был в Испании, Дании, Китае (меня только в США не пускают), где перевели мою книгу. И тот интерес, который ко мне проявляют во многих странах - можете назвать это славой, - подсказывает мне, что многое в моей жизни и впрямь было не напрасно. Я написал пять книг, которые переведены на 17 языков. Сейчас, в 78 лет, пишу новую - книгу воспоминаний. Там один из героев - мой школьный друг, которого я не видел 55 лет и вот, наконец, встретил. И семья у меня теперь большая: 11 внуков, 6 детей, третья жена. Кстати, в руководстве ГДР развод считался величайшим проступком...
|
