| | Захваченный немцами аэродром Черлёна. Повреждённый бомбардировщик СБ 16-го скоростного бомбардировочного полка 11-й смешанной авиадивизии
| | | | |  | | Полковник Павел Петрович Воронов. 1941 год
| | | | |  | | | Полковник Павел Воронов со своими детьми. Военный городок, аэродром Лида. Май 1941 года | | | | |  | | Капитан Михаил Безруков, командир 165-го БАО. Погиб вместе с бойцами своего батальона, защищая аэродром Новый Двор. Официально капитан Безруков всё ещё числится пропавшим без вести...
| | | | | Первый день войны
Воспоминания генерала Павла Воронова: первый бой, первая бомбардировка, первые потери
«...К атастрофа разразилась внезапно: враг вероломно напал на рассвете, уничтожив нашу авиацию на аэродромах, застав Красную армию врасплох. Воцарились растерянность, паника… Это расхожее представление о 22 июня 1941 года культивируют вот уже многие десятилетия», - пишет Владимир Воронов в июньском номере «Совершенно секретно».
«Может, в Кремле или где ещё так и было – растерялись, запаниковали. Только ведь война полыхнула от моря Баренцева до Чёрного, и везде всё было по-разному.
«…Немцы первый раз бомбили наш аэродром в 3 часа 14 минут, но полки были уже в воздухе. Все части находились в готовности № 1, которая, согласно вторичной телеграмме сверху, должна была быть отменена. Но у нас она не отменялась. Приказ о подъёме по тревоге в воздух был дан командующим 3-й армии генералом Кузнецовым В.И. Таким образом, первый налёт нам не причинил почти никакого урона…»
Это записи моего деда, которые обнаружил и прочёл много лет спустя после его смерти. Людям военным некогда было паниковать, они сражались. Оба моих деда – кадровые военные, авиатор и сапёр. И оба встретили 22 июня на западной границе. Лейтенант-сапёр – в Бессарабии, но он записок не оставил, сгорев со своей дивизией в пекле сражений адского лета 1941-го. Полковник-авиатор принял удар в Западной Белоруссии, прошёл всю войну.
Не помню, чтобы дед выступал перед школьниками: лишь однажды, поддавшись на уговоры, пришёл в мой 10-й «А», так и не надев, к моему огорчению, мундира и орденов. Зато заворожил всех рассказом вовсе не о подвигах, а о том, сколь тяжко было строить аэродромы в Заполярье, принимать западные конвои и отражать воздушные налёты.
Помню, что он не слишком любил фильмы о войне, говоря, что всё было совсем не так. Как именно – особенно про первые дни войны, – порой говорил не только с друзьями и сослуживцами, но и с детьми и внуками. Ныне очень жалею, что по молодости лет не додумался делать записи этих рассказов – по-военному чётких, лаконичных и в то же время живых и сочных в деталях.
В памяти осталось много, вот только повествование деда не укладывалось в прокрустово ложе официоза: нет там ничего ни про внезапность, ни про неожиданность. Да и началась для него эта война – уже третья по счёту, в которой он участвовал – не на рассвете, а глубокой ночью: посыльный из штаба пришёл за ним около двух часов. Первые выстрелы, по его словам, прозвучали уже спустя час, а спустя ещё десять минут первые бомбы посыпались на его аэродром…
22 июня 1941 года полковник Павел Петрович Воронов был начальником 14-го района авиационного базирования: Западный особый военный округ, Западная Белоруссия, Гродненская область, город Лида.
Дед родился 22 сентября 1900 года в семье потомственного военного, офицера императорской армии. Поступил в 1911 году в Суворовский (Варшавский) кадетский корпус, закончив его в 1918 году уже в Москве, куда корпус перевели в 1914 году. С июня 1918 года в Красной армии, в 1929 году из стрелковых частей переведён в авиацию. Участвовал в гражданской войне и финской кампании, «освободительном походе» в Западную Белоруссию. Потом было 22 июня и прорыв из немецкого кольца, Западный, Брянский, Юго-Западный, Калининский, Воронежский фронты, 2-я воздушная армия, Заполярье… В 1946 году присвоено звание генерал-майора авиации. С 1959 года в отставке. В партии не состоял. Скончался 6 мая 1989 года.
Рукописи не горят
На эти 13 тетрадных листков в клеточку, убористо исписанных с обеих сторон знакомым почерком, наткнулся, разбирая привезённые отцом дедовы бумаги. И глаз сразу зацепил до боли памятное ещё с детства «…после первой бомбардировки аэродрома…». Оказалось, это черновики письма деда к своему старинному другу и сослуживцу полковнику Василию Васильевичу Смышляеву: тот в 1941-м тоже возглавлял район авиационного базирования, только соседний – 16-й.
Предназначалось письмо, разумеется, не для публикации: дед просто отвечал на вопросы своего товарища, просившего уточнить какие-то детали тех дней. Но отвечал обстоятельно, сделав несколько вариантов. А написанное едва ли не в мельчайших деталях совпало с тем, что уже слышал от него: даты, хронология, имена, географические названия. И факты, только факты – от оценок событий старый военный предпочёл воздержаться, написав другу: «Не буду распространяться о целесообразности… Об этом поговорим при встрече».
Уже в Центральном архиве министерства обороны (ЦАМО) сверил эти записи с документами, найдя подтверждения в личном деле деда, в материалах частей и соединений, где он служил. Ряд деталей, имён и фактов уточнил у белорусского историка Дмитрия Киенко – автора работ об 11-й смешанной авиационной дивизии (САД).
В состав 11-й САД входили два истребительных авиаполка (ИАП) – 122-й и 127-й, 16-й скоростной бомбардировочный полк (СБП), в стадии формирования был ещё штурмовой авиаполк. В первый день войны истребительные полки 11-й САД вели ожесточённые воздушные бои с немецкой авиацией. Боевую работу именно этой дивизии и обеспечивал 14-й район авиационного базирования.
Необходимое пояснение. В апреле 1941 года ЦК ВКП (б) и СНК СССР приняли постановление о реорганизации системы тыла ВВС, в соответствии с которым территориальными органами тыла ВВС становились создаваемые районы авиационного базирования (РАБ) и батальоны аэродромного обслуживания (БАО).
РАБ отвечал за снабжение боевых частей боеприпасами, горюче-смазочными материалами (ГСМ), за управление аэродромами, БАО, техническими аэродромными службами, подразделениями связи и автотранспорта. Упрощённо говоря, делали то, без чего невозможна была боевая работа: заправка самолётов горючим, смазочными средствами, снаряжение боеприпасами, подготовка к вылету, обслуживание после вылета, ремонт самолётов и вооружения, эвакуация повреждённых самолётов, их ремонт и восстановление. Помимо этого – обслуживание и эксплуатация аэродромов, организация питания и быта лётного состава, медслужба, обеспечение полётными метеоданными. И разумеется, оборона аэродромов и охрана складов.
В историческом формуляре 14-го РАБ записано: управление района «сформировано согласно директиве Командующего Зап.О.В.О. в г. Лида» 13 мая 1941 года (ЦАМО, фонд 20613, опись 1, дело 1, лист 2). В составе 14-го РАБ должно было быть четыре авиабазы, 16 батальонов аэродромного обслуживания, шесть автотранспортных рот, пять рот связи, четыре зенитные батареи (ЦАМО, фонд 20613, опись 1, дело 6, лист 61). Подчинялся РАБ непосредственно штабу ВВС округа.
Фактически же к 22 июня 1941 года в наличии было четыре авиабазы, но лишь восемь батальонов. 14-й РАБ обслуживал тогда четыре авиаполка 11-й смешанной авиадивизии, а также, если подсчитать по документам, не менее восьми аэродромов: Лида, Желудок, Щучин, Лунна (Черлёна), Скидель, Новый Двор, Лесище, Россь…
Из записок деда...
22 июня 1941 года
...Почти одновременно с первым налётом, на десять минут раньше, на аэродром Лида был произведён налёт диверсионной группы немцев в количестве 39 человек, одетых сверху в нашу форму, а под ней – в немецкую. В это время у нас в учебном батальоне при авиабазе как раз проходили ночные занятия по теме «Взвод в сторожевом охранении».
Часовой полевого караула заметил движение людей на опушке берёзовой рощи, расположенной за границей юго-восточной окраины аэродрома, и сообщил об этом подчаску. Последний побежал доложить командиру поста, а тот, соответственно, послал посыльного к командиру взвода…
Командир взвода в бинокль рассмотрел, что по направлению на аэродром двигаются несколько десятков солдат, одетых в нашу форму. Только они как-то странно держат оружие, причём не наше. Он отдал приказание через начальника полкового караула – командира отделения – произвести выстрел (предупредительный).
После выстрела диверсанты открыли огонь из автоматов и продолжили движение в том же направлении. А по моему приказу на все такие занятия подразделения ходили, имея при себе, помимо учебных и холостых патронов, боекомплекты. И после обстрела, когда стало ясно, что это немцы, в пулемёт заправили ленту и открыли из него огонь.
Наступающие частично попадали, частично залегли. Тогда командир взвода поднял взвод в атаку и ударом в штыки полностью уничтожил нападавшую группу. Все 39 человек нападавших были убиты. После этого случая командир дивизии отдал приказ всему командному составу выдать винтовки и патроны, организовав на подступах к аэродрому сторожевое охранение, что и было выполнено. В такой обстановке и начался первый день войны.
Связь со своими частями была нарушена, но её быстро восстановили – проводную. Радиосвязь ещё накануне была запрещена, и нам не было дано документов для ведения зашифрованного радиообмена. А вот со штабом ВВС округа связь прекратилась.
«Мессеры» прилетели
В первый день войны я был вызван в Минск, в штаб ВВС округа, и улетел туда на У-2 после первой бомбардировки аэродрома. После возвращения из Минска, где я ничего путёвого не получил, явился к Ганичеву (полковник Ганичев Петр Иванович, командир 11-й смешанной авиадивизии, 1904 года рождения, член ВКП(б) с 1931 года, в РККА с 1924 года, с 1927 года в ВВС, кавалер ордена Ленина // ЦАМО, фонд 20054 а, опись 2, дело 1 а, лист 2. – В.В.), доложил ему минскую обстановку и «установки» начальства. В это время в Лиду из-под Гродно, с аэродрома Новый Двор, прибыл 122-й истребительный полк, который уже вёл бои с немцами под Гродно, – его аэродром находился в нескольких километрах от переднего края обороны стрелковой дивизии, которая через шесть часов боя пала смертью храбрых... – Там наносился гл[авный] удар на Минск…
Когда 122-й ИАП произвёл посадку и заправился, Ганичев приказал мне и командиру эскадрильи этого полка слетать на оперативный аэродром Чеховщизна (Другое название – Каролин: аэродром авиации погранвойск НКВД. – В.В.) на самолете У-2 – с целью ознакомиться с аэродромом. Командир эскадрильи направил со мной своего заместителя, Лохматова (лейтенант Николай Васильевич Лохматов, погиб в воздушном бою 19 июля 1942 года. – В.В.).
Мы должны были вылететь на том же У-2, на котором я прилетел из Минска. Сели в кабину, начали запуск мотора, но он не запускался, так как был ещё очень горячий. В это время т. Лохматов мне крикнул: «Вот они, мессеры!» И я увидел девятку Ме-109, которые заходили со стороны солнца.
Это было 12 часов дня, в это время Молотов выступал по радио. На юго-восточной окраине аэродрома 3000 заключённых работали на строительстве бетонных полос, рулёжных дорожек, мест стоянок и других сооружений. «Мессеры» сделали правый разворот с резким снижением, затем – левый. И с пикирования открыли огонь по работающим (людям), которые падали как снопы. Мне из кабины самолёта хорошо была видна эта страшная картина – сильная пыль и смерть беззащитных людей.
Затем «мессеры» перешли в горизонтальный полёт на высоте 100–50 метров – с курсом на стоянку дивизионного звена – СБ (скоростной фронтовой бомбардировщик. – В.В.) замкомандира дивизии, И-16 Ганичева и У-2, стоявший между этими самолётами, – в котором и сидели мы с т. Лохматовым.
С первого захода загорелся СБ и был повреждён наш У-2 – перебиты расчалки, разбита лопасть винта и 20-мм эрликоновскими снарядами (Истребители Messerschmitt Bf.109E оснащались пушками MG-FF – лицензионной версией швейцарской 20-мм пушки Oerlikon FF. – В.В.) был пробит мой планшет с картой и двумя пакетами.
После прохождения линии стоянок самолётов «мессеры» стали резко набирать высоту и на северной окраине аэродрома были обстреляны зенитным огнём ОЗАД (отдельный зенитный артиллерийский дивизион. – В.В.). Они сразу же снизились, развернулись на 180 градусов и начали повторять свой первый заход, но уже не девяткой, а звеньями. Мы выскочили из самолёта и заметили, что течёт масло и бензин. Самолёт был дозаправлен, баки были полными и, видимо, пули прошли где-то в средней части баков. Хорошо, что не в верхней, иначе бы загорелись (пары бензина). Рядом щелей не было, и в течение нескольких заходов мы оказывались под сильным пулемётно-пушечным огнём. Одно звено, отстрелявшись, набирало высоту и разворачивалось за ангарами, на стрельбу заходило второе, за ним третье и так далее. Земля вокруг нас была вспахана пулями и снарядами.
Я крикнул Лохматову: «Бежим за ангар!» Мы вскочили и пробежали примерно метров 200. За линией ангар – их было два – один большой, современный, с каменными стенами и металлоконструкциями, второй старинный – «мессершмитты» разворачивались на малой высоте, боясь зенитного артогня. Как в этот момент досадовал, что здесь нет наших зенитных пулемётов! Во время разворота хорошо видны были хищные рожи немецких пилотов.
Сделав ещё пару заходов, они ушли. А И-16 122-го ИАП продолжали заправляться. Мы с Лохматовым побежали к самолётам. Наш У-2 стоял с разбитым винтом и повисшими расчалками, из него лилось масло и бензин. Моторист, который до штурмовки дёргал за винт (заводя мотор), лежал, раненный в живот, но, видимо, легко: сам поднялся и ушёл в ангарный домик (его вылечили в нашем лазарете. Примерно через месяц он уже был в строю).
Смерть комдива
Но тут меня позвали механики полка, я подбежал и увидел лежащего с закрытыми глазами П.И. Ганичева. Проверил у него пульс: сердце работало. Расстегнул реглан и обнаружил ранение в верхнюю часть правого лёгкого. Пуля прошла навылет. Подозвал двух лётчиков и санитара, и мы его понесли: лётчики по бокам, за полы реглана, санитар за ноги, а я одной рукой держал между лопаток, другой поддерживал голову. В это время зашли 14 «Мессершмиттов-110». Стали в круг и с пикирования начали обстреливать стоянку самолётов. Перед выводом из пикирования сбрасывали бомбы-лягушки СД-2 (SD-2 – двухкилограммовые кассетные бомбы для поражения самолётов на стоянках. – В.В.). Огонь был очень мощный, бомбы рвались с чёрным дымом и пылью, наши стоянки сплошь покрылись разрывами. А при выводе из пикирования стрелок ещё и обстреливал аэродром из крупнокалиберного пулемёта. Лётчики, которые вместе с нами несли Ганичева, попадали, и я не понял, что с ними произошло. Крикнул санитару, чтобы он не... (Здесь, к сожалению, запись обрывается. – В.В.)
Из другой записи:
Командир 11-й САД полковник Ганичев в первый день войны был тяжело ранен часов в 12 дня, а вечером после операции умер. Похоронить его не удалось, так как на второй день войны немцы разбомбили военный госпиталь, и там, под развалинами каменных сооружений, погибли все – раненые, больные, а также весь медперсонал.
23–27 июня 1941 года
…Оставался за него начальник штаба полковник Воробьёв. В период переброски дивизии и РАБа (комдивом) был назначен «на бумаге» командир 127-го ИАП (подполковник Гордиенко). Фактически, все части, входившие в состав этих соединений, вывел я. Сначала в район Молодечно, но, ввиду того, что немцы уже пересекли дорогу Молодечно – Минск, пришлось вернуться всей громадой обратно почти до Лиды – до впадения реки Гавья в Неман в 20 километрах восточнее Лиды. Мост в этом районе через Неман был разрушен, и я организовал переправу на пароме и вывел части на дорогу местечко Мир – станция Столбцы.
Такую большую колонну немецкая воздушная разведка не могла не заметить, поэтому старался совершать марш ночью, причём вёл накануне и в движении тщательную разведку. Только в одном месте, исходя из общей обстановки, вынужден был продолжить марш в светлое время. Несмотря на высокую дисциплину марша и очень хорошую маскировку, немецкий разведчик, «рама», всё же начал кружить в районе движения колонны. На это время колонна остановилась, все машины были рассредоточены по обочинам дороги, и каждая – после маскировки – представляла собой очень большой куст. Но я понял, что он нас разгадал: видимо, выдала пыль – дорога была просёлочная, без покрытия. Произвёл расчёт по времени: передача (сводки) с самолёта по радио, приём радиотелеграммы, доклад начальнику, подъём бомбардировщиков, полёт по маршруту до цели – и определил, что успею втянуть колонну в лес. И продолжил уже ускоренное движение колонны, как только разведчик отвалил и ушёл.
Лес был лиственный, дорога по нему проходила километров 15–17. По уставу положено при остановках колонны принимать вправо и освобождать проезжую часть. Поэтому после втягивания колонны в лес решил разместить её, как только позволит местность, влево. Таким образом, нам удалось продвинуть машины и личный состав метров на 200–300 (от дороги). Не более пяти минут спустя после занятия этого положения пришла девятка Ю-88. Прошла эта девятка строго над дорогой и вышла за пределы леса, где была чистая степь. Не обнаружив нас на дороге за лесом, девятка развернулась, зашла на боевой курс и отбомбила вдоль дороги (как раз) по правую сторону нашего движения.
Мы же в это время уже успели отрыть щели и приготовились к приёму пищи. Последующий бомбовый удар немцы провели точно так же, как и первый.
С наступлением темноты мы двинулись дальше. Я спешил вторично миновать переправу через Неман в районе Столбцы, где был мост. Разведка, высланная на мотоциклах, наши безлошадные лётчики (по словам деда, в дивизии были лётчики, воевавшие в Испании, которые привезли из-за границы мотоциклы. Несколько таких «испанцев» к исходу второго дня остались без самолётов, зато со своими мотоциклами. И дед использовал их как моторизованную разведку. – В.В.), доложила, что мост цел, но что противник в этом районе уже был.
Достигнув исходного положения до переправы через мост и лично ознакомившись с обстановкой, отдал приказание: на предельно большой скорости проезжать по одной машине на дистанции 200 метров друг от друга и сосредоточиваться в семи километрах (от переправы) – в глубине леса восточнее моста.
Как только прошли первые пять машин, по дороге и по мосту был открыт артиллерийско-миномётный огонь. Разрывы ложились в стороне дороги – то влево, то вправо, по дороге попадали редко. И мы проскочили, из всей колонны была подбита лишь одна машина – автостартёр.
Вышли мы за старую границу и углубились в дремучий, прекрасный сосновый лес. Гул артиллерийской стрельбы стих, решили сделать большой привал. Хорошо замаскировавшись, покушали, и, выставив охранение и организовав наблюдение за воздухом, я разрешил всем отдыхать. Люди были очень утомлены, так как с начала войны все спали очень мало. Особенно я беспокоился за шофёров.
Поспали часа два, и среди жаркого ясного дня вдруг зашли чёрные грозовые тучи, началась гроза с проливным дождём. Решил использовать нелётную погоду и среди дня двинул колонну на Минск. Так мы достигли аэродрома Мачулище, что в 14 километрах южнее Минска. Колонну к вечеру укрыл в лесу, а сам поехал на аэродром. Моим глазам представилась неприглядная картина...
На этом аэродроме строили ВПП (взлётно-посадочная полоса. – В.В.) с бетонным покрытием, там работали три тысячи заключённых. Ни одного живого человека не обнаружил – видимо, после воздушного налёта все (выжившие) ушли. Валялись сотни уже разлагающихся трупов. В ангаре стояли, видимо, неисправные самолёты И-16. Склад ГСМ был цел. Склад боеприпасов взорван – то ли преднамеренно, то ли от бомбёжки. Остальные склады были целы, и я приказал пополнить запасы продовольствия, обмундирования и белья.
Брошенный город
Поехал в Минск и по дороге встретил там знакомого заместителя командира танковой бригады, который вёл разведку насчёт ГСМ. Его со всей колонной БТ привёл на аэродром и официально, под расписку, сдал ему склад ГСМ.
После этого уехал в Минск вместе с заместителем начальника особого отдела дивизии Ляшенко. Он за несколько дней до этого отправил семью в Минск и просил меня подвезти его до квартиры в городе. Въехали мы в Минск. Город имел значительные разрушения. Выехали на Советскую улицу: многие дома были разрушены, электропроводка нарушена, провода упали – где на дорогу, где на разбитые дома. Дом правительства БССР был цел, студенческий городок недалеко от него – тоже.
Из населения, милиции и военных в городе не было видно никого, кроме заключённых, вероятно, из Мачулища: они парами тащили на перекладинах окорока, ящики с вином и уходили на восточную окраину города. Их было много.
И вот заехали мы на квартиру Ляшенко. Дом был повреждён разрывами авиабомб. Мы зашли на третий этаж по повреждённой лестничной клетке и вошли в квартиру: дверь была вырвана, окна – тоже, потолок и пол пробиты, на стенах – кровь. И на одной из них прилепился подбородок – детский. Он опознал подбородок своей дочки. Ему стало плохо, и я приказал командиру отделения вынести его в машину – нас сопровождало лёгко-пулемётное отделение, три человека. После этого поехал в штаб ВВС Белорусского особого военного округа.
Там тоже не оказалось ни души. В здании обнаружил всего одну пробоину от авиабомбы, которая прошла через все перекрытия и взорвалась в подвальном помещении. На полу валялись личные дела командиров, причём очень много! Мы нашли наши дела и сожгли их, а заодно также и много разной переписки.
Оттуда я уехал разведать автостраду Минск – Орша – Москва. Проехав через Красное Урочище (Военный городок, близ Минска. – В.В.) километров 10, встретил нашу небольшую танковую группу. Танкисты сказали мне, что немецкие части уже пересекли автостраду в районе западнее Жодино. После тщательной разведки установил, что автострада Минск – Москва, действительно, уже перерезана.
Развернулся в обратную сторону и поехал в Мачулище. Доложил обстановку комиссару дивизии Соколову и врио командира дивизии подполковнику Гордиенко. Затем доложил своё решение: двигаться на Могилёв через Березино. Надо сказать, что все эти дороги как в Западной, так и в Восточной Белоруссии я знал отлично. Со мной согласились, и ночью повёл колонну по маршруту: Мачулище – южная окраина Минска – шоссе Минск – Бобруйск и далее, до населённого пункта Обчак, что в 18 километрах от Минска, повернул на шоссе Березино – Могилёв.
Березино мы достигли ночью, к рассвету. Двигались без огней, довольно медленно. Переправляться на восточный берег реки Березина в светлое время я не решился: на западном берегу был хороший лес, а на восточном – голое место. А ехать днем до Могилёва, безусловно, было бы не только рискованно, но и глупо.
Расположив колонну в лесу, пошёл на восточный берег и там, недалеко от моста, обнаружил наших военных, среди них одного генерала, сообщившего мне, что он является начальником обороны на данном участке и что ему приказано взорвать мост. В свою очередь, сообщил ему свои цели и задачи и, исходя из обстановки, просил до наступления темноты мост не взрывать – с тем, чтобы с наступлением темноты повести колонну на Могилёв. Он согласился с моим решением и обещал до вечера мост не взрывать.
Оставив на месте т. Гордиенко и Соколова, вместе с Воробьёвым (полковник Воробьёв Борис Васильевич, начальник штаба 11-й САД. – В.В.) уехал на его легковой машине в Могилёв. Всю дорогу мне пришлось стоять на подножке, наблюдая за «воздухом».
Через каждые две-три минуты над шоссе на бреющем полёте проходили пары немецких самолётов и сбрасывали бомбы, чтобы разрушить линии связи. Каждый раз, заметив на горизонте две точки, мы выскакивали из машины, отбегали за дорогу и падали в углубление, местами даже быстро откапывали такое углубление и ложились. После пролёта пары самолётов вскакивали и продолжали движение. Тренировка получилась богатая!
Не доезжая километров двадцати, мы заметили, что немецкие самолёты разворачиваются влево, уходя в западном направлении через реку Березина. И тут же заметили наши истребители МиГ-3, которые прикрывали район Могилёва.
Так мы доехали до города. Заметив парикмахерскую, остановились, решили привести себя в порядок. Сняли комбинезоны, помылись, подстриглись, побрились.
Вышли из парикмахерской, и я решил зайти к коменданту гарнизона Могилёва, предварительно узнав в парикмахерской дорогу и адрес. Машину пока оставил у парикмахерской. Пройдя метров 300, встретил майора, спросил его, как найти коменданта. Он спросил меня, кто я такой и зачем мне это мне нужно. Предъявил ему удостоверение личности и, в свою очередь, предложил ему показать документы. Он оказался помощником коменданта города и сообщил, что штаб ВВС находится на аэродроме.
Отправился на аэродром и, прибыв туда, явился к генералу Таюрскому и полковнику Худякову. (Генерал-майор авиации Андрей Иванович Таюрский, заместитель командующего ВВС Западного особого военного округа. Вступил в командование ВВС Западного фронта 23 июня 1941 года – после самоубийства командующего ВВС генерал-майора Ивана Копца. 8 июля 1941 года арестован и 23 февраля 1942 года расстрелян вместе с группой других генералов авиации. Худяков Сергей Александрович – на тот момент полковник, начальник штаба ВВС Западного фронта. Впоследствии маршал авиации. В декабре 1945 года арестован, 18 апреля 1950 года расстрелян. – В.В.).
Таюрский был очень мрачен, Худяков расспросил меня о состоянии авиабаз и о дивизии. После моего доклада он позвонил командующему войсками на Главный командный пункт, после чего приказал ехать с ним туда.
Главный командный пункт находился в лесу, восточнее Могилёва километрах в пятнадцати. Там были построены хорошо оборудованные землянки, в которых располагались оперативное и разведывательное управления штаба Западного фронта, узел связи. Под соснами были поставлены столики со скамейками. Оставив меня на одной из них, Худяков ушёл к начальству. Через некоторое время ко мне подошли два полковника из оперативного управления Генштаба и объявили мне, чтобы я подробно доложил всю нашу «эпопею», от первого момента до настоящего времени.
Я открыл свою карту и подробно доложил обстановку от самого начала боевых действий, а также по всему нашему маршруту. В некоторых местах они меня останавливали, просили пояснить подробнее. Этот допрос-информация длился два часа. Потом они ушли, через какое-то время вернулись и сообщили, что моим докладом остался доволен Климент Ефремович Ворошилов (на тот момент представитель Ставки Главного командования на Западном фронте. – В.В.) и через них передаёт мне благодарность. Одновременно они передали, чтобы по получении приказания от Худякова я приступил к выполнению поставленных им задач.
Мы вошли в подчинение ВВС Западного фронта (ранее 11-я САД и 14-й РАБ непосредственно подчинялись 3-й армии. – В.В.). Прибыли в район базирования Гановка – станция Коммунарка – Кричев, к нам был назначен новый комдив – дважды Герой Советского Союза Кравченко…»
На этом письмо деда обрывается. Из документов ЦАМО ясно видно: именно по выходу 14-го РАБ к своим 11-я смешанная авиадивизия, получившая новые самолёты, смогла возобновить боевую работу.
Личное дело полковника Воронова
Почти весь уцелевший лётный состав 11-й САД был отправлен в тыл ещё к исходу 23 июня 1941 года: часть лётчиков перелетела на запасные аэродромы на своих самолётах. Отправили и «безлошадных» – в Минск и Москву – получать новую матчасть: кого по воздуху, кого поездами и на автомобилях. Затем по приказу штаба ВВС Западного фронта начался отвод и собственно 14-го РАБ и остатков наземных подразделений 11-й авиадивизии.
Но к вечеру 23 июня (ещё до выхода из Лиды колонны 14-го РАБ и остатков 11-й авиадивизии) невзирая на бомбёжки аэродрома и города, дед организовал эвакуацию в тыл из военного городка женщин и детей, выделив полуторки и автобусы. Затем вместе с подчинёнными занялся уничтожением имущества, которое невозможно было вывезти: горюче-смазочных материалов, боеприпасов, вооружения, вещевого имущества, стационарных мастерских. Вывели из строя и оставленные самолёты.
Что не смогли вывезти или уничтожить, как рассказывал дед, чтобы не оставлять немцам, постарались раздать населению.
Позаботились и об уничтожении всей секретной документации. И в ночь на 24 июня выдвинулись сами.
Только вот, увы, далеко не все: немало бойцов и командиров 286-й авиабазы и 165-го БАО пало в бою, защищая аэродром Новый Двор. Ценой своей жизни они дали возможность лётчикам 122-го истребительного авиаполка уйти из-под удара. При обороне этого аэродрома погиб почти весь командный состав 165-го БАО во главе с командиром батальона капитаном Михаилом Безруковым.
Под командованием полковника Павла Воронова из кольца было выведено порядка 2000 человек и 250 единиц техники: весь автопарк своего района и дивизии, который сумел собрать.
И, главное, топливо- и маслозаправщики, машины для заправки водой, сжатым воздухом, автостартёры, кислородные станции, подвижные авиаремонтные мастерские, тягачи, технику для чистки лётного поля от снега, подвижные радиостанции, загрузил и увёз аппараты для подогрева зимой моторов… Под завязку залили в цистерны топливо и масло, да ещё вывезли немало боеприпасов и вооружения.
Как рассказывал дед, когда увидел, что соседние пехотные склады забиты новейшими самозарядными винтовками Токарева (СВТ-40), душа не выдержала – сколько могли, «позаимствовали».
Дед рассказывал, как шли по просёлочным дорогам, обходя немецкие дозоры и заслоны, порой двигались параллельно несущимся по шоссе немецким колоннам: «Всю Белоруссию за годы службы ногами прошагал и на самолётах облетал, знал все тропы и броды, на картах не отмеченные. Там и шёл, где на картах ничего не было…»
Как-то спросил: почему же не вступали в бой, почему не били по немецким колоннам… Ответ получил уже от другого профессионала-военного: «С авиатехниками, мотористами, связистами, инженерами, вооруженцами, интендантами, поварами, шофёрами, фельдшерами и лётчиками – против строевых частей?! С винтовками, считанным количеством пулемётов, без противотанковых средств, без тяжёлого вооружения – против полноценных полевых войск? С машинами, до отказа забитыми авиабомбами, боеприпасами, с цистернами горючего, когда хватило бы одной пули, чтобы всё это взлетело на воздух, – в бой? Может, кого-нибудь из засады и потрепали бы, на этом всё тут же и закончилось бы. И ВВС фронта лишились бы не только техники, без которой просто не могли воевать, но и нескольких сотен подготовленных специалистов, заменить которых было некому…»
Всю справедливость этих горьких слов смог осознать много позже – когда сам побывал на войнах…
А ещё, взяв карту, подсчитал: выходя из кольца, колонна деда прошла – в основном ночью, нередко под бомбёжками и артобстрелами – свыше 550 километров. Много это или мало, судить не мне.
Из служебной характеристики на начальника 14-го района авиационного базирования полковника Воронова Павла Петровича, подписанной 28 сентября 1941 года командиром 11-й САД генерал-лейтенантом авиации, дважды Героем Советского Союза Кравченко:
«С начала военных действий с немецким фашизмом полковник ВОРОНОВ бесперебойно обеспечивает боевую работу авиаполков дивизии. Благодаря его упорной работе авиаполки не чувствовали недостатка в снабжении боеприпасами, горючим и всеми остальными видами снабжения и довольствия. Инициатива, которую проявляет полковник ВОРОНОВ, позволяла своевременно маневрировать батальонами и выводить их из-под ударов противника. С 22 июня по 20 сентября район вместе с 11 САД сменили 7 аэродромных узлов. Передовые аэродромы находились в 8–12 километрах от противника, но благодаря хорошей маскировке аэродромов не было ни одного случая бомбардировки и штурмовки их самолётами противника. Наши авиаполки на аэродромах не потеряли ни одного своего самолёта (в июле–сентябре 1941 года. – В.В.)
Товарищ ВОРОНОВ лично руководил обороной города ПОГАР, где задержал противника силами бойцов своих батальонов, чем обеспечил отход частей 13 Армии, за что получил благодарность от Командующего Брянского Фронта.[…] В работе не один раз подвергался опасностям, выводя батальоны из-под огня противника. Трудолюбив, вынослив и дисциплинированный командир. Заслуженно пользуется авторитетом. […] Представлен к Правительственной награде…» Ниже виза командующего ВВС 13 армии генерал-майора авиации Емельянова: «С данной характеристикой […] вполне согласен, тов. ВОРОНОВ со своей задачей справлялся отлично, […] сам является неутомимым инициативным командиром…» (ЦАМО, личное дело Воронова П.П.)».
Владимир Воронов, «Совершенно секретно», № 6/277, июнь 2012 г.
|
