|
«Дикая дивизия» без мифов
На службе царю и Отечеству
«Каждый раз, когда в столицах поднимается градус протеста, по Москве идут слухи: для разгона демонстраций могут быть привлечены отряды «боевиков Кадырова», которые якобы дислоцированы в Подмосковье. Историческая аналогия с революционным Петроградом очевидна. The New Times разбирался в мифах и реальной истории знаменитой «дикой дивизии»
8 августа 2008 года колонны российской 58-й армии наступали в Южной Осетии. В авангарде шли несколько бронемашин, на которых сидели бойцы явно кавказской наружности: густые бороды, одеты не совсем по форме, но во всем облике — многолетний военный опыт и готовность в любую секунду оказаться в гуще боя. Это была последняя кампания батальона «Восток» — лучшего соединения из созданных российскими военными на Северном Кавказе.
Две спецроты, «Восток» и «Запад», собрали в начале второй чеченской войны. В «Запад» пришли ветераны антидудаевской оппозиции, сражавшиеся на стороне федеральных сил с начала 1990-х годов, а в «Восток» — те, кто защищал независимость при Дудаеве и Масхадове, но разочаровался в Басаеве и Хаттабе. К 2003 году роты стали батальонами и перешли в прямое подчинение Главного разведывательного управления Генштаба РФ, при них постоянно находились инструкторы — представители федеральных военных властей. Несколько лет подряд «Восток» и «Запад» работали вместе с федералами в Чечне и на некоторых сопредельных территориях. А потом было решено, что их дальнейшее существование политически нецелесообразно.
Костяк двух батальонов все еще существует в составе расположенных в Чечне федеральных сил, но ни прежнего статуса, ни особого подчинения они не имеют.
Горная лавина
На Северном Кавказе, в Чечне в частности, очень сильна воинская мифология, которую во многом сформировала сама Россия. А любая воинская мифология нуждается в историческом фундаменте. Чеченцы и другие северокавказцы гордятся разными военными эпизодами прошлого, и это не только многолетняя война против Российской империи во время покорения Кавказа, но и участие в войнах, которые вела Россия. Едва ли не главный эпизод — это подвиги так называемой Дикой дивизии в Первую мировую войну.
В чеченской и ингушской литературе принято цитировать поздравительную телеграмму, якобы направленную императором Николаем на имя начальника Терской области: «Как горная лавина обрушился ингушский полк на германскую «железную дивизию». В истории русского Отечества… не было случая атаки конницей вражеских частей, вооруженных тяжелой артиллерией… Менее чем за полтора часа перестала существовать «железная дивизия», с которой соприкасаться боялись лучшие войсковые части наших союзников… Передайте от моего имени, царского двора и от имени всей русской армии братский привет отцам, матерям, женам и невестам этих храбрых орлов Кавказа, положивших своим бессмертным подвигом начало конца германским ордам».
Текст датируют то летом 1915-го, то летом 1916 года, привязывая его, как правило, к истории Брусиловского прорыва (лето 1916-го). Именно этими несколькими фразами обычно иллюстрируют героическое участие лояльных горских частей в Первой мировой войне на стороне Российской империи. Проблема в том, что царская телеграмма — скорее всего, мистификация. Базой для многочисленных цитат на самом деле является текст сообщения полковника Георгия Мерчуле, командира Ингушского конного полка Третьей бригады Кавказской туземной конной дивизии, в адрес начальника Терской области генерал-лейтенанта Флейшера от июля 1916 года: «Я и офицеры полка горды и счастливы довести до сведения Вашего Превосходительства и просят передать доблестному ингушскому народу о лихой конной атаке 15 сего июля. Как горный обвал, обрушились ингуши на германцев и смяли их в грозной битве, усеяв поле сражения телами убитых врагов, уводя с собой много пленных и взяв 2 тяжелых орудия и массу военной добычи. Славные всадники-ингуши встретят ныне праздник Байрам, радостно вспоминая день своего геройского подвига, который навсегда останется в летописях народа, выславшего своих лучших сынов на защиту общей Родины».
Этот текст также лестен для кавказской воинской гордости, но выглядит правдоподобнее императорского послания и просто иллюстрирует один из эпизодов длинной и местами героической фронтовой жизни одного из армейских соединений, и впрямь довольно специфического.
Лояльные чужие
По законам Российской империи горцы Северного Кавказа, в течение 60 лет ведшие ожесточенную войну против русских, воинскому призыву не подлежали. Тем не менее Алексей Арсеньев, прошедший Первую мировую офицером кавалерии, вспоминает, что «еще в Русско-японской войне из народностей Кавказа, бывших свободными от воинской повинности, за исключением грузин и армян, явилось много желающих идти на фронт. Из них был составлен особый конный полк, заслуживший себе славу, но с окончанием войны расформированный».
С началом Первой мировой Николай II принимает решение о создании Кавказской туземной конной дивизии в составе трех бригад. Первая бригада состояла из Кабардинского (кабардинцы и балкарцы) и Второго Дагестанского конных полков, вторая — из Татарского (гянджинские азербайджанцы) и Чеченского конных полков, третья — из Черкесского (черкесы, карачаевцы, адыгейцы и абхазы) и Ингушского конного полков. В состав дивизии входил также Аджарский пехотный батальон.
В составе каждого полка было сначала по шесть, а затем по четыре эскадрона и пулеметные группы, в которых воевали в основном балкарцы. Первым командиром дивизии стал великий князь Михаил Александрович — «великий кенезь Михалка, бират Царя», смешно пародирует Арсеньев акцент горцев, гордившихся командиром. При каждом эскадроне имелся мулла, который с оружием в руках принимал участие в боевых операциях. Жалованье простого всадника составляло около 20 рублей в месяц плюс 3 рубля за каждый Георгиевский крест. «В обоз никто из них идти не соглашался, считая обозную службу унизительной, и обозные команды пришлось составить из русских солдат», — вспоминал Арсеньев.
Императорская армия, хоть и сильно обновленная, оставалась консервативной системой. Проблемы с тем, как «вписать» в эту систему лояльные туземные части, начались сразу. «Относительно легче было с воспитанием дисциплины: всякий мусульманин воспитан в чувстве почтения к старшим, это поддерживается адатами — горскими обычаями. Нетрудно было обучить и приемам владения холодным оружием — привычка к нему у кавказца в крови. Но обращение с трехлинейной винтовкой, строй или хотя бы поверхностное знакомство с уставами требовали упорного и длительного труда. Дело осложнялось еще и тем, что очень многие едва объяснялись по-русски, а были и совсем русского языка не знавшие: как такому человеку растолковать значение прицельной рамки или обязанности и права часового?»
Безграничная храбрость кавказцев приводила к абсурдным ситуациям: офицер требует от дежурного не спать, а тот отвечает ему: «Тебе боится — не спи. Моя мужчина, моя не боится, спать будет». Выясняется, что даже с верховой ездой, к которой горцы, казалось бы, приучены с детства, есть проблемы: «У них привычка сидеть в седле несколько боком, то правым, то левым, в результате чего при больших переходах в полках появлялась масса лошадей со сбитыми спинами, и отучить всадников от этой привычки было трудно».
Другой офицер-кавалерист Анатолий Марков вспоминает о специфических взаимоотношениях, существовавших внутри дивизии: в ней, к примеру, служит осетин Кибиров, ротмистр и командир конвоя великого князя. Кибиров убил на Кавказе чеченского абрека Зелимхана Харачоевского, и ему нельзя показываться в Чеченский полк, потому что там служат родственники Зелимхана.
Дивизия упорно воюет на германских фронтах. Ее русские офицеры вспоминают, что наибольшую доблесть горцы проявляют во время рейдов по тылам противника. Местное население страдает: «На ночевках и при всяком удобном случае всадники норовили незаметно отделиться от полка с намерением утащить у жителей все, что плохо лежало. С этим командование боролось всякими мерами вплоть до расстрела виновных, но за два первых года войны было очень трудно вывести из них их чисто азиатский взгляд на войну как на поход за добычей…» — вспоминал Марков.
Командование периодически пыталось навести порядок: в сентябре 1915 года на смотр в дивизию приехал командующий Девятой армией генерал Лечицкий. Перед ним строй горцев — «оборванные полусолдаты-полуразбойники на лопоухих клячах». Генерал взбешен, пользуясь случаем отсутствия великого князя Михаила, он пытается устроить разнос. «Ты, — обращается он к чеченцу Чантиеву, тыча его стеком в грудь. — Тебе пика была выдана или нет?» — «Выдан, твоя прысходительства», — улыбается Чантиев, довольный генеральским вниманием. — «Так куда же ты ее дел, сукин сын?» — «Нам пика не нужен. Наш ингуш, чечен кинжал, шашка, винтовка имеем, а пика наш бросил к …й матери». Марков пишет, что в группе генерала кому-то не удалось сдержать смех: «У Лечицкого выкатились глаза и покраснело лицо, но от негодования слова остановились у него на языке. «Дур-рак», — рявкнул наконец генерал как из пушки и, круто повернув коня, отъехал к свите, что-то негодующе говоря». Однако с течением времени, по словам Маркова, всадники «все больше входили в понятие о современной войне, и полк к концу войны окончательно дисциплинировался и стал в этом отношении ничем не хуже любой кавалерийской части».
«Их называли «дикими», потому что на них надеты страшные мохнатые папахи, потому что они завязывают на голове башлыки, как чалмы, и потому, что многие из них — абреки, земляки знаменитого Зелимхана, — пишет Илья Толстой, сын писателя, военный журналист в Первую мировую. — Я жил целый месяц в халупе в центре расположения «диких полков», мне показывали людей, которые на Кавказе прославились тем, что из мести убили нескольких человек, — и что же я видел? Я видел этих убийц, нянчивших и кормящих остатками шашлыка чужих детей, я видел, как полки снимались со своих стоянок и как жители жалели об их уходе, благодарили их за то, что они не только платили, но и помогали своими подаяниями, я видел их выполняющими самые трудные и сложные военные поручения, я видел их в боях, дисциплинированных, безумно отважных и непоколебимых».
После революции
Офицеры дивизии вспоминали, что в феврале 1917-го, когда началась революция, с энтузиазмом ее встретили только русские солдаты обоза и та часть пулеметных команд, которую сформировали из матросов. Горцы оказались верной опорой рухнувшего режима. «Не знаю, синок, не знаю, от этого Керенского-Меринского ничего хорошего не будет», — рассуждал пожилой балкарец в разговоре с Арсеньевым. Узнав об отречении государя, кабардинцы обращались к своим командирам: «Русские прогнали царя. Напиши ему, чтобы ехал к нам в Кабарду — мы его и прокормим, и защитим». Горцы, в отличие от русских частей сохранявшие лояльность, взбудораженные пораженческой пропагандой, сражались там, где другие части теряли боеспособность.
В мятежной столице еще с марта 1917 года ходили слухи, будто «дикую дивизию» перебрасывают в Петербург, чтобы бороться с бесконечными митингами и утопить в крови молодую русскую свободу. Газеты публиковали опровержения: «Подобные слухи взволновали горское население, и представители последнего приняли меры к тому, чтобы получить самые достоверные известия об участии и роли их единоплеменников, частей так называемой Дикой дивизии, в событиях на улицах Петрограда. По полученным самым точным и достоверным сведениям оказалось, что ни одна из частей Кавказской туземной кавалерийской дивизии в Петрограде в революционные дни не была, и ни один воин названной дивизии в революционный народ не стрелял. Вся эта дивизия с первых дней войны и по настоящее время находится на своем боевом посту на позициях Западного фронта и наравне с другими сынами Великой России защищает общую родину от внешнего врага».
На самом деле горцев еще в декабре 1916-го решают перебросить в Петербург, но даже неспокойным летом 1917-го этого не происходит: в августе их эшелоны останавливаются на узловой станции Дно близ Петрограда. К этому времени дивизия усилиями генерала Корнилова преобразована в корпус, которым командует генерал-лейтенант князь Багратион. Но 2 сентября 1917 года глава Временного правительства и Верховный главнокомандующий Керенский снимает Багратиона с должности: корпус подозревают в том, что он под началом Корнилова должен был участвовать в контрреволюционном перевороте. Генералу Половцеву удается спасти боеспособный корпус от расформирования, но его все равно решают от греха подальше перебросить на Кавказ.
В конце 1917-го корпус базировался во Владикавказе и Пятигорске, но с началом нового года прекратил свое существование. Горцев-ветеранов, прошедших германский фронт, засосало в горнило гражданской войны, в которой они все оказались по разные стороны баррикад.
Многие из них, как ротмистр черкес Келеч Гирей, сначала сражались в рядах белой Добровольческой армии, а потом, во Вторую мировую, в созданном немцами казачьем корпусе генерала Краснова. В 1945 году 65-летнего Келеч Гирея в австрийском Лиенце выдали «советам» англичане, и он закончил жизнь на виселице в Москве. Благодарность империй тем, кто верит им и связывает с ними свою судьбу, часто оборачивается трагедией. Это, кстати, хорошо знают ветераны «Востока» и «Запада»».
Иван Сухов, The New Times
|
