|
Одной из сенсаций нынешней кампании по выборам депутатов Госдумы стало появление в списках кандидатов от КПРФ генерала Виктора Черкесова. Человека, который был одним из активных представителей “питерской команды”, верным соратником Владимира Путина... И теперь он в команде Геннадия Зюганова
Столь неожиданный даже по нынешним временам поворот не может не вызвать вопросов. Единственной газетой, которой чекист рассказал, почему превратился в оппозиционера, стал “МК”.
ИЗ ДОСЬЕ “МК”
Генерал полиции Виктор Черкесов родился в 1950 году в Ленинграде. После окончания юрфака ЛГУ работал в прокуратуре. С 1975 г. — в Ленинградском управлении КГБ. В 1992—1998 гг. возглавлял УФСБ по Петербургу и области. В 1998 году стал первым замглавы ФСБ (Владимира Путина). В 2000—2003 гг. — полпред президента в Северо-Западном федеральном округе. В 2003—2008 гг. возглавлял Федеральную службу по контролю за оборотом наркотиков. В 2006 году по поручению президента ФСКН включилась в расследование о дела о контрабанде мебели фирмой “Три кита”, а затем и т.н. “дела о китайской контрабанде”. Результатом стал конфликт с руководителями ряда ведомств, в том числе ФСБ. В октябре 2007 года г-н Черкесов сделал этот конфликт достоянием гласности, опубликовав в газете “Коммерсантъ” статью под названием “Нельзя допустить, чтобы воины превратились в торговцев”. Весной 2008 года президент Медведев снял г-на Черкесова с должности главы ФСКН и назначил главой Федерального агентства по поставкам вооружений. Летом 2010 года отправлен в отставку — без перевода на другую работу.
— Почему все-таки КПРФ, а не “Единая Россия”, например?
— У меня сложилось устойчивое понимание того, что страна перестала развиваться и требует глубоких, сущностных изменений в управлении. Так думают очень многие, но я говорю об этом как человек, который много лет находился на госслужбе и решал задачи общефедерального масштаба в разных областях управленческой деятельности. Странно было бы при этом оказаться в списке кандидатов от партии, которая является локомотивом нынешнего положения дел...
— Но раз КПРФ, значит, вы человек левых взглядов, как минимум социалист?
— Не понимаю, почему это должно восприниматься как нечто оригинальное. Считаю, что социалистический опыт в широком смысле этого слова не исчерпан, и он не сводится к советскому периоду. Тупиков капитализма, как показывают последние события в мире, куда больше, чем тупиков социализма. Все больше и больше людей приходят к левым идеям, идеям социальной справедливости.
Ровно 20 лет назад я вместе со всеми своими товарищами по КГБ был выведен из КПСС — по новым российским законам, как военнослужащий, не имел права находиться в рядах какой бы то ни было партии. Теперь уже привык быть беспартийным и остаюсь им, хотя моя позиция и убеждения во многом совпадают с тем, что говорится в программе КПРФ. Повторю: я считаю жизненно необходимым пристально посмотреть на то, как сегодня управляется страна.
— В КПРФ есть не только социалисты, но и сталинисты. Вас это не смущает?
— Перед нами колоссальные вызовы, угрозы, которые могут привести не просто к ослаблению страны — к катастрофическим последствиям. А нам все время предлагают говорить о тоталитаризме советского времени! Мы приучены к одинаковым и категоричным оценкам крупных политических фигур. Не лучше ли, не поддаваясь предвыборному ажиотажу, серьезнее изучать и оценивать великое прошлое нашей страны, сталинской эпохи, не впадая в историческую пошлость?
Трактовка сталинизма исключительно в репрессивном измерении — это отвлекающий маневр, который использовался в 1996 году при безумном, пиковом голосовании Ельцин—Зюганов. Когда при угрозе проигрыша Ельцина многомиллионными тиражами распространялись сказки про то, что коммунисты заказали сотни тысяч наручников, показывались документальные кадры сохранившихся лагерей...
Надо ставить в повестку дня вопросы сегодняшние и предлагать картину будущего.
— А как технически произошло ваше появление в списках КПРФ? “Добро” в высших сферах получали?
— Кто же вам расскажет на моем месте все детали? Могу сказать абсолютно искренне: предложение мне поступило от руководства партии.
— Давно знакомы с Геннадием Зюгановым?
— Конечно. Еще с 90-х годов — с первых лет моей работы на федеральном уровне. И мне было достаточно предложения руководителя КПРФ, чтобы подумать, определиться и дать свое согласие. Никаких сигналов сверху я не ловил.
— Значит, если что-то и было, то со стороны руководства партии.
— Не знаю. Мне руководство КПРФ ни о каких переговорах такого рода не говорило.
— Друзья по питерской команде удивились, что идете на выборы?
— Большинство из тех, чьим мнением я дорожу, с уважением восприняли мое решение возвратиться в реальную государственную деятельность. Кто-то спрашивал примерно как вы — чем все это объясняется. Но ни разу я не столкнулся с непониманием или отторжением. Чего не было — того не было.
— В какой роли вы себя видите в Думе?
— В Думе сейчас значительная часть депутатов — лишь прикомандированные к парламенту представители исполнительной власти, и своей воли у них нет. Но это все же самостоятельный высший орган законодательной и представительной власти — и по Конституции, и по сути. Я юрист с большим практическим стажем и много лет принимал непосредственное участие в подготовке различных законопроектов. Думаю, что появление в парламенте людей с опытом реальной работы на федеральном уровне логично и правильно.
Необходимо закрепить и активно использовать контрольную функцию парламента. У нас лишь два федеральных института избираются народом напрямую: президент и Государственная дума. И важнейшее полномочие — представлять интересы народа, — я уверен, должно стать основным для депутатов.
— Как же это при единороссовском большинстве?
— И у них возникнет необходимость взять на себя решение кризисных проблем, а не быть полупроводником в какой-то очень простой электрической схеме. Мы просто обязаны реанимировать проект закона “О парламентском контроле”, который с января 2010 года лежит в Думе без движения. Под ним поставили свои подписи 15 человек из всех фракций. Когда депутаты идут на выборы, то говорят избирателям: “Дайте нам власть, чтобы мы могли выполнить свои программы!” Но как же вы будете их выполнять, если сами лишили себя инструмента, который позволит это сделать? Речь не идет о надевании хомута на исполнительную власть — речь идет об ответственном контроле!
— А в каком комитете вам хотелось бы работать?
— Логично, если это будет Комитет по безопасности.
“Питерский клан — условная категория”
— 4 года назад в газете “Коммерсантъ” была опубликована ваша статья, где нарисованы 3 возможных сценария развития событий в России, которая при Путине, зацепившись за “чекистский крюк”, спаслась от падения в бездну. Первый — “преодолевая корпоративизм, превращаемся в полноценное гражданское общество”. Второй — не лучший, как вы пишете, но совместимый с жизнью — “достроить корпорацию и обеспечить с ее помощью долговременную стабильность и постепенный выход из глубокой социокультурной депрессии”. И третий, “не совместимый с жизнью” — повторить все катастрофические ошибки, приведшие к распаду СССР, и в итоге “обрушить общество в новый социально-политический кризис”. По какому сценарию идет развитие событий?
— Не по первому — это очевидно. Можно так сказать: происходит смешение второго и третьего сценариев.
— Вы писали и о рисках второго сценария: это “опасность превращения великой страны в болото образца худших латиноамериканских диктатур с их социальной замкнутостью и неофеодализмом”.
— К сожалению, есть очевидные признаки движения в эту сторону. Корпоративный эгоизм, о котором я тогда говорил, стал доминантой в идеологии правящего класса. Сегодня я не могу не признать, что преувеличил свои надежды на особую миссию чекистского сословия, которое остается ядром этого класса.
— И, соответственно, преуменьшали опасности?
— Да. Но я никого не обманывал и не был наивен — просто полагал, что запас прочности и государственной зрелости в наших рядах значительно серьезнее и позволит дольше продержаться.
— То есть “воины превратились в торговцев” окончательно?
— Несправедливо давать оценку по такой жесткой шкале группе из сотен тысяч субъектов. Естественно, люди в погонах — очень разного качества, зрелости и политических взглядов. Среди них огромное количество тех, кто продолжает честно служить, делать свое дело, несмотря на то что среда стала намного более сложной, опасной. Рыхлой.
— Когда мы говорим о правящей корпорации сейчас, имеется в виду путинский клан, “питерская команда”, в которой не все чекисты...
— Конечно. “Питерский клан”, как и “чекистское ядро”, — это условная категория. В Петербурге, где все эти люди так или иначе пересекались, они клана не составляли. Они оказались соединенными и востребованными по географическому признаку после перехода власти в руки Владимира Путина и уже в Москве составили некое сплоченное сообщество. Это не похоже на первое правительство Ленина, которое в полном составе погрузилось в эшелон и прибыло из Петрограда в Москву.
— Просто два-три человека перетянули каждый по два-три и т.д. и т.п.
— Так и было. Они порой не совпадали ни ментально, ни в каком-то групповом интересе, ни в профессиональном смысле.
— Когда в 2000 году вы приняли участие в предвыборной кампании и.о. президента Путина, то стали членом его команды. Каковы отношения с теми, кто в ней по-прежнему?
— Со многими я был и остаюсь в нормальных, а порой и дружеских отношениях. Если же говорить о команде — вышло так, что мои взгляды на цели и правила службы и жизни не совпали с тем, что является, говоря современным языком, “мейнстримом” в настроениях очень многих людей оттуда.
— И корпорация вас выдавила...
— Из себя — да.
2004 год. Виктор Черкесов — еще в питерской команде. Фото: РИА-Новости.
“Каким премьером будет Медведев — решит Путин”
— С Владимиром Владимировичем когда познакомились? В питерском КГБ?
— В Ленинградском управлении КГБ работало несколько тысяч сотрудников, и подразделение, в котором он служил, не соприкасалось с моей сферой деятельности. Познакомились мы в 1990 году, когда его направляли помощником к председателю Ленсовета Анатолию Собчаку. А тесное общение началось, когда он стал вице-мэром и членом городского правительства, а я — начальником Петербургского управления ФСБ. Отношения наши приобрели характер более глубокий, а потом уже и личный.
— Ваши отношения были дружескими или приятельскими?
— Дружескими.
— А сейчас? Виделись с ним после того, как ушли в отставку?
— Мы с ним не виделись с прошлого года.
— Последняя встреча была неформальной?
— Похожей на то, как было много лет. Ничего необычного.
— Как это? Я же не знаю, как дружат с президентами...
— Как со всеми. Общались, разговаривали...
— Разрешение загадки о том, кто станет главой государства на ближайшие 6—12 лет, усугубляет ваши опасения по поводу перспектив или наоборот?
— Для меня ничего неожиданного в объявленном решении нет. С точки зрения логики управления состояние как бы двоецентрия было очень опасно.
— То есть в любом случае возвращение Путина в Кремль — лучше, чем тандем?
— Безусловно.
— Но двоецентрие могло быть прекращено и по-другому: Путин оставил бы пост премьера, уехав на острова отдыхать, а Медведев пошел бы на второй срок...
— Я уверен, такой вариант совершенно исключался. Это нежизнеспособный вариант.
— А нынешний — жизнеспособный?
— Конечно.
— Но перспективы представляются совсем не радужными?
— Я не реинкарнация Ванги, но думаю, если не изменятся принципы управления страной, правила подбора людей на ключевые позиции, то ситуация будет усугубляться. Одного возвращения Путина в Кремль недостаточно. За этим шагом должны быть и следующие.
— Какие?
— Безусловно, должна быть проведена глубокая ротация в правящей элите.
— Но это же закрытая корпорация — команда, где все плотно друг за друга держатся...
— А нужна ли стране такая сплоченная группа людей, где далеко не все справляются со своей работой, что очевидно уже для миллионов граждан? В кризисной ситуации так можно и управляемость потерять.
— Но Владимир Владимирович, как следует из его последних выступлений, убежден, что делал все правильно, и потому он предложил себя ей опять. Вам не кажется, что 18 лет — это слишком?
— Пока только 12. Да, это очень большой срок, который любого человека, независимо от его талантов, воли, масштаба личности ставит в опасное положение. Появляется привычка к определенным оценкам, появляется ревнивое отношение к критике... Это рискованно. И те страны, которые принято называть развитыми, отказались от таких стандартов управления.
— Что, Владимир Владимирович не понимает рисков?
— Я исхожу из того, что он уверен в своей способности их преодолеть.
— Для себя или для страны?
— Для себя и для страны. Заметьте, он опять повторил, что осознает свою глубокую личную ответственность за все, что происходит в стране. Он ведь делит всех министров на себя! Он — это и Левитин, и Нургалиев, и Голикова, и Сердюков... Тяжелая ноша. Но нельзя не признать, что такой способ управления серьезно снижает чувство личной ответственности у руководителей высшего уровня. Они всегда знают, что Путин встанет рядом, все объяснит людям, своей волей и авторитетом обеспечит исполнение часто непродуманных решений.
— Вы определили ситуацию как переход к более внятной схеме управления. Но нас уверяют, что они типа просто поменялись местами, причем Медведев будет премьером “настоящим”, не техническим, как Фрадков...
— Каким премьер-министром будет Дмитрий Анатольевич Медведев, решит Владимир Владимирович Путин.
— А Дмитрия Анатольевича давно знаете?
— Мы познакомились уже в Москве. В 1999 году я его впервые увидел, когда Путин стал премьер-министром и пригласил Медведева на должность руководителя Федерального агентства по ценным бумагам. В Петербурге Дмитрия Анатольевича мало знали.
“Давайте сменим этих людей!”
— Мы все время говорим об опасностях. Какие из них главные?
— Я считал и считаю себя ответственным за то, что у нас происходит в сфере борьбы с организованной преступностью, коррупцией, наркобизнесом, и вижу здесь непаханное поле проблем. Они связаны с тем, что много лет мы декларируем активизацию, наступательность, принципиальность, но все это отливается у нас не в граните, а в создание многочисленных комиссий, в лоскутные законы, межведомственные совещания... А что в реальности?
Мы не хотим признавать реальных масштабов коррупции. В Уголовном кодексе более 40 составов коррупционных преступлений. По ним в год регистрируется в среднем около 85 тысяч правонарушений. На самом деле, по данным НИИ Академии Генпрокуратуры, их совершается более 1 млн. 600 тысяч. Не зарегистрировав, не проверив факты, не выявив виновных, мы отворачиваемся от реальной жизни, не исполняем своего долга перед обществом, вынужденным терпеть это безобразие.
Зато каждый день в криминальной хронике демонстрируем по ТВ, как кого-то положили на пол, наручники надели с объявлением, что это был захват с поличным при получении взятки. А что дальше? Дальше должен быть судебный приговор. Ежегодно рассматривается менее 20 тысяч уголовных дел о взяточничестве. 25% осужденных приговариваются к лишению свободы, 65% — к условным срокам, остальные — к штрафам. Из горы политических заявлений, принятых законопроектов, заседаний грозных комиссий мы получаем ничтожный сухой остаток. Если настоящей борьбой с коррупцией не хотят или не умеют заниматься те, кому это положено по закону и должности, — давайте сменим этих людей!
— Но мы опять упираемся в то же самое: корпорация своих не сдает.
— Это ваш ответ. Моя же позиция сводится к тому, что изменить ситуацию можно. Не антициклон же придет с запада или востока и сдует все эти проблемы. Это могут сделать люди, вооруженные законом и политической волей руководства страны. Но нужно, наконец, делать! А то мы, борясь с коррупцией, объявили переаттестацию в МВД, и ее успешно прошла следователь Дмитриева, уличенная сейчас в получении взятки то ли в 3, то ли в 5 млн. долларов... Кто представлял ее к переаттестованию? Давайте уволим этого человека, и ещё руководителя аттестационной комиссии, которая ее переназначала... По каждому офицеру милиции-полиции, в том числе и по Дмитриевой, в органах безопасности проводилась проверка, результаты которой кем-то были удостоверены, — давайте накажем и тех, кто не сумел разобраться. Следователь-взяточник опаснее, чем обычный чиновник! Нужно просто включить механизмы, и это — дело политического руководства.
Сегодня от Кавказа до Дальнего Востока, от Москвы до самых до окраин, в том числе и депрессивных, главной добычей организованной преступности является бюджет — деньги, которые должны идти на существование и развитие страны. Он разворовывается чиновниками и связанными с ними криминальными группировками. Эта угроза посильнее, чем ПРО и ударные авианосцы, о которых мы с такой озабоченностью говорим. И как выглядит государство, если давление организованной преступности постоянно нарастает, а мы ликвидируем подразделения по борьбе с нею?
— Но это же как раз решение политического руководства!
— А вы это точно знаете? Может быть, это инициатива министра, нам ведь ничего толком не объясняли. У нас человек, которому доверяет высшее руководство страны, в своей зоне ответственности очень свободен. Параметры ЕГЭ принимал Путин, что ли? Но Путин доверяет Фурсенко, Фурсенко доверяет неким экспертам Минобразования и реализует их предложения, добившись поддержки своих инициатив у высшего руководства страны. Точно так же любой министр. Допускаю, что руководство МВД посчитало избыточным существование профильных структур по борьбе с оргпреступностью. И парламент промолчал. Но это большая ошибка. Не министерство, нас всех обезоружили.
Есть законы политической жизни, и если случится “возвращение, не уходя”, все равно лидеру нужно заново оценить уровень управления федеральными ведомствами; решить, способны ли они в таком виде справиться с задачами и угрозами. Если мы не остановим коррупцию, не ограничим ее, то, как опухоль, как квашня в кастрюле, она будет только расти.
— Если вдруг г-н Путин проведет ревизию с оргвыводами, ему придется признать, что это он расплодил коррупцию и позволил присосаться к бюджету армии воров. Вы же сами говорили: отвечает за всё!
— Знаете, вот без прямых политических аналогий, просто модельно. Хрущев, когда стал лидером советского государства, пришел не из оппозиционной партии, а из Политбюро, и нес политическую ответственность за все, что было. Но он очень серьезно развернул страну, откликаясь на ожидания людей. Уж как он их оправдал…
— Если бы речь шла о Владимире Владимировиче образца 1999 года, такой пример мог бы обнадежить. Но с тех пор прошло уже 12 лет.
— Я считаю, что Путин — явление феноменальное, и оценивать его возможности, политические ресурсы и будущие действия линейными методами очень сложно. Он очень реальный политик и делает только то, что позволительно.
— То есть то, что позволяет ему сохранить себя у власти?
— Есть и такая сторона, и было бы глупо это отрицать. Но как можно сохранить себя во власти, недооценив глубины кризиса и масштабов вызовов, которые стоят перед страной? Есть понятная предвыборная риторика: “все было сделано правильно, все выглядит блестяще, дальше будет еще лучше, это слабость, когда меняют команду”, но не может не быть трезвого понимания происходящего.
— Понимать и делать — не одно и то же. Но вы все-таки в него верите...
— Что бы ни говорили, ему верит множество наших сограждан. А если бы я полагал, что впереди нет перспективы, что мы живем как в “день сурка” — с повторением тех же персонажей и мизансцен, наверное, уйдя год назад с госслужбы, я занимался бы чтением книг и общением с близкими. Но я уверен: хоть обстоятельства и давят на нас, но с ними можно справиться, и потому “активировал” себя.
— И стали оппозиционером?
— К тому, что происходит, — я в оппозиции, конечно... А вы что думаете, я вас обманываю, что ли?
|
