|
(Окончание, начало >>>)
Это есть наш последний и решительный бой
Валерий СКРИПЧЕНКО: “Обсуждение назначили на субботу, 13 июля. Это было последнее заседание Верховного Совета перед отпуском Ельцина. Заседать должны были полдня, после он улетал в Прибалтику, его уже самолет ждал.Неожиданно в день заседания меня вызывает Явлинский. Мы с ним сели за стол, он и говорит: “Забери свое постановление!”. Я удивился: “Почему?”. Отвечает: “Потому что мы сейчас готовим более широкое постановление. В нем расширим перечень того, что мы у СССР отбираем”. Я говорю: “Я у Силаева был вчера в 9 вечера. Он ничего мне не сказал! Когда вы успели договориться? У меня в зале специалисты сидят, все готово. Опять же, везде есть ваши росписи”. Он отвечает: “Так надо: делать постановление шире. В нем должна идти речь и о промышленности. Ваше постановление предупредит союзные власти о нашем замысле. Мы их этим постановлением вспугнем!”. Позвали Хасбулатова. Но он так ничью сторону и не принял.
А Явлинский в это время нашел в нашем документе ошибки и сделал серьезные грамотные замечания по нашему проекту постановления. Я понял, что он прав, и признал ошибки. Григорий Алексеевич меня предупреждает: “Если ты выступишь, то я у всех микрофонов своих людей поставлю — Геращенко, Тарасова, сам встану. В зале ведь нет других авторитетных профессиональных банкиров. Никто из депутатов не разбирается в этом документе. А мы все выступим. Раздолбаем тебя, безграмотность постановления покажем. Поэтому лучше не вылезай”.
Что делать? Я собрал несколько человек. Поставил задачу. Исправленный документ должен был вновь пройти четыре службы Верховного Совета. В обычных условиях на каждую сутки требовалось. Но у меня были хорошие отношения с аппаратом ВС. И поэтому я в течение часа всех обошел, бумаги отредактировал, завизировал, размножил. К двум часам успел. Во время этого кросса мне попался на пути депутат Ткачев. “Я тебя поздравляю!” — говорит. Я удивился: “С чем?”. А он отвечает: “Твое постановление приняли”. Затем меня позвали к Явлинскому. Я беру банкиров, и мы идем в правительственное крыло, к Явлинскому. Григорий Алексеевич сидит злой, обматерил наших банкиров за ошибки и обращается ко мне с упреком: “Что же ты пользуешься хорошими отношениями с Борисом Николаевичем для продвижения неграмотных документов?” Но я отвечаю, что с Ельциным не разговаривал. Затем спрашиваю: “Что в документе безграмотного?”. И даю ему новое постановление. Когда он узнал, что я успел за это время сделать, рассмеялся, и рассказал, как там было”.
А было там весьма интересно. Борис Николаевич Ельцин в тот день продемонстрировал свое умение выстраивать тактику работы с парламентом так, что ему мог позавидовать самый прожженный интриган.
Виктор РУДЬКО-СИЛИВАНОВ, управляющий Приморской краевой конторой Госбанка СССР: “13 июля был последним днем заседания Верховного Совета перед летними каникулами. Вопрос должны были слушать первым, но по каким-то причинам рассмотрение откладывали. В зале появился Иван Степанович Силаев, потом Виктор Владимирович Геращенко. Председатель Госбанка СССР хотел выступать в прениях, но почему-то ушел, не дождавшись нашего вопроса. Ушел из зала и Силаев. Как оказалось, им сообщили, что вопрос о Госбанке не будет рассматриваться.
Около 12 часов нас пригласили в большой кабинет, находящийся рядом с залом заседания. Там уже были Хасбулатов, Воронин и Явлинский. И Руслан Имранович нас спрашивает: “Что будем делать с законом?” Мы удивились такой постановке вопроса, было ведь решение — принимать! “Если вы хотите управлять процессом, если хотите, чтобы ваши указания выполнялись, то закон должен быть принят!” — предъявил я последний аргумент. А перед перерывом новую версию постановления мы подготовили. Не успев размножить, передали ее в президиум. Ельцин предложил принять его. Борис Федоров стал возражать, говоря, что у него есть более важные проекты по денежному обращению, и предложил обсудить их. Ельцин отверг это предложение”.
Константин ШОР, управляющий Московской конторой Госбанка СССР: “На следующий день нас вызвали на заседание Верховного Совета. Мы находились за кулисами, дорабатывали текст. К нам присоединился Г.Г.Матюхин. Посетил нас и Г.А.Явлинский, заявивший, что мы занимаемся “чушью”. Надо признать, что его рыночные взгляды в то время считались значительно более рыночными, чем у авторов нашего закона. И его слова о том, что нельзя заниматься реформированием банковской системы, пока страна не определится с собственностью, сейчас я считаю, были абсолютно правильными”.
Дмитрий КУРИЛОВ: “13 июля утром нам было велено приехать в Верховный Совет на заседание. Появился В.В.Геращенко и вместе с И.С.Силаевым сел в первый ряд. Виктора Владимировича позвал Тарасов, он мне признался, что накануне заседания не спал всю ночь, думал, что же будет. Вопросы эмиссии, деньги, резервные фонды — все было тогда в союзном Госбанке. Как повернуть такую махину!
Тем временем рассматривались вопросы, не относящиеся к банкам. Наше постановление в повестку дня не попало. Силаев и Геращенко первый ряд покинули. Виктор Владимирович вначале затерялся на боковом балконе среди прессы, а через некоторое время, потеряв терпение, вообще ушел с заседания.
И вот объявляют окончание заседания, а оно должно было быть последним в сессии, после депутаты разъезжаются на каникулы. И в этот момент Ельцин (а он мастак в этих вопросах) обращается к залу: “Одну минуточку, еще один вопрос”. Зал в замешательстве. Борис Николаевич продолжает: “У нас работала группа крупных специалистов по реформированию банковской системы. Они подготовили постановление. Проект вам роздан”. Кто-то из депутатов попытался возразить: “Вопрос сложный, его надо обсудить, проработать”. Но он тут же был одернут Борисом Николаевичем: “Нет необходимости обсуждать, все уже проработано”. Появился Воронин (председатель комиссии ВС по бюджету. — Ред.) и предпринял попытку выйти на трибуну и вступить в дискуссию. Ельцин его решительно остановил: “Садись!”
Те, кого Явлинский расставил у микрофонов, к тому времени уже разошлись, а как констатирует один из участников той истории: “Когда Ельцин так сказал, кто решится выступить и сказать, что постановление это дерьмовое?”
Впрочем, нюансы касались не только выбора времени. Ведь сохранить в тайне деятельность рабочей группы было невозможно. И руководство РСФСР нашло пряник для тех, кто мог выступить против нужного ему решения.
Юрий ТРУШИН, зампред Агропромбанка СССР: “Помню, как мы, представители всех спецбанков, 13 июля пришли на заседание Верховного Совета. С нами был и председатель правления Госбанка СССР Геращенко. Узнали мы о рассмотрении важного вопроса, касающегося банков, буквально накануне. Проникли в зал по пригласительным билетам нашего российского филиала. Я пришел как эксперт.
Выступить с единой позицией мы очень просили Тарасова, возглавляющего тогда Российскую республиканскую контору Госбанка СССР. (Получается, они не знали, что Тарасов был одним из авторов проекта. — Ред.) Однако он отказался. Нам нужен был представитель российской банковской структуры, мы-то были союзные. И нас на дух не переваривали. В результате решили, что от банкиров выступит Николай Лихачев. Передали в президиум Ельцину записку с просьбой предоставить слово. Однако в планы Бориса Николаевича это не входило. Он прочитал и скомкал записку, не зачитав ее.
Все было сделано очень четко и заняло секунд 17! В конце заседания Ельцин сказал примерно следующее: “Есть еще один вопрос на рассмотрение. Вопрос проработан, и я считаю, что за него надо проголосовать”. И все! Ни одного голоса “против” не было.
Аграрники и коммунисты, которых мы поднимали на борьбу, промолчали. Перед этим, буквально 15 минут назад, решением Верховного Совета была списана ссудная задолженность с сельскохозяйственных предприятий. Не помню точной суммы, но на десятки миллиардов долларов. Депутатов купили, и они после этого сидели в благостном состоянии. Я потом спрашивал Харитонова, лидера аграрников, чего же он голосовал за такое решение. И он мне честно ответил: “Самостийность финансовая, банки... Непонятно мне это. А списание долга ясно и близко!”
“Есаул, есаул, что ж ты бросил коня?”
Однако последнее слово оставалось все еще за руководством СССР. Незадолго до описанных событий Президент СССР получил от съезда народных депутатов чрезвычайные полномочия, которые позволяли ему отменять или приостанавливать действие любых законов республик СССР, которые противоречили общесоюзному законодательству. Мало кто сомневался, что Горбачев отреагирует адекватно ситуации.
Госбанк СССР во главе с Геращенко, во всяком случае, исходил именно из этого, когда готовил проект президентского указа, отменявшего постановление ВС РСФСР. На совещание у Горбачева по этому вопросу, как вспоминал Валентин Павлов, бывший тогда министром финансов СССР, председатель союзного правительства Николай Иванович Рыжков не пошел, а защиту указа поручил ему. Хасбулатов, возглавлявший российскую делегацию, заявил, что полностью согласовал с Ельциным свою позицию — с имперскими замашками центра покончено раз и навсегда. Горбачев же, по воспоминаниям Павлова, взял себе на вооружение выражение “имперские замашки”, упрекнул Геращенко в нежелании перенимать “мировой опыт” и покинул совещание, бросив на прощание: “Ладно, вы тут сами без меня решите, у нас ведь демократия!”
Немногим позднее Геращенко сообщил Павлову, что Президент СССР не воспользовался своим правом и отказался подписывать указ.
До Фороса (ГКЧП в августе 1991-го) оставался год, до Беловежских соглашений еще больше, но, отказавшись от борьбы, Горбачев фактически уже предрешил судьбу государства.
Константин ШОР: “После того, как прозвучало, что рубль имеет границы, государство под названием СССР фактически прекратило свое существование”.
7 августа председателем Госбанка РСФСР был назначен Георгий Матюхин.
Георгий МАТЮХИН: “Первая наша задача состояла в том, чтобы разбить три банка-супермонополиста и создать на основе их филиалов сеть коммерческих банков. Экономика страны была монополизирована, и я понимал, что если мы разрушим монополию банковской системы, то это поможет демонополизации в других сферах. Это была стратегическая задача”.
Николай ПЕТРАКОВ, академик, помощник Президента СССР: “Началась пещерная драка между Госбанками. Геращенко (Госбанк СССР) ограничивал денежную массу, а национальные банки действовали безответственно с точки зрения кредитно-денежной системы, выдавая ничем не подкрепленные кредиты. Тогда же появились первые денежные суррогаты, выпускаемые республиками. Денежная система стала разваливаться. Причем Горбачев по большому счету не понимал, что происходит. Когда его предупреждали, он соглашался, но не предпринимал никаких шагов.
Несколько стычек произошло в августе 1990 года между Горбачевым и Ельциным по поводу золотого запаса и того, кому Якутия должна ссыпать свои алмазы. Борис Николаевич понимал в экономике еще меньше, чем Горбачев, и поэтому подсовывал на переговоры Хасбулатова. Золото, валютный резерв были для Горбачева символом, а то, что и без этого резерва его могут раздеть, он не понимал”.
Танцуют все
И началась вакханалия. Это позже, когда Ельцин уже был обременен полной властью, прозвучал знаменитый тезис о том, что “демократия — это не вседозволенность”.
Яков ДУБЕНЕЦКИЙ, председатель Промстройбанка: “Было решено закрыть головные конторы спецбанков, заставить под дулами пистолетов филиалам превращаться в самостоятельные банки. Это было глупостью. В стране крупным предприятиям требовались для работы, в первую очередь для кредитования, крупные банки. Зачем их было разрушать?
Я дал указание своим подчиненным не выполнять указаний Ельцина и Хасбулатова, т.к. мы союзная структура. Долго мы воевали, но сила была за ними. Вызывался руководитель нашего филиала в ЦБ, и ему приказывали — либо ты прекращаешь работать вообще, либо превращаешься в самостоятельный банк”.
Вячеслав ЗАХАРОВ, зампред Госбанка СССР: “За оставшееся до конца 1990 года время Госбанк РСФСР организовал повальное акционирование подавляющего большинства филиалов спецбанков. Уставы поспешно создаваемых на их базе коммерческих банков писались и регистрировались по нескольку штук в день. Где уж тут было думать об экономической целесообразности организации, перспективах банков, “выпекаемых” со скоростью пончиков.
По существу, это означало проведение очередной кампании, которых в нашей стране и раньше было немало. Если когда-то крестьян загоняли в колхозы, то теперь всех банкиров — в коммерческие банки. На 1 апреля 1992 г. в России было 1414 банков, из них 767, или 55%, создали на базе бывших спецбанков, в основном в конце 1990-го”.
Людмила ЗАЙЦЕВА, руководитель Курского отделения Жилсоцбанка: “Постановление о коммерциализации было очень жестким: до 1 октября упразднить российские спецбанки. Не было даже принято во внимание, что при этом нарушалось трудовое законодательство, по которому следовало предупредить людей за два месяца о предстоящем увольнении. По-революционному махнули шашкой — и баста!
Вызвали нас в Москву. Представитель Верховного Совета РСФСР, который курировал банковскую систему, Рассказов, собрал на Житной улице представителей спецбанков всех регионов России, центрального аппарата Российского банка, Госбанка СССР. Рассказов разве что ботинок не снял и “кузькину мать” нам не показывал!
Но кулаком стучал: “Кто не коммерциализируется до 1 октября, мы всех утопим в крови народа!” Цитирую дословно, у меня записано”.
Валерий СКОПИНЦЕВ, начальник Воронежского областного управления Жилсоцбанка: “Это было в двадцатых числах октября 1990 года. Здание Центрального банка на Житной, что рядом с Октябрьской площадью, было чем-то похоже на Смольный в период Октябрьской революции: Ленин входит в Смольный и видит: тут рабочие ополченцы спят, обнявшись с винтовками, там сгруппировались матросы, опоясанные пулеметными лентами, а навстречу бежит солдат с котелком в руке в поисках кипятка... Сюда, на Житную, 12, как в Мекку, стекался отовсюду российский люд, жаждущий утвердить свои коммерческие интересы на ниве банковского дела. Очереди, толпы, все бегали по кабинетам с уставами: тут их проверяет юрист, здесь — бухгалтер, там — кто-то еще. Не у всех все было гладко. И они куда-то звонили, что-то выясняли, спорили, и, устав от повседневных бдений, одни дремали на столах, другие что-то жевали, а некоторые, не мудрствуя, на стульях предавались объятиям Морфея. Интересная деталь: все мы привезли свои уставы, которые обсуждались на общих собраниях акционеров или пайщиков, а их приказали выкинуть в корзину. Сказали, что наши уставы им читать некогда. Дали нам заготовленный текст устава (болванку), мы вписали в оставленные пробелы названия банков, адрес, сумму капитала и отдавали на проверку. Названия менялись на ходу. Мой коллега из Смоленска назвал свой банк “Феникс”, а ему сказали: “Феникс” уже есть, меняй!” Он пытается объяснить, что он не вправе это сделать, потому что так собрание решило. А ему: “Тогда откатывайся назад, собирай новое собрание и переименовывай”. Из двух зол он выбирает наименьшее — зачеркивает “Феникс” и пишет: Днепр”. Мой земляк из Воронежа ехал регистрировать “Меркурий”, а вернулся с “Коопбизнесом”.
Новорожденные коммерческие банки с первых дней столкнулись с массой проблем. Поскольку новая система создавалась росчерком пера и безальтернативно, вчерашние клиенты государственного банка автоматически становились клиентами коммерческого банка, за исключением бюджетных организаций, которые могли обслуживаться в ЦБ. И они приходили в коммерческие банки со своими безрадостными атрибутами — огромной ссудной задолженностью бывшим спецбанкам. Ведь к тому времени предприятия были обеспечены оборотными средствами в среднем на 30%. Остальное замещалось кредитом. Но когда собственность банков отделилась от собственности клиентов, то, как сказал бы принц Гамлет: “распалась связь времен”. Коммерческие банки уже не могли продолжать кредитные отношения такими, какими они были в условиях государственной собственности. А незащищенность банков открыла к тому же двери перед криминалом. Но самое главное заключалось в том, что в результате “спецоперации”, которую можно назвать “заговором банкиров”, СССР остался без финансов и лишился реальных экономических рычагов воздействия на республики. Счет остатка его жизни пошел на дни.
* Здесь и далее должности лиц указаны в соответствии с занимаемыми ими постами на тот период времени. — Ред.
(Окончание, начало >>>)
|
