|
Если бы не состоялась эта авантюра, а состоялась она потому, что гэкачепистам не удалось в открытой легальной борьбе избавиться от Горбачева, все бы пошло по-другому. Чего только они не делали, чтобы сорвать движение вперед! В конце концов в апреле на пленуме я сказал, что раз они хотят возвращаться к старым порядкам, то я ухожу. И покинул пленум. Через два часа дебатов они пришли ко мне с покаянием, просили снять свои требования, до сих пор жалею, что подписал.
Еще была попытка 22 июня, когда силовые министры на закрытом заседании требовали перераспределить полномочия между президентом и премьером Павловым. Но на следующий день я дал им отпор, подверг разгромной критике. Все происходило на глазах Янаева, он ничего не делал, только руки потирал. Почему они пошли на путч? Потому что понимали - их время кончилось, испытания демократией они не выдержали. Недаром Крючков, как считается, глава этого заговора, говорил: "Сегодня рано, послезавтра будет поздно. Завтра выступаем". Прямо под Лениным себя чистил! Но вред они нанесли непоправимый. Был сорван процесс, уже подробно расписанный. Мы через тяжелейший период вышли на путь конструктивной работы. Стулья в Кремле уже были расставлены для подписания Союзного договора, никаких Беловежских соглашений не случилось бы. Была программа антикризисная, назначен внеочередной съезд. Мы бы шли эволюционным путем, выстраивали демократическую систему, люди бы учились жить в условиях свободы, обращаться со своими правами - ведь это все большая наука, - продолжали бы в рамках антикризисной программы выстраивать рыночную экономику, внедрять разные формы собственности, развивать у людей частную инициативу. Наша программа была синтезом того лучшего, что было в социализме и капитализме.
Был ли способ предотвратить путч? Самый простой - не ехать в отпуск. У них бы ничего не получилось. Но я думал, что после достигнутых договоренностей, когда мне в Форос привозили документы по Союзному договору на подпись, только авантюрист может сломать этот процесс. Мне Ельцин звонил и говорил: "Меня критикуют за то, что я помогаю Горбачеву сохранить империю", а я ему отвечал: "А меня за то, что я империю разваливаю". Мы шли мирным путем, но Борис - такой характер - мог или бороться, или быть героем, поэтому начал вести двойную игру - одной рукой готовил Союзный договор, а другой делал все, чтобы сорвать этот процесс, и в итоге схватился за референдум на Украине. А что в нем было нового? К тому времени все республики заявили о независимости, как раз боясь того, что Ельцин будет командовать. Он так расходился, что начал всем давать указания. Даже когда я вернулся, мне поступали сведения, что он продолжает отдавать приказы. Я ему сказал: "Остановись. То, что ты делал во время путча, мы поддержим, но теперь есть президент". Вдруг мне Руцкой приносит Меморандум, подготовленный Бурбулисом, с грифом "Совершенно конфиденциально". В нем говорится о том, что Ельцину надо действовать решительнее, потому что уже половину победы августовских дней у него отобрал Горбачев. Они думали, что справятся со всем в одиночку. Но для этого надо было развалить страну, они так и поступили - перерезали все кровеносные сосуды, нервы, ткани. Представьте себе человека, лежащего в таком виде. Вот и страна оказалась в этом положении. Мы до сих пор не вышли на уровень 90-го года, а это был трудный год для страны."
Анатолий Черняев: "Горбачев называл их кретинами"
Помощник президента СССР свидетельствует о том, что происходило в Форосе в дни госпереворота августа-91
Тамара Замятина
Только одно приближенное лицо - помощник президента СССР - сопровождало Михаила Горбачева во время его рокового отпуска в Форосе в августе 1991 года. В беседе с обозревателем "МН" Анатолий ЧЕРНЯЕВ вспоминает события трех дней пребывания ГКЧП у власти.
- Анатолий Сергеевич! Вы направились в Форос одновременно с Горбачевым или прибыли туда с каким-то поручением?
- Я в течение четырех лет выезжал с президентом СССР на отдых: исполнял его поручения и обеспечивал главу государства информацией.
- В тот злополучный август у вас не было ощущения, что не надо ехать в отпуск, что нужно довести до ума пресловутый Союзный договор?
- Нет. Горбачев держался очень уверенно. Накануне состоялся важный визит в Москву Джорджа Буша-старшего. В Ново-Огареве в узком кругу, где кроме двух президентов были только Беккер и Скоукрофт (госсекретарь США и помощник президента по нацбезопасности. - Ред.), а с нашей стороны - Бессмертных, бывший тогда главой МИДа СССР, и я, впервые разрабатывалась концепция совместной политики мировой безопасности. Горбачев чувствовал себя на коне, считал, что владеет ситуацией. Никаких опасений у него не было.
Он не только был готов к подписанию Союзного договора, но и думал о том, что будет после. 29 июля состоялось знаменитое тайное собрание в Ново-Огареве, где Горбачев, Ельцин и Назарбаев рассуждали о том, как расставить кадры и кого убрать. Весь разговор, как потом выяснилось, был записан спецслужбами, что и послужило спусковым крючком для членов ГКЧП. Четвертого августа мы уехали в Форос.
- И как вы узнали о путче? Как все, по телевидению, или по спецсвязи?
- В Форосе я занимал кабинет в служебном домике. В воскресенье 18 августа после обеда референт Ольга Ланина вбегает ко мне с округлившимися глазами и сообщает, что приехали какие-то люди и прошли прямо к Горбачеву. Я высунулся в окно второго этажа и увидел, что подо мной сидят начальник 9-го управления (охраны) КГБ Плеханов и начальник личной охраны Горбачева Медведев. Сидят и шепчутся между собой. Ольга между тем рассказала, что видела среди прибывших руководителя администрации президента Болдина (он оказался главным предателем, запустившим версию о недееспособности президента), Бакланова, который ведал ВПК, какого-то генерала (потом оказалось, что это был Варенников) и секретаря ЦК Шенина.
Меня об их прибытии никто не известил, хотя вся связь с Горбачевым на уровне этих людей осуществлялась через меня. У меня было четыре телефонных аппарата - внутренний прямой с Горбачевым, городской, правительственный ВЧ и еще один - крымский. Я попытался выяснить, кто и зачем прибыл. Снимаю по очереди трубки - все телефоны молчат. Вот тут у меня возникло серьезное беспокойство. Может, новый Чернобыль? Может, на внешней арене что-то произошло? Я не сразу понял, в чем дело.
Где-то через час они уехали и забрали большую часть охраны. Как потом выяснилось, они привезли свою охрану во главе с генералом по фамилии Генералов. Я его немножко знал. Он обычно ведал обеспечением безопасности во время зарубежных поездок президента. Забегая вперед, скажу, что этот генерал Генералов на мой вопрос, где мне ночевать, сообщил, что вокруг Фороса выставлено двойное кольцо окружения. "Отсюда и мышь не проскочит", - были его слова. Даже местных женщин из обслуживающего персонала (они ухаживали за садом, огородом, декоративными посадками - их было человек 40) из Фороса два дня не выпускали. Уж не знаю, чем этот Генералов их кормил.
При Горбачеве осталось несколько человек из его личной охраны. Отличные ребята, настоящие рыцари. Старшим у них был Климов. Он прибежал и сообщил, что Михаил Сергеевич приглашает. На пути к его даче я встретил Горбаева в сопровождении Раисы Максимовны, а также дочери Ирины, ее мужа Толи Юрганского и двух их дочерей. Раиса Максимовна была вся на нервах, оказывала на Горбачева тяжелое воздействие. А остальные члены семьи в течение всех дней держались спокойно, даже мужественно, что его поддерживало. Для Раисы Максимовны все это было серьезным потрясением: у нее отнялась рука, и думаю, что те события ускорили ее кончину.
Горбачев рассказал, что приезжавшие предъявили ему фактически ультиматум. Взявший слово Варенников заявил: "Либо вы подписываете указ о чрезвычайном положении, либо передаете власть Янаеву". По словам Горбачева, он их довольно грубо выставил со словами: "Я ничего подписывать не буду. Ничего у вас не получится. Вы толкаете страну к гражданской войне".
Меня до сих пор поражает, что генерал, заместитель министра обороны, посмел приехать к главнокомандующему с ультиматумом. Это по всем историческим прецедентам - государственное преступление.
- Как в эту компанию попали министр обороны Язов и глава КГБ Крючков?
- Если бы не Крючков, то ничего и не могло бы произойти. Вся власть, вся связь, вся охрана были в его руках. В ходе следствия он признал свою вину. Написал покаянное письмо Горбачеву, в котором слезно просил прощения.
Меня другое волнует: как вообще эти люди могли отважиться на подобный шаг? У них не было на это не только морального, но и политического права. В состоянии ли они были взять на себя страну с их интеллектуальным, культурным и просто человеческим потенциалом? Ведь в нашей моноцентрической стране прогресс, как и реакция, всегда спускались сверху вниз. Но начиная с Екатерины II наши правители за одним-двумя исключениями были образованнейшими людьми мира. А большевистское правительство состояло из людей, интеллектуальный уровень которых позволил премьеру Великобритании Лой-Джорджу признать, что любая страна Запада сочла бы за честь иметь таких правителей, что засели тогда в Петрограде. Горбачев с его двумя высшими образованиями тоже смог сделать из себя интеллигента. А умственный горизонт членов ГКЧП дальше "Краткого курса истории ВКП (б)" не простирался.
Ну, может, премьер Павлов какие-то книжки по финансам читал. О моральном облике членов его правительства красноречиво говорит оказавшаяся в моем распоряжении запись с заседания Кабинета министров СССР, которую сделал министр культуры Николай Губенко. 19 августа 1991 года Павлов собрал правительство, чтобы узнать, поддерживают ли его члены заявление ГКЧП. Так вот, из 23 человек только трое - Щербаков, Маслюков и Губенко - поставили под сомнение законность действий ГКЧП. Остальные говорили только об узковедомственных делах, стремясь сохранить свои кресла. Конечно, в этом есть и ответственность Горбачева, назначавшего в правительство людей, которых он хорошо знал по партийной работе и которым доверял. Но факт остается фактом.
Совесть только у Пуго проснулась. Он понял, что оказался предателем, и застрелился. А остальные?
- Как развивались события в Форосе после отъезда первых посланцев ГКЧП?
- Муж Ирины Анатолий наладил приемничек размером со спичечный коробок, с помощью которого мы узнавали, что вообще происходит. Горбачев комментировал действия ГКЧП эмоционально: "Идиоты, кретины! Они провалятся, весь мир от них отвернется, кредиты заблокируют. Они же объявили по сути реанимацию сталинского режима!" Всех нас повергло в шок известие о гибели троих ребят на Садовом кольце. Пролилась кровь. А это опасно в таких ситуациях, потому что кровь тянет за собой определенную логику. Потом узнали, что в российском парламенте выступили Бакатин, Шахназаров, что Ельцин твердо держится и сопротивление растет, что Язов вынужден был дать приказ о выводе войск из Москвы.
21 августа СМИ сообщили, что в Форос летят две делегации: одна ельцинская - Руцкой, Бакатин, Примаков, Федоров и другая - в составе путчистов. Первыми прилетели Крючков с Язовым.
Они сидели в служебном домике, где был и мой кабинет. Я вышел, посмотрел на них с лестницы. Сидит Язов - весь потный, жара ведь стояла. Фуражка на полу валяется, а он бурчит: "Старый дурак! Связался с этими!.." Так он тогда оценивал свой поступок. А сейчас говорит, что спасал Советский Союз. Мне было жалко на них смотреть. Горбачев сказал, что разговаривать с ними не будет, пока не включат связь.
Связь включили. Горбачев поговорил с Щербаковым, с Назарбаевым, с Бушем. Позвонил в Кремль. Велел отобрать пропуска у всех этих кремлевских сидельцев, опечатать кабинеты. Сделал все, что полагается при подавлении путча.
В это время приехала делегация во главе с Руцким. Прилетели также Лукьянов и Ивашко - отдельно. Горбачев сначала сказал, что он их принимать не будет. Но их он все-таки принял в присутствии Бакатина, Примакова, и я там был. Это было очень интересно. Лукьянов оправдывался, что он, мол, ни при чем, а Горбачев ему говорит: "Что ты тут дурака валяешь! От тебя же все зависело! Ты мог экстренно собрать Верховный Совет!" Ивашко тоже что-то бормотал, хотя ЦК Горбачева предал: разослал по обкомам указание о поддержке ГКЧП.
Потом была радость освобождения, но Руцкой сказал, что темнеет и пора уезжать. Он предостерег Горбачева от полета на президентском самолете, на котором прибыли Язов и Крючков. Мы сели в машины и понеслись на страшной скорости. Руцкой вел себя как спаситель, с пистолетом на поясе. Он сказал: "У меня свой самолет и 40 майоров с автоматами". Мы подъехали, машины остановились, стали высаживаться, но потом помчались дальше - к самолету, где действительно стояли люди с автоматами...
Все остальное стране известно.
Александр Коржаков: "Ельцина надо было сделать президентом СССР, и Союз бы сохранился"
Так считает бывший глава Службы безопасности Президента РФ Бориса Ельцина
Тамара Замятина
Бывший в августе-91 начальником охраны Бориса Ельцина Александр КОРЖАКОВ сыграл активную роль в событиях 15-летней давности, и не только в них, о чем он рассказывает сегодня в беседе с обозревателем "МН".
- Александр Васильевич, шеф КГБ СССР Владимир Крючков в письме Михаилу Горбачеву (см. стр. 6) утверждает, что члены ГКЧП не намеревались проводить силовые акции против российского руководства, разве что задержать на время человек 20. Вы в это верите? Насколько в августе-91 была реальной угроза жизни Бориса Ельцина и его ближайшего окружения?
- Я верю не словам, а действиям. А со стороны ГКЧП действия предпринимались конкретные. У Белого дома были танки, войска. Около танков находились настоящие боевые снаряды - лично проверял. Когда людей поднимают по тревоге, то если она учебная - боевые снаряды на нее не берут. А потом у нас всегда бывает "ефрейторский зазор", когда командир говорит одно, а подчиненный понимает по-другому. По свидетельству офицеров группы "А", был приказ задержать Ельцина в Архангельском. Правда, приказ был расплывчатый, как все действия членов ГКЧП.
В течение двух суток войска находились в полном боевом снаряжении и были готовы к штурму Белого дома. При этом группа "А" подчинялась не Язову, а непосредственно Крючкову. Это потом ее начали туда-сюда таскать. Я даже не знаю, кому она сейчас подчиняется. Может, лично президенту.
- Это так называемая элитная группа спецназа "Альфа"?
- Да, ее журналисты так назвали, и после этого так и пошло - "Альфа". А вообще это была группа "А" КГБ СССР.
- Как бы вы по письму Крючкова охарактеризовали его психологическое состояние после поражения ГКЧП?
- Человек, который и при Андропове, и после Андропова был вторым лицом в государстве, вдруг оказался в тюрьме. Конечно, он был подавлен. И судя по письму, отправлял он его Горбачеву с надеждой на снисхождение. Но как же он был далек от реальности! Горбачев без Ельцина к тому времени уже не мог выпустить его из тюрьмы!
Они в КГБ и до, и после путча витали в облаках. Когда в 1989-1990-х годах в Москве проходили миллионные митинги, всесильные руководители КГБ заваривали окна на Лубянке решетками и боялись оттуда выйти. Мне вообще стыдно за чекистов: когда под улюлюканье оголтелых "демократов" снимали краном памятник Дзержинскому, ну вышли бы 20 смельчаков, пальнули в воздух, и все бы разбежались. Так нет...
- Крючков пишет, что у него в августе 91-го были контакты с Ельциным. Они через вас осуществлялись?
- С Крючковым я в те дни общался только по телефону. Он звонил в приемную Ельцина на пятом этаже Белого дома, где я сидел, а Ельцин в это время был в бункере. Телефоны работали, никто их, как ни странно, не отключал. Забыли, что ли, впопыхах. Они думали, что все совершится скоротечно, как потом войну в Чечне хотели выиграть за три дня. А в итоге раздразнили народ...
За несколько дней до путча Ельцин был у Крючкова на приеме в его кабинете на Лубянке. Я, естественно, в предбаннике оставался. Когда они прощались, Крючков вышел к дверям, задержал мою руку и сказал: "Вы берегите Бориса Николаевича"... Я даже удивился столь теплому отношению. Ведь накануне такое было противостояние: мы только-только судили-рядили по поводу найденной в Белом доме прослушки. За креслом председателя Верховного Совета мы сняли деревянную панель: а там вся стена была опутана проводами. Даже если они какую-то информацию "отбивали", чтобы она не уходила из стен этого кабинета, то я представляю, какой вред получал Ельцин от излучения. Как специалист думаю, что и записи могли вестись в той самой комнатке. Мы использовали эту ситуацию в своих целях: чем больше шума, тем легче власть завоевывать.
- Как вы думаете, в пожелании Крючкова беречь Бориса Николаевича было больше иезуитства или извечной привычки чиновника заискивать перед властью?
- Думаю, что это было, скорее всего, иезуитство. Но как бы там ни было, Крючков в итоге раскаялся в содеянном, в том, что затеял этот путч.
Ему надо было спокойно договориться с Ельциным, убрать Горбачева и сделать Ельцина президентом СССР. И мне кажется, это было бы намного дешевле, чем последовавший распад Советского Союза.
- Вы полагаете, такой сценарий был осуществим?
- А почему бы и нет? Горбачев страшно боялся силовых структур. Страшно боялся. А уж тем более КГБ. Сказал бы Крючков свое веское слово, и демократы поддержали бы Ельцина. Ведь тогда еще не было речи о развале Советского Союза, никто об этом всерьез не задумывался, хоть и подписывались в республиках декларации о независимости. Прибалтика - да, она уже уходила, а остальные пока не собирались.
- В ГКЧП активную роль играл и генерал Варенников, грозивший расстрелять Ельцина. Вы с ним сейчас заседаете в Госдуме, а 15 лет назад были по разные стороны баррикад. Как сегодня складываются ваши отношения?
- У нас с ним очень хорошие отношения: я уважаю Варенникова за его позицию, а он меня - за мою.
- В августе 91-го вы вели себя как герой. У многих в памяти остался кадр, где вы с Ельциным стоите на бронетранспортере у Белого дома. Но потом ваша роль изменилась: вы стали претендовать на власть и в конце концов предали главу государства, рассказав в своей книге о президенте России то, что офицер не вправе говорить о Верховном главнокомандующем. Как вы могли написать о Ельцине то, что могло довести его еще до двух инфарктов?
- Я хочу опровергнуть слухи о том, что я якобы брал на себя управленческие функции. Я никогда их на себя не брал. Мне всегда их навязывали.
Мое кредо было - дослужиться до майора и уехать в свое Простоквашино, чтобы спокойно доживать век. Я хоть и городской, но жить в Москве не люблю. Мне претило то, что меня ставили на высокие должности и давали звания. Я и генерал-лейтенанта не хотел получать. Я категорически был против, потому что все мои замы сразу запросятся в генералы. Так оно и вышло. Двое из них до сих пор со мной, мягко говоря, в недружественных отношениях из-за того, что я им генералов не дал. Если полковнику нужно полк в тысячу человек, то генералу нужно хотя бы пять полков. А генералов столько наплодили - где полков набраться?
Вранье и то, что я лез в кадровые дела. Если Ельцин меня спрашивал, просил кого-то прокачать - да, я этим занимался. Он спрашивал: "Кого бы лучше на генпрокурора вместо Ильюшенко?" Ильюшенко сделал ваш друг Филатов (бывший руководитель администрации президента. - Ред.), насколько вам известно. А вот Скуратова генпрокурором сделал я. Мне пришлось перебрать более двух десятков кандидатур, и остановился я на Скуратове только из-за того, что этот человек никогда краевой или областной прокуратурой не руководил, у него нигде не было личных завязок. Он руководил институтом, был больше ученым, чем человеком, кем-то повязанным, в отличие от последующих прокуроров.
Более того, я предложил пообщаться со Скуратовым Илюшину (бывший руководитель Службы помощников президента РФ. - Ред). Илюшин убедился, что этот человек не будет брать взятки и не будет карманным генпрокурором. Когда Ельцин ставил Казанника, он думал, что тот будет карманным. Не получилось. Он просто был неумный человек, я вам честно могу сказать. Ему и квартиру хотелось, и чтобы ее мебелью обставили он просил, а одновременно копал с другой стороны. Поэтому в отличие от Скуратова я не уважаю Казанника. Скуратова просто хорошо и умело подставили. Это единственный кадровый вопрос, где я глубоко копал. А остальное...
Извините, когда с ФСБ ушел Степашин, там почти полгода не было руководителя контрразведки. Ельцин сказал: "Или тебя туда надо назначать, или Барсукова. Но тебя ни в коем случае не могу отдать. А Барсуков не хочет". Я говорю: "Что значит "не хочет"? Прикажите!". Вот и все. А все остальное - сочинения про меня. Ну, Бородин еще - мой кадр (бывший руководитель Управления делами президента РФ. - Ред.). Но с Бородиным я попал в точку. Потому что тот, кто был до Бородина, человек 70 лет с образованием СПТУ (сельское профтехучилище) - я даже фамилию его не хочу называть, это было позорище просто.
Еще был Петров руководителем администрации президента. Хапуга, партийный чиновник. Он совершил крупнейшую ошибку, когда убедил Ельцина создать Совет безопасности по типу американского. Но он не знал, что в США Совбез - совершенно другая организация, которая состоит из президента, госсекретаря, министра обороны, начальников ЦРУ и ФБР, помощника президента по нацбезопасности и аппарата. Все. А у нас Совбез - это отстойник. Все, кого не знают куда девать, - сажают в Совбез. А Ельцин поддался.
Поэтому вам меня не уличить в том, что я Ельцина подставил, в отличие от Татьяны Борисовны.
А с Ельциным мы были в друзьях, дважды кровные братья. И, извините, я о нем ничего плохого не написал. Я просто подтвердил многие вещи, которые были известны. Шеннон? Да все, вы в том числе, считали, что он там в ж... пьяный был, а он там, извините, совсем был трезвый: четыре маленькие рюмочки принял и сказал: "Больше не могу. Плохо себя чувствую". Это просто были последние капельки... А может, и без них бы все случилось...
То, что он мог инфаркт от моей книги получить, - вранье. Потому что он ее не читал. Он не читал никаких книг уже лет 20. С тех пор, как Ленина закончил читать.
- Понимаете, одно дело, если бы вы написали о высокопоставленном друге, родственнике или соседе. Но вы написали книгу о главе государства, и весь мир смеялся не над Ельциным, а над Россией. Вы должны были помнить об интересах государства, а не о личной обиде.
- Я не заметил, чтобы весь мир хохотал. Книгу не перевели ни на английский, ни на французский, ни на немецкий - я полагаю, что "друг Гельмут" об этом позаботился. Всего 16 стран ее издали малыми тиражами - Прибалтика, Болгария, Югославия, Польша, Турция, Чехия, Китай, Япония.
- Кому надо, я уверена, прочли.
- Я, когда ее писал, думал, что зарубеж ее хорошо купит. Но у меня только одну главу "Санди Таймс" взяла за очень круглую сумму. Вот и все. Я не ожидал, что она в России так пойдет. В России суммарный тираж - больше двух миллионов.
Если бы не киндер-сюрприз Кириенко, я бы на деньги от книги дом построил.
- А при чем тут Кириенко?
- Так дефолт!
- Значит, вы не жалеете, что стали писателем?
- Не жалею. Единственное, за что меня упрекали мои коллеги, - так это не за то, что я главу государства, как вы выразились, оскорбил, хотя ни одного слова оскорбительного не было, а за то, что я не привел оскорбительные слова в его адрес со стороны Наины, которая меня теперь костерит. А ведь я многого не рассказал...
Так вот, извините, за рубежом, когда человек уходит с такой должности, как моя, его берут не под белы ручки, а под особую опеку, дают щедрую дачу, хороший оклад, и берут обязательство, чтобы он молчал. Меня же выгнали без пенсии, без всего.
После моей отставки я несколько лет не получал зарплату, даже будучи депутатом Госдумы. Мне ничего не платили, пока я не принесу справку из Кремля о том, что я там не получаю зарплату. Я не был уволен, я был личным подчиненным Ельцина, а меня к нему не допускали.
Ельцин сам нарвался. Он думал, что я буду сидеть так же тихо, как Барсуков и Грачев. Он ведь потом на 9 Мая пригласил их к себе в Кремль, и когда они несколько тостов подняли, Ельцин привел их в комнату Политбюро, они там еще по рюмке выпили, и он сказал: "Вы молодцы, вы себя хорошо вели. Дай им (Юмашеву сказал) такие должности, которые они попросят. А вот Коржаков... Зачем он написал эту книжку?"
- Так вы же говорите, что он ее не читал.
- Не читал. Но Наина с Таней ему все в своей интерпретации изложили. Знаю только, что книжку он держал в руках и разглядывал фотографии.
- Значит, со времени вашей отставки вы с Ельциным в течение 10 лет так и не виделись?
- С 8 утра 20 июня 1996 года не виделись ни разу. Мне от его имени неоднократно предлагали определенные должности, от которых я отказывался со словами: "Нет, только на пенсию". У меня в то время был хороший оклад министра, я уходил по изменению штатного расписания, это была самая лучшая статья, которая сохраняла 70 процентов оклада в виде пенсии.
А уж должности, которые мне предлагали... Мне сначала предложили перевестись в МВД и уехать представителем МВД в Словакию, где на постоянной основе лечились чеченские боевики и где меня потихонечку бы вырубили. Когда я их послал с этим назначением, на другой день мне предложили поехать в аппарат представителя Минобороны в Брюссель, в НАТО. Я сказал, что работал на первых ролях, и носить бумажки в аппарате отказываюсь: "Отпустите на пенсию". Тогда мне предложили самим представителем Минобороны в НАТО ехать. Но для этого надо было минимум год подучиться. Да и мало ли, что за год может случиться. Когда они поняли, что ничего со мной не случится, то они затеяли против меня бодягу, инициированную Савостьяновым и Чубайсом, чтобы привлечь меня к ответственности за мои интервью зарубежным изданиям, в которых я про больного сказал, что он больной.
- Портит людей политика?
- Она помогает лучше узнать жизнь и людей, особенно когда случаются взлет и падение. Я это прошел, разбиться вдрызг не случилось. Хотели, да не вышло.
- Но людей вы узнали не с лучшей стороны?
- Ну почему? У меня много старых друзей.
- В том числе Барсуков?
- Да, он был моим близким другом, а потом я послал его куда подальше, потому что он оказался вором и мошенником. Если вам удастся раздобыть списки Карлы дель Понте, вы узнаете суммы, какими завладели Барсуков и Сосковец, и все остальные. Почему они ртов не разевают, один я разеваю? Потому что меня не за что ухватить. Каким бы я ни был - плохим или хорошим, - я в чем был, в том и ушел.
- Как вы себя в Госдуме чувствуете?
- Скучно.
Виктор Шейнис: Уроки Августа
Демократам важно осмыслить просчеты и ошибки, совершенные до и после ГКЧП
Август 1991 года, по свежим следам событий казавшийся переломной точкой в истории нашей страны в ХХ веке, все больше отходит в тень. В тень забвения. В тень негатива. Социологические опросы показывают: победой демократической революции, покончившей с властью КПСС, эти события считают лишь немногим более 10% респондентов.
Потерпевшие победу
В Августе потерпели поражение путчисты и вместе с ними - реакционная разновидность прежней номенклатуры. Но из игры также были выведены реформаторы, инициировавшие перестройку. Власть в России и республиках перешла к тем группам партийной, государственной, военной бюрократии, которые были ориентированы на более радикальный разрыв с прежним режимом (к ним примкнула и часть демократического актива, которая оказалась падкой на блага и символы власти).
Наследникам СССР досталась разваленная экономика. Можно дискутировать о том, насколько продуманны и адекватны были рыночные реформы правительства Ельцина. Однако важно признать, что безболезненных способов не только перехода к рынку, но и спасения от, казалось бы, неотвратимо надвигавшейся экономической катастрофы не существовало. Трагедия реформ была в том, что они резко поляризовали общество, разделили его активные силы на две коалиции, каждая из которых в той или иной мере склонялась к авторитарным решениям и действиям. Новая генерация реформаторов ориентировалась на проведение реформ сверху такими жесткими методами, которых реформаторы горбачевского призыва пытались избежать. Чуть позже победившая коалиция потянула за собой шлейф спекулятивной буржуазии, наживавшейся на номенклатурной приватизации, залоговых аукционах, создании финансовых пирамид и т.п. В социальной базе правительства реформаторов центр тяжести постепенно смещался от демократической интеллигенции, принявшей на себя тяжкие удары реформ, к новой бюрократии, плодившейся со скоростью кроликов, и группе олигархов, немногочисленной, но завладевшей немереными материальными и финансовыми ресурсами, что также стало одним из результатов проведенных реформ. Объективно необходимые рыночные реформы, как они проводились в 90-х годах, не оправдали социальные ожидания широких масс населения. Все это во многом предопределило то, к чему страна пришла сегодня. Сработал общественный запрос на "порядок" внутри страны и державническую жестикуляцию вовне.
На смену иллюзиям, что переход к демократии в нашей стране можно осуществить в короткий срок, приходит понимание того, что процесс социально-политической и культурной модернизации России долог и труден. Нынешняя "партия власти" - речь идет о кремлевской пирамиде, во главе которой стоит президент с его доминирующей ролью во властных структурах и зашкаливающим рейтингом - как кажется, вполне контролирует положение. Основа этой устойчивости, которая столь выгодно выделяется на фоне хаоса и непредсказуемого поведения властей в предшествующий период, двояка.
Это возросшие в разы доходы, которые обеспечивает конъюнктура мирового энергетического рынка (резко контрастирующая с катастрофическим падением цен на основные виды экспортируемого Россией сырья в 90-е годы), и жесткий государственный контроль над СМИ, в особенности над теми, которые снабжают информацией и обеспечивают "политическое воспитание" более 90% населения, - телевидением.
Однако рассчитывать, что то и другое будет сохраняться долго, не следует. Долгосрочная конъюнктура энергетического рынка непредсказуема в принципе, а роль и влияние альтернативных источников информации - от интернета до ксерокопированных материалов - повышается. Сама стабилизация экономической и социальной сферы неустойчива. Наблюдается экономический рост, но темпы его падают, а структурная перестройка экономики не проведена. Экономическая политика закрепляет сырьевую специализацию и пестует ВПК, сбыт продукции которого зависит от доли расходов, какую государство способно выделить на закупку военной техники, и от ее экспорта в проблемные страны, сделок с новоявленными "борцами против империализма" вроде венесуэльского правителя. Зарплаты и пенсии выплачиваются вовремя, но решение жгучих социальных проблем заменено паллиативными "национальными проектами", эффект которых довольно сомнителен. Необходимые социальные реформы наталкиваются на серьезные препятствия: трудности адаптации больших масс населения к сокращению "бесплатных" благ, неразвитость рынка жилья и его дороговизну, низкую территориальную мобильность рабочей силы и т.д. Идет масштабный передел собственности в пользу групп, прикосновенных к новой власти, но опоздавших к первоначальному разделу. В ключевых отраслях хозяйства доминирующая роль переходит к чиновнику.
Контрреформа
Крупные перемены произошли и продолжаются в политической сфере. "Дисциплинирование" предпринимательских организаций, усвоивших урок разгрома заподозренного в политической нелояльности ЮКОСа, удивляет невесть как быстро возродившимся раболепием перед властью. Отключены механизмы открытой политической конкуренции, перекрыты каналы вертикальной мобильности, еще недавно обеспечивавшие обновление правящей страты, - и это во многом возвращает ситуацию к доперестроечным временам. Из представительных институтов вытесняется политическая оппозиция, исполнительная власть подмяла под себя парламент, суд, СМИ, бизнес, ведет наступление на институты гражданского общества, подрывает так и не достроенный в эпоху реформ российский федерализм. Завершается избирательная контрреформа.
Конфликт интересов внутри и политического класса, и примыкающих к нему социальных групп придавлен, но не устранен. Исторический опыт непреложно свидетельствует, что жесткие, плохо приспособленные к меняющимся условиям режимы - а к их числу относится и пресловутая "управляемая демократия", - в критической ситуации оказываются в значительно большей степени уязвимыми, чем режимы саморегулирующиеся, демократические. Сосредоточение государственной власти в одном центре, постановка под жесткий контроль важнейших общественных процессов, т.е. уничтожение или умаление непременных атрибутов современного общества делают систему ригидной, не способной адекватно реагировать на внешние и внутренние возмущения, которые неизбежно заявят о себе.
Одно из существенных отличий нынешнего режима от коммунистического - отсутствие такого гаранта устойчивости, каким многие годы была ВКП(б)-КПСС, стягивавшая узлы власти на разных уровнях и надежно обеспечивавшая "подбор и расстановку кадров". Хотя "Единая Россия" постепенно обретает признаки позавчерашней "руководящей и направляющей силы", между ними сохраняются два капитальных и едва ли устранимых отличия. Во-первых, действительно правящая тоталитарная партия не может существовать без репрессивной составляющей в виде ЧК-НКВД-КГБ или гестапо, без страха перед неминуемой репрессией за открытое проявление нелояльности. Как ни беспардонна усиливающаяся экспансия спецслужб в общественную жизнь, прежний уровень всеподавляющей и всепроникающей полицейщины и сыска они вряд ли обеспечат. Во-вторых, невозможно, не обращаясь к большому террору и полному огосударствлению экономической и социальной жизни, перечеркнуть все, что вошло в прошедшие годы в жизнь, в историческую память общества, в законодательство. Даже в политической системе остаются зазоры, поскольку сохраняется (и по многим причинам не может быть удален) некий демократический декор, предпринимаются попытки выстроить квазидвухпартийную систему и т.д.
Достоинство в жертву
Перед российскими демократами в начале ХХI века вновь встал вопрос: что делать сторонникам реформ в условиях глубокой и настойчиво проводимой контрреформы? Сейчас оппозиция обречена на ведение арьергардных боев. Ей не оставлено ничего иного, как осваивать их стратегию и тактику, защищать, а где можно - укреплять очаги общественной самодеятельности, гражданского общества на нижних и средних этажах социальной жизни и сохраняющиеся еще структуры организованной политической оппозиции - на верхних. Важно, однако, осмыслить некоторые просчеты и ошибки демократов, когда они были на гребне поднявшейся волны, - до и после Августа.
Первая из них относится к коалиционной политике. В борьбе между Горбачевым и Ельциным демократы сделали однозначный выбор в пользу Ельцина, не оставив Горбачеву и его сторонникам места в системе новой власти.
Нетерпение было извечной бедой российских прогрессистов. Самой серьезной стратегической ошибкой демократов было то, что поддержку Ельцину они оказали без всяких условий. Что такая линия в перспективе чревата серьезными опасностями и деформациями, возможно, трудно было осознать в разгар борьбы. Но то, что она обрекает демократов, находившихся в зените своего влияния, на унизительную, несамостоятельную роль, понять следовало.
Беда и вина российских демократов была в том, что они своевременно не выдержали необходимую дистанцию от Ельцина и его команды и практически безоговорочно приняли тот вариант реформ, которые стали проводиться в стране после Августа. Мнимому участию во власти демократы принесли в жертву собственное достоинство и самоорганизацию. Им не хватило мудрости для самоопределения, ответственности для объединения, сил и влияния для мобилизации внушительной социальной поддержки. Они не смогли выдвинуть иную, демократическую альтернативу власти.
Быть может, самый парадоксальный результат августовских событий - историческое и необратимое поражение демократов, торжествовавших в те дни победу. "Мы потерпели победу", - напишет спустя годы Отто Лацис. У них не только не было продуманной стратегии, но и рабочего плана действий. Не было не только дисциплинированной организации, но и влиятельных политических клубов. Не нашлось не только собственного бесспорного лидера, имеющего всероссийский авторитет, но и группы признанных руководителей, способных проводить самостоятельную линию. Более того, само влияние демократических политиков в массовых слоях населения в известной мере было производным от их ассоциации с Ельциным.
Уйти от этой реальности было нельзя, но не подталкивать Ельцина к выходу за рамки Конституции, чем занялись популярные демократические лидеры, - было можно и нужно. СССР сохранить было невозможно. Но демократы непостижимым образом не заметили, что Беловежское соглашение было подготовлено, заключено и обрушено на страну не прошедшим никакой общественной экспертизы способом. Такова была тогда магия установки на безусловную поддержку российского лидера.
К 1996 г. поле для маневра у демократов существенно сузилось. Но за то, что выбор приходилось делать между Ельциным и Зюгановым, демократы тоже несут ответственность, ибо большинство из них не смогло ни адекватно оценить способ проведения и последствия реформ, ни выдвинуть собственную программу преобразований. Так же беззаботно отнеслись они к объединению собственных сил и замещению аморфного движения современной политической партией.
Уроки эти, к сожалению, не учтены и поныне. Это относится, в частности, к стратегии союзов. Часть демократов, игнорируя и поучительный опыт своего сотрудничества с властью в 90-х годах, готова вновь блокироваться с властными группировками, рассчитывая, что ассоциация с ними, в том числе на выборах, поможет оставаться на плаву в политике. Однако более опасной представляется попытка создания единого антивластного фронта "левых" и "правых" оппозиционеров, включая сталинистов, националистов и державников, совместных с ними демонстраций "в защиту демократии". Ведь такие партнеры отстоят от демократических принципов и ценностей еще дальше, чем власть. Так называемая "левая" оппозиция заполняет поле, которое в интересах гражданского прогресса должно принадлежать несостоявшейся пока российской социал-демократии. Его надо отвоевывать, а не делать полигоном для контактов с реваншистами.
Не менее прискорбна усилившаяся после Августа раздробленность демократического движения. Все, что происходило между демократами в прошедшие годы, сделало исключительно трудным путь к созданию объединенной партии. Однако реальность - в преддверии предстоящих парламентских выборов и с учетом изменений, внесенных в избирательное законодательство, - не оставляет места для иллюзий. Если демократы предпримут шаги, вызывающие доверие в обществе, создадут объединенную партию, способную выдвинуть список, который включит большинство известных деятелей демократической ориентации, а также новые имена, - гарантий, что такая партия сумеет преодолеть 7% барьер, признаем это, не существует. Но некоторые шансы все же появятся. Если же демократы пойдут, как и раньше, разрозненными колоннами, поражение гарантировано всем.
Дискредитация парламентаризма
Августовский опыт преподнес и еще один урок - самоценность конституционного пути развития, незаменимость парламента как института наиболее приспособленного для разрешения общественных конфликтов и противоречий.
Несмотря на активное участие многих депутатов в подавлении путча, сама августовская победа несла в себе сильный антипарламентский заряд. Удаление с политической арены союзного, а спустя два года - российского парламента, как казалось, соответствовало интересам демократического процесса. И то, и другое было одобрено большинством демократов, полагавших, что эти институты, избранные в доавгустовское время, представляют оплот антиреформаторских сил.
В известной мере это так и было. Но роспуск союзного парламента - без немедленного проведения новых выборов - немало способствовал дискредитации парламентаризма как такового. Российский парламент в августе повел себя достойно, но уже в декабре он сыграл неприглядную роль восторженной клаки в предписанном ему спектакле по ратификации Беловежских соглашений. А чуть позже бросился в другую крайность - стал орудием сил реставрации, пошедших напролом, дал крышу экстремистским вылазкам и был насильственно удален со сцены. Так закладывались условия для реставрации авторитарного режима с неполноценным парламентом, каким он стал по Конституции и еще более - по фактическому положению вещей в последние годы.
Проблема внесения поправок в Конституцию оказалась в центре общественной дискуссии. То, что наша Конституция если и не "сверхпрезидентская", то "недопарламентская", очевидно. Искушение поправить ее велико не только у сторонников третьего президентского срока. Однако при существующих условиях поднимать вопрос о конституционной реформе опасно. Лиха беда начало. Каковы бы ни были мотивы не раз заявленного президентом нежелания вносить любые изменения в Конституцию, эта позиция заслуживает решительной поддержки. Как бы грубо ни извращались конституционные нормы на практике, если еще и коррекцией текста сейчас займутся наши законодатели, ничего хорошего от этого ждать нельзя. Конституцию не надо трогать, ибо - при всем ее несовершенстве - на ней отразился отсвет Августа.
Другой вопрос - судьба нашего парламента. То, что в нынешнем составе он представляет пародию на представительное учреждение (обмолвка председателя Думы, что она - не место для дискуссий, показательна) и пользуется весьма малым доверием и уважением граждан, тоже очевидно. Необходимо, однако, разъяснять людям, что никакого способа развития демократического процесса и утверждения гражданских прав в обход принципов парламентаризма не существует. Какая форма правления: президентская или парламентская более адекватна современным условиям России, - открытый вопрос.
Но представляется бесспорным, что с возвращения парламенту хотя бы некоторой самостоятельности, с восстановления по закону (для этого не обязательно править Конституцию) и на практике ряда функций, с которых начинался мировой парламентаризм, с отмены избирательной контрреформы 2003-2006 гг., превратившей парламентские и иные выборы в фикцию, с переходом к выборности Совета Федерации только и может начаться обратный отсчет времени - восстановление в России демократического правопорядка.
Председатель КГБ покаялся перед президентом СССР
Письмо В.А.Крючкова М.С.Горбачеву. Публикуется впервые
Крючков В.А.
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Огромное чувство стыда - тяжелого, давящего, неотступного - терзает постоянно. Позвольте объяснить Вам буквально несколько моментов.
Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние. Какая все-таки жестокая штука, эта политика! Будь она неладна. Хотя, конечно, виновата не она.
18.8 мы в последний раз говорили с Вами по телефону. Вы не могли не почувствовать по моему голосу и содержанию разговора, что происходит что-то неладное. Я до сих пор уверен в этом. Короткие сообщения о Вашем пребывании в Крыму, переживаниях за страну, Вашей выдержке (а чего это стоило Вам!) высвечивали Ваш образ. Я будто ощущал Ваш взгляд. Тяжело вспоминать об этом.
За эти боль и страдания в чисто человеческом плане прошу прощения. Я не могу рассчитывать на ответ или какой-то знак, но для меня само обращение к Вам уже стоит что-то.
Михаил Сергеевич! Когда все это задумывалось, то забота была одна - как-то помочь стране. Что касается Вас, то никто не мыслил разрыва с Вами, надеялись найти основу сотрудничества и работы с Б.Н. Ельциным. Кстати, в отношении Б.Н. Ельцина и членов российского руководства никаких акций не проводилось. Это было исключено.
В случае необходимости полагали провести временное задержание минимального числа лиц - до 20 человек. Но к этому не прибегли, считали, что не было нужды.
Было заявлено, что в случае начала противостояния с населением операции немедленно приостанавливаются. Никакого кровопролития. Трагический случай произошел во время проезда дежурной военной машины БМП по Садовому кольцу. Это подтвердит следствие.
К Вам поехали с твердым намерением доложить и прекращать операцию. По отдельным признакам уже в Крыму мы поняли, что Вы не простите нас и что нас могут задержать. Решили доверить свою судьбу Президенту. Войска из Москвы стали выводить еще с утра в день поездки к Вам. Войска в Москве были просто не нужны.
Избежать эксцессов, особенно возможных жертв, - было главной заботой и условием. С этой целью поддерживали контакты. У меня, например, лично были контакты с Г. Поповым, Ю. Лужковым, И. Силаевым, Г. Бурбулисом и, что важно, многократно с Б.Н. Ельциным.
Понимаю реальности, в частности мое положение заключенного, и на встречу питаю весьма слабую надежду. Но прошу Вас подумать о встрече и разговоре со мной Вашего личного представителя.
С глубоким уважением
и надеждами В. Крючков
25.8.91 (Из архива Горбачев-Фонда)
Случись ГКЧП сейчас, где бы вы были сегодня?
Ирина ХАКАМАДА, заместитель председателя Народно-демократического союза (НДС), в 1991 году - предприниматель:
- Уже случилось. Поэтому я в НДС.
Геннадий ЗЮГАНОВ, председатель Компартии РФ, в 1991 году - секретарь по идеологии ЦК КП РСФСР:
- Я бы самым энергичным образом поддержал ГКЧП, арестовал Горбачева и Ельцина как предателей, которые нарушили волю народа сохранить единый Союз, болтали о демократии и справедливости, а сами строили воровское государство. Потом я отдал бы их под трибунал. А на второй день собрал бы всех народных депутатов, которые, уверен, одобрили бы эти меры.
Виталий ИГНАТЕНКО, генеральный директор ИТАР - ТАСС, в 1991 году - помощник президента СССР:
- Я бы пришел в "Московские новости", чтобы делать "Общую газету".
Аркадий МУРАШЕВ, председатель Центра либерально-консервативной политики, в 1991 году - народный депутат СССР, ответственный секретарь Межрегиональной депутатской группы:
- Я бы был с теми, кто защищает конституционный строй страны.
Сергей ФИЛАТОВ, президент Конгресса российской интеллигенции, в 1991 году - секретарь президиума Верховного Совета РСФСР:
- Был бы, как и тогда, на стороне демократических сил.
|
