|
Запомнила она, что уже светало, когда они с матерью подошли к краю огромной толпы, собравшейся на Ходынке, чтобы получить в дни коронации Николая II обещанные подарки – ситцевый платок, эмалированную кружку с гербом, кусок колбасы и сладости. До начала торжеств было еще много времени, но каждый хотел оказаться поближе к палаткам с подарками, и теснота и толчея становились все более опасными. И в этот момент – это Таня запомнила четко – у края толпы появились две мчащиеся повозки. В одной из них вдруг поднялся человек и громко закричал: «Уже дают! Что вы тут сидите?! Уже дают! Вперед!». Из другой повозки на головы толпы посыпались пачки каких-то прокламаций… Эта была искра - все разом бросились вперед, на штурм палаток. И началось! По официальным данным, тогда было раздавлено в толпе 1389 человек...
Таня чудом выжила. Позднее она, учительница младших классов Т.А. Успенская, по мужу Воскресенская, никому не рассказывала об увиденном – в царские времена у нее никто и не спрашивал, а в советские – это было опасно, так как в официальную версию историков, что во всем виноват «кровавый Николай», виденное ею никак бы не вписалось. Рассказывала она это только своим близким, шепотом, с большой опаской.
Вот так - одни постигают исторические события и имена по сухим учебникам. Для других - увы, все реже и реже - цари, короли, монархи, императоры - это герои родительских и дедовских рассказов. Советское детство автора прошло как раз под «конспиративный» полушепот его родителей о персонажах, упоминать о встречах с которыми было в то время небезопасно…
Конечно, для элитного Петербургского училища правоведения, где учился отец автора, в самом факте встречи с царем и его семьей не было ничего сверхъестественного. И все же, когда постом 1910 года Николай II решил объехать отдельные учебные заведения Петербурга, волнение охватило всех: и учеников, и преподавателей, и директора. Все ждали его и соответственно приготовились: натерли полы, в дортуарах постелили белые пикейные одеяла. И, самое главное, провели от входа на все этажи сигнализацию - электрический звонок. Было решено, что когда старший швейцар будет отрывать царю двери, он нажмет кнопку, и все займут свои места. Тренировки со звонком проходили успешно, но время шло, а царь все не ехал. Все немного расслабились.
«В среду, как всегда перед обедом, у нас проходил урок немецкого языка, - вспоминал родитель автора. - Вдруг зазвонил сигнальный звонок, на что кто-то сказал: «Врешь, теперь уж не обманешь». Все засмеялись. Но когда увидели, как по залу пробежали дежурные, то поняли, что «приехал!». Я в этот день не надел чистую рубашку и жилет, и бросился в спальню переодеваться, но опоздал, так как туда уже входил Николай в сопровождении нашего директора, генерала Ольдерогге.
Царь поздоровался с нами так: «Здравствуйте, правоведы!». Мы дружно отвечали. К нему подошел с рапортом дежурный. Царь спросил его фамилию. «Аннин», - ответил дежурный и забыл добавить: «Ваше Императорское величество», за что его после все ругали.
«Спросите кого-нибудь», - сказал Николай учителю. Герр Ган вызвал Баркова - ученика, который совсем плохо говорил по-немецки… В это время Николай пытливо всматривался в наши лица. Он был в своей любимой форме стрелков императорской фамилии: в красно-малиновой шелковой рубашке и черных бархатных штанах. Выглядел он старше своего изображения на серебряных рублях. Борода длиннее, землистый цвет лица. В класс вошел флигель-адъютант граф Граббе, что-то вполголоса доложил царю. Узнав, что в соседнем классе урок латинского языка, Николай заметил Ольдерогге: «Ничего не понимаю в этой латыни». На что директор училища добродушно ответил: «И я тоже, Ваше Величество - ничего не понимаю».
Царь захотел смотреть гимнастику. Нам приказано было всем спуститься в гимнастический зал. Николай спросил: «А кто у вас лучший гимнаст?» Им у нас был Ваня Эрдели. Он в упражнениях на кольцах и трапеции, подвешенной к потолку, не уступал в красоте и ловкости цирковым артистам. Царь подозвал Ваню к себе и, узнав фамилию, спросил: «Вы не сын Ивана Егоровича?» - «Так точно, Ваше Императорское Величество». - «Как сейчас здоровье вашей матушки? Она поправляется?» - «Она уже дома, Ваше Императорское Величество».
Упоминаемый в этом рассказе Ваня Эрдели был сыном генерала-кавалериста И.Е. Эрдели, с которым царь, еще будучи наследником, вместе служил в гусарском полку. Семейство это было в родстве с Л.Н. Толстым, и члены ее были своими людьми в Ясной Поляне.
Правоведы после отъезда царя еще долго вспоминали детали этого визита: и как у Николая пропала куда-то перчатка, и он спокойно заметил, что хорошо еще, что пуговицы не оторвали. И как директор строго приказал, чтоб перчатка нашлась. И она нашлась: ее вернул смущенный старшеклассник Арнольди, объяснив, что хотел сохранить этот сувенир. Царь спросил его фамилию, и через несколько дней Арнольди получил золотую сувенирную монету в 10 рублей, с портретом Николая, смотрящим в другую сторону. Вспоминали, как отъезжал царь на своем «Делоне-Бельвиль», а директор держал двери, чтоб не пустить учеников провожать его, ибо для безопасности государя не следовало привлекать излишнее внимание прохожих.
Можно только удивляться, что же такого «крамольного» в этом сюжете, и почему надо было рассказывать это с опаской? Но достаточно проследить судьбы названных здесь людей, и многое становится понятным. Граф Граббе, командир царского конвоя – эмигрант. Арнольди – расстрелян большевиками в 1924. Генерал Эрдели, отец Вани, один из создателей Белой армии на Юге России, потом – в эмиграции. К 30-м годам из упомянутого класса «правоведов» 12 человек было расстреляно или убито, остальные сидели по лагерям или обживали Европу. Не секрет, что именно выпускники лицеев, пажеского корпуса и училища правоведения более других пострадали от «красного террора» и 37-го года. И особенно, конечно, преследовались бывшие офицеры-гвардейцы.
«В 1913 году я служил в Петербурге вольноопределяющимся в Гвардейской конной артиллерии, - продолжал свои «криминальные» сюжеты отец автора. - Весной, накануне выхода всей нашей бригады в Красное Село, в лагеря, офицерское собрание конной артиллерии в Виленском переулке посетил Николай II. С конной артиллерией у Николая были особенно близкие отношения с тех пор, как он, будучи наследником (в начале 90-х годов), командовал ее 1-й батареей. Царь приезжал обычно к обеду, который часто затягивался до утра. Так было и на этот раз. Здесь, я думаю, будет уместно опровергнуть ложное представление о царе Николае как о пьянице. Ни молодым, ни в более зрелом возрасте он не увлекался вином. Он никогда не позволял себе лишнего глотка и скорее поражал своей умеренностью в питье, чем невоздержанностью. Посещая гвардейские полки, он неизменно пил только одну мадеру фирмы Крона, бутылку которой гофмаршальская часть предварительно доставляла в офицерское собрание. Однако в то же время Николай не препятствовал офицерам пить, сколько они хотели, совершенно не стесняясь присутствием главы государства, священной особы русского императора...»
Николай II обычно засиживался долго после обеда в Преображенском и Гусарском полках в дни их полковых праздников. Хорошо знавший царскую семью граф Беннигсен писал: «Вероятно, его тянули в эту обстановку и воспоминания о времени, когда он жил в ней вполне беззаботно, а возможно, также и то, что когда он жил в ожидании всегда возможных покушений, он мог быть вполне уверен, что эта военная молодежь его не предаст».
В то время действительно шел настоящий отстрел министров, губернаторов, жандармов. Но в начале царствования Николая о такой опасности для царя никто и не думал. Граф, в то время тоже учащийся-«правовед», запомнил такие моменты:
«Похороны Александра III происходили по старинному церемониалу, и нашему училищу пришлось принимать в них участие, будучи выстроенным в две шеренги на Невском проспекте против Малой Морской, в утро, когда гроб царя перевозили в Петропавловский собор. Николай II шел сряду за гробом. Сейчас меня поражает, как мало его тогда охраняли. За нами стояла густая толпа, и на всем протяжении шествия устроить покушение, конечно, было не трудно». Еще граф пишет, что для Петербурга было целое событие, когда «царь с молодой женой пошел как-то вечером прогуляться по Невскому без всякой охраны».
Запретны и наказуемы в советские времена были и родительские рассказы о службе в царской армии. Старший брат отца автора, Дмитрий, служил в свое время в знаменитых «лермонтовских» полках: сначала в лейб-гвардии Гродненском гусарском, а в 1914-м – в Ахтырском. Это ему обошлось в 8 лет Колымы. Правда, возможно, тут сыграл свою роль и донос, согласно которому дядя Дмитрий собирался тайно жениться на дочери… германского императора Вильгельма. И ведь «органы» поверили! Кстати, отсидев, дядя уже никогда не вспоминал о своем военном прошлом.
Такой же участи для себя родитель наш ждать не стал, и как только Лубянка стала проявлять интерес к его персоне, сменил фамилию, а для надежности - год и место рождения. И с тех пор об училище правоведения, как и о лейб-гвардии конной артиллерии, упоминал он очень редко, и только в семье. И полушепотом.
Память о скорбных событиях лета 1918 года – расстреле царской семьи - преследовала родителя нашего всю жизнь. Он не был монархистом, но в дни 50-летия расстрела, прочитав явно заказную статью в «Комсомолке» и презрев возможную цензуру, пишет вдруг старшему сыну с горечью: «Автор старается оправдать зверства над ними и, кроме того, умалчивает о многом. И есть ошибки, с целью опорочить их. Нет, не то и не так написано! Да, ничем не оправданное зверство и жестокость, политически совсем не нужное, даже вредное, совершенное дикарями-садистами, в обстановке полного хаоса, анархии и безвластия. Я же читал Записки Быкова, комиссара Совнаркома при семье Романовых. Он писал правду, и книга была изъята из продажи. В 1918 году же».
Какой бес попутал Россию и ее народ, искали и те, кто оказался в «рассеянии». На противоположной стороне земного шара, в бразильском городе Сан-Паулу, все тот же граф Беннигсен писал в своем эмигрантском «далеке»:
«…В Москве я задержался на день, получив повестку о царском выходе на следующий день. Все участвовавшие в нем собрались в дворцовых теремах, и самый выход был из дворца в Успенский Собор. Было нас немного, и лично я, получивший на Пасху 1912 г. звание камергера, шел всего на несколько человек впереди государя. Когда я вышел на Красное Крыльцо, то внизу и перед решеткой и за нею все было черно от народа. Когда через секунду после меня показался государь, вся эта масса разразилась криками «ура».
И граф недоумевал: «Для меня было несомненно, что эта манифестация была не искусственной. Но позднее я не раз вспоминал ее, когда произошла революция: как мало было нужно времени, чтобы столь радикально изменилось настроение народа»!..
Этому, между прочим, и до сих пор нет вразумительного объяснения. Как нет и окончательного ответа на вопрос: так кто же все-таки виноват в Ходынской катастрофе? Если то, что рассказала в свое время Т.А. Успенская своим детям и внукам правда, то кто были те подстрекатели-провокаторы, 110 лет назад жаждущие потрясений и крови в день коронации царя? Во всяком случае, за это преступление ответственность, как теперь говорят, на себя никто не взял. Никто. До сих пор…
|
