|
– Юрий Петрович, о вашем кабинете легенды ходят. Фундаментальная мебель, автографы самых знаменитых людей на стенах... Кто оставил первую надпись и ведете ли вы им счет?
– Ну какой может быть счет... А начал это дело Андрей Вознесенский, его стихи «Все богини – как поганки перед бабами с Таганки» первыми здесь появились. Потом строчки эти не понравились Гришину, даже стены из-за них хотели закрасить... Кого только тут нет, начиная от руководителей компартий и власть предержащих до известных во всем мире художников, артистов, писателей. В этом кабинете такой был синклит: Артур Миллер, Белль, Альфред Шнитке, Сергей Параджанов, Александр Исаевич Солженицын, Андрей Битов, Искандер, Аксенов, Булат Окуджава...
– Вы ведь уехали уже после смерти Брежнева, когда чувствовалось приближение перемен?
– Я это приближение как-то не заметил. Перед отъездом мне закрыли сразу несколько спектаклей. Главные неприятности произошли сразу после смерти Владимира Высоцкого. Спектакль его памяти запретили. Тогда к нам на Таганку буквально ворвались, содрали портрет Володи в траурной рамке, стали срывать цветы. Собравшиеся у театра люди кричали им: «Фашисты, фашисты...»
– Правда, что однажды театр хотели даже снести?
– Было и такое. Машина с шаром приехала. Артисты тогда не ушли из театра: «Ломайте с нами!» Да много чего было – и увольняли, и лишали, а в перестройку у меня театр просто отняли. И спрашивается, идет ли краденое впрок?
– А что это за история с постановкой «Пиковой дамы» в парижской Гранд-опера? Вы об этом никогда не рассказывали.
– Ее так обхаяли в Министерстве культуры, что просто вспоминать не хочется. Это ребенок, который не родился – в зачатии был уничтожен. Целую кампанию против нас в газете «Правда» развернули, оскорбили всех с ног до головы... Шнитке назвали «музыкантишкой». Письма пошли от рабочих, доярок, свинарок – руки прочь от Чайковского! А написал донос Альгис Жюрайтис, но он уже на том свете, что вспоминать… Тем более что он свое получил: артисты Большого театра, прознав про его поступок, пришли и положили на его дирижерский пульт 30 копеек, мол, вот они, твои 30 сребреников…
Кошмар прекратился, когда мой друг, Петр Капица, обратился с письмом в защиту меня к Брежневу. Кстати, руководители компартий тоже сигнализировали Леониду Ильичу – дескать, начинается новая «ждановщина». Конечно же, никто потом не извинился, спасибо, что вообще-то не турнули.
– Вы простили тех, кто ставил вам палки в колеса?
– Да мне вообще грех жаловаться. Я раньше даже поднимал рюмочку за Черненко, потому что он дал мне возможность познакомиться с другой системой. Конечно, некоторые думали, что я там погибну под забором. Но я совершенно спокойно выжил.
– А как получилось, что вы приняли израильское гражданство?
– Я поставил тогда «Закат» Бабеля, и меня порекомендовали правителям Израиля – дескать, известный режиссер, хорошо бы приютить. Занятно, что когда я вернулся в Союз, ко мне в кабинет выстроилась очередь из желающих эмигрировать на Землю обетованную. И я им объяснял, что сначала надо выучить иврит, а потом съездить посмотреть вакантные места, чтобы не пришлось мести улицы или укладывать асфальт. Было смешно: сидит русский тип и объясняет евреям, как нужно получше адаптироваться.
– О бывшем вашем актере, а впоследствии министре культуры Николае Губенко, который по телевидению говорил тогда: «Неужели мы отдадим русский театр израильтянину?», вы тоже не хотите говорить?
– Бог ему судья, пусть живет, как хочет. Как говорил Островский, чего на свете не бывает, мужья с женами расходятся. А тут, подумаешь... Я, собственно, и не был им никогда особенно очарован. Конечно, он талантливый актер, я взял его из ГИТИСа... Было и прошло.
– С конца 60-х и до начала 80-х театр поддерживали фрондирующие коммунисты: Лев Оников, Федор Бурлацкий, Лев Делюсин, Георгий Шахназаров, Юрий Карякин и даже сотрудник КГБ Лолий Замойский. Можно ли считать, что именно эта категория партноменкулатуры обеспечила выживание Таганки?
– Поддерживали, конечно. Но вот что интересно: поддерживали-то из любви к искусству. Им нравилось то, что они видели на сцене, и они амортизировали гнев начальства. В итоге некоторые сдуру стали думать, что я с Лубянки, и она мне покровительствует.
– Сегодня нет театральной цензуры, но существуют материальные проблемы. Нынешние власти помогают Театру на Таганке?
– Мэр благосклонен, не отказывает. Я как-то раз Лужкова спросил: «А почему вы мне помогаете?» Юрий Михайлович как-то странно на меня посмотрел, задумался и ответил: «Вероятно, по лицу».
– Таганка у всех нас ассоциируется с именем Владимира Высоцкого. Спектакль его памяти идет на вашей сцене много лет и собирает полные залы. Приходит ли на него молодежь и кем, по вашему мнению, Высоцкий был в первую очередь: актером или поэтом?
– Неважно, каким актером был Высоцкий. Есть десятки, сотни лучше, чем он. А вот поэтов мало. Знаю, что многие со мной не согласны. Ну нельзя же на самом деле воспринимать всерьез, к примеру, его роль в фильме «Место встречи изменить нельзя»! Это ведь своеобразная попса. В «Правде» тогда появилась статья об этом сериале, и я иронично заметил: «Ну что, Володя, прославился – «Правда» о тебе написала». «А что делать?» – отвечает. Важно, что он сам все правильно понимал.
– Юрий Петрович, режиссер – это всегда человек сильный. Когда впервые проявился ваш характер и как он формировался?
– Характер от отца, а у отца – от деда, ярославского крепостного мужика, который был старовером. Это суровые люди. Хотя дед очень любил свою жену, у него было много детей. Перед революцией он обзавелся садом, хозяйством, встал на ноги. Но пришли наши советские банды и его, тогда уже 86-летнего старика, объявили кулаком и выбросили на улицу, а в избе деда устроили красный уголок.
– В каком году это было?
– Наверное, в 27-м. Он коромысло взял: вон отсюда. Думал – хулиганье. Хорошо, нашлись односельчане – подобрали, отвезли на вокзал. Я его с бабкой встречал на Ярославском с узелками, поднимал их на 3-й этаж. Мы тогда жили в переулке рядом с Плющихой. И я на всю жизнь запомнил, как дед дал мне большой серебряный рубль за то, что я донес его вещички. Я очень тогда удивился: «Что вы, дедушка?!» А он мне: «Людям за работу надо платить, чтоб ты это запомнил».
– А кто были ваши родители, Юрий Петрович?
– Мама была очень интеллигентная, редкой красоты и тонкости... Вот бы ей в театре играть! Но она работала учительницей. А отец – Петр Захарович Любимов – окончил реальное коммерческое училище. У него был магазин в Охотном Ряду. Родители были страстными библиофилами, а папа еще очень любил театр. Держал во МХАТе ложу и водил туда всю семью.
– Вам рано пришлось проявить самостоятельность?
– Отец был человеком состоятельным, за что его и сажали. За деньги. Но они всегда такие суммы заламывали...
Когда как-то нужных денег не оказалось, арестовали тетю и маму. И мы, ее дети, остались одни. Мне было не больше 8–10 лет, сестре Наташке – 5, а брату Давиду около 14. И вот, представляете, мы втроем решали на семейном совете, кому же из нас маме в кутузку передачу-то отвезти. Она была родом из Рыбинска, и ее отправили в тюрьму по месту жительства. На мамину родину поехал я. Сестра была слишком мала, и мы боялись, что она заблудится, а четырнадцатилетнего Давида уже запросто могли арестовать. Никому не пожелаю стучать в тюремное окошко, чтобы передать своей матери передачу... Помню, что мама разнервничалась, а я сказал: «Не смей плакать перед ними!» Вот когда, видимо, впервые под влиянием обстоятельств и проявился мой характер... А потом как сыну «лишенца» мне пришлось оставить школу и поступить в ФЗУ. Суровое заведение, не для хлюпиков. В столовке ложки к столу цепочками были прикованы. Тарелкой тяжелой алюминиевой шутки ради могли в лоб залупить. Не понравишься – череп расшибут.
– Вам столько пришлось пережить темного и страшного, а рассказываете вы обо всем легко, даже посмеиваетесь...
– Мне не хотелось бы выглядеть каким-то героем. Просто время было такое. Мне не за что было любить власть, но и она отвечала мне взаимностью. Так что нормально... И посмеиваюсь, правда, но давайте опять вспомним Пушкина, который писал, что смех и ужас несовместны. Ведь Пушкин, что не скажет, то истина. А куда деваться – гений…
Юрий Любимов – организатор и художественный руководитель Театра на Таганке. Родился 30 сентября 1917 года.
- С 1960 г. преподает в Театральном училище им. Б. В. Щукина.
- В 1983 году Любимов был приглашен в Лондон ставить «Преступление и наказание», и ему запретили возвращение в Союз. Он оказался лишен гражданства, званий и должности. В эмиграции работы не прерывал.
- В 1989 году режиссеру вернули советское гражданство, и он приехал в Россию.
- С 2000 по 2006 г. поставил «Хроники» Шекспира, «Евгений Онегин» А.С. Пушкина, «Театральный роман» М.Булгакова, «Суф(ф)ле»... На 23 апреля намечена очередная премьера – спектакль «Антигона».
|
