|
О том, от чего он умер – то ли в результате болезни, то ли тому умело поспособствовали, – до сих пор спорят историки. А тогда смерть многолетнего и грозного хозяина Кремля вызвала в Москве страшную суматоху. Опасаясь, что весть о кончине может вызвать в обществе смуту, государево окружение поначалу не только скрыло правду, но даже попыталось внушить подданным надежду на его выздоровление. Тем временем все ворота Кремля были заперты, а военный гарнизон поднят в ружье…
Если читатель решил, что все вышеописанное связано с кончиной Сталина, случившейся 5 марта 1953 года, то он ошибся. Речь идет о 18 марта 1584 года, когда скончался великий князь московский и государь всея Руси Иван IV Грозный.
Многое, на удивление многое совпадает в этих разделенных четырьмя столетиями событиях. И прежде всего схожи личности усопших с характерной для них воистину маниакальной нацеленностью на утверждение самодержавной власти при помощи террора, огня и меча. Не за эту ли невероятную жестокость по отношению к собственному народу покарала их судьба одинаково страшной, приключившейся в полном одиночестве смертью – непонятно, то ли насильственной, то ли естественной?
Гнездо одинокого стервятника
Версии о том, что Сталин пал жертвой заговора своего ближайшего окружения (которое таким образом лишь сыграло на опережение – Хозяин явно нацеливался на ближайших сатрапов), не только бытуют до сих пор, но стали в последнее время особенно популярны. Легенда обрастает все новыми подробностями, и вот уже в ней появилась некая зловещая «фигура в белом халате», якобы внедренная в ряды врачующих вождя лекарей коварным Лаврентием Берией.
Эти версии не выдерживают никакой критики, если вспомнить сталинскую патологическую подозрительность и прямо-таки трепетное отношение к вопросам личной безопасности. Достаточно припомнить, как во времена Гражданской войны Сталин так выбирал маршруты, что неизменно оказывался ближе к своему персональному, готовому в любой момент к отходу бронепоезду, чем к передовой. Или стоит обратиться к обстоятельствам его единственной во время Великой Отечественной войны поездки на Западный фронт в августе 1943 года, которая была обставлена как масштабная войсковая операция. Это Ленин до поры до времени позволял себе обходиться личной охраной из двух человек. Сталина даже в мирное время охраняли тысячи – и в Кремле, и особенно на «объекте 101» – Ближней даче. Ее еще называли по месту расположения «Кунцевской» или «Волынской», а также по цвету главного здания – «Зеленой».
Именно сюда, объявив, подобно царю Ивану Грозному, «опричнину всем потаенным врагам», Сталин перенес в конце 40-х годов свою штаб-квартиру. Именно здесь, собирая ближайших партийных соратников на легендарных, затягивавшихся далеко за полночь «обедах», Сталин без лишних формальностей решал вопросы первостатейной государственной важности. Иногда – особенно в последние годы – собирал просто так, без особых дел. Очень уж, видимо, монотонной и одинокой была его жизнь.
Да и какой она могла быть в зоне, наглухо отгороженной от всего остального мира километровой полосой отчуждения и двумя трехметровыми заборами, между которыми без устали сновали патрули с собаками? Куда уж Александровской слободе времен царя Грозного до этого насыщенного сигнализацией, надежно оберегаемого особым охранным отделением МГБ (казармы находились на внешней, примыкающей к тыловой части усадьбы территории) гнезда «одинокого кремлевского орла». Здесь были готовы отразить даже воздушный десант. Еще во время войны на территории дачи соорудили большой подземный бункер с рабочими кабинетами. По всему внешнему периметру установили дальнобойную зенитную морскую артиллерию. А во внутрипарковой части – еще и зенитные пулеметные установки. Правда, все это после войны сняли. Но так, чтобы можно было легко вернуть. А бункер остался в состоянии постоянной рабочей готовности. Так что в случае необходимости, спустившись на лифте вниз и воспользовавшись подземкой «спецметро», Вождь мог довольно быстро оказаться в своем знаменитом кремлевском кабинете. И тем же путем вернуться обратно.
Впрочем, Сталин предпочитал перемещаться в кавалькаде бронированных лимузинов. Дорога от Кремлевских ворот до крыльца двухэтажного жилого дома в Волынском занимала всего 15 минут. Все остальные, включая членов Политбюро, могли приехать сюда только по приглашению Вождя. Машины при этом полагалось оставлять на внутренней стоянке у въезда на «объект». И следовать пешком через парковую часть под приглядом специально натасканной охраны.
Дабы ничего не мешало наблюдению, все ветки на деревьях в парке были срезаны на уровне полутора метров от земли.
Инсульт в половине одиннадцатого
Из тех ветеранов Политбюро, кого Сталин в ночь с 28 февраля на 1 марта 1953 года пригласил на Ближнюю дачу и усадил за последний в своей жизни обед, четверо – Маленков, Берия, Булганин и Хрущев – уже по крайней мере год точно знали, что находятся у Хозяина на прицеле. И действительно были крайне заинтересованы в его скорейшей кончине. От этого странной может показаться беспечность, с которой Сталин продолжал их так близко к себе подпускать.
На самом же деле он ничем не рисковал. Ибо хорошо знал своих вассалов и был совершенно уверен: никто из них, включая наиболее опасного, Берию, на него руку не поднимет. Потому что одно дело заочно «пускать кровь» в режиме «коллективного руководства» и подмахивать расстрельные списки на тысячи, десятки тысяч «кулаков», «подкулачников», «врагов народа» и «иностранных шпионов». И совсем другое – собственными холеными ручками душить или подсыпать яду. Впрочем, у искушенного в таких материях Вождя подобные эксцессы тоже были предусмотрены. Все присутствующие хлебали знаменитый сталинский борщ из одной общей супницы. И никто, покидая дом, не мог миновать охрану, пока та стопроцентно не убеждалась, что с Хозяином все в порядке. Так что случись какая «заминка» – ни один не отошел бы от порога даже на пару шагов.
Иное дело – опытная профессиональная рука, медленно действующий яд и пособничество самой охраны. Тут кое-какие обстоятельства действительно наводят на размышления. Особенно те, что были связаны с событиями, разыгравшимися 1 марта. То есть уже после того, как перед рассветом гости благополучно разъехались, а Сталин устроился спать на диване в малой столовой – комнате, которая, по свидетельству его дочери Светланы, со временем стала у отца самой любимой и «служила ему всем». Вот на пути от этого дивана к столу, где стояла бутылка «боржоми», утром следующего дня – как потом уточнили врачи, около 11 часов – инсульт и опрокинул на пол 73-летнего Сталина.
С этого момента парализованный, в одних мокрых от непроизвольного выделения мочи пижамных брюках и потому сильно продрогший повелитель одной шестой мира более десяти часов беспомощно провалялся на полу. Только в половине одиннадцатого вечера охранники наконец-то нашли предлог заглянуть в малую столовую. Столь надолго затянувшееся бездействие службы безопасности выглядело тем более странно, что именно с 10 до 11 часов утра от Сталина обычно поступали первые распоряжения по телефону. Иное дело, что заходить к нему без вызова не полагалось. Поэтому на даче, кроме многочисленных аппаратов правительственной связи и обычной московской коммунальной сети, была оборудована специальная внутренняя телефонная система. Подключенные к ней аппараты – домофоны – имелись во всех комнатах, так что Сталин мог звонить отовсюду – даже из ванной и туалета.
Ему же без крайней нужды не звонили. Однако эта односторонность совсем не означала, что у хозяйской «шапки-невидимки» совсем не было изъяна. Даже он, Великий Сталин, у себя дома ежесекундно находился «под колпаком». Скрытое слежение обеспечивалось особой системой сигнализации. Вделанные в мягкую мебель миниатюрные датчики (пружинки от них после посмертного «шмона» в хозяйстве Вождя еще долго сиротливо торчали из обивки) передавали на специальный пульт сигналы, позволявшие точно отслеживать все передвижения объекта.
Так что, начиная с полудня 1 марта, дежурный – чем дальше, тем более обеспокоенно – фиксировал: «Нет движения!» Ближе к 16.00 уже почти вся дачная обслуга была уверена: случилось что-то недоброе. Но почему-то и после этого никто не заглянул в покои Вождя, не поспешил к нему на помощь. Это «почему-то» со временем стало существенным аргументом в рассуждениях тех, кто верен теории заговора и зловещей в нем роли Берии, которому якобы подчинялась сталинская служба безопасности.
На самом деле личная охрана Сталина, состоявшая из многократно проверенных на личную преданность офицеров, уже восемь лет как Берии не подчинялась. Все, что ему удалось, так это в 1952 году с помощью интриг и при попустительстве никому особо не доверявшего Вождя «схарчить» генерала Власика. Однако даже устранение этого сверхбдительного начальника сталинской охраны (Власик до конца жизни был уверен, что именно Берия «помог» Хозяину уйти в мир иной) ничего в принципе не меняло. Управление охраны подчинялось непосредственно министру госбезопасности Игнатьеву, у которого была только одна «Библия» – указания самого товарища Сталина.
«Товарищ Сталин крепко спит»
Как раз в свете именно этих указаний дежуривший 1 марта подполковник МГБ Старостин и помощник коменданта Лозгачев обязаны были о своей тревоге доложить министру Игнатьеву. А уж тот принимал бы решение. Но не доложили. Почему?
Объяснение, которое много лет спустя удалось вытянуть из уст одного из помощников коменданта, оказалось на удивление простым. Опасались вызвать хозяйский гнев. Оказывается, заметно сдавший в последние месяцы Сталин, раскурив трубку и углубившись в бумаги, частенько впадал в дрему. При этом содержимое трубки нередко просыпалось на домашнюю куртку. Ткань начинала тлеть. А Вождь все дремал да посапывал. Первая же попытка дежурного разбудить имела неожиданное следствие. Вздрогнув и испуганно открыв глаза, Сталин, который обычно был весьма благодушен с обслугой, пришел в неописуемую ярость. Ситуация неоднократно повторялась: Вождь спит, мундир чуть ли не дымится, а охрана, не решаясь приблизиться, мечется в панике «по тылам»…
В общем, 1 марта Старостин и Лозгачев долго препирались и подталкивали друг друга к двери в малую столовую. Когда, наконец, вошли и увидели лежащего на полу Хозяина – засуетились и принялись названивать своему министру. Но совершенно напрасно охрана ожидала от Игнатьева четких указаний, и, прежде всего, присылки врачей. Судя по поведению Игнатьева, его голова была занята совсем другим: прежде всего ему надо было заботиться о собственной безопасности и лавировать между враз политически «потяжелевшими» соратниками. Согласно ноябрьскому 1952 г. решению Бюро Президиума ЦК, в отсутствие Сталина (решение было принято на случай его отъезда в отпуск) заседания правительства поочередно должны были вести четверо. Первым в списке по алфавиту значился Берия. Вот к нему-то, после некоторых колебаний, Игнатьев и переадресовал Старостина. А сам сначала известил более ему близких Хрущева и Булганина. И уж только потом – заместителя Вождя по Совмину Маленкова.
Пока сверхосторожный Игнатьев лавировал между теми, у кого за спиной стояли госвласть, партаппарат и силовой блок, вперед выскочил самый умный, решительный и циничный – Лаврентий Берия. Не случайно именно от него охрана получила первое более или менее внятное указание. Вместе с Маленковым Берия прибыл в Волынское в 3 часа ночи 2 марта. И откуда-то с порога недолго понаблюдав за недвижным Вождем, уже на выходе бросил помощнику коменданта: «Лозгачев, что ты панику наводишь? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Его не тревожь и нас не беспокой». Примерно за час до Берии в Волынском побывали Хрущев с Булганиным. Но в комнаты Сталина они вообще не входили, а, потоптавшись в «дежурке» возле ворот, ограничились беседой с охранниками. После чего, не оставив никаких распоряжений, убыли.
Уверенность, с которой товарищ Берия с ходу «поставил диагноз», к медицине никакого отношения не имела. Но явно опиралась на результаты телефонного «блиц-консилиума» с другими членами Политбюро. Потому что врачей, предварительно введя их в заблуждение заявлением, что «неприятность» с товарищем Сталиным произошла накануне ночью, а вечером 1 марта он, как обычно, работал у себя в кабинете, впервые допустили к телу только в 9 часов утра 2 марта. Группу по реанимации задействовали еще позже – вечером. Да и то, оказывается, лишь для того, чтобы тут же связать врачей по рукам и ногам. Пока те пытались снизить кровяное давление и стимулировать работу сердца, Берия и Маленков выставили медицине выдающееся по своей нелепости условие – каждая лечебная процедура, которую предлагали врачи, должна быть доложена дежурным членам партийного руководства и одобрена ими.
Непосредственно медицинскими мероприятиями руководил тогдашний министр здравоохранения А. Третьяков. Именно он, а не Берия или кто-либо еще из высшего ареопага, формировал состав лечащей бригады и последующих консилиумов. Так что хоть Берия и пытался руководить охраной, но внедрить во врачебные ряды какого-то диверсанта со шприцем ему было бы сложновато. А главное – совершенно излишне. Какой смысл был в рисковых упражнениях с инъекциями, когда нуждающийся в экстренной медицинской помощи «объект» почти двое суток был ее лишен и теперь находился в самом критическом положении?
Все, что теперь по-настоящему волновало соратников, – официальный вердикт компетентных специалистов. Их гарантия, что грозный Хозяин уже не оклемается, означала конец периода выжидания и перехода к активной внутривидовой борьбе за власть. По требованию заметно активизировавшегося Маленкова расширенный, с привлечением самых авторитетных светил отечественной медицины консилиум состоялся на Ближней даче утром 3 марта. Вывод был единодушен: «Безнадежен!» Именно после этого Берия, не скрывая удовлетворения, направился к выходу, по-хозяйски, громко выкрикнув адъютанту свое знаменитое: «Хрусталев, машину!» Вслед за ним, внешне соблюдая некое подобие скорби, поспешили остальные. Благо теперь можно было без всякой оглядки «пилить» между собой власть. И строго дозированно «впаривать» замороченному народу пространные медицинские заключения про «дыхание Чейн-Стокса» и прочие приметы «стабильно тяжелого состояния здоровья безмерно любимого Вождя». О том, что тот не совсем бессмертен, массам дали впервые почувствовать только 4 марта. О том, что уже на следующий день смена власти была оформлена, они даже не подозревали. Врачи на Ближней даче еще пытались с помощью искусственного дыхания, инъекций глюкозы, камфары и адреналина поддержать жизнь в теле агонизирующего Вождя, когда его соратники, собрав в Кремле совместное заседание Президиума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета, расторопно поделили посты.
Только после этого все поспешили в Волынское, где стали очевидцами того, что спустя несколько дней было оформлено в Домовой книге Московского Кремля отметкой «о выписке И.В. Сталина по случаю кончины 5 марта 1953 года». Более точное время значилось в «Почасовой записи медицинских осмотров, заключений, консилиумов в течение всей предсмертной болезни Сталина»: 21.50.
В отсутствие врачей-вредителей
Запоздало вызванных на Ближнюю дачу медиков поджидал целый букет откровений, которые не то что изощренных в своем ремесле кремлевских врачей, а любого непритязательного сельского фельдшера могли бы повергнуть в шок. Конечно, каждый из приглашенных был в курсе, что Сталин уже пережил два инсульта: первый случился в 1945 году после Ялтинской конференции, второй – в 1949-м, накануне семидесятилетия. Но то, что он сам неотвратимо вел себя к третьему, медицина и ведать не ведала. Внешние, более чем очевидные признаки серьезного нездоровья Вождя в последнее время бросались в глаза окружающим. Он потолстел, появились симптомы «нехватки дыхания» ( Сталин даже бросил курить), обычно бледное лицо вдруг стало красным – верный симптом сильно повышенного кровяного давления. Словом, самое время было обратиться к врачам. Но Сталин излишнего к себе приближения вообще не терпел. А уж «людей в белых халатах» – как раз из-за опасения быть отравленным или же «залеченным до смерти» – особенно. В итоге, когда прибывшая на Ближнюю дачу бригада попросила срочно привезти из Кремлевской больницы «историю болезни» Сталина, таковой вообще не оказалось. Не было под рукой и самых необходимых, обычно имеющихся на экстренный случай во всяком доме лекарств. Впрочем, как и того, кто мог бы дать мало-мальски дельный совет по их применению. «Хотя бы медсестру завели под видом одной из горничных. Или врача под видом одного из полковников, – воскликнул один из врачей во время консилиума. – Ведь человеку 73 года!»
Но с другой стороны – чему удивляться? Академик В. Виноградов – единственный для Сталина медицинский авторитет, которого он дважды в год допускал к себе для осмотра, – коротал время в камере Внутренней тюрьмы на Лубянке. В качестве одного из главных фигурантов академик был привлечен по Сталиным же инспирированному «делу врачей-вредителей». Кое-какие медикаменты, которые хранились в буфете малой столовой, по строгому указанию «Самого» приобретались в обыкновенной аптеке. Эта миссия доверялась 30 лет проработавшей в сталинском доме А. Бычковой – одновременно повару, подавальщице, кастелянше и младшему сержанту ГБ. Вождь считал, что так будет надежнее – кто знает, что там намешают в «Кремлевке»!
Он так долго и тщательно страховался от возможных «отравителей», что с самоубийственной беспечностью прозевал приближение двух по-настоящему опасных, реальных убийц – болезни и старости.
|
