|
Виталий Третьяков
Продолжение.Начало в N 04, 2006 год. Инстинкт власти
Поразительно, как Ельцин в зависимости от настроения и своей политической цели с прямо противоположных позиций оценивает одни и те же вещи. И даже не замечает или не хочет замечать этого. Скорее, все-таки не замечает, ибо собственные эмоции, даже сиюминутные, для него важнее, чем все остальное. Кроме власти, разумеется.
Вот он приехал в желанно-ненавистную, пугающую Москву. Приехал недовольный. В "Исповеди", описав свое отношение к Москве и москвичам (этот отрывок я приводил в предыдущей главе), он переходит к началу своей работы в столице. Сразу берет быка за рога, не забывая с ходу упомянуть и о своей привычке "гореть на работе":
"Включился бурно, и отдел заработал активно. <...> Возвращался домой в двенадцать, полпервого ночи, а в восемь утра уже был на работе".
Но все-таки вставляет перед этим абзацем еще один:
"Я в Москве. Показали квартиру, настроение было неважное, поэтому мне было все равно. Согласился на то, что предложили, - у Белорусского вокзала, на 2-й Тверской-Ямской. Шум, грязный район.
Наши партийные руководители обычно селятся в Кунцеве, там тихо, чисто, уютно". А дальше - уже о работе.
Если не понравилось - почему согласился? Страсть чувствовать себя обиженным - сладостная страсть. Раз не тот пост - пусть будет и не та квартира.
Квартира, разумеется, хорошая, в так называемом цэковском доме. Кстати, по иронии судьбы в этом же доме и, кажется, даже в том же самом подъезде жил функционер ЦК КПСС Геннадий Зюганов. Через несколько лет это соседство станет невыносимым во всех смыслах.
Миллионы москвичей мечтали бы жить в той квартире, которую дали Ельцину. Кирпичный дом, а не панельный, улучшенной планировки.
В центре города (в пределах Садового кольца, а это в Москве и называется словом "центр") - полчаса пешком до Кремля.
Конечно, в Москве существовали еще более престижные места для расселения начальства. В том числе и в центре. Располагались они совсем не в Кунцеве, районе тоже престижном и тоже для начальства, но не для высшего. Дело в том, что иметь городскую квартиру в Кунцеве бессмысленно, ибо все высшие руководители страны имели так называемые государственные, то есть служебные, дачи в подмосковных поселках Жуковка и Барвиха. От Кремля до Кунцева - 15 километров. От Кунцева до Барвихи и Жуковки - 10. Живя постоянно на даче (а именно так делали все, кто госдачу имел), нет смысла обретаться еще и в городской квартире, находящейся на окраине Москвы, среди невыразительных новостроек.
Иное дело, что для более мелких чиновников, входящих тем не менее в номенклатурный круг, жить в экологически чистом Кунцеве было и престижно, и удобно. Престижно, потому что там строились такие же спецдома, как тот, квартиру в котором дали Ельцину. Удобно, потому что Кунцево находилось на правительственной трассе, соединяющей Кремль с Барвихой и Жуковкой (Рублево-Успенское шоссе - Рублевское шоссе - Минское шоссе - Кутузовский проспект - Калининский проспект). На трассе практически не было светофоров, а машин тогда в Москве было куда меньше, чем сейчас. Даже не нарушая скоростного режима, из Кунцева до самого центра можно было добраться за 15 минут. Из других столь же отдаленных окраин города - в лучшем случае за полчаса, а то и за 40 - 45 минут.
Не случайно, что именно в Кунцеве была построена Центральная клиническая больница (ЦКБ) - так называемая Кремлевская больница. Она дополнила старую кремлевскую больницу, располагавшуюся в одном квартале от Кремля - на улице Грановского (ныне Романов переулок). Кунцевская больница равно удалена и от центра города, места работы всех высших начальников, и от дачных поселков на Рублево-Успенском шоссе - места, где они постоянно жили.
Интересно, что мечта Ельцина иметь квартиру в Кунцеве все-таки осуществилась. Но, естественно, после того, как он взял власть в свои руки. Прямо напротив ЦКБ, на другой стороне Рублевского шоссе - на Осенней улице, был специально построен дом, куда и вселилась семья Ельциных, а также семьи его дочерей и ряда других приближенных в тот момент к Ельцину чиновников - Гайдара, Коржакова, Илюшина. Разумеется, Ельцин там практически не появляется, а лишь проносится мимо дома на Осенней, когда едет со своей госдачи в Горках-9 в Кремль или обратно. Только дурным вкусом или капризом объясняется выбор этого места жительства (точнее - нежительства). Вокруг ничем не примечательные дома да вечно переполненное машинами Рублевское шоссе. Сам "президентский" дом просто безобразен по архитектуре. Единственное достоинство - окружающий его огромный огороженный участок земли, бывший пустырь.
И все-таки Ельцин частенько проводит дни и ночи в Кунцеве. Но только не в своем доме, а в ЦКБ - во время своих многочисленных в последние годы болезней. Здесь ему была сделана и операция на сердце осенью 1996 года.
В конце же 70-х - начале 80-х высшее советское руководство имело городские квартиры не в Кунцеве, а в цековских домах, расположенных совсем недалеко от Кремля, как правило, на улице Алексея Толстого. Здесь были квартиры практически всех членов Политбюро. В этих домах построили квартиру и для Брежнева, но она ему не понравилась, и он остался в своей прежней - на Кутузовском проспекте, дом 24. Кроме того, несколько особняков построили на склоне Ленинских гор, там, где расположены государственные резиденции для высокопоставленных гостей Москвы. По имени одного из жителей этого начальственного анклава улица, где эти особняки расположены, называется улицей Косыгина. Здесь находилось городское жилье Михаила Горбачева. Ельцину, когда Горбачев был свергнут, предлагали этот дом, но он не захотел жить там, где витал дух его предшественника. И дал указание начать строительство на Осенней улице в Кунцеве - строительство бессмысленное и убогое.
Так что квартира, предложенная Ельцину на 2-й Тверской-Ямской, имевшая лишь один существенный изъян, - недалеко (вообще-то на другой стороне огромной площади) был Белорусский вокзал, вполне соответствовала его рангу. Кунцево было классом ниже, ибо в Кунцеве селили тех, кому не полагалась госдача. А заведующему отделом ЦК КПСС она полагалась - и Ельцин ее получил. До улицы Алексея Толстого Ельцин еще не дорос - там получали квартиры те, кто был и рангом выше, и на государственных должностях в Москве проработал несколько лет.
Ельцин, однако, сразу обиделся - дали недостаточно престижное жилье. И про госдачу не упомянул. Однако в другом месте "Исповеди", когда понадобилось указать на любовь к спецблагам Горбачева, сокрушается уже не над тем, что ему недодали спецблаг, а над тем, как это другие так неравнодушны к ним.
Уже в июне 1985 года тщеславие Ельцина было отчасти удовлетворено - его "избрали" секретарем ЦК по вопросам строительства. Думаю, не без его собственных усилий, хотя бы и пассивных. Судя по настроению, сохранившемуся у него в неизменности даже четыре года спустя, он всем своим видом демонстрировал свою обиду окружающим.
Но вот желаемое случилось - Ельцин стал секретарем ЦК. Сразу же резко улучшилось его материальное обеспечение. Как завотделом ЦК он жил, как он пишет, на "небольшой дачке", "одной на две семьи", а после назначения секретарем ЦК ему предложили дачу, из которой выехал сам Горбачев.
"Небольшая дачка" "одна на две семьи" - все как-то уменьшительно-пренебрежительно, словно жить в такой "дачке" - тяжкое бремя.
Бывал я в таких "дачках". Конечно, это не суперкомфортабельное по нынешним временам жилье: мебель казенная, роскоши особой нет, комнаты не сверхпросторные. Однако все бесплатно. Полная меблировка, ковры, посуда, телевизор, холодильник и прочее. "На две семьи" - это просто означает, что дом разделен на две равные части с отдельными входами с противоположных сторон. Электричество, отопление, телефон - все бесплатно. И огромная охраняемая территория для комплекса таких дач: с лесом, рекой, спортивными площадками и многим другим.
Допустим, однако, что все это ужасно плохо, убого (что в сравнении с дачей первого секретаря обкома в его собственных владениях не исключено). А главное - не по чину.
Но тогда почему же предложенную ему буквально через три месяца бывшую дачу Горбачева Б.Н. описывает так (кстати, не для того ли, чтобы удовлетворить наконец слишком обидчивого Ельцина, ему, только что назначенному простому секретарю ЦК, отдают дачу, в которой жил член Политбюро, бывший последние годы фактически вторым человеком в партии?):
"Когда я подъехал к даче в первый раз, у входа меня встретил старший караула, он познакомил с обслугой - поваром, горничными, охраной, садовником и т.д. Затем начался обход. Уже снаружи дача убивала своими огромными размерами. Вошли в дом - холл метров пятьдесят с камином: мрамор, паркет, ковры, люстры, роскошная мебель. Идем дальше. Одна комната, вторая, третья, четвертая, в каждой - цветной телевизор, здесь же на первом этаже огромная веранда со стеклянным потолком, кинозал с бильярдом, в количестве туалетов и ванных я запутался, обеденный зал с немыслимым столом метров десять длинной, за ним кухня - целый комбинат питания с подземным холодильником. Поднялись на второй этаж по ступенькам широкой лестницы, опять огромный холл с камином, из него (надо думать, из холла, а не из камина. - В.Т.) выход в солярий - стоят шезлонги, кресла-качалки. Дальше кабинет, спальня, еще две комнаты - непонятно для чего, опять туалеты, ванные. И всюду хрусталь, старинные и модерновые люстры, ковры, дубовый паркет и все такое прочее.
Когда мы закончили обход, старший охраны радостно спросил: "Ну, как?" Я что-то невнятно промычал. Семья же была просто ошарашена и подавлена.
"Больше всего убивала бессмысленность всего этого"
Положительно Борису Николаевичу трудно угодить. Дали квартиру у Белорусского вокзала и "дачку на две семьи", о которой Ельцин в обиде даже забыл сразу упомянуть, - плохо. Дали супердачу, такую, что жаловаться уже не на что, а обижаться тем более: не то что по чину - дали сверх чина. Опять плохо. Бессмысленная, видите ли, роскошь. Ванных комнат и туалетов чересчур много! Паркет дубовый! Садовник! У Белорусского вокзала садовника не было - тянуло в Кунцево, где "чисто, уютно". Сделали "чисто, уютно". Опять плохо. Даже семья ошарашена.
Последнее, впрочем, неудивительно - семья, провинциальная и, судя по всему, никогда не бывшая в курсе тайных мечтаний честолюбивого Ельцина, в которых он сам себе боялся признаваться, не ожидала того, что свалится ей на голову. Просто испугалась.
А сам Б.Н.? Тут чувства сложнее - замаячило что-то запретно-желанное. Пока в виде роскоши, действительно бессмысленной, если нет власти. Такой, чтобы никто не смог отобрать ни роскошь, ни, главное, самою власть.
Два "бытовых" эпизода, описанных Ельциным и относящихся к первым трем месяцам его жизни в Москве, отделены в "Исповеди" полусотней страниц. Но главное, в первом случае Б.Н. посвящает соответствующую главу своему переезду в Москву, осуществленному, как утверждает сам Ельцин, помимо его воли. А во втором случае вся глава написана с целью разоблачения партийных привилегий (ключевой лозунг, принесший Ельцину популярность в массах), а также Горбачева как поклонника этих привилегий. Отсюда и прямо противоположный пафос при описании квартир, дач, мебели.
Есть однако и еще один раздражающий Ельцина фактор. Это сам Михаил Горбачев. Неприязненное отношение к роскошной даче, помимо прочего, связано с тем, что эту дачу дал ему генсек. Что эту дачу он как дал, так может и отобрать. Что эта дача лучше, чем полагается Б.Н. по чину, то есть Горбачев как бы бросает Ельцину "подачку". А главное - что это дача, где раньше жил сам Горбачев. А ведь напишет же позже Ельцин в "Записках", что для него "психологически" невозможно было занять то место, которое занимал Горбачев.
"Горбачев" - это, пожалуй, третье ключевое понятие в жизни и сознании (подсознании) Ельцина после слов "Я" и "власть".
Москва стала полем борьбы Ельцина против Горбачева. В результате был уничтожен Советский Союз.
Ельцин был знаком с Горбачевым и до Москвы. Но оказавшись в Москве, он, во-первых, попал в его непосредственное, физически ощущаемое подчинение, а во-вторых - оказался в одном круге общения, так сказать в одном трудовом коллективе, с Горбачевым. А что это значило для Ельцина, можно будет понять, если рассмотреть, как развивались их отношения. И сам Б.Н., как всегда, дает для этого обильный материал.
Б.Н. и М.С.: сравнительное жизнеописание
Недолгое сотрудничество и долгое противостояние этих двух личностей и политиков драматически, если не трагически, сказалось на судьбе России.
В апреле 1985 года в Москве их судьбы переплелись непосредственно, но непростые отношения между Ельциным и Горбачевым сложились задолго до этого. Время от времени на страницах "Исповеди", описывающих домосковский период жизни Ельцина, имя Горбачева всплывает. Причем всякий раз в контексте, который трудно назвать нейтральным.
Но прежде чем познакомиться с этими сюжетами, предлагаю крайне сухое, но, на мой взгляд, крайне же любопытное "сравнительное жизнеописание" обоих персонажей.
Борис Ельцин родился, как мы помним, 1 февраля 1931 года в селе Бутка Свердловской области (Урал).
А 2 марта того же 1931 года в селе Привольном Ставропольского края (Северный Кавказ) родился Михаил Горбачев.
Семья Ельцина вскоре после его рождения переехала в город, а все детство и юные годы Горбачева прошли непосредственно на его родине, в сельской местности.
В один и тот же год оба они поступают в вузы. При этом различия их судеб проявляются еще отчетливей. Хотя оба покидают ради учебы свои семьи, Борис Ельцин уезжает не слишком далеко от дома - в Свердловск. А Михаил Горбачев - далеко, в столицу, в Москву.
Горбачев поступает в самый престижный на тот момент вуз страны - в Московский университет. Причем на юридический факультет.
Ельцин учится в тоже известном, авторитетном, но все-таки провинциальном вузе - Уральском политехническом институте. И на более "приземленном" строительном факультете.
В 1955 году оба получают дипломы о высшем образовании.
После этого Михаил Горбачев идет работать в комсомол, то есть фактически начинает свою политическую карьеру. А Ельцин - на стройку. Горбачев сразу же становится первым секретарем Ставропольского горкома комсомола, а через пять лет и первым, а затем первым секретарем Ставропольского крайкома комсомола. Ельцин за это время тоже "растет", занимая в 1963 году должность главного инженера Свердловского домостроительного комбината.
А Горбачев уже в 1962 году переходит на партийную работу, становясь парторгом Ставропольского территориально-производственного колхозно-совхозного управления (эта странная должность - плод неудачного реформаторства Хрущева). В 1967 году Горбачев получает диплом о втором высшем образовании - он заканчивает (заочно) Ставропольский сельскохозяйственный институт.
С 1966 года Ельцин - директор Свердловского ДСК, а Горбачев уже крупный партийный чиновник регионального масштаба - первый секретарь Ставропольского горкома КПСС. С этого момента М.С. в системе советского номенклатурно-карьерного роста начинает все стремительней и стремительней обгонять пока еще не известного ему Б.Н.
В 1968 году Ельцин переходит с производства на партийную работу и становится заведующим отделом строительства обкома КПСС, а Горбачев - вторым секретарем крайкома.
Ельцин доберется до этого уровня, став секретарем, правда еще не вторым, обкома в 1975 году. А Горбачев уже в 1970-м становится первым секретарем крайкома партии - главным человеком края, одного из важнейших регионов страны по сельскохозяйственному производству, а также главного бальнеологического курортного центра СССР. В 1971 году Горбачев избирается членом ЦК КПСС. Ельцин войдет в ЦК на десять лет позже - в 1981-м. А первым секретарем обкома партии Б.Н. станет лишь в 1976 году, на целых шесть лет позже того, как Горбачев занял аналогичную должность в Ставрополье.
Ельцин работает первым секретарем обкома до начала перестройки, инициированной Горбачевым, давно уже находившемся в Москве, - до апреля 1985 года.
Итак, партийно-должностное положение Горбачева и Ельцина уравнивается в 1976 году, но ненадолго, ибо уже в 1978-м Горбачев становится секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству и, естественно, переезжает в Москву.
Примерно два года Б.Н. и М.С. были равноправными "коллегами", после чего Горбачев стал для Ельцина начальником. Хоть и не сразу прямым, ибо занимаясь в Москве проблемами партийного руководства сельским хозяйством, будущий генсек, конечно же, не мог контролировать деятельность обкома сверхиндустриальной, к тому же переполненной предприятиями военно-промышленного комплекса Свердловской области.
Но в 1979 году статус Горбачева вновь повышается: оставаясь секретарем ЦК по сельскому хозяйству, он становится кандидатом в члены Политбюро, а еще через год - и полным членом Политбюро, войдя в узкий круг высших из высших - руководители СССР - КПСС. Теперь он бесповоротно воспринимается Ельциным, как и всеми остальными партийными наместниками Москвы на местах, в качестве начальника. Возрастное равенство лишь подчеркивает разницу должностного статуса двух бывших коллег. Кроме того Горбачев - самый молодой член Политбюро, а потому потенциально самый перспективный. Что скоро и подтверждается: осенью 1982 года умирает престарелый генсек Леонид Брежнев, и его место занимает энергичный, но тяжело больной Юрий Андропов. В партийной верхушке знали: именно Андропов, познакомившись с Горбачевым во время лечения на курорте Кавказских Минеральных вод в Ставрополье, способствовал переводу его в Москву, а затем и протежировал ему в столице.
За недолгое (меньше полутора лет) руководство Андропова страной Горбачев стал почти вторым человеком в партии, он вел заседания второго по значимости после Политбюро органа КПСС - Секретариата ЦК. Недолгая жизнь Андропова после того, как он возглавил страну, не позволила закрепить этот статус Горбачева. В результате после смерти Андропова место генсека перешло не к Горбачеву, а к престарелому и еще более больному, чем Андропов, Черненко. Эта отсрочка оказалась недолгой - всего год. Черненко умер в марте 1985-го, и Михаил Горбачев стал генеральным секретарем ЦК КПСС.
Его одногодка Борис Ельцин к этому моменту уже девять с половиной лет был или, точнее, оставался первым секретарем Свердловского обкома партии - первым лицом третьего по значению после Москвы и Ленинградской области региона страны. По традиции, первые секретари Московского горкома и Ленинградского обкома КПСС входили в члены Политбюро. На первое лицо Свердловской области эта традиция не распространялась.
Ельцин на фоне Горбачева
В "Исповеди" Ельцин пишет, что познакомился с Горбачевым, когда оба они работали первыми секретарями. То есть произошло это не ранее 1976 года и не позднее 1978-го, когда Горбачева перевели в Москву. Это был тот период в истории Советского Союза, который я называю расцветом эпохи застоя. Престарелый и больной Брежнев, чья власть тем не менее никем не ставилась под сомнение, возглавлял режим так называемой геронтократии - верхушку правящей элиты составляли старики. Однако страна была на вершине могущества, по крайней мере внешне. В мире доминировали две сверхдержавы - США и СССР. Но неблагополучие внутреннего устройства Советского Союза осознавалось или ощущалось многими. В какой-то степени, видимо, и Ельциным, хотя сейчас это трудно проверить. Впрочем, всякий критически настроенный человек, если он находился тогда на высоком посту, оказывался в трудном психологическом положении: сомнения не слишком способствовали плодотворной деятельности в качестве столпа режима, проводника идей и политики партии. Все это порождало либо цинизм и двойную мораль, либо, напротив, твердолобую зашоренность, трактующую всякие несовпадающие с официальной идеологией факты как либо "отдельные исключения", либо "пережитки старого", либо "несовершенство человека". Словом, все это надо было пережить и исправить - будущее будет лучше. Но, конечно, тотального (или тоталитарного) романтизма времен Сталина добиться было уже невозможно. Поэтому многие "просто жили и работали", воспринимая жизнь такой, какой она им дана, и стараясь не думать о многочисленных парадоксах общества "социальной справедливости" и "развитого социализма" (последняя доктрина была закреплена в идеологии брежневской Конституции 1977 года).
Ельцин, как я уже писал, в советское время был, на мой взгляд, конформистом, причем конформистом активным, стремящимся ударным трудом снять возникающие проблемы, а то, что снять нельзя, - просто не замечать, точнее, игнорировать. Справедливость моих предположений докажет, в частности, то, как Ельцин воспринял Америку во время своей первой поездки туда, о чем рассказ впереди.
Конечно же, Ельцин, несмотря на свой конформизм, не мог не видеть многих странностей той жизни. Естественно, странностей жизни людей не ниже себя, первого секретаря, где несовершенство общества было как бы естественным, а выше - где, казалось бы, все должно быть идеальным.
Вот один из примеров этого несовершенства в описании самого Ельцина.
"Нам надо было пробить вопрос о строительстве метро - все-таки уже миллион двести тысяч в Свердловске, а для этого нужно было решение Политбюро. Поэтому решил пойти к Брежневу. Созвонился... "Ну, давай, приезжай", - говорит. Я, зная стиль его работы в тот период, подготовил на его имя записку, чтобы ему оставалось только наложить резолюцию. Зашел, переговорили буквально пять - семь минут - это был четверг, обычно последний день его работы на неделе, как правило, в пятницу он выезжал в свое Завидово и там проводил пятницу, субботу и воскресенье.
Поэтому он торопился в четверг все дела закончить побыстрее. Резолюции он сам сочинить не мог. Говорит мне: "Давай, диктуй, что мне писать". Я, естественно, диктую: "Ознакомить Политбюро, подготовить проект постановления Политбюро о строительстве метро в Свердловске". Он написал, что я ему сказал, расписался, дает мне бумагу. Но зная, что даже при этом документы потом где-то терялись, пропадали, я ему говорю: "Нет, вы пригласите помощника <...>, дайте ему поручение, чтобы он, во-первых, зарегистрировал документ, а во-вторых, официально оформил ваше поручение: "Разослать по Политбюро". Он тоже молча все это сделал, помощник забрал бумаги, мы попрощались, и скоро Свердловск получил решение Политбюро о строительстве метро.
Пример этот показателен. Брежнев, по-моему, в последний период жизни вообще не понимал, что он делал, подписывал, произносил. Вся власть было в руках его окружения. Он и этот документ о свердловском метро подписал, не задумываясь над смыслом того, что я диктовал. Ну, хорошо, в результате этого было сделано доброе дело. А сколько проходимцев, нечестных людей, в конце концов, просто преступников, окружавших его, использовали Брежнева для своих грязных дел? Сколько он тихо и бессмысленно начертил резолюций, которые принесли обогащение одним и беды, страдания другим. Страшно представить!.."
Мог ли представить Борис Ельцин, когда он писал или диктовал эти строки в 1989 году, что менее чем через десять лет точно такие же слова будут говорить о нем?! Все-таки нет ничего банальнее, чем суть власти и поведение людей, властью обладающих.
Однако тогда, когда Брежнев "бессознательно" подписывал бумаги, сам Ельцин был еще молод и полон сил. И, естественно, что из равных себе по положению людей именно с "молодежью" (по партийным меркам) поддерживал если и не дружеские, то приятельские отношения.
В "Исповеди" Ельцин дает понять, что именно такие отношения были у него с Горбачевым в бытность обоих первыми секретарями:
"Познакомились сначала по телефону, перезванивались. Нередко нужно было в чем-то помочь друг другу: с Урала - металл, лес, со Ставрополья - продукты питания. Сверх фондов он обычно ничего не давал, но по структуре "птица-мясо" помогал.
Когда его избрали секретарем Центрального Комитета партии, я подошел и от души пожал руку, поздравил. Не один раз затем был у него, потому что сельское хозяйство в Свердловской области, в зоне неустойчивого земледелия, шло непросто <...>.
Когда я заходил в его кабинет, мы тепло обнимались. Хорошие были отношения. И мне кажется, он был другим, когда только приехал работать в ЦК, более открытым, искренним, откровенным. Ему очень хотелось поправить дела в сельском хозяйстве, он много работал..."
Видимо, все-таки особо тесных контактов между Горбачевым и Ельциным в период работы первого в Ставрополье, а второго в Свердловске не было. Или они не запомнились Ельцину, что понятно - он наиболее чувствителен к отношениям по вертикали (начальник - подчиненный), а не по горизонтали.
Во всяком случае в воспоминаниях об их отношениях после того, как Горбачев стал секретарем ЦК, Ельцин более конкретен.
Вот, например, Б.Н. описывает эпизод с несправедливой, по его мнению, оценкой в ряде документов ЦК, появившихся в результате приезда в область специальной комиссии, положения дел в областном сельхозпроизводстве. Ельцин не согласился с частью выводов этой комиссии и, как сам утверждает, выступил против этого публично, на собрании областного актива, а затем, когда его вызвали в Москву, и в самих кабинетах ЦК. В результате появилась специальная записка, где говорилась о том, что первый секретарь Свердловского обкома "нарушает партийную дисциплину".
Ельцин побывал и у Горбачева: "Он встретил, как будто бы ничего и не произошло, мы поговорили, и уже когда я уходил, он мне говорит: "Познакомился с запиской?" - с каким-то внутренним неодобрением моих действий. Я говорю: "Да, познакомился". И Горбачев сказал сухо, твердо: "Надо делать выводы!" Я говорю: "Из постановления надо делать выводы, и они делаются, а из тех необъективных фактов, изложенных в записке, мне выводы делать нечего". - "Нет, все-таки ты посмотри", - он, кстати, со всеми на ты. Вообще со всеми абсолютно. Я не встречал человека, к которому он бы обратился на вы. Старше его в составе Политбюро - и Громыко, и Щербицкий, и Воротников - он всех на ты. Или это недостаток культуры, или привычка, трудно сказать, но когда он тыкал, сразу возникал какой-то дискомфорт, внутренне я сопротивлялся такому обращению, хотя не говорил ему об этом" ("Исповедь").
Кстати, я сам отношусь к тем людям, к которым Горбачев не раз обращался на вы. Правда, это было уже после того как он перестал быть главой страны, а вскоре, когда мы сошлись ближе, он действительно перешел к обращению на ты, что при нашей разнице в возрасте не создавало ощущения невежливости.
Надо также заметить, что в общении между членами Политбюро с еще ленинских времен сложилась традиция обращаться друг к другу на ты, но по имени-отчеству. Так сказать традиция партийного товарищества.
Так или иначе, но именно этот эпизод, по оценке Ельцина, охладил их отношения с Горбачевым.
И все-таки Горбачев был одногодком Ельцина, человеком, который на фоне большинства остальных престарелых членов Политбюро воспринимался его сверстниками из числа провинциальных первых секретарей как свой человек во власти.
После смерти Андропова, попытавшегося начать хоть и жесткие, но все-таки реформы, год правления Черненко показался всем, провинциальным начальникам в том числе, трагической пародией на застойные, сами по себе отчасти смешные последние годы правления Брежнева. И поэтому, надо думать, избрание молодого - всего 54 года - Горбачева генеральным секретарем было воспринято его ровесниками в провинции не только с воодушевлением, но даже с облегчением. Наконец-то прервалась постыдная цепь скоротечных - три на три года - смертей глав государства. Наконец-то страну возглавил человек нового, их поколения.
У Ельцина к этому, безусловно, примешивалась и надежда наконец-то перебраться в Москву, выйти на союзный уровень. Он явно засиделся в первых секретарях.
И вдруг, когда то, что давно должно было случиться, случилось, такое разочарование: предложена должность всего лишь заведующего отделом. Да еще предложение это сделал не сам новый генсек, а всего лишь Долгих, кандидат в члены Политбюро и явно не человек команды Горбачева.
Помимо всего прочего, Б.Н. мог увидеть дополнительное для себя унижение. Либо генсек, понимая, что должность Ельцину предложена недостаточная, не стал звонить сам, чтобы не объяснять причины именно такого своего решения. Либо даже не счел нужным сам сообщать о новом назначении Ельцину именно в силу незначительности предложенного ему поста: слишком низкий уровень для личного звонка генсека. Либо Горбачев вообще не хотел этого назначения или, во всяком случае, отнесся к этому назначению как к чему-то неважному.
Кстати, Вадим Медведев, один из членов горбачевского Политбюро (с 1988 года), свидетельствует, что инициатором перевода Ельцина в Москву был не Горбачев, а Егор Лигачев, в будущем - главный антагонист Б.Н. в Политбюро, в прошлом - коллега Ельцина, первый секретарь Томского обкома партии, а в тот момент - соратник Горбачева и второй человек в партии. Именно после звонка Лигачева с напоминанием о партийной дисциплине Ельцин был вынужден согласиться с назначением на пост заведующего отделом ЦК. Не исключаю, что Горбачев с прохладцей отнесся к идее Лигачева взять Ельцина на работу в ЦК, даже поставил условием этого некий испытательный срок - вот почему избрание Б.Н. секретарем ЦК состоялось не сразу, а лишь несколько месяцев спустя. Формально секретарей ЦК избирал Пленум, который, естественно, не мог быть собран специально ради такого случая. Это Ельцин понимал, хотя в "Исповеди" об этом и не пишет. Все дело, видимо, в том, что ему либо вообще ничего не сказали о перспективе назначения секретарем ЦК (а полагалось бы), либо намекнули на то, что это назначение состоится лишь в том случае, если он хорошо покажет себя на новой работе.
Конечно, и то, и другое было для Ельцина обидным. И в любом случае он понимал, что так или иначе к решению об "испытательном сроке" для него причастен Горбачев.
Так вместо благодарности к новому генсеку у мнительного и самолюбивого Ельцина появилась еще одна причина недолюбливать его.
Словом, как я уже, вслед за самим Ельциным, писал, Б.Н. приехал на новое место работы крайне раздраженным, недовольным всеми и вся: Горбачевым, Москвой, новой должностью, московской квартирой, сменой привычной для него роли первого лица своего региона - на не слишком пока ясные перспективы в желанной, но пугающей всякого провинциала Москве. Вот как он описывает свои ощущения того периода:
"Моя жизнь так складывалась, что практически никогда мне не приходилось ходить в подчинении. Я не работал замом. Пусть начальник участка, но не замначальника управления <...> В замах я не был, и поэтому всегда привык принимать решения, не перекладывая ответственность на кого-то. Здесь же, в ЦК, механизм подчинения строгой партийной иерархии доведен до абсурда <...> Конечно, для моего вольного и самолюбивого характера такие холодно-бюрократические рамки оказались тяжелым испытанием. Отдел строительства был в подчинении секретаря ЦК Долгих, и ему первому пришлось столкнуться с моей самостоятельностью. <...> Хотя, конечно, он понимал, что мое нынешнее положение временное и скоро мой статус может резко измениться".
В этом пассаже интересны две детали. Во-первых, Ельцин, оказывается, все-таки предполагал свое скорое назначение секретарем ЦК (то есть на место того самого Долгих), во-вторых, очень характерна для Ельцина выгодная ему трактовка вполне однозначных фактов. Утверждение, что Б.Н. никогда не работал замом - абсолютная неправда. С одной стороны, принятая в партии традиция иметь, кроме первого, еще несколько секретарей в обкомах и крайкомах, не меняла сути дела: секретарь обкома был замом первого секретаря. А в этой должности Ельцин работал в Свердловске по крайней мере год. С другой стороны, еще шесть лет до этого он работал заведующим отделом строительства в Свердловском обкоме, то есть на должности, аналогичной той, которую в апреле 85-го получил в ЦК. Следовательно, по логике самого Ельцина, был фигурой несамостоятельной, замом, ибо подчинялся третьему секретарю обкома (секретарю по промышленности и строительству), как в Москве подчинялся секретарю ЦК Долгих.
Это тот же случай, что и с московской квартирой, и дачей. Когда Ельцин смотрит на них с одной позиции - они вызывают у него раздражение. Когда с другой - восхищение. Поэтому и получается, что заведующий отделом строительства в обкоме, по Ельцину, это самостоятельная должность, а тот же пост в ЦК КПСС в Москве - всего лишь зам.
Как всегда, Б.Н. не умеет или не желает скрывать свои чувства, если даже они противоречат логическим доводам, которые он пытается по этому же поводу приводить:
"Сейчас, конечно, не жалею, что поработал в отделе (ЦК КПСС. - В.Т.). Я познакомился с состоянием дел в стране, связался с республиками, многими крупными областями. Приходилось общаться с Генеральным - но только по телефону (вот она - обида. - В.Т.)
Честно признаюсь, меня удивило, что он не захотел со мной встретиться, поговорить. Во-первых, все же у нас были нормальные отношения, а во-вторых, Горбачев отлично понимал, что он, как и я, тоже перешел в ЦК с должности первого секретаря крайкома. Причем края, который по экономическому потенциалу значительно ниже, чем Свердловская область, но он пришел секретарем ЦК. Я думаю, Горбачев знал, конечно, что у меня на душе, но оба мы виду не подавали".
А я думаю, тоже, кстати, лично зная Михаила Горбачева, что у него и в мыслях не было разбираться в душевных переживаниях Ельцина.
Характерно, что сам Б.Н. раз за разом возвращается в "Исповеди" к своей обиде на то, что его не сделали сразу секретарем ЦК. Эта тема просто доминирует на соответствующих страницах его книги, хотя длилось это обидное для него положение менее трех месяцев, а книга писалась спустя четыре года после этого случая!
Но вот наконец - свершилось: "Через некоторое время - точнее в июне, на Пленуме меня избрали секретарем Центрального Комитета партии по вопросам строительства. Честно говоря, я даже не почувствовал каких-то особых чувств или особой радости, посчитал, что это естественный ход событий и это реальная должность, по моим силам и опыту..."
Служба без дружбы
1985 год - один из ключевых в человеческой и тем более в политической судьбе Ельцина. Параллельно со стремительным развитием событий в стране не менее стремительно менялось буквально все в жизни вот уже почти десять лет занимавшего один и тот же пост первого секретаря Свердловского обкома КПСС.
10 марта умирает престарелый генсек Константин Черненко.
11 марта внеочередной пленум ЦК КПСС избирает новым генеральным секретарем полного сил и по всем советским стандартам молодого Михаила Горбачева.
Уже 3 апреля раздается звонок Ельцину в Свердловск - секретарь ЦК и кандидат в члены Политбюро Владимир Долгих от имени ПБ приглашает свердловского наместника Москвы на работу в ЦК КПСС на должность заведующего отделом строительства. Ельцин, как он сам утверждает, отказывается.
Тогда на следующий день Ельцину звонит уже член Политбюро Егор Лигачев и настаивает на его переезде в Москву.
Ельцин соглашается и 12 апреля приступает к работе в ЦК КПСС.
Он оказывается в штаб-квартире партии в момент подготовки очередного Пленума ЦК, на котором Михаил Горбачев провозгласил курс на перестройку (тогда только в партии). Пленум состоялся 23 апреля. Ельцин принимал участие в нем уже не как провинциальный партработник, а как ответственный сотрудник штаба реформ. Правда, в разработке идеологии реформ Ельцин не участвовал.
Работа в ненавистной ему должности заведующего отделом длилась недолго. 1 июля состоялся Пленум ЦК, где среди прочих кадровых назначений (например, корифей брежневской эпохи Андрей Громыко рекомендуется на пост главы советского парламента - Председателя Верховного Совета СССР, а Эдуард Шеварднадзе - на освобождавшуюся в связи с этим должность министра иностранных дел), случилось и желанное: Ельцин становится секретарем ЦК КПСС по строительству.
Но и это не все: 24 декабря того же 1985 года по решению Политбюро Ельцин избирается первым секретарем московского городского комитета партии, сменяя на этом посту Виктора Гришина, которого некоторые из наиболее консервативных членов партийного руководства мечтали сделать главой партии и страны после смерти Черненко.
Новый статус Ельцина был закреплен на очередном Пленуме ЦК КПСС 18 февраля 1986 года, где он стал кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС.
То есть меньше чем за год (с апреля 85-го по февраль 86-го) Борис Ельцин трижды резко изменил свой партийно-государственный статус, всякий раз поднимаясь все выше и выше. Кроме того, едва оказавшись в Москве, о неприязненном отношении к которой Ельцин говорил сам, партийный руководитель очень крупного, но провинциального региона становится первым лицом важнейшей - столичной парторганизации.
Даже в лучшие годы своей жизни и работы в Свердловске 54-летний Ельцин не знал таких стремительных взлетов вообще, а в такие короткие сроки - тем более.
И это - после почти десяти лет собственного карьерного застоя в Свердловске.
Наступило ли в результате этого у Б.Н. то, что Сталин называл "головокружением от успехов"? Трудно сказать. Внешне это никак не выражалось. Правда, Ельцин активнее других, по крайней мере с большим, чем у других, внешним эффектом принялся за дело в Московском горкоме.
Ельцин был взят в ЦК на работу для того, чтобы от лица партии руководить колоссальной строительной отраслью страны. Так во всяком случае это следует из первых двух назначений в Москве - заведующий отделом строительства ЦК и секретарь ЦК по строительству. Через непродолжительный срок Горбачев провозгласил лозунг строительства для каждой семьи к 2000 году по отдельной квартире или дому. Задача и грандиозная, и крайне важная политически, ибо "квартирный вопрос" оставался одним из самых острых в СССР.
Казалось бы, тем более во главе осуществления таких планов генсеку нужно было бы иметь надежного, профессионального, активного работника, способного стремительно приступить к решению этой задачи.
Однако уже через полгода Ельцина "бросают на Москву". Следовательно, либо бывший свердловский первый секретарь не отвечал этим требованиям, либо более ценными и заметными в нем были качества другие, в конечном итоге определившие выбор Горбачева и группы близких ему людей в Политбюро - пока еще не доминирующей.
Видимо, репутация жесткого, агрессивного, склонного к действиям без каких-либо сантиментов, а также крайне самолюбивого работника, закрепившаяся за Ельциным, намного перевесила его реальные или мнимые качества профессионального организатора строительной индустрии. Горбачеву нужно было укрепить свои позиции в Политбюро, что он мог делать, опираясь на свой авторитет генсека, своих сторонников в высшем органе партийного руководства и поддержку молодых партийных кадров. Но помимо этого Горбачеву было необходимо ставить вместо смещаемых престарелых партбюрократов своих людей, причем часто таких, которые сами были бы способны фактически осуществить кадровую чистку в важнейших номенклатурных структурах.
Безусловно, московская парторганизация, а фактически - в системе "государство - партия" - вся система государственного управления в столице была одной из самых проблемных для Горбачева.
Во-первых, московский горком возглавлялся Виктором Гришиным, опытным партбюрократом, многолетним членом Политбюро, которого некоторые из высших советских должностных лиц хотели сделать генсеком после смерти Черненко. Следовательно, после победы Горбачева отставка Гришина была предрешена по определению.
Во-вторых, необходимо было подчинить себе собственно московские бюрократические силы, столичную партноменклатуру, в какой-то степени сравнимую по мощи с союзной. Горбачев предвидел сопротивление. Если и не активное, то пассивное. Но нельзя спокойно руководить страной, тем более проводить сложные реформы, не имея опоры в самой столице.
Короче говоря, вместо Виктора Гришина во главе московской парторганизации требовалось поставить человека, никак прежде не связанного с московской властью, не очень любящего Москву и крайне жесткого, желательно такого, кому нужно было бы самоутвердиться в столице, одновременно доказав новому генсеку свою полезность. По совокупности этих признаков выбор пал на Ельцина, в отличие от остальных высших партийных кадров жившего в Москве менее года.
Ельцин сразу же почувствовал сложность задачи, которая перед ним ставилась. Не исключено, что он почувствовал и определенный подвох: его, чистой воды провинциала, всю жизнь проведшего далеко от Москвы, хотят заставить провести кадровую чистку в самой столице - с последствиями, для него самого непредсказуемыми. Ведь будут недовольные, много недовольных. И все они - со связями на самом верху, в том числе и среди тех, кто принимает решение о его новом назначении. А он, Ельцин, даже не будет знать о серьезности этих связей, ибо вообще еще не разобрался в многообразии и сложности системы номенклатурных взаимоотношений в столице, представляющей государство в государстве.
Ельцин, как он сам утверждает, вновь отказывался. Предложение, по его словам, было для него абсолютно неожиданным. И, кстати, в отличие от предыдущего (но об этом Б.Н. не пишет) крайне лестным. Зато он прямо пишет: "Я отлично понимал, что меня используют, чтобы свалить команду Гришина".
Более того, он даже одобряет выбор Горбачева: "В тот момент действительно я оказался наиболее, ну, что ли, удачной кандидатурой для тех целей, которые он ставил".
Словом, Ельцин согласился. То ли по нормам партийной дисциплины, то ли и по собственному внутреннему желанию. В конце концов руководство столичной парторганизацией предполагало и вхождение в состав высшего органа власти в стране - в Политбюро. И действительно, вскоре после "избрания" первым секретарем МГК КПСС Ельцин стал и кандидатом в члены ПБ.
24 декабря, два дня спустя после того, как эта должность была предложена Ельцину, на Пленуме МГК Горбачев лично представил Б.Н. верхушке московской парторганизации.
Все формальности соблюдались - поэтому повторное утверждение состоялось в феврале 1986 года. На ежегодной партконференции, где Ельцин выступал с двухчасовым докладом, естественно, присутствовал и Горбачев - ему было очень важно, чтобы никаких осложнений не возникло.
Ельцин так подвел итог этого события: после окончания доклада "Горбачев скажет мне: "Подул сильный свежий ветер". Но скажет без ободряющей улыбки, с бесстрастным выражением лица".
Вновь - обида.
Похоже, что Ельцин, очень одинокий в Москве, желал дружбы с Горбачевым или партнерских отношений. Во всяком случае только отношения "начальник - подчиненный" его явно не устраивали или отягощали.
Но Горбачев, всегда не очень высоко оценивавший Ельцина и в конечном итоге из-за этого прозевавший момент, когда Б.Н. превратился в его реального политического конкурента, на сближение не шел и, видимо, не собирался идти и в будущем. Желание Ельцина стать товарищем (не только партийным) генсека осталось нереализованным, вновь больно ударив по самолюбию свердловского парвеню.
История власти. О том, что он хочет
Напомню, чем кончается вторая "исповедь" Ельцина, его "Записки президента". Вот буквально последние строки этой книги, в которых он без всякой на то нужды вновь говорит о себе в третьем лице:
"Ельцин не ставит перед народом глобальной стратегической цели. Не возводит во главу угла какую-то сияющую вершину, до которой нужно дойти.
Спокойствие России и является главной целью этого неспокойного президента".
Если учесть, что большую часть своего президентства Ельцин спал, пил, болел, отдыхал, не показывался на людях или просто ничего не делал, то эпитет "беспокойный" является явным комплиментом, причем самому себе, и комплиментом преувеличенным - "беспокойность" Ельцин проявлял только в борьбе за собственную власть да в своих многочисленных странных выходках. И никогда - вне этого.
Кроме того, цель какая-то странная: спокойствие. Что это означает? Смиренность? Забитость? Стабильность? Материальный личный достаток, презирающий все треволнения мира? Сохранность страны? Благополучие ее граждан? Внутренняя устроенность государства? Гадать можно сколько угодно - все равно не угадаешь.
Но даже этой, что примитивно, что возвышенно понятой цели Ельцин не достиг. Ни для России, что неудивительно, ни для себя самого.
Ельцин вообще не добился достижения ни одной из целей, которые он перед собой как политиком и президентом публично ставил. Цели, публично не провозглашенной, - личной власти, он, конечно, достиг.
Но Ельцин не добился:
- ни целостности России;
- ни успеха рыночных реформ;
- ни ликвидации коммунизма;
- ни вхождения России в семью процветающих государств;
- ни восстановления статуса России как великой державы;
- ни демократии в стране;
- ни материального благополучия ее граждан;
- ни ликвидации привилегий;
- ни настоящих партнерских взаимоотношений с Западом;
- ни построения капитализма...
И так можно перечислять до бесконечности. Ельцин не добился ничего. Не только для России, но и для себя лично он не добился спокойствия. Сегодня (если даже к тому моменту, как читатель взял эту книгу в руки, он, Ельцин, еще президент России) Ельцин не может быть спокоен и не будет спокоен уже никогда до последних мгновений своей жизни.
"Неожиданное", "непредсказуемое" появление Ельцина на захоронении "царских останков" 17 июля 1998 года в Петербурге есть не "сильный политический ход" президента, как истолковали это и официальные, и неофициальные комментаторы этого события, а в первую очередь оплакивание самого себя, сентиментальный поступок старого, политически и физически больного неудавшегося самодержца, навлекшего беду не только на свою страну и себя самого, но и на свою семью, своих детей.
Николай II невиновен перед Россией и историей только в одном: власть досталась ему "естественно", по наследству. Он не стремился к ней и не вырывал ее с видом мессии у других. Ельцин же рвался к власти и сделал ставкой в борьбе за нее судьбу всей страны. И проиграл. Страну. Власть он сумел удержать.
17 июля 1998 года, в усыпальнице русских монархов в Петропавловской крепости Санкт-Петербурга президент России Борис Ельцин скорбел не по мощам императора Николая II, его супруги и безусловно безвинных их детей - он скорбел по себе и своим детям и внукам, которые вынуждены будут страдать за безумные амбиции своего отца и деда, дерзнувшего захватить власть в стране, проблем которой он решить не умел, народа которой не любил, истории которой не знал, судьбы которой не понимал, управлять которой не смог, которую не осчастливил, а лишь разрушил в ней то, что не рухнуло само.
Не Ельцин один виноват в этом. Но Ельцин стал квинтэссенцией бездарности, которая вторым планом всегда наличествует в такой гениальной стране, как Россия. Человек, обладавший пороками Петра Великого, Достоевского, Толстого, Ленина, Сталина, но не обладавший ни каплей из их многочисленных достоинств, а тем более - гениальностью.
Презираемый большинством граждан своей страны, он входит в историю как первый президент России, растливший ее до последнего предела, входит не своими достоинствами и даже не своими пороками, а своей серостью, примитивностью, своим неуемным властолюбием хулигана, терроризировавшего жителей квартала просто в силу того, что полицейский участок оказался закрыт из-за начавшихся не вовремя и все еще не закончившихся ремонтных работ.
Слово защите!
Боюсь, что большинство читателей, положительно относящихся к Ельцину, уже закрыли мою книгу, даже не дойдя до этой страницы. Какой смысл слушать обвинительный приговор, если содержание его и так известно, а окончательный вердикт предрешен заранее настроением прокурора, установки которого полностью приняты судьей?
Но я хочу дать шанс "обвиняемому" - выслушать доводы в его защиту. И более того: вслушаться в эти доводы, принять именно аргументацию защиты за основу для вынесения приговора, который, как известно, может быть и оправдательным.
Итак, слово защитнику... Но кто он? Будет ли он искренним, основательным и добросовестным в исполнении своей миссии? Будет ли наконец столь же страстен, как обвинитель, от речей которого мы уже устали?
Полный и всеобъемлющий, без малейшего изъяна набор всех этих качеств не обещаю. Тут, наверное, нужно было бы призвать кого-то из тех соратников Ельцина, кто был рядом с ним все эти годы, ибо члены семьи очевидно необъективны, а самого Б.Н. я и так буду цитировать на многих страницах этой книги. Такой человек всего один, тот, кто не отошел или не был отвергнут Ельциным в течение всех этих лет, - упоминавшийся уже соавтор обеих его книг журналист Валентин Юмашев. Но данную книгу пишет не он, а я. Поэтому придется самому стать адвокатом Бориса Ельцина. (Кстати, о Валентине Борисовиче Юмашеве. Конечно, случайность, что у Валентина Юмашева отчество Борисович, но эта случайность знаменательна. Как известно, Борис Ельцин всю жизнь мечтал о сыне, а родились у него две дочки - и это, как отмечают многие, объясняет и его пристрастие к молодым реформаторам.)
Но для начала адвокатом стану не я нынешний, более склонный к инвективам, а политический обозреватель газеты "Московские новости" Виталий Третьяков, опубликовавший в апреле 1989 года, то есть десять с лишним лет назад, большую статью "Феномен Бориса Ельцина", по существу первый политический портрет Б.Н. в тогда еще подцензурной и находящейся под партийным контролем советской прессе.
26 марта 1989 года Борис Ельцин триумфально победил в Москве на выборах народных депутатов СССР. Все советские СМИ сообщили об этой победе, ибо был расцвет гласности, но никто не решился разобрать ее причины, вообще проанализировать случившееся - это была все-таки только гласность, а не свобода печати. Я, по счастью, работал в то время в знаменитых тогда "Московских новостях". Для нас, тем более на фоне всеобщего, если не считать коротких информационных сообщений, молчания, сделать вид, что ничего значительного не случилось, было невозможно. То ли по собственной инициативе, то ли по просьбе Егора Яковлева - не помню, я и написал статью, посвященную Ельцину. Формальным поводом стали несколько строк из передовицы газеты "Правда", органа ЦК КПСС. В этой передовице подводился политический итог выборов народных депутатов СССР, которые вскоре соберутся на перевернувший многое в стране свой первый съезд. Строки из "Правды" использованы в качестве эпиграфа к моей статье.
Кстати, она написана на полгода раньше, чем многократно уже цитировавшаяся мною "Исповедь на заданную тему", но как много в моей статье и в книге Ельцина идейных и даже интонационных совпадений!.. Этим я хочу лишь сказать, что тогда мое отношение к Б.Н. было вполне искренне позитивным, что вполне подходит к роли защитника. Тем более что целью статьи, помимо прочего, было сконцентрировать внимание читателей (в том числе и читателей из ЦК КПСС) именно на лучших качествах Ельцина-89, дабы аргументированно объяснить его ошеломляющий успех на выборах.
Итак, посмотрим, как воспринимал я, и, разумеется, не только я (хотя были и фанатичные поклонники Ельцина, а вот фанатически ненавидевших его людей, которых потом стало очень много, либо почти не было, либо их голоса тонули в общем хоре восторгов), - как тогда воспринимали все мы, те, кто в первый раз получил возможность голосовать за Ельцина на выборах, этого политика и человека.
Аргументы защиты
(апрель 1989 года)
Феномен Бориса Ельцина
"Почему нежелание... партийного комитета видеть в числе депутатов человека, которому аппарат не симпатизирует, вдруг оборачивалось мощной поддержкой людей (пример с Б.Н. Ельциным)?"
Из статьи "Народ сделал выбор", "Правда", 01.04.89
<...>В процитированном вопросе из передовой "Правды" меня удивило слово "вдруг". Нет, не вдруг. Ситуация на 26 марта - день выборов, - логическое подтверждение того, что феномен Ельцина не только рожден перестройкой, но и неотрывен от нее. Потому и хочется отыскать причины его популярности, рассмотреть некоторые составляющие "образа Ельцина" в массовом общественном сознании.
Вполне очевидно, что этот образ далеко не совпадает со своим прототипом и в политическом, и, наверное, в житейском плане. Судить о глубине этих несовпадений удобнее тому, кто знает Бориса Николаевича хорошо и близко, я не из их числа. Впрочем, близко и хорошо его не знает и подавляющее большинство тех избирателей, голосами которых Ельцин одержал убедительнейшую победу на выборах. Избиратели тоже ориентировались на "образ кандидата", как это чаще всего бывает в предвыборной борьбе. Что же в этом "образе" вызывало наибольшие симпатии? Чем, следовательно, был предопределен успех Ельцина? <...>
Время рождения Ельцина как политического лидера, пользующегося, по замечанию "Правды", "мощной поддержкой людей", зафиксировано с точностью до секунды. Это тот момент 26 февраля 1986 года, когда на XXVII съезде КПСС им были произнесены следующие - с акцентом на последней фразе - слова: "Непререкаемость авторитетов, непогрешимость руководителя, "двойная мораль" в сегодняшних условиях - нетерпимы и недопустимы. Должна быть наконец в ЦК КПСС выработана система периодической отчетности всех руководителей и на всех уровнях...
Делегаты могут меня спросить: почему же об этом не сказал, выступая на XXVI съезде партии? Ну что ж. Могу ответить, и откровенно ответить: видимо, тогда не хватило смелости и политического опыта".
Сказав это, Ельцин одним из первых принял на себя ответственность за "свершения" застоя, хотя был далеко не первым из виновников этих "свершений". Начальный этап всякого революционного процесса - это этап поиска ответов на вопрос: "Кто виноват?" И тот, кто нашел в себе мужество сказать: "Да, я виноват", - сразу же получил мощную моральную фору в глазах миллионов людей, жаждавших именно "сверху" услышать слова и о личной, а не только о коллективной ответственности за происходившее.
Поскольку примеру Ельцина не последовали большинство из тех, кто, по мнению людей, должен был это сделать, за ним осталось моральное лидерство, в частности, и в праве давать ответы на следующий вопрос перестройки: "Что делать?" И к его ответам стали прислушиваться, тем более что на своем посту руководителя Московского горкома КПСС Ельцин быстрее других перешел от слов о перестройке к реальной перестройке, как он ее понимал.
Прежде всего он постоянно заостряет проблемы, стоящие перед перестройкой, раскрывает их на примерах самых житейских, близких сознанию и пониманию любого человека.
Ельцин резко обнажает "приемы" перестройки, особенно в методах работы с людьми. Только еще рождается и обсуждается идея о сокращении партаппарата, а он в подведомственных ему горкоме и райкомах партии в Москве уже жестко принимается за дело. Только возникает очередной виток дискуссии о продовольственной проблеме, а первый секретарь МГК КПСС уже собственной властью и авторитетом старается утвердить изобилие на ярмарках и колхозных рынках Москвы. Он воспринял перестройку - и в этом не одинок - буквально. Гласность? Он говорит обо всем. Борьба с бюрократизмом? Он ищет его во всех учреждениях. Предвыборная борьба? Ельцин откровенно, как, впрочем, и другие кандидаты, старается добиться поддержки народа. И ему удалось то, обо что споткнулись другие.
Наконец, Ельцин постоянно напоминает о медленных темпах перестройки, о том, что люди ждут ее плодов не завтра, а сегодня, о том, что завтра, возможно, будет поздно.
Вот методы, которыми, судя по всему, стремился действовать Ельцин. Временами не без успеха и уж во всяком случае не без благосклонного ко всему этому отношения людей, насытившихся за годы застоя обещаниями, но не действиями.
В результате у большинства возникает ощущение, что Ельцин говорит от имени если не всего народа, то уж по крайней мере от имени тех, у кого пока нет власти, нет возможности влиять на события. Когда в 1987 г. и сам Ельцин, покинув самый "верх", оказался как бы в таком же положении, вал его популярности вздыбился так высоко, что обычного по прежним временам ухода в политическое небытие не состоялось. Это подтвердили и выборы 26 марта, в результате которых Б. Ельцин стал народным депутатом СССР.
Впечатление персональной унии Ельцина с народом до сих пор каждодневно закреплялось в массовом сознании как поступками самого Ельцина, так и, разумеется, словами и делами тех, кто его критикует.
Он существует в массовом сознании как нормальный человек и как человек поступка. Ельцин первым сдернул с самого себя завесу тайны, которой обычно покрыты персональные действия представителей "верха". Образ сокрушителя тайн всегда привлекателен для людей. Приятно также убедиться в том, о чем и сам давно догадывался: под занавесом секретности скрывается то, что никаким секретом не является. Он как бы избавил многих от обидного комплекса, навязанного традицией секретности: смысл действий "верха" недоступен рядовому человеку в обоих значениях слова "недоступный" - и не допустят, и не твоего ума дело. Ельцин допустил и показал: "наверху" те же люди. Они так же, как и все остальные, спорят, ошибаются, допускают опрометчивые шаги, нервничают и разъяряются, не соглашаются друг с другом в мелочах, а иногда и в крупном. Тем самым, как кажется людям, Ельцин низвел большую политику с олимпийских высот и положил ее к порогу дома рядового гражданина.
Больше того, Ельцин сам попытался спуститься с этих высот к своим рядовым согражданам, рискнул покинуть бюрократические рубежи: первым сел в вагон трамвая, отказался от пайков, записался в районную поликлинику. Иные говорили, что все это было сделано не без позерства. Но других руководителей его уровня, которые сделали бы подобное, сделали бы так или иначе, пока просто нет.
Он стал выступать в самых широких аудиториях не с речами, а с ответами на сотни вопросов, причем любых. Он стал давать интервью журналистам, делясь не только своими решениями, но и своими сомнениями, неудачами, угрозами в свой адрес. Можно, конечно, иронизировать по этому поводу. Можно утверждать, и справедливо, что, заглянув в подсобки продуктовых магазинов, заваленные товарами, и рассказав о том, что он увидел, Ельцин, не решив проблему дефицита, создал иллюзию того, что решение не за горами. Но стоит подумать: а не потому ли имя калифа Гарун-аль-Рашида и осталось в памяти человечества, что он без свиты и в простой одежде знакомился с реальной жизнью "рядовых багдадцев"?
В своих выступлениях Ельцин призывает к решению не всех проблем, стоящих перед обществом, а именно тех, что впрямую касаются обыденной жизни простого человека: продовольственной, жилищной, социальной справедливости, преступности - особенно в торговле... Разумеется, при этом он может себе позволить не касаться стратегической колеи перестройки, по которой нужно протащить весь воз проблем, не завязнув в прошлом ни одной из них. Его сила - в точности попадания в самые болевые точки. Это и завораживает. <...>
Кроме того, в своих многочисленных выступлениях - и особенно после ухода из высшего эшелона руководства - Ельцин как бы просит сограждан понять и поддержать его. Ощущение, которое остается у слушателей после таких выступлений, необычно и приятно: судьба Ельцина как бы непосредственно зависит от их воли.
Итак, Ельцин в глазах многих - такой же, как они. Он жертва начальнической нелюбви - кто же из нас не оказывался в таком положении? И третируют его вроде бы за то, что этой любви он не ищет, - кто не мечтал быть таким? А главное, он со всеми, и внизу, и наверху, говорит одинаково и на равных, руша иерархические барьеры, столь надоевшие особенно тем, кто внизу.
Полное впечатление, что он не борется за власть для себя: сам подает в отставку со своего поста в 1987 году, объявляет о готовности отказаться от министерской должности в случае избрания народным депутатом. О нем говорят как о человеке, амбиции которого распространяются как раз на достижение предельной власти, но все привыкли к тому, что самыми логичными в этом случае были бы не просьбы об отставке и не публичное выражение своего несогласия с коллегами наверху, а прямо противоположное. Правда, это логика здравого смысла. Тонкая же политическая стратегия может строиться и на куда более сложных тактических действиях. Впрочем, это из сферы предположений, а реальность такова: мы истосковались по людям, ведущим себя так.
В самом ли деле или только кажется, что он не борется за власть для себя, но одно очевидно - Ельцин борется за себя, за свою честь: требует вопреки традиции политической реабилитации при жизни; не кается в своих грехах, а всюду отстаивает свою правоту. Может быть, и заблуждения, но свои, а не заемные. Его выводят из состава действующих политических лидеров, а он, не смиряясь, вновь и вновь встает на трибуну, подставляя себя критике. Гласность ему помощница, но ведь и он использует ее в полной мере, что не решаются делать многие другие.
Он чаще, чем это может показаться, оказывается прав. Вчера он один говорил о том, о чем сегодня рассуждают все. <...>
Но - о удивление! - даже те, кто критикует Ельцина, не устают повторять о его положительных чертах, деловых качествах, умении и желании работать. То, что ставится ему в вину и, наверное, виною является, можно отнести почти к любому советскому начальнику - все, вплоть до тяжелого характера. Зато положительные качества не шаблонны, выдают фигуру пусть и противоречивую, но по-человечески симпатичную даже в ошибках и заблуждениях.
Взаимоотношения с аппаратом - особая составляющая феномена Ельцина. Этот феномен мог родиться только в аппарате, потому что аппарат до сих пор есть реальная и стабильная часть власти - людям нужна стабильность. Но стабильность и сила чиновничества раздражают людей, ограничивают их свободу. Поэтому симпатии отдаются тому, кто этот аппарат сотрясает. Однако серьезное сотрясение аппарата пока реально лишь со стороны того, кто сам является его частью, а потому и реальной силой. Круг замыкается - феномен Ельцина движется в этом круге. Уверен, что, баллотируйся Ельцин на должность директора какого-нибудь НИИ или завода, его успех нельзя было бы гарантировать. 26 марта 1989 года Ельцин прошел подавляющим большинством не как "начальник для народа", а как "начальник для начальников". Единодушие в голосовании за Ельцина - ответ народа аппарату за его надменное всевластие.
Неудачник и счастливчик одновременно - он падает и вновь поднимается. В этом Ельцин - персонализированные гласность и перестройка с их успехами и неудачами. Люди давно хотели, чтобы появился такой руководитель. И он появился. Люди говорили: если такой появится - его снимут. И он не удержался.
Привычное крушение идеала. Оно не только пугает, но и заставляет подняться на защиту, поскольку вера в идеал все равно остается.
Конечно, элемент идеализации здесь налицо. Дополнительное доказательство этого - богатейший агитационный фольклор периода предвыборной борьбы, посвященный Ельцину. Главное же, что притягивает к нему симпатии людей, - это то, что он делает все, что позволяют делать перестройка и гласность, но на что не решаются десятки других наверху и миллионы других внизу. Он - продукт перестройки, а потому так популярен. Он всякий раз продолжает то, что начинает Михаил Горбачев. Продолжает, заостряя до предела и смело бросая на алтарь "народной любви" или в лицо тем, кто еще не был готов даже к деликатным формулировкам Генерального секретаря (или надеялся, что за словами не последует дел). Руководителю реальной политики трудно удержать симпатии всех, ибо реальная политика никогда не приносит золотые плоды сразу и для всех. Конечно, у Ельцина выгодная позиция "теневого лидера", критика того, что реальной политикой делается плохо. Но ведь и большинство его почитателей занимается такой же критикой, не имея, в отличие от Ельцина, лишь одного - возможности быть услышанным. И они поддерживают человека, который поднимает их мысли до уровня, на котором принимаются решения.
Реальная ценность его как политика может проявиться только тогда, когда он получит настоящее политическое дело, а не отраслевой министерский портфель. Говорят, что оно у него было в период партийного руководства в Москве, - он не справился. Может быть... Но другие должны еще доказать, что они справляются лучше, будучи менее открытыми людьми. Пока они этого не докажут, даже неудачи Ельцина будут ставиться в вину не ему, а административно-командной системе или кому-то из его критиков. Больше того, если дела у перестройки пойдут хуже, чем сейчас, популярность Ельцина будет возрастать. Если лучше, то уменьшаться, так как она будет распределяться и на других активных деятелей перестройки.
Самого Ельцина, конечно, может и не быть в политической жизни. Но место феномена Бориса Ельцина до тех пор, пока жива перестройка, пустовать не будет. <...>
Аргументы защиты (1999 год)
Имею л
|
