|
"Лауреатами Нобелевской премии по физиологии и медицине в 1954 году стали трое американцев - Джон Эндерс (1897-1985) и Томас Уэллер из Бостона (родился в 1915 г.) и Фредерик Роббинс из Кливленда (родился в 1916 г.). Премию им присудили за “открытие способности вируса полиомиелита развиваться на культурах разных типов ткани”, что позволило впоследствии получить первую эффективную вакцину против этой болезни и наладить ее промышленное производство.
Эндерс, первый из этой тройки, был назван восьмью номинаторами из разных стран, среди которых оказался и известный иммунолог из Мельбурна Макферлайн Бернет, шесть лет спустя, в 1960 году, сам ставший нобелевским лауреатом за открытие приобретенной иммунной толерантности. Двое из восьмерых упомянутых номинаторов, а именно профессор М.Зенни из Нью-Хейвена в США и его коллега П.Ленче из Люблянского университета в Югославии, рекомендовали вместе с Эндерсом также кандидатуры Уэллера и Роббинса. Что и было поддержано при тайном голосовании 50 членами ассамблеи профессоров Каролинского института.
Лауреатом Нобелевской премии по литературе в 1954 году стал знаменитый Эрнест Хемингуэй (1899-1961). Номинировал его в этот раз профессор английской словесности Венского университета Лео фон Хиблер. Формула присуждения награды звучала так: “За высокое повествовательное искусство, продемонстрированное в очередной раз в повести “Старик и море”, за влияние на современную мировую литературу, проявившееся в обретении ею и становлении нового стиля”.
Уместно отметить, что советская пресса откликнулась на это событие дружным молчанием. Даже Борису Пастернаку, как явствует из опубликованной ныне переписки с двоюродной сестрою, жившей в Ленинграде, еще 12 ноября было неведомо, что 24 октября 1954 года Шведская академия присудила Хемингуэю нобелевскую награду. У подобного отношения к всемирно известному писателю, с творчеством которого советский читатель познакомился еще в 1930-е годы, имелась своя идеологическая подоплека, то есть дело было не только в органично недоброжелательном отношении идеологов со Старой площади к системе нобелевских награждений вообще. Не последней, если не первостепенной, причиной такого демонстративного умолчания явилось нравственное и художественное реноме самого писателя.
Если за начало отсчета принять первую половину 1930-х годов, от которых и надо отсчитывать время появления в русском переводе произведений писателя, то уже тогда основная масса его читателей оказалась завороженной спервоначала непривычной для нее авангардистской стилистикой американца. Не той реакции удостоился Хемингуэй у адептов соцреализма - Максима Горького, прежде всего. Тот опубликовал 9 апреля 1936 года, незадолго до своей кончины, в газете “Правда” статью с броским заголовком “О формализме”. В ней подчеркнуто уничижительно упоминалось и о “различных Хемингуэях” - благо, что не со строчной буквы. В 1940 году в письме в ЦК ВКП(б) в доносной форме развил это начинание главный редактор журнала “Литературная критика” М.Розенталь, проинформировав старших товарищей по партии о протаскивании на страницы советской прессы позитивных характеристик творческой палитры Хемингуэя, “которому кое-кто пытается сейчас подражать”.
Особо бурной партийной критике подвергся вышедший в 1940 году в США роман “По ком звонит колокол”. В романе автор рассказывал о собственном видении перипетий гражданской войны в Испании, участником коей на стороне республиканцев был он сам. За полторы недели до вторжения нацистских войск в пределы Советского Союза из Агитпропа направляется в Секретариат ЦК послание, рекомендующее запретить издание уже имевшегося русского перевода романа из-за “позиции неприятия Хемингуэем коммунистической идеологии”. Неприятие это в глазах партчиновников обусловливалось тем, что в одной из глав романа “клеветнически изображен Андрэ Марти (один из руководителей французской компартии. - А.Б.) под своим настоящем именем”, а также под переделанной фамилией благожелательно показан советский журналист Михаил Кольцов, к тому времени арестованный органами НКВД как “враг народа”.
Хотя в советской прессе никаких оперативных сообщений о нобелевской награде Хемингуэя так и не появилось, в литературных кругах об этом событии, конечно, знали. Решение Шведской академии подвигло, в частности, Издательство иностранной литературы вновь попытаться выпустить роман “По ком звонит колокол” на русском языке. В Советском Союзе бушевала “оттепель”, Михаила Кольцова заботами его родного брата карикатуриста Бориса Ефимова посмертно реабилитировали одним из первых, а Андрэ Марти, за честь которого вступился в 1941 году партчиновник из Агитпропа, в 1940-х годах был разоблачен французской компартией как провокатор. Известие о скором выходе в свет залежавшегося на полке перевода, включенного в план изданий 1956 года, вскоре появилось на страницах “Литературной газеты”, оповестившей читателей о надвигающейся сенсации на книжных полках страны. Но не тут-то было...
Подмога доморощенным недоброжелателям Хемингуэя пришла из Франции. Журналистка Симона Тери, член компартии, узнав о готовящемся в Советском Союзе издании романа, обратилась с письмом к писателю Борису Полевому, члену Всемирного совета мира. Она утверждала, что роман по своей сути клеветнический, представляющий собой “карикатуру на войну испанского народа”. 15 июня 1955 года Полевой переправил это письмо со своей сопроводительной запиской в ЦК КПСС, где оперативно приняли соответствующие меры, расценив инициативу Иноиздата как “серьезную ошибку”.
Бойкот Хемингуэя на Старой площади продолжался и в последующие годы, с посильной помощью недоброжелателей со стороны. Например, известный журналист Юрий Жуков в начале 1962 года проинформировал старших товарищей из ЦК, что в одной из итальянских газет появилось интервью с Василием Аксеновым, в котором тот в числе других “неприемлемых, с нашей точки зрения”, заявлений охарактеризовал Хемингуэя как “величайшего писателя века”.
40 лет спустя А.Беляев, в начале 1960-х годов инструктор Отдела культуры ЦК КПСС, поведал еще об одном имевшемся препятствии на пути опубликования романа в Советском Союзе. В том же 1962 году к руководителю отдела Д.Поликарпову обратился писатель К.Симонов, еще год назад бывший членом Центральной ревизионной комиссии КПСС. Пришел он с пожеланием еще раз вернуться к вопросу об издании этого выдающегося произведения, повествующего о чувстве личной ответственности человека за судьбу чужой для него страны, но где решалась одновременно и будущее его собственной родины. Выслушав гостя, Поликарпов развел руками. Сообщил, что мешает публикации книги одна “настырная читательница” романа, “которая решительно с этим не согласна и выражает свое несогласие в резкой форме в письмах на имя первого секретаря ЦК КПСС...”. Таковой оказалась проживавшая в эмиграции в Москве генеральный секретарь ЦК компартии Испании Долорес Ибаррури.
В качестве одного из таких первых свидетельств вмешательства Ибаррури в издательские дела давшего ей приют государства может послужить записка Отдела культуры ЦК в Секретариат ЦК КПСС, подписанная в начале 1960 года. Анализируя состояние литературной критики, авторы записки особо подчеркнули, что “за последнее время некоторые центральные и местные издательства явно увлеклись изданиями и переизданиями произведений буржуазных авторов”. На первом месте в числе перечисленных “буржуазных авторов” значился Хемингуэй. А вскоре начальство было проинформировано, что Литературный музей “провел два вечера, посвященных творчеству Хемингуэя”, которые “оказались непродуманными и недостаточно подготовленными”.
Надо думать, не без ее вмешательства была отбита очередная попытка передать залежавшуюся рукопись в производство и в 1964 году. Все та же “Литературная газета”, рупор либерализма того времени, как и девять лет назад, вновь сообщила о предстоящем вскоре выходе перевода романа. Краткой информацией на этот раз дело не обошлось. В номере от 24 августа 1964 года газета отвела целую полосу заключительной главе романа. Но и этот анонс в итоге завис в воздухе. Лишь четыре года спустя роман, наконец, дошел до читателя.
По словам Беляева, уломать несгибаемую Пассионарию поручили сотрудникам Международного отдела ЦК. Их настойчивые увещевания, в конце концов, завершились успехом. “Международники, - продолжил Беляев, - позвонили и сказали, что Ибаррури, хоть и остается при своем мнении, но возражать против издания романа Хемингуэя “По ком звонит колокол” в собрании сочинений писателя не будет. Готовьте соответствующую записку, наше руководство ее подпишет”. В 1968 году роман, наконец, вышел из печати. Семь лет спустя после трагической кончины его автора...
Не ко двору пришлось и великое творение “Старик и море”, особо упомянутое в формуле присуждения Нобелевской премии. Полтора года спустя, когда идеологической проработке подвергся Илья Эренбург, в череде вздорных претензий в его адрес оказались и “безграничные восторги по поводу натуралистической и бескрылой повести...”Старик и море”. А в 1958 году руководство Отдела культуры ЦК КПСС дополнило эту характеристику свежими аргументами, определив ее как “произведение аполитичное, проникнутое духом индивидуализма”...
В номинационном списке Комитета по литературе в 1954 году имелась также и одна русская фамилия - М.Алданов. Его, начиная с 1947 и по 1953 год включительно, ежегодно номинировал И.Бунин. В 1953 году Ивана Алексеевича не стало, и можно было предположить, что с его кончиной исчезнет из числа номинантов и фигура его протеже. Но этого не случилось. Перо, выпавшее из рук маститого нобелевского лауреата, подхватил по ту сторону океана Самсон Соловейчик, профессор русской культуры в университете КанзасСити.
Скорее всего, Соловейчик, несмотря на требования конфиденциальности, все же знал о неоднократных попытках номинирования кандидатуры Алданова Буниным. Потому, тоже будучи по происхождению русским эмигрантом, он и почел за долг продолжить эту инициативу. Дублировал ли он свое предложение в последовавшие два года (в 1957 году Алданов скончался), покажет время. Но что в еще не рассекреченном номинационном списке Нобелевского комитета по литературе за 1955 год фамилия русского писателя все же появится, известно уже сегодня. Не вследствие противозаконной утечки информации, а по неопровержимым документальным сведениям, обнаруженным автором в архивных фондах ЦК КПСС.
Осенью 1953 года благодаря начавшемуся в стране после смерти Сталина потеплению политической атмосферы до старейшины советской литературы С.Сергеева-Ценского дошло адресное приглашение Нобелевского комитета принять участие в выдвижении кандидатов на премию 1954 года. Адресат в стиле того времени обратился в Союз писателей СССР с просьбой о разрешении направить в Стокгольм свое предложение о присуждении нобелевской награды М.Шолохову.
Из СП СССР положительное ходатайство в Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС было отправлено лишь 21 января, за 10 дней до прекращения приема номинаций на 1954 год. 23 февраля, уже за гранью всех сроков, ходатайство одобряет Секретариат ЦК, а два дня спустя утверждает Политбюро.
Тем не менее полученную от Сергеева-Ценского номинацию в Стокгольме должным образом зарегистрировали, но, в соответствии с действующим регламентом, только на 1955 год. О чем и уведомили номинатора…"
|
