|
(Продолжение, начало в “МК” за 21—22 февраля.)
У этих совершенно не похожих друг на друга людей одинаковые глаза. Точнее, не глаза даже, а взгляд. Это взгляд бездомной, привыкшей к побоям и холоду собаки, которая свыклась уже со своей незавидной участью, хоть и не знает за собой никакой вины.
Имен этих людей нет в материалах следствия по “оборотням”. Пока нет. Я верю, что после публикаций Генпрокуратура запросит наконец их уголовные дела, потому что сами они в это давно уже не верят...
Тяжелый крест
О невероятной, фантастической судьбе заключенного монаха Павла Петрова я узнал абсолютно случайно от одного из своих коллег-депутатов.
Сперва я не поверил даже в услышанное. Но стоило лишь немного копнуть это дело, как все сомнения отпали разом. Достаточно сказать, что пистолет, изъятый муровцами при задержании Петрова — одна из главных улик против него, — был найден потом в сейфе арестованного “оборотня” Островского. Да и брали Петрова те же самые люди, что сидят сейчас в “Лефортово” или находятся в бегах.
Но на все мои запросы — и в Генпрокуратуру, и в МВД — приходили в ответ лишь отписки. И тогда вместе с сотрудниками ДСБ МВД отправился я в знаменитый Владимирский централ — учреждение ОД-1/Т2, где сидит сейчас Петров.
“Внутри все особенно страшно тому,
кто попал в первый раз.
Здесь лестница в несколько сажень
ведет прямо в камеру вас.
При виде открытой каморки,
как только войдешь в колидор,
Кругом озираешься робко,
и душу терзает позор”.
(Из фольклора Владимирского централа.)
...Лязгает за спиной дверь, отделяющая волю от зоны. Сколько раз я слышал уже этот лязг, но никогда, наверное, не смогу отделаться от липкого холодка; от ощущения, будто проходишь в ворота чистилища.
Веселый опер приносит тюремное дело Петрова. На первой странице надпись: конец срока — 23 января 2022 г. Даже зрительно дата эта кажется фантастически недоступной, что-то из Брэдбери или Азимова. 2022-й! Целая пропасть! Мне-то будет тогда почти пятьдесят, а ему?!
...Петров несмело входит в следственный кабинет, присаживается на краешек стула. Длинные волосы, стянутые резинкой. Спутанная поседевшая борода. Круглые очки на добром старушечьем лице.
Поначалу откровенничать он отказывается. “Я ни на что не жалуюсь, — тихим голосом говорит Петров. — На все воля Господа”. И лишь после долгих уговоров, апелляций к другим, невинно осужденным людям наконец оттаивает.
“Только, — предупреждает он сразу, — я себя невинным не считаю. Я был плохим человеком. Посадили меня правильно. Так угодно Богу”.
...Его судьба точно сошла со страниц житий раскаявшихся грешников. Родился в 64-м в Вышнем Волочке. Школа. Армия. Завод.
А потом — будто покатился с откоса назад. Развелся. Бросил работу. Отправился в Москву.
Парень он был спортивный, здоровый. На Рижском рынке — Мекке тогдашнего криминала — познакомился с такими же, как он, вчерашними спортсменами. “Бомбили” уличных торговцев, лоточников. Бригада, в которую попал Петров, “держала” всю ветку метро от “Теплого Стана” до “Октябрьской”.
Первый срок он получил в 89-м. В тот же год — вторая ходка: за грабеж. На этот раз дали Петрову пять с половиной лет, но не отсидел он и половины. Добрые люди есть везде. По бумагам Петров числился за колонией в далекой Республике Коми, а на деле — разъезжал по стране в свое удовольствие.
Так бы и пролетел незаметно весь срок, но вмешался злой рок. (А может, и не рок. Может, и впрямь есть какая-то высшая, недоступная нам сила, которую Петров именует Богом.) Поехал за рулем на Украину и сбил двух человек. Тут-то и выплыло, что гр-н Петров в действительности находится в местах лишения свободы.
Разумеется, задним числом его тут же объявили в розыск. За “побег” из колонии ему грозил новый срок. И Петров ударился в бега.
А потом произошло что-то необъяснимое, о чем сам Петров говорить наотрез отказывается: он неожиданно поверил в Бога. Поверил истово, без остатка.
В октябре1997-го он сам — хотел, наивный, покаяться — звонит по телефону доверия в ГУВД Москвы. В назначенное время у проходной Петровки его ждут уже два человека: наши старые знакомые — “оборотни” Владимир Лысаков и Игорь Островский.
Вопреки ожиданиям, они ведут его не внутрь, а в соседнее здание — “подкрышный” ресторан бригады “Каретный Ряд”.
Из объяснения П.Петрова:
“Я рассказал о своих преступлениях в период 1993—1994 годов. Они выслушали и отпустили, сказали, что встретятся со мной позже. Через две недели они предложили мне рассказать о людях, которых я знаю, которые занимаются преступлениями...”
То, что совершил в октябре 97-го Петров, на языке закона именуется явкой с повинной. В этом случае человек либо освобождается от ответственности, либо наказание ему смягчают.
Но правовые нормы мало волновали “оборотней”. Совсем для другого был нужен им Петров. Ни явки с повинной, ни каких других документов муровцы не оформляют. О своем контакте руководству не сообщают, хотя впрямую используют Петрова как агента.
По заданиям Лысакова и Островского он встречается с людьми из блатного мира, выведывает их планы. Для простоты связи “оборотни” выдают ему мобильный телефон, регулярно снабжают деньгами.
Похоже, “оборотни” довольны результатами. Через месяц они предлагают Петрову дать подписку, превратиться в их официального агента. И хотя соблазн велик (“Если тебя вдруг где-нибудь задержат, — расписывают прелести негласного сотрудничества муровцы, — мы тут же приедем и вытащим”), Петров отказывается: это расходится с его представлениями о вере.
Раз за разом “оборотни” доверяют новому помощнику все сильнее. Не таясь, они берут его с собой на встречи с коммерсантами (как правило, встречи такие проходят либо в “Каретном Ряду”, либо в другом “подкрышном” заведении — “Пиццерии” в Лиховом переулке). Как-то раз он присутствует даже на “стрелке” с солнцевскими.
И вот однажды речь заходит наконец о том, ради чего, я уверен, и взяли они под свою опеку беглого уголовника.
Петров: “Островский с Лысаковым стали говорить: найди киллера. Мы скажем, кого убрать, а потом повяжем убийцу с поличным, и все твои грехи снимутся. О человеке, которого собирались убить, я знаю лишь одно: он директор какой-то фабрики”.
В предыдущих своих материалах я уже упоминал о загадочных убийствах двух директоров фабрик. В 2002-м в Королеве был расстрелян директор швейной фабрики “Акро” Михаил Струков, начавший войну с “оборотнями” (сначала они вошли в долю, а потом попытались отобрать его бизнес). В августе 99-го без вести пропал соучредитель другой швейной фабрики — “Радуга” — Григорий Фаустов. Ровно через неделю “оборотни” подкинули его сыну-студенту наркотики и патроны. Еще через месяц был расстрелян родной брат исчезнувшего Фаустова, тоже соучредитель “Радуги”.
А не кого-то ли из этих директоров, не Фаустова или Струкова и имели в виду “оборотни”, отправляя Петрова на поиски киллера? Версия вполне правдоподобная, но, увы, это лишь версия. Фамилии будущей своей жертвы Петров узнать не успел. Он сразу смекнул, что дело здесь нечисто.
А если муровцы не успеют схватить киллера и тот выполнит заказ? А если они и не собираются этого делать? Наоборот даже: проконтролируют убийство, создадут оперативный штаб и по горячим следам возьмут стрелка, а вслед за ним и заказчика. Лучшей кандидатуры не найти: дважды судим, в федеральном розыске. И правде его тогда никто не поверит: обычное дело — бандит пытается оговорить своих тюремщиков.
И Петров в очередной раз бежит. Ноги сами несут его в Дагестан. Там, на бурлящем Кавказе, затеряться человеку — раз плюнуть. Его хорошие знакомые — братья Хачилаевы — без слов соглашаются спрятать беглеца. И вновь судьба выбрасывает новое коленце. Начинается противостояние Хачилаевых и власти.
Надир Хачилаев честно объясняет ему: у нас проблемы, не хотим тебя впутывать, поезжай во Владикавказ, в православный монастырь.
Только теперь Петров понимает, как он смертельно устал. Устал бегать, устал прятаться, бояться. И в марте 98-го он сам звонит в Москву подполковнику Островскому: приезжайте, я согласен стать агентом, согласен на любые ваши условия, только заберите меня...
Петров: “Островский и еще один сотрудник прилетели в Махачкалу на другой же день, 26 марта. Посадили в машину, вывезли за город. Островский достал пистолет: ты бесправен, сейчас мы тебя убьем, никто даже и не узнает. Но мне все было уже безразлично: убивайте. Островский засмеялся: мы не только тебя убьем, мы достанем и твою маму с сестрой. Люди-то, которых ты нам сдал, уже сидят. Стоит им только шепнуть, и твоим близким не поздоровится”.
Мать и сестра — единственное, что осталось у Петрова. Выхода нет, и он соглашается на условия Островского: писать под диктовку все, что прикажут. А за это, обещает бравый муровец, ему дадут ниже низшего предела и отправят в хорошую тюрьму.
Петров: “Я подписывал все, не читая. Адвокаты были их. Следователь — тоже их. Я вспомнил потом, что еще раньше они много раз звонили этому Тихонову, покупали ему путевку на Кипр. Лысаков прямо говорил: “Тихонов — наш человек”. И адвокаты, и следователь, и муровцы успокаивали меня: не переживай, получишь по минимуму”.
В тюремном деле Петрова я нашел очень красноречивую бумагу. Разрешение следователя прокуратуры ЮЗАО Тихонова на проход в “Матросскую Тишину” сотрудникам МУРа для “проведения следственных и оперативных мероприятий со следственно-арестованным Петровым”. Все фамилии в списке знакомы до боли: Самолкин, Лысаков, Островский, братья Демины.
Стараниями муровцев и следователя на Петрова повесили 11 “глухарей” — все, что не могли раскрыть сыщики: убийства, грабежи, разбои и даже изнасилование. Семь из них Петров, если верить обвинительному заключению, совершил уже после явки с повинной. Фигурировал там и пистолет, который он не видел и в глаза: впоследствии его найдут в сейфе муровца Островского. Для пущей убедительности в деле указали, что Петров — житель Грозного, хотя в Чечне не был он никогда. “Там война, ничьих концов не найти, — объяснили ему муровцы. — Глядишь, получишь даже снисхождение”.
Со своими “подельниками” — теми, с кем вместе якобы совершал он налеты, — Петров впервые встретился только на очных ставках. Показательно, что все эти люди были задержаны на территории Юго-Восточного округа — вотчины “оборотней”, и у каждого нашли при себе “джентльменский набор” бригады: пистолет, россыпь патронов...
Накануне суда в камеру к нему пришел Островский. Принес крестик из святых мест. Успокоил: все будет хорошо, приговор дадут мягкий, да и родственников мы не оставим.
Пожалел волк овцу! В апреле 2000 года Гагаринский райсуд приговорил Петрова к 23 годам 10 месяцам лишения свободы.
“Ты уж прости, судья подвела, — развел руками Островский сразу после приговора. — Но мы тебя все равно не оставим”.
На этот раз слово свое сдержал. Летом 2001-го подполковник Островский приехал к Петрову в централ. Привез телевизор, перевел на его лицевой счет 10 тысяч рублей.
Факт этот абсолютно достоверный, ибо сразу после встречи с Петровым я не поленился зайти в тюремную бухгалтерию, где за 10 минут нашли мне все, датированные июлем 2001-го, бумаги: заявление Островского о переводе денег и приходный ордер к нему.
Аналогичные записи отыскал и я в “черном” бухучете бригады. В ведомости за февраль 2001-го, в графе “расход” прямо указано: “19 февраля 2001 г. — 230 долларов — Островский И.В., телевизор (изолятор, Паша)”.
Сердобольные, совестливые “оборотни” — это что-то новенькое. Но нет, не совесть и раскаяния мучили этих людей. Скорее они боялись, что Петров начнет жаловаться, писать заявления, и при внимательном разборе слепленное ими дело рассыплется, разлетится в прах.
Только страхи эти были совершенно напрасны. Петров давно уже не шлет жалоб. За годы неволи он полностью свыкся с судьбой, целиком уповая на Бога. Да и тюремщиков своих он тоже давно простил. Узнав об аресте “оборотня” Островского, он даже попросил свою мать отнести тому передачу.
— Как же так, — удивляюсь я, — Островский ведь посадил вас.
— Он хороший человек. Просто его заставили...
Эти слова — не простая рисовка. Он действительно так думает. Это нелегко понять, но это на самом деле так, ибо Петров — человек в нашем понимании не совсем нормальный. (А может, это мы все как раз ненормальны?)
То, что для любого другого стало бы крахом всей жизни, Петров воспринял как знак судьбы. В 2000 году — случай невероятный — сидя за решеткой, он принял монашеский постриг.
Мы заходим с ним в тюремный храм Николая Чудотворца — предмет его особой гордости. Еще пару лет назад здесь были обычные камеры. За резной деревянной дверью точно открывается иной, параллельный мир. Нет больше казенно окрашенных стен, тусклого света тюремного коридора. Я представляю, какие чувства, должно быть, охватывают зэков, попадающих сюда.
Все в храме сотворено руками самих заключенных: алтарь, иконостас. Недавно над крышей централа возвели церковный купол.
За эти годы отец Павел сделал в одиночку больше, чем иное УВД. Пятьдесят с лишним заключенных окрестил он, заставил открыть мир заново. В тесной трапезной, заставленной книжными шкафами, я листаю фотоальбом. Целая череда лиц — жутких, страшных (у одного вообще вся физиономия в татуировках) — проходит передо мной. Все эти люди (он называет их “братьями”) полностью завязали сегодня с прежней жизнью, а один поступил даже в семинарию.
Выйдя на волю, они не теряют связи со своим духовником. Со всей страны идут сегодня письма к Петрову. И не только от его “братьев”: пишут вообще чужие, незнакомые люди, ибо в христианском мире отец Павел стал фигурой известной, а статьи его регулярно публикуются в “Православной газете”. Он отвечает всем.
— Побольше бы таких осужденных, — говорит мне начальник централа. — С его приходом в тюрьме началась совсем другая жизнь... — Но потом спохватывается: — Да нет, дай Бог, конечно, чтобы он вышел на волю как можно быстрее... Мы-то всё понимаем...
На волю монах Павел Петров должен выйти через 17 лет. Ему будет тогда пятьдесят восемь...
В тисках у “оборотней”
Удивительно устроено наше правосудие. Левая рука не ведает, что творит правая. Даже после того, как “оборотни” оказались за решеткой и вся страна узнала о конвейере провокаций (этакая фабрика тюремных звезд), жертвы этих провокаций все равно продолжали сидеть по зонам и тюрьмам.
Но ведь это элементарно! Первое, что должна была сделать, разгромив “оборотней”, прокуратура, — провести тотальную проверку всех уголовных дел, к которым были причастны они. Но, как всегда, было не до того: горел план, следователей не хватало...
Суд над Сергеем Бутенко и его “подельниками” состоялся в самый разгар дела “оборотней”. В январе 2004 года Бутенко был приговорен к 9 годам строго режима за торговлю оружием. Правда, те, кто бросал его за решетку, триумфом своим насладиться не смогли: в этот момент они сами сидели в “Лефортово”...
...Жили в подмосковных Люберцах два соседа-приятеля: Сергей Бутенко и Александр Семин. Вместе ездили отдыхать, встречались семьями.
В 97-м дороги их разошлись. Семина арестовали за изнасилование и посадили, Бутенко занялся бизнесом. Вновь увиделись они только в 2000-м. Обнялись. Распечатали бутылку.
За стаканом жаловался Семин на горькую судьбу, рассказал, что живет на вольном поселении, скоро надеется выйти на волю — выходить, правда, некуда: пока сидел — жена ушла.
Конечно, было Бутенко приятеля жалко. И когда через год тот пришел к нему за поддержкой, согласился помочь не раздумывая. Семин поведал, что подружился он с неким коммерсантом, который помогает ему освободиться досрочно и обещает отправить на Север. И надо на этого коммерсанта произвести впечатление. Давай, мол, я скажу, что ты серьезно занимаешься бизнесом, торгуешь автозапчастями, и в подтверждение чего-нибудь ему продадим.
“Чего продадим?” — удивился сперва Бутенко.
“Да какая тебе разница, — отмахнулся Семин. — Я буду отдавать тебе запчасти, а ты ему их пару раз передашь, да и дело с концом”.
На жизнь зарабатывал Бутенко тем, что перегонял из Прибалтики иномарки. В принципе, работа смежная. А тут еще Семин пустил слезу: ты у меня один остался. Ну как откажешь человеку в беде?
...Коммерсанта-благодетеля звали Сергеем. На первую их встречу в ноябре 2001-го он приехал в Люберцы сам, за рулем “Мерседеса”. Сергей больше молчал, качая головой в такт словам Семина: посмотри, дескать, какие у меня серьезные друзья.
“Значит, вы можете поставлять мне любые детали?” — спросил он под конец.
“Могу. Все что угодно”.
“Ладно. Первый заказ я сделаю через Александра (Семина. — А.Х.). Об остальном договоримся в процессе”.
Вскоре Семин позвонил, попросил приехать. В багажник бутенковской “восьмерки” погрузили мешок из-под сахара с какой-то железкой внутри, похожей на коленвал. За “коленвал” коммерсант Сергей должен был передать 600 долларов. Все деньги до копейки Бутенко в тот же день вернул Семину.
Ему и в голову не могло прийти, что человек, которому он искренне хочет помочь, на самом деле — провокатор, толкающий его в петлю. Ведь в мешке лежал вовсе не коленвал, а... автомат Калашникова.
Из приговора Люберецкого горсуда:
“Бутенко С.Н. 21 ноября 2001 г. прибыл к месту хранения оружия, взял автомат Калашникова АКМ с 1 магазином к нему и 30 патронов к нему, погрузил их в автомашину. В тот же день, примерно в 14 часов 20 минут, совместно с неустановленным посредником встретился с Сечкиным С.В. и продал их последнему за 600 долларов США”.
— Неужели вас не удивила такая сложная схема? Семин отдает вам сверток, вы — Сергею, деньги возвращаете Семину?
Налысо стриженный человек в арестантской робе долго молчит. Потом наконец отвечает:
— Удивила, да. Но жалость к Семину пересилила. Он был такой несчастный, потерянный... Я ведь нормально жил. Имел пару штук “зелени” в месяц. Ни копейки от Семина я не брал. Наоборот даже, сам ему помогал чем мог... О том, что в мешках не запчасти, а что-то другое, я стал догадываться только после третьей передачи.
— Почему же не остановились?
Он вновь думает, низко опустив голову.
— Не знаю. Это трудно объяснить... Был очень тяжелый разговор с Семиным. Я сказал, что всё, завязываю. Но он чуть ли не на коленях умолил: в последний раз, скоро уеду на Север.
...Мы сидим с Сергеем Бутенко в следкабинете колонии №8 Ярославского УИН. Это совсем не тот Бутенко, который смотрит на меня с фотографии, вклеенной в тюремное дело. И не потому даже, что он стал худее вдвое. Глаза! Глаза на его лице живут отдельной, самостоятельной жизнью. Это глаза человека, примирившегося с собственной смертью.
Как бы я хотел, чтобы в эти глаза посмотрели многочисленные адвокаты “оборотней” — те, кто кричат сегодня на всех углах о героях-сыщиках, брошенных в жертву политической конъюнктуре...
...Перед поездкой в колонию по моему запросу МВД подняло оперативное дело, которое предшествовало аресту Бутенко. Предчувствие не обмануло меня. Оказалось, что дело “Барбосы” тоже было полностью сфальсифицировано. Заводили его совсем по другим людям — двум жителям Зеленограда, которые якобы торгуют оружием. Фамилия Бутенко появляется там только через полгода: 2 ноября 2001-го — то есть сразу после “вербовки” его Семиным. Будто бы Бутенко — близкая связь подозреваемых, вместе с ними сбывает боеприпасы.
Прежде я приводил уже немало примеров таких вот слепленных, сшитых, как в ателье, под заказ, оперативных дел. “Оборотни” всегда действовали по одним и тем же сценариям. Сфальсифицированные разработки. Штатные провокаторы. (Как тут не вспомнить Артамонова-Серого или Седого-Смыслова, которые подбрасывали забулдыгам пистолеты и тут же вталкивали их в объятия муровцев.)
Но на одних бомжах и алкоголиках далеко не уедешь. Чтобы показать класс работы, “оборотням” нужен был масштаб, размах: не одиночки, а целые организованные группы.
Я не знаю, на чем подцепили они насильника Семина. (Мои источники говорят, что прежде Семин тесно сотрудничал с областным УБОПом.) Но, по опыту других дел, почти уверен, что в задачу его входил поиск потенциальных жертв — тех, кого можно будет потом окрестить в бандиты.
Играя на жалости, он втягивает Бутенко в хитроумную, иезуитски просчитанную комбинацию. Под именем коммерсанта Сергея выступает старший опер 5-го отдела МУРа Сергей Сечкин. К их первому свиданию фамилия Бутенко уже вписана в попавшееся под руку оперативное дело: всякое лыко — в строку.
Остальное — уже дело техники. Каждая встреча с Бутенко оформляется в МУРе как оперативное мероприятие. Все их разговоры записываются. Оружие, которое получает от Семина Бутенко, а потом передает Сечкину, тщательно осматривается потом на Петровке и с соблюдением всех условностей оформляется протоколом добровольной выдачи.
Передач таких было три. На четвертой по счету Бутенко задержали. К тому времени он уже догадывался, что дело нечисто, потому и взял с собой своих знакомых: автослесаря Арояна и инспектора ДПС Мартынова. (Последний был в форме — деталь очень важная.) Ни тот, ни другой ничего о Сечкине и запчастях не знали.
Итог: Арояна превратили в подельника Бутенко. Милиционера Мартынова — застрелили при задержании. Убил его муровец Сечкин.
Потом по факту смерти Мартынова прокуратурой Люберец будет проведена проверка: более поверхностного, глупого документа мне не доводилось читать давно. Следователи даже не удосужились опросить ни врачей “скорой помощи”, ни Арояна с Бутенко, полностью доверившись операм.
По версии муровцев, в момент задержания старший сержант Мартынов якобы попытался скрыться и начал сдавать машину назад. При этом в руке у него была боевая граната.
Как можно одновременно переключать передачу, крутить руль и держать в руках гранату? Да и время-то было позднее, на улице темень. Даже если поверить, что граната была, ее б никто не увидел.
“Когда меня швырнули об лед, — восстанавливает события Бутенко, — Мартынов упал рядом. Пуля вошла ему в щеку. Я запомнил все до деталей. Никакой гранаты рядом с ним не было”.
Правильно, не было. Граната появилась потом, к приезду врачей. А вместе с ней — патроны и взрыватели, которые нашли на обыске у Мартынова дома: чтоб наверняка... (“Коррумпированный сотрудник милиции”, — сказано о Мартынове в приговоре: оказывается, можно судить не только живых, но и мертвых.)
Есть и еще одно обстоятельство, подтверждающее мою убежденность: “Фольксваген”, в котором сидел Мартынов, был приперт “мордой” к воротам гаража. Под задними же колесами лежал Бутенко. А это значит, что Мартынов при всем желании не мог сдвинуться с места.
Бутенко: “Минут через двадцать после задержания приехали Самолкин в белом пиджаке и Сазонов (начальник отделения 5-го отдела. — А.Х.). Разворачивают сверток. Там — оружие. “Твое?” Я молчу. Сазонов ставит меня к “Шевроле”, руки на крышу и со всей дури — по ребрам. Профессионально бил. Одним ударом сломал сразу два ребра...
Помню всё плохо. Привели на автосервис. “Признавайся!”. Я молчу. Тогда Самолкин зажимает мои пальцы в тиски, начинает крутить. А у меня только одна рука работает, вторую оторвало в молодости на заводе... Потом повезли на Петровку. Били. Через сутки я вскрыл себе в камере вены. Откачали... Почему я все подписывал? Да я что угодно бы подписал. Поездил по таким камерам, что даже вспоминать не хочу...”
В акте о “получении задержанным телесных повреждений” перечислены множественные ушибы и раны. Внизу — дрожащей, явно неработающей рукой подпись Бутенко: “претензий не имею”...
Муровцы могли праздновать успех. Если не считать убийства Мартынова, операция прошла гладко. На счету их появилась новая разгромленная группа особо опасных преступников.
О задержании Бутенко и Арояна тут же отрапортовали по телевизору. Когда мать Бутенко увидела сына, ее разбил инсульт. Особенно старую женщину добили слова репортера, что руку Бутенко потерял, ковыряясь со взрывчаткой.
А вскоре к Бутенко и Арояну добавился и третий “подельник”. Вся вина сочинца Волицкого заключалась в том, что накануне ареста Бутенко заезжал к нему в гостиницу, и контакт их был отфиксирован. При задержании “оборотни” “изъяли” у него переделанный газовый пистолет: у бригады такого добра было много...
Из письма ко мне В.Волицкого:
“В обвинительном заключении пишется, что я на “ВАЗ-2108” в тайниках (бак и левая обшивка двери) провез через 2 границы 4 автомата, пулемет РПК, пистолеты, взрывчатку, патроны, 10 гранат и еще много другое. Вот представьте, как это можно все засунуть в бензобак и проехать 2 тысячи километров?”
Следствие было нескорым и неправедным. Достаточно сказать, что следователь Юго-Восточного УВД Тихонов (опять Юго-Восток!) подсунул Волицкому в адвокаты... собственную жену. (Когда на суде это вскрылось, Тихонов объявил, будто слышит такое впервые, хотя к делу приобщен ордер, подписанный им же самим.)
“Жена Тихонова обещала Волицкому снисхождение, мол, ты только подписывай, — вспоминает адвокат Павел Филатов. — Родители продали последнее, заплатили ей 4 тысячи долларов и получили взамен приговор: семь лет”.
Обвинение оригинальностью не отличалось. По версии следствия, Бутенко, Ароян и Волицкий (напомню, что двое последних никогда не видели в глаза ни Семина, ни Сечкина и между собой не были даже знакомы) за 3 месяца продали автомат Калашникова, ручной пулемет и 2 пистолета-пулемета, гранату, несметное множество патронов. Оружие якобы привозил Волицкий. Ароян хранил. Бутенко сбывал.
Для пущей убедительности следователь приписал Волицкому, что оружие тот доставлял из-за кордона, но случилась промашка: выяснилось, что в указанные сроки тот границу вообще не пересекал. Пришлось ограничиться тем, что смертоносный груз он приобретал у “неустановленного лица” и затем привозил в Москву, пряча в тайнике под дверной обшивкой.
Абсурд полный! Во-первых, автомат или ручной пулемет, как справедливо пишет сам Волицкий, невозможно спрятать под обшивкой маленькой “восьмерки”. А во-вторых, эту злополучную “восьмерку” Волицкий купил по доверенности только в январе 2002-го, а значит, никак не мог возить в ней оружие осенью.
Но кого волнуют такие детали?! Признание, как учил светлой памяти Вышинский, есть царица доказательств, а обвиняемые ведь подписывали все не читая. От показаний начали отказываться они лишь на суде. На пятом по счету. До этого четырежды суды возвращали дело назад. В результате часть обвинений, к вящему неудовольствию следствия, пришлось убрать: и организацию преступного сообщества, и контрабанду.
Увы, в Люберцах судьи оказались менее требовательными. Их не смутило даже то, что главный герой всей истории, стержень ее Александр Семин испарился в воздухе одновременно с арестом “бандитов”. В материалах дела он фигурировал как “неустановленное лицо”. А когда защита потребовала все же допросить его, следователь клятвенно уверил, что Семина найти он не смог, хотя-де на уши подняты были все оперативные службы...
Финал: Бутенко приговорили к девяти годам. Волицкого — к семи. Арояна — к пяти с половиной. Все они сидят в разных зонах страны и на чудо давно уже не надеются.
А сотрудники МУРа получили за разгром “люберецкой банды” ордена и наградное оружие. Правда, судьбы их сложились по-разному.
Начальник отделения МУРа Николай Сазонов — тот, что, по словам Бутенко, пытал его вместе с Самолкиным, — стал через год начальником 7-го, “противоугонного” отдела, однако продержался недолго. Во время чистки ему пришлось уволиться.
Замначальника 5-го отдела МУРа Юрий Самолкин находится сегодня в “Лефортово”.
Сергей Сечкин чудом избежал репрессий, благополучно открестился от связей с “оборотнями” и продолжает службу в МУРе. Теперь он уже — заместитель начальника отдела. (С этим человеком я столкнулся во время суда над Айваром Альясом, о котором подробно рассказывалось в предыдущем материале. Именно за подписью Сечкина приходили в суд лживые письма из МУРа.) Стал начальником отдела и следователь Тихонов.
Продвигается по карьерной лестнице и еще один участник операции — Роланд Осепашвили. Именно он вместе с Сечкиным задерживал Бутенко и Арояна, и именно под его началом версталось сфальсифицированное оперативное дело “Барбосы”. С недавних пор Осепашвили возглавляет отдел по борьбе с оргпреступностью УВД Зеленограда. Город-спутник может спать спокойно.
А само оперативное дело “Барбосы” благополучно было прекращено. В связи с арестом Бутенко и тем, что Л. и К. — те самые жители Зеленограда, на которых и заводилась разработка, — “от преступной деятельности отказались”.
Это произошло ровно за два месяца до ареста “оборотней” и их главного покровителя-вдохновителя генерала МЧС Ганеева: 24 апреля 2003 года...
|
