|
"В шведском королевском архиве двести лет пылилось уникальное собрание старинных чертежей. Чья-то заботливая рука подробно запечатлела на них первоначальный облик северной российской столицы. Двести лет на рисунках лежал гриф секретности. И лишь после Второй мировой войны, когда коллекция была передана в свободный доступ, эксперты смогли всерьез заняться ее изучением.
В 1962 году усилиями шведского исследователя Бьёрна-Генрика Халльстрёма Национальный музей Стокгольма показал часть чертежей в Ленинграде. Это произвело настоящую сенсацию – причем не только в среде реставраторов и историков. Ранняя архитектура Петербурга оказалась гораздо богаче и разнообразнее, чем считалось прежде.
Одновременно Халльстрём провел собственное расследование, желая установить автора рисунков. Он сличил пояснительные надписи на чертежах с письмами голштинского подданного Фридриха-Вильгельма фон Бергхольца, оказавшегося в России в первой половине XVIII века. Ученый пришел к выводу, что коллекция была собрана именно этим человеком. Но зачем ему понадобилось составлять подробные чертежи столицы чужого государства?
Наблюдательный голштинец
Фридрих-Вильгельм фон Бергхольц был младшим сыном немецкого генерала из Голштинии, перебравшегося в Россию при Петре I. В те времена российский самодержец, борясь со Швецией за выход к Балтийскому морю, привлекал на свою сторону многочисленных наемников, особенно из числа немецких ландскнехтов. Не имея занятий на родине, те охотно продавали свое умение воевать иностранным государствам. Генерал фон Бергхольц участвовал в 1710 году в осаде Выборга – тогда еще шведской крепости – и в Прутском походе 1711 года, от которого сохранилось известное солдатское присловье, обыгравшее название двух рек: «Как русские на Прут, так швед на Серет».
В России генерал жил с женой и двумя сыновьями. Оба мальчика по молодости и живости характера овладели русским языком и знаниями русских обычаев, однако после смерти родителей не захотели остаться на новой родине. Им пришлось не по вкусу, что по законам того времени дворяне должны были начинать службу в армии простыми солдатами. Старший из братьев перебрался в Стокгольм, а младший – тот самый Фридрих-Вильгельм – поступил пажом ко двору герцога Мекленбургского. Но пажество не приносило юноше ни морального, ни материального удовлетворения, и вскоре он перешел на службу к наследнику голштинского герцогства Карлу-Фридриху, от которого получил должность гоф-юнкера.
Карл-Фридрих был сиротой и воспитывался при дворе своего дяди, короля Швеции Карла XII. В 1718 году Карл XII был убит, и королевой стала его сестра Ульрика-Элеонора. Подозрительная женщина видела в голштинском племяннике возможного претендента на престол, и ему пришлось вскоре покинуть Стокгольм. Карл-Фридрих отправился в Вену к главе Германской империи, чтобы добиваться вассальных прав на Голштинское герцогство.
Там неустроенного молодого человека, «неудобного» для Швеции, приметили русские дипломаты. Еще шла русско-шведская война, в которой, кроме боевых действий, велась подковерная дипломатическая игра. Русские стремились при помощи семейных связей расширить свое влияние в Европе и вознамерились женить голштинского герцога Карла-Фридриха на дочери российского императора Анне Петровне. Это укрепило бы связи Романовых с западными династиями и дало козырь в борьбе с Ульрикой-Элеонорой. Карла-Фридриха пригласили в Россию. В небольшую свиту, сформированную для сопровождения жениха, включили и Фридриха-Вильгельма фон Бергхольца, хорошо знакомого с русским языком и обычаями. Летом 1721 года, перед самым заключением мира со Швецией, делегация прибыла в Петербург.
Герцог поручил Бергхольцу вести хроники своего пребывания в России. Юноша отличался наблюдательностью и оказался идеальным протоколистом. Во всех мелочах он описывал места, где бывал, одежду и манеры встречавшихся ему людей, убранство домов, подаваемые явства и – что немаловажно – разговоры, которые слышал. Записи велись в форме дневника и отличались такой живостью, что слава о них распространилась довольно широко.
Способность Бергхольца легко сходиться с людьми и подмечать в них каждую мелочь не прошла и мимо внимания шведского двора. Его дневник был внимательно изучен, а автор взят на заметку. После поражения в войне с Россией Швеция готовилась к реваншу и стремилась собрать как можно больше сведений о будущем противнике. У Бергхольца были знакомые в Стокгольме, там же служил его родной брат. Да и Висмар – его родной город – входил тогда в зону влияния Швеции. Так что через некоторое время наблюдательный голштинец был, говоря современным языком, завербован шведской стороной.
По-видимому, перед ним была поставлена задача собрать графический материал о стратегически важных городах Российской империи. Такого рода материал подбирался и ранее. Еще в 1710-е годы пленный шведский офицер Пауль Бетун сделал рисунок части Финского залива в виде, как тогда говорили, фогель-плана – то есть «с птичьего полета». Фогель-план изображал предполагаемую атаку шведских кораблей на остров Котлин, крепость Кроншлот и русскую военную флотилию. К рисунку была приложена экспликация, поясняющая возможную диспозицию шведских кораблей, их численность, состав и задачи. Однако планы Бетуна, представленные им в 1715 году, когда он вернулся из русского плена, оказались анахронизмом: русские еще в июле 1714 года разбили шведов при Гангуте, грозя занять все восточное побережье Ботнического залива и высадиться в самой Швеции.
306 заветных чертежей
Тем временем муж Анны Петровны голштинский герцог Карл-Фридрих умер, и на престол вступил его юный сын Карл-Петер-Ульрих. Он был наполовину русским, ибо его матерью была дочь Петра I, а тетушкой – императрица Елизавета Петровна. Не имея прямых наследников, Елизавета избрала своего голштинского племянника в будущие преемники. Его вызвали в Петербург, крестили в православную веру и нарекли великим князем Петром Федоровичем. Наследник, приверженный немецким вкусам и традициям, привез из Голштинии небольшую свиту, в которой снова оказался Бергхольц. Он был уже в чине камергера, а при князе исполнял скромную должность библиотекаря.
Библиотекарь был трудолюбив и усерден. Помимо занятий с книгами, он проникся страстной любовью к российской архитектуре. Завел дружбу с петербургскими зодчими. Им это льстило – камергер, библиотекарь великого князя, особа, приближенная к наследнику престола... Строя из себя тонкого ценителя архитектуры, Берхгольц выпрашивал, выменивал или покупал у них эскизы новых зданий. А если не получал подлинников, то добивался возможности снять с них копии, для чего завел помощника, перерисовывавшего чертежи пусть и не очень красиво, но быстро и достаточно точно.
В Петербурге как раз работали над проектом коренного преобразования города. Здания, расположенные на главных улицах, были обмерены, исполнены их точные чертежи. Бергхольц за короткое время собрал огромную коллекцию чертежей не только самых замечательных столичных зданий, но и полные «развертки» (то есть последовательные изображения фасадов) всех основных улиц северной столицы: 306 чертежей с изображением 331 сооружения. Над рисунком каждого дома он сам, не доверяя помощнику, с немецкой аккуратностью писал имя и звание владельца, сведения о наличии жильцов и другие – например, о числе солдат, находящихся в здании на постое. Указывал, между прочим, в каком доме расположена аптека, где трактир, где госпиталь... Владея таким материалом, армия не испытывала бы никаких затруднений даже при захвате города ночью: имелось точное изображение каждого дома и описание, что в нем находится.
Репутация страстного любителя архитектуры позволила Бергхольцу, кроме петербургских изображений, собрать большое количество чертежей построек в других стратегически важных центрах России – Москве, Твери, Туле, Киеве, а также в Митаве, столице вассального Курляндского герцогства.
Между тем над «российскими голштинцами» стали сгущаться тучи. Новоявленный наследник российского престола Петр Федорович не выказывал особой любви к стране, повелителем которой ему предстояло стать. А привезенные им с собой земляки и вовсе распоясались: русских обычаев не уважали, вели себя нагло, а иногда и враждебно. Поведение голштинцев привлекло к себе внимание русских властей, и в 1746 году один из камердинеров наследника был арестован. Бергхольца и некоторых других попросили вернуться в Голштинию. Впрочем, все было обставлено вполне респектабельно, и изгнанникам даже назначили пенсию в размере их придворного жалованья.
Шпионское наследие – в мирных целях
Бергхольц почти полностью вывез свою коллекцию из России. В Петербурге осталось лишь два десятка первоначальных вариантов, которые позже попали в Эрмитаж. (Отдельные листы были опубликованы в 1954 году Игорем Грабарем как работы «неизвестного любителя середины ХVIII века». Даже через 200 лет никто не догадывался, что это остаток огромной коллекции, собранной шустрым голштинцем.)
Сам же Бергхольц, покинув Россию, не мешкая отправился в Стокгольм и за солидный куш передал собранные чертежи шведским властям. Коллекция оказалась в королевском архиве – в особо тайном Тессин-Харлеманском фонде. Все градостроительные секреты невской столицы и других русских городов оказались у шведов в руках. Еще долго Швеция надеялась начать войну, однако подходящая ситуация сложилась только в 1788 году. Но шведский флот потерпел поражение у Готланда и не смог добраться до Петербурга. Ценнейший материал, собранный Бергхольцем, так и остался не использованным по прямому назначению.
Прошло 200 лет. После окончания Второй мировой войны Швеция искала пути улучшения отношений с Советским Союзом. Кто-то вспомнил о секретном фонде, который мог помочь русским в восстановлении Ленинграда, так сильно пострадавшего от фашистов. Тем более что в самой Советской России осталось очень мало материалов, отображающих облик строений двухсотлетней давности. Советскому посольству в Швеции было сделано соответствующее предложение. Речь шла об эквивалентном обмене. Наш советник по культуре решил, что сделка не выгодна, и отказался.
Фонд остался в Швеции, но с него сняли покров секретности и передали Национальному музею Стокгольма. Несколько позже на коллекцию обратил внимание шведский ученый Бьёрн-Генрик Халльстрём, распознавший в ней уникальное свидетельство архитектурного облика Петербурга 1740-х годов.
После ленинградской выставки 1962 года, с упоминания которой мы начали этот рассказ, шпионские чертежные «наработки» двухсотлетней давности вошли в обиход питерских зодчих и до сих пор помогают в реставрации ряда петербургских зданий, воздвигнутых в петровскую и елизаветинскую эпохи."
|
