|
– Юрий Николаевич, каким вы запомнили отца?
– Я родился в 1928 году в Ленинграде, там же прошло мое детство. Семья жила на углу Невского проспекта и улицы Гоголя в доме номер 13. Суеверные люди могут считать, что несчастья, постигшие нашу семью, связаны с этой цифрой. Но для меня детство было полно радости и света.
Я помню события своей жизни лет с четырех. Зимой 1933 года отец вернулся из длительной поездки в США, Центральную и Южную Америку, где занимался изучением и сбором семян различных культурных растений. Оттуда он присылал мне изумительные цветные открытки с видами небоскребов, фантастических заповедников, аллигаторами и огромными пароходами. И вот, наконец, он дома! Отец подвел меня к большому глобусу, стоящему в его кабинете, и начал меня экзаменовать: просил показать Тихий и Атлантический океаны, Африку, Америку. А потом нанес жирными линиями авторучки маршруты своих экспедиций по странам пяти континентов, которыми, как я потом понял, он очень гордился.
Он был веселым, неунывающим человеком. Даже если было трудно, он всегда подшучивал над ситуацией и самим собой. Одно из последних его писем датировано 1940 годом – за два месяца до ареста. Это ответ болгарскому биологу Дончо Костову, по рекомендации которого Вавилов был избран почетным доктором Софийского университета. Доктор Костов написал для крупного зарубежного научного журнала статью, в которой положительно оценил работу Вавилова и критически высказался в адрес Лысенко. Эту статью Костов прислал отцу. Так вот, свое ответное письмо Николай Иванович начинает словами: «Дорогой доктор Костов, большое спасибо за присланный некролог. Очень тронут». Даже в ситуации, когда над отцом все мрачнее сгущались тучи: он был снят с постов сначала президента ВАСХНИЛ СССР, а потом, после ареста, – директора основанного им Института растениеводства (ВИР), лишен звания академика, – он не мог не шутить. Правда, это был «черный» юмор…
Когда мне было 9 лет, я купил в газетном киоске напротив нашего дома газету «Социалистическая индустрия» с дискуссионными выступлениями Н.Вавилова и Т.Лысенко. Я знал об их разногласиях и уже тогда чувствовал неприязнь к Лысенко и какую-то смутную тревогу, опасность, исходящую от этого человека. Хотя, конечно, не понимал, насколько эта опасность велика.
– А сам Николай Иванович это понимал?
– Во время моей поездки в Англию в 1993 году я познакомился с Дж. Г. Хоуксом – выдающимся специалистом в области растениеводства, исследования и сохранения генетических ресурсов растительного мира. Хоукс считал себя учеником Вавилова. Он передал мне свои заметки о посещении СССР в 1938 году. Так вот, Хоукс вспоминал, что к фигуре Лысенко Вавилов относился как к некоему развлечению, не видел в нем своего противника. Он полагал, что Лысенко недостаточно образованный ученый, но имеет талант продвигать и рекламировать себя. «Мне кажется, я теперь понял, почему советское правительство такого высокого мнения о Лысенко, – записал Хоукс. – Он представляет не столько конкретную личность, сколько идею. Из крестьян он поднялся до академика – высшей степени интеллектуальной элиты. Заслуживает ли он этого – уже другой вопрос... Вавилов не мог иметь подобных притязаний, ибо он смог получить образование еще до революции, притом даже и в Англии, и в Америке. Вавилов не говорит, как это делает Лысенко, что он обязан всем коммунизму… Вавилов был бы велик при всех обстоятельствах».
– Вам довелось пережить ленинградскую блокаду?
– Нет. После внезапного ареста Николая Ивановича 6 августа 1940 года во время его экспедиции на Западную Украину мама ездила в Москву, обивала пороги прокуратуры, даже сумела прорваться на прием к главному прокурору СССР Бочкову. Но ничего не помогало. В этот тяжелый момент нас пригласили погостить на своей даче супруги Карпенченко, хорошо знавшие Николая Ивановича. Дача находилась недалеко от Москвы в селе Ильинское. Это был, конечно, поступок – приютить семью «врага народа» такого высокого уровня, обвиненного в шпионаже и антисоветской деятельности. Именно это спасло нас от гибели в блокадном Ленинграде: эвакуировать из города нас с мамой никто бы не стал. Многие сотрудники института прекратили всякие с нами контакты, боясь преследований НКВД. В Ильинском нас и застала война. А в августе 1941-го, когда немецкая армия развивала наступление на Москву, маме удалось вместе со мной уехать в ее родной город Саратов.
Мы выжили в то время в Саратове благодаря папиному брату академику Сергею Ивановичу Вавилову. Он тогда находился в Йошкар-Оле в эвакуации вместе с руководимым им Оптическим институтом Академии наук. Дядя Сережа регулярно присылал нам деньги и приглашал меня к себе. Однако я от мамы уезжать не хотел. Мне было ее очень жалко. А когда после войны мы вернулись в Ленинград, оказалось, что в нашей квартире уже живут другие люди. Обо всем этом подробнее можно прочесть в только что вышедшей из печати моей книге «В долгом поиске» – книга как раз об отце и дяде. Издательство ФИАН, 2004 год.
– Вы продолжали разыскивать отца?
– Все это время мама писала письма на Лубянку, где, как она считала, содержится отец. Мы не знали, что все это время он находился в десяти минутах ходьбы от нас – в Саратовской тюрьме, где и умер от истощения и прекращения сердечной деятельности в 1943 году. Об этом мы узнали лишь много лет спустя, а свидетельство о смерти получили только в 1955 году, когда отец был реабилитирован.
– Юрий Николаевич, почему вы решили стать физиком, как дядя, а не биологом, как отец? Тем более имея такой убедительный опыт по выращиванию огурцов…
– Дядя Сережа помог мне получить образование, хотя в Ленинградский университет я поступил самостоятельно – окончил школу с серебряной медалью. Но Сергей Иванович «выбил» для меня разрешение учиться по «закрытой» для сына врага народа специальности – ядерная физика. Именно эта специальность была моей мечтой… Его влияние на меня было огромным. По сути, он заменил мне отца – ведь папу арестовали, когда мне было 12 лет.
– Многие обвиняли Сергея Вавилова в предательстве: после чудовищного и нелепого обвинения брата он продолжал работать на этот несправедливый режим, называл Сталина «корифеем науки», а потом возглавил Академию наук СССР.
– Будучи президентом Академии наук, он написал Сталину письмо, которое заканчивалось словами: «Если мой брат Н.И. Вавилов не будет реабилитирован, я не могу быть президентом АН СССР». На этом письме стоит резолюция Берии: «Отказать». Папу реабилитировали лишь шесть лет спустя, когда дяди уже не было. Как вспоминал ученик С.И. Вавилова, нобелевский лауреат академик И.М. Франк, Сергей Иванович, согласившись на этот пост, «несомненно, знал, что ноша будет непосильной, особенно в условиях диктатуры Сталина… Он фактически подписывал себе смертный приговор». Почему же Сергей Иванович согласился? Я думаю, потому, что он понимал: только будучи на руководящем посту, он имеет возможность как-то влиять на ситуацию в науке и помогать людям, семьям репрессированных ученых.
В столе рабочего кабинета у него лежали заранее заготовленные конверты с деньгами, которые он изымал из своей академической зарплаты. Они предназначались просителям, которые приходили к нему каждый день. Некоторые этим злоупотребляли. Однажды, когда к нему пришел очередной проситель, Сергей Иванович, как всегда, долго, внимательно слушал и вдруг с грустью сказал: «Дорогой мой, мне науку спасать надо, а вы о таких пустяках…»
Вавилов видел: печально известная сессия ВАСХНИЛ, на многие годы убившая советскую генетику, а заодно и целую плеяду ученых во главе с Николаем Вавиловым, была далеко не последней каплей в море научных гонений. За «буржуазность» и «антинаучность» громили кибернетику и физиологию, квантовую механику и теорию относительности… А тогда, в 1945 году, встав во главе Академии наук, Сергей Иванович сознательно принял удар на себя. Альтернативой ему был А.Я. Вышинский – страшная личность, выступавший государственным обвинителем на фальсифицированных политических процессах 1936–1938 годов. Если бы президентом АН СССР стал он, жертв в науке было бы значительно больше.
– Юрий Николаевич, ведь у вас был старший брат по отцу Олег. Его судьба тоже сложилась трагически и странно...
– Олег Вавилов был старше меня на 10 лет. Отец брал его во многие экспедиции, они были очень близки. Олег с детства любил технику, с увлечением конструировал радиоприемники. В 1936 году он поступил на физический факультет МГУ. Потом Сергей Иванович помог ему стать сотрудником ФИАНа, где он очень скоро проявил себя как талантливый экспериментатор в области физики космических лучей. В 1945-м блестяще защитил кандидатскую. В 1946 году он поехал в альпинистский лагерь Алибек на Кавказе и погиб там при не выясненных до конца обстоятельствах. Не исключаю, что Олега убили умышленно. Он многое знал об отце и всегда прямо, открыто выражал свое отношение к происходящему, говорил о том, что в его гибели виновны Сталин и Лысенко.
– Кончина Сергея Вавилова 25 января 1951 года, всего за два месяца до 60-летия и ровно восемь лет спустя после смерти брата, для всех была неожиданностью. Это не вызывает у вас вопросов?
– Смерть дяди Сережи шокировала нас с мамой. Я срочно выехал из Ленинграда в Москву. Прощаясь с ним в Колонном зале Дома союзов, где был установлен утопающий в цветах гроб с телом, я увидел нескончаемый поток людей, пришедших с ним проститься. Ехали из многих городов страны.
Сергей Вавилов, как и отец, был крупным ученым. Он сделал нобелевское открытие, но обнаруженный им эффект Вавилова–Черенкова – свечение в среде, через которую проходят электроны со скоростью, превышающей световую в этой среде, – получило высочайшее признание через семь лет после его кончины. Посмертно эту премию не присуждают. Не дожил он и до реабилитации старшего брата, в невиновности которого никогда не сомневался. Вскрытие обнаружило на его сердце девять инфарктных рубцов – главный кроветворный орган не вынес непосильных нагрузок. Нечто похожее, думаю, произошло и с отцом. Это были великие и многострадальные люди. Я счастлив, что ношу эту фамилию.
– Продолжается ли она сейчас?
– У Олега детей не было. У меня две дочери, внучки, у Сергея Ивановича – два внука. Одного из них зовут Николаем Ивановичем – в честь моего отца. Так что род Вавиловых истребить не удалось.
|
