|
Перед вами - отрывки из новой книги, которая выйдет в свет в июле. Евгений Максимович впервые рассказывает о том, почему и как он был назначен на пост главы правительства. И как была обставлена его неожиданная отставка
Книга Евгения Примакова, которая выходит в издательстве "Мысль", называется "Восемь месяцев плюс...". Столько времени прошло между назначением Евгения Максимовича на пост премьера и его уходом из Белого дома.
Именно "Комсомолке" Примаков дал последнее интервью в качестве председателя правительства. Ждали мы его, кстати, как раз восемь месяцев. И все это время премьер на всех встречах с журналистами говорил: "Все помню, встречусь с "Комсомолкой", подождите..." А в канун майских праздников вдруг позвонили: вас ждут, приезжайте! В "красный день" календаря и собрались мы в "Белом доме". Я еще подумала: почему вдруг заспешил, назначил встречу на выходной - может, что-то грядет?
Потом, уже после отставки, Евгений Максимович сказал: нет, это было просто совпадением. Но я рад, что сдержал слово, и мы успели поговорить.
Кстати, мы в газете знали, что в бытность свою министром иностранных дел Примаков поехал в Кремль отказываться от премьерства. Его действительно уговорили в коридоре - мне в тот же день об этом рассказали его ближайшие помощники, которые сами недоумевали: как же так, зачем он согласился?
Евгений Максимович известен как человек, который никогда публично не обличает обидчиков, не говорит резких слов в запальчивости - отмолчится, отойдет в сторонку, отшутится...
Впрочем, это заметно и по тому, как в новой книге он описывает свою последнюю встречу с президентом Ельциным. Ни слова - о своих эмоциях, только констатация без всяких комментариев. Если и есть упреки, то они заложены в самой ситуации, в том, как счел необходимым обставить их расставание Борис Николаевич. Но от этого все происходящее становится еще более красноречивым.
Примаков среди журналистов слывет крайне "закрытым" политиком и человеком. Действительно, это особенно заметно было в период его премьерства. Но когда читаешь его книгу, становится ясно: он по натуре такой сдержанный, и на оценки, и на эмоции.
Из Кремля и из "Белого дома" люди сами не уходят. "Уходят" их. По-разному. Вот такие непростые эти места.
Итак, я - председатель правительства Российской Федерации. Позади остались многочисленные отказы от настойчивых предложений занять этот пост, слезы моей жены, которая была категорически против. Но теперь прочь колебания. Согласился, значит, не нужно ныть ностальгически по оставленному кабинету в высотном здании на Смоленской площади. Нужно переключать мозги на новую работу.
И все же, почему в конце концов согласился с тем, что еще за несколько дней до этого, да что за несколько дней - за сутки, казалось совершенно неприемлемым?
Как отказать президенту
Ельцин трижды в течение двух дней настойчиво предлагал мне возглавить кабинет. Последний разговор с президентом на эту тему произошел в его кабинете 12 сентября 1998 года в присутствии В. С. Черномырдина и Ю. Д. Маслюкова. За несколько дней до этого Черномырдин, неожиданно смещенный со своего поста в марте и еще не успевший пережить свою отставку, был реанимирован и вновь назван премьером вместо С. В. Кириенко, не успевшего проработать в "Белом доме" и 6 месяцев. Государственная Дума, которая, опасаясь роспуска, пропустила с третьего захода кандидатуру Кириенко, на этот раз "встала на дыбы".
К моменту нашей встречи в Кремле 12 сентября Дума уже дважды отклонила упорно предлагаемую кандидатуру Черномырдина. Не было сомнений, что подобный исход голосования будет и при третьей попытке. Между тем Виктор Степанович решил не отступать, особенно с учетом того, что Ельцин назвал в разговоре с ним мартовское решение о его отставке "своей ошибкой". И тем более что инициатива возвращения Черномырдина исходила отнюдь не от него самого.
Уговаривать Думу в сложившейся ситуации было бессмысленно. Не помогло и мое согласие пойти заместителем Черномырдина, оставаясь министром иностранных дел. Довели это до руководителей фракций, блокирующих прохождение кандидатуры Черномырдина, но они не согласились.
Расстроенно-озабоченный Ельцин спонтанно обратился в нашем присутствии с предложением занять пост премьер-министра к Ю. Д. Маслюкову - тот тоже отказался.
Причина отставки Черномырдина - ревность?
Образовался тупик. Ельцин, вновь призвавший Черномырдина даже ценой признания своей ошибки, не был склонен сдавать свои позиции. Это не в его характере. Но и особого маневра не было, так как третий отказ Госдумы автоматически вел к ее роспуску. Тут Черномырдин сказал: "Я готов не идти в Думу третий раз только в том случае, если будет предложена кандидатура Примакова". Маслюков добавил, что он будет готов пойти заместителем председателя в мой кабинет.
Позиция, занятая и Черномырдиным, и Маслюковым, во многом не была для меня неожиданной. Нас с Черномырдиным связывали долгие рабочие отношения. Я входил в возглавляемый им кабинет и был одним из тех, с мнением которых он считался. Велись с ним откровенные разговоры по различным вопросам не только внешней, но и внутренней политики. Подкрепляли наши отношения и мои выступления в Совете безопасности о том, что реальную угрозу для страны представляют попытки внести разлад между президентом и председателем правительства. А такие попытки со стороны ближайшего окружения Ельцина предпринимались во все времена и при всех лицах, "посменно" его окружавших.
Усилилось давление на Черномырдина, когда он начал набирать вес за рубежом, особенно активно действуя в Российско-американской комиссии, возглавляемой им и вице-президентом США Гором. На этом сделало акцент президентское окружение, которое без устали внушало Ельцину, что Черномырдин, дескать, "тянет одеяло на себя".
Раздражение искусственно нагнеталось и в связи с самостоятельной ролью премьера, которую он сыграл, вступив в переговоры с целью спасти жизнь сотням заложников в больнице в Буденновске, захваченной чеченскими террористами в 1995 году. Тогда вся страна видела на телеэкранах Черномырдина, говорившего по телефону с чеченцами. Не Ельцина, а Черномырдина - значит, тот специально и заранее подготовил телесъемку, а его сотрудники следили за тем, чтобы этот сюжет многократно тиражировался. По мнению "семьи" (так в России стали называть ближайшее окружение Ельцина, несомненно, придавая этому криминальный смысл), подобное уже вообще "выходило за все рамки". Ревность президента, очевидно, была основной причиной отставки Черномырдина, который, как он сказал мне позже, абсолютно к ней не был подготовлен - на это ему даже не намекал Ельцин.
Мне хотелось как-то по-человечески поддержать Виктора Степановича после его мартовской отставки. Случай представился через несколько дней. Черномырдину устроили грандиозное празднование его шестидесятилетнего юбилея. Старались задобрить "низвергнутого". Прием состоялся в государственном особняке с приглашением российской элиты, с чудесным концертом, ломящимися от изобилия столами и, конечно, с букетом в шестьдесят алых роз, который преподнес юбиляру сам президент. Здесь же Ельцин наградил Черномырдина орденом "За заслуги перед Отечеством" II степени, подчеркнув, что это высшая награда, так как орден I степени получают лишь главы государства.
Черномырдин был явно "не в своей тарелке". Недалеко от него за столом сидел новый премьер С. В. Кириенко, который через некоторое время вместе с Ельциным покинул застолье. Шестидесятилетнему Виктору Степановичу, как мне показалось, не очень импонировали речи о необходимости "дать дорогу молодежи". Тогда я подошел к его столу и произнес тост (не имея в виду Кириенко, которого уважаю как человека весьма способного и, что не менее важно, порядочного): "Пожилой и молодой поспорили: кто умелее? Пожилой предложил влезть на дерево и вытащить из гнезда яйцо так, чтобы высиживающая яйца птичка не сдвинулась с места. Молодой попробовал - птичка улетела. Пожилой сказал: смотри, как это делается. Снял шубу, соболью шапку, залез и действительно вынул яйцо из-под нешелохнувшейся птички. Спустился вниз, а там уже нет ни шубы, ни собольей шапки. Так выпьем за молодое поколение!"
Все, в том числе и молодые, громко смеялись.
"Есть ли у вас чувство ответственности?"
Многое меня связывало и с Ю. Д. Маслюковым. Наши отношения сложились еще в ту пору, когда вместе работали в Политбюро ЦК КПСС, и после того, когда я стал членом Президентского совета, а Юрий Дмитриевич - первым заместителем Председателя Совета Министров СССР. Видел в нем прекрасного специалиста, детально разбирающегося в вопросах промышленности в целом, военно-промышленного комплекса в особенности. Знал, что он человек, руководствующийся в своей деятельности здравым смыслом, интересами дела. Всей своей работой и в Госплане, и в Совете министров он доказал "открытость" для новых идей, но наряду с этим взвешенность, практичность в подходе к тем теоретическим новшествам, которые не учитывают реальной действительности.
Общее мнение Черномырдина и Маслюкова, поддержавших в кабинете у президента мою кандидатуру на пост премьера, естественно, не оставило меня равнодушным. Но я опять отказался и посчитал, что этим окончательно закрыл вопрос о моем премьерстве. Попрощавшись со всеми, поспешил к лифту, стремясь поскорее попасть на Смоленскую площадь, где, знал, моего возвращения с нетерпением ждали ближайшие сотрудники, чтобы получить последнюю информацию о создавшемся положении. Но в кремлевском коридоре меня окружили глава администрации В. Юмашев, руководитель протокола президента В. Шевченко и дочь Бориса Николаевича Т. Дьяченко. Я развел руками - сказал, что не мог согласиться. Тогда Володя Шевченко, с которым меня связывают годы приятельских отношений, буквально взорвался - я никогда не видел его в таком возбужденном состоянии.
- Да как вы можете думать только о себе! Разве вам не понятно, перед чем мы стоим? 17 августа взорвало экономику, правительства нет. Дума будет распущена. Президент физически может не выдержать в любой момент. Есть ли у вас чувство ответственности?!
Не знаю, что со мной произошло, но эти слова настолько вошли в душу, что я лишь отреагировал вопросом: "Но почему я?"
- Да потому, что Думу и всех остальных сегодня устроит именно ваша кандидатура, и потому, что вы сможете.
Уже даже не помню, кто произнес последнюю фразу - Юмашев, Дьяченко или Шевченко. После моего спонтанного согласия меня начали обнимать. Кто-то побежал сообщить президенту.
Растерянный Б.Н. пытался выиграть время
Растерянность Ельцина, его готовность поставить во главе Кабинета министров даже члена фракции КПРФ в Госдуме Маслюкова, лишь бы выйти из катастрофически тяжелой ситуации, выиграть время, были, как говорится, налицо. Но тогда я не проецировал все это на себя.
Нас, несомненно, связывали с Б. Н. Ельциным добрые отношения. За всю многолетнюю работу в качестве и руководителя СВР, и министра иностранных дел, т. е. до того, как возглавил правительство, я ни разу не испытал на себе недоброжелательства, раздражения, подозрительности или даже начальственного тона со стороны Ельцина, а ведь он далеко не славился ровным отношением к подчиненным.
Правда, я не входил в узкий круг окружавших его людей, кстати, постоянно менявшихся, и не стремился к этому. Определенную дистанцию выдерживал и он, никогда не приглашая к себе домой или на узкие товарищеские застолья.
Однако были все основания считать, что Ельцин ценил меня как работника, коллегу. Он не раз говорил об этом, и не только говорил. После снятия Баранникова он предложил мне пост министра безопасности. Я отказался. Но уже через несколько лет он настоял на том, чтобы я принял не менее, а, может быть, и более важный пост министра иностранных дел. Очевидно, не многие получили в новой России, как я, два ордена - "За заслуги перед Отечеством" III степени, а затем II степени.
Мне даже не приходила мысль, что я тоже могу рассматриваться как временная фигура, призванная остановить выплескивающуюся наружу стихию.
Представляется, что и Ельцин в тот момент не уготавливал мне такую участь. Даже после всего пережитого мне трудно поверить, что при упорном выдвижении моей кандидатуры движущей силой с его стороны было коварство.
Вот так все это было. Но разве я мог предположить тогда, что буквально через пару месяцев окружение президента сосредоточится на борьбе против меня. Сначала исподволь, а затем все более открыто, используя самые недостойные приемы: организацию выступлений СМИ, распространение порочащих меня сплетен и самое главное - постоянное наушничанье, дезинформацию больного президента, искусственно разжигая его ревность и подозрительность.
Хочу сразу же уточнить: абсолютно уверен, что в такой возне не только не принимал никакого участия, но и всеми доступными ему средствами стремился воспрепятствовать ей Шевченко.
Не буду подробно описывать, как отнеслись к моему согласию дома и друзья. Жене пришлось сказать: "Что сделано, то сделано - прекрати лить слезы". Друзья разделились на две части - одни считали, что поступил правильно, другие - нет. Но первая реакция тут же уступила место четкому настроению, сориентированному на безусловную поддержку со стороны жены, детей и взрослых внуков, всех друзей без исключения.
Страхи ложные
Вскоре после своего назначения я почувствовал, что окружение президента, с одной стороны, хотело, чтобы я находился на дистанции от Кремля, не участвовал в подготовке и принятии президентских решений, а с другой - опасалось моей самостоятельности. Это противоречило моим взглядам: я привык к "командной игре", но никогда не соглашался на роль "марионеточного деятеля".
С первых же дней в правительстве я подчеркивал (собственно, так же делал, будучи и директором СВР, и министром иностранных дел), что те или иные мероприятия кабинета либо обговорены с Ельциным, либо осуществляются после получения его санкции. Не всегда это соответствовало истине, часто потому, что президент оказывался малодоступен из-за своего физического состояния.
Такая линия вначале поддерживалась Ельциным. Он несколько раз звонил мне по телефону (часто подобные звонки приходились на ночное и раннее утреннее время) и говорил: "Больше берите ответственности на себя".
Я это делал, не переставая подчеркивать роль президента. Однако вскоре у Ельцина появились сомнения - его целенаправленно информировали о том, что я "веду свою партию".
С Татьяной Борисовной разговора не получилось
Ничего у меня не получилось и со стремлением участвовать в обсуждениях, призванных найти оптимальные решения для президента, к сожалению, все больше отходящего по состоянию здоровья от самостоятельного руководства страной. В октябре 1998 года я пригласил к себе Татьяну Дьяченко - дочь Бориса Николаевича, которая играла в "семье" роль скорее не идеолога-стратега, а исполнителя, так как больше, чем другие из окружения, имела к нему доступ и знала, когда можно у него подписать ту или иную бумагу или получить нужную резолюцию.
Мы встретились в моем кабинете в Доме правительства. У меня не было никакой предвзятости по отношению к ней. Я начал разговор со слов: "У нас с вами общая цель - сделать все, чтобы Борис Николаевич закончил свой конституционный срок в Кремле президентом. Досрочный его уход в нынешних условиях не соответствует интересам стабилизации обстановки в России. Давайте думать вместе, как этого достичь лучшим образом. Нужно думать и о тактике. Необходимо показать стране, миру, что президент работает бесперебойно и эффективно. Если вы разделяете сказанное мной и не сомневаетесь в моей искренности, то почему замкнулись в узком кругу? К тому же я не новичок в анализе ситуаций, прогнозных оценках, выработке вариантов".
- Да что вы, Евгений Максимович. Мы так вас уважаем.
К этому был сведен ответ на высказанные мною недоумение и предложение работать вместе. Так была захлопнута дверь, которую я пытался открыть. Мотивы могли быть только одни: окружение президента понимало, что не соглашусь играть в оркестре, дирижируемом олигархами.
Однако это было бы полбеды, если бы одновременно не стремились отдалить Ельцина от меня. Представляется, что "семья" делала так потому, что опасалась моих встреч с президентом, во время которых он мог получать реальную информацию, во многом не совпадавшую с оценками его окружения.
Помню, когда Бориса Николаевича в конце ноября положили в Центральную клиническую больницу (ЦКБ) с диагнозом "пневмония", я несколько раз ставил вопрос о том, чтобы навестить его и доложить об обстановке. Каждый раз мой визит откладывался. Наконец, когда я попал к Ельцину, он раздраженно (сказывалось нашептывание со стороны "семьи") спросил: "Почему вы в последнее время избегаете встреч со мной?"
- Побойтесь Бога, Борис Николаевич, я все время ставлю вопрос о встрече, но ее откладывают, ссылаясь на мнение врачей. Не рекомендуют даже звонить вам по телефону.
- Вызовите немедленно Анатолия Кузнецова, - отреагировал на мой ответ президент и, уже обращаясь к этому совершенно непричастному к составлению графика посещений Ельцина человеку, с металлом в голосе сказал: "Каждый раз соединять меня с Примаковым по телефону и, как только он об этом попросит, приглашать на встречу".
Мое замечание о том, что Кузнецов тут ни при чем, а все в этом плане определяется Татьяной Дьяченко, осталось без внимания.
- Ну как? - спросила она меня в коридоре, когда я вышел из палаты.
- Борис Николаевич недоволен тем, что редко с ним вижусь, - ответил я.
- Но часто после встреч с вами он чувствует себя хуже. Вы уж постарайтесь не огорчать его, - сказала Татьяна Борисовна.
Поставлена последняя точка
12 мая 1999 года я приехал к назначенному времени к президенту на очередной доклад, зашел в его кремлевский кабинет. Как всегда, приветливо поздоровались. Он предложил мне сесть на обычное в таком случае место - за большим столом, предназначенным для заседаний. Сам сел так же, как обычно, за торец стола рядом со мной.
Несколько насторожило, но не более того, его раздраженное обращение к пресс-секретарю: "Почему нет журналистов?" Когда в комнату зашли аккредитованные в Кремле представители телевизионных каналов и агентств, Ельцин спросил их: "Почему не задаете вопросы о правительстве?" На последовавшие сразу же вопросы он ответил: "Да, перемены будут". Посмотрев на меня, добавил: "И значительные".
Молнией в голове пронеслась мысль: есть решение уволить моих заместителей и, таким образом, вынудить меня уйти в отставку. Но действия разворачивались по другому сценарию. Как только вышли журналисты, президент сказал:
- Вы выполнили свою роль, теперь, очевидно, нужно будет вам уйти в отставку. Облегчите эту задачу, напишите заявление об уходе с указанием любой причины.
- Нет, я этого не сделаю. Облегчать никому ничего не хочу. У вас есть все конституционные полномочия подписать соответствующий указ. Но я хотел бы сказать, Борис Николаевич, что вы совершаете большую ошибку. Дело не во мне, а в кабинете, который работает хорошо: страна вышла из кризиса, порожденного решениями 17 августа, преодолена кульминационная точка спада в экономике, начался подъем, мы близки к договоренности с Международным валютным фондом, люди верят в правительство и его политику. Вот так на ровном месте сменить кабинет - это ошибка.
Ельцин повторил просьбу написать заявление. А после моего вторичного отказа президент вызвал Волошина, у которого, конечно, уже был заготовлен указ.
- Как у вас с транспортом? - вдруг спросил меня Борис Николаевич.
Ответил на столь неожиданный вопрос, что для меня это не проблема. Могу ездить и на такси.
Чувствовалось, что Ельцин переживал происходившее. Ему было явно не по себе. Сморщившись от боли, положил руку на левую часть груди. Сразу же в кабинет вошли врачи. Я хотел встать и уйти, но Борис Николаевич жестом меня удержал. После медицинской помощи он почувствовал себя явно легче, встал, сказал: "Давайте останемся друзьями" - и обнял меня.
Я вышел в приемную, там были В. Н. Шевченко, секретари, которые уже знали о происшедшем и, судя по всему, тоже переживали случившееся. А меня обуревали смешанные чувства, с одной стороны, безусловно, обида, а с другой - потрясающее чувство свободы, я бы даже сказал точнее, освобождения. Позвонил домой, рассказал обо всем жене, которая отреагировала более чем радостно.
В этот же день президент выступил по телевидению с подготовленным ему текстом, в котором вперемешку говорилось о том, что я выполнил свой долг, в тяжелой обстановке сплотив общество, добившись стабильности. Но это все было отнесено лишь к тактическим задачам, а стратегически, дескать, в области экономики, нужно сделать большой рывок, и поэтому, мол, нужен сейчас другой человек. "Уверен, - закончил свое выступление Ельцин, - что новый премьер способен придать работе кабинета необходимую динамику и энергию". Новым председателем правительства стал Сергей Вадимович Степашин. Через два месяца его постигла та же участь. На смену - тоже неожиданно для Степашина - пришел опять новый премьер.
Из Кремля я приехал в "Белый дом", где в зале заседаний правительства попрощался с коллегами. Был очень тронут тем, что встретили меня стоя и провожали аплодисментами. Я сказал очень кратко: "Мы делали все, что могли, и нам не приходится краснеть". Поблагодарил всех министров, руководителей ведомств, со многими из которых, конечно, сохранил и сохраняю дружеские отношения.
А вечером был на стадионе, где шел футбольный матч. Некоторые решили, что это была продуманная акция, чтобы показаться народу в хорошем настроении. На самом деле просто захотелось посмотреть футбольную игру любимой команды. И все.
Так закончились 8 месяцев моего руководства правительством РФ.
Прогноз недругов - полное забвение
Жалею ли я о том, что все-таки дал себя уговорить в сентябре 1998 года занять пост премьер-министра? Ведь за эти месяцы пришлось не только пережить много далеко не легких дней по работе, но и перенести немало ударов в спину. Оценивая теперь уже ретроспективно свое согласие возглавить кабинет, которое даже Ельцин в телевыступлении о моей отставке назвал "мужественным", должен сказать: "Не жалею". Прежде всего потому, что уверен - эти 8 месяцев прошли с пользой для страны, для нашего народа.
Думаю, что они показали предел псевдолиберальной практики, затягивавшей страну в пучину перманентного кризиса. Уверен, что, несмотря на возможность зигзагообразного движения, уже никому не удастся загнать нашу экономику в это пагубное для России русло. Верю и в другое: то, что было заложено правительством в его экономический курс, те идеи, которые были провозглашены в области государственного строительства, те действия, которые начали осуществляться против засилья экономической преступности и коррупции, несомненно, будут иметь свое продолжение - пусть не по всем линиям, пусть не во всем последовательно, но в основном несомненно.
Глубоко, сердечно благодарен авторам тысяч писем, телеграмм из всех уголков России, от коллег из-за рубежа, в которых выражалась поддержка, содержались добрые слова в мой адрес, в адрес всего нашего правительства.
Не сбылись надежды моих недругов, что, как только уйду с поста премьера, обо мне просто все забудут. Вопреки этим прогнозам, которые тоже в немалой степени легли в основу решения о моей отставке, мой рейтинг продолжал расти. Это было полной неожиданностью для "семьи". Согласно имевшейся информации, ряд ее "технических экспертов" после некоторого оцепенения предложил игру на повышение рейтинга с тем, чтобы потом его демонстративно обрушить. Но это уже относилось к тому периоду, когда я возглавил список движения "Отечество - Вся Россия" на выборах в Государственную Думу.
Жалею ли я о том, что период моей работы во главе кабинета оказался искусственно ограниченным лишь 8 месяцами? Конечно, многого мы не успели сделать. Вместе с тем я не ушел из политической жизни и надеюсь, что в меру своих сил еще послужу России.
От ордена отказался
Накопилась ли злость в отношении Ельцина? Накануне празднования Дня независимости, 12 июня 1999 года, - это было ровно через месяц после моего смещения - один из близких к окружению Ельцина людей прозондировал мое настроение в случае, если меня наградят высшим орденом. Ответил, что не приму награды. Обида - да, но не злость.
Очевидно, продумывались и другие способы "нейтрализации" меня перед выборами в Государственную Думу. В ноябре был приглашен к президенту Ельцину, которого не видел с момента моей отставки и который не позвонил мне ни разу даже после того, как мне успешно сделали операцию на бедренном суставе и боли остались в прошлом. Я не принял приглашения. Дело было не в Борисе Николаевиче. Но сам способ приглашения через третьестепенное лицо из секретариата протокола президента наводил на размышления: а не готовится ли какая-нибудь "пиаровская" акция против меня? Отказавшись от приглашения, заявил представителям СМИ, что не намерен иметь дело с окружением президента, с "семьей", зная ее истинные в отношении меня настроения.
Конечно, Ельцин составляет с "семьей" одно целое. Но не могу все-таки поставить их на одну доску или сказать, что отношусь к Ельцину и "семье" одинаково.
После отставки нигде, ни в какой связи не отзывался отрицательно о президенте. В день рождения Ельцина, 1 февраля 2000 года, послал ему теплую телеграмму. Так случилось, что в этот день в Москве находилась Мадлен Олбрайт. Во время встречи с ней мне передали записку от В. Шевченко, в которой говорилось, что "Борис Николаевич хотел бы, в случае Вашего согласия, видеть Вас сегодня. Пожалуйста, позвоните до семи вечера". Оставалось еще какое-то время до семи. Начали звонить по оставленному мне телефону, но тщетно. Шевченко никто найти не мог. Сначала на вопрос, заданный моим помощником, отвечали уклончиво и неопределенно, а потом вообще никто не снимал трубку. Через несколько дней увиделся с Шевченко, которому, как я понял, было неприятно на эту тему разговаривать. Очевидно, в очередной раз поработала "семья".
Второй взгляд
"Он не хотел надевать на себя хомут власти..."
Из книги Б. Ельцина "Президентский марафон":
...Первый разговор с Примаковым состоялся у меня... на даче, еще в начале сентября, между первым и вторым турами голосования по Черномырдину. "Евгений Максимович, - сказал я ему. - Вы меня знаете, я вас знаю... Вы единственный на данный момент кандидат, который всех устраивает".
Разговаривали долго, обстоятельно. Я почувствовал, что Примаков искренне не хочет идти в премьеры. Надевать на себя тяжелый хомут власти, громадной ответственности ему очень не хотелось. Он привык к своей удобной нише министра иностранных дел.
"Борис Николаевич, буду с вами тоже полностью откровенен. Такие нагрузки не для моего возраста. Вы должны меня понять в этом вопросе. Хочу доработать нормально, спокойно до конца. Уйдем вместе на пенсию в 2000 году".
После первого голосования по Черномырдину Юмашев вновь провел несколько встреч с Примаковым. "Евгений Максимович, какие ваши предложения, что будем делать?" Примаков отвечал: "Давайте предлагать Юрия Дмитриевича Маслюкова, это хороший экономист". - "Борис Николаевич ни за что не согласится на премьера-коммуниста, вы же знаете, Евгений Максимович. И что же, будем распускать Думу?" Тогда Примаков твердо, глядя Юмашеву прямо в глаза, ответил: "Думу ни в коем случае распускать нельзя".
...И вот третий, последний раунд наших переговоров в Кремле, утром, в четверг, 10 сентября. Сегодня должно решиться все. Как должно решиться - было еще не ясно.
На столе у меня лежал текст письма в Государственную Думу. Я попросил всех сесть и сказал: "Я обращаюсь в Думу с предложением по кандидатуре нового главы правительства. Прошу поддержать кандидатуру..."
И сделал паузу...
"...Евгения Максимовича Примакова!" - с чувством облегчения и удовлетворения произнес я.
В этот же день, 10 сентября, Думе была предложена кандидатура Примакова. Он был утвержден подавляющим большинством голосов.
5 июня 2001 г.
|
