|
- Некоторые исследователи октябрьских событий пишут, что это были разборки между Ельциным, Хасбулатовым и Руцким, другие говорят, что это был необходимый политический кризис, который вбил последний гвоздь в гроб коммунизма. А как вы считаете, что это было?
- И то и другое. Но просто подвели ситуацию к такой черте.
События начались еще в 92-м году. И если быть точным, то в декабре 91-го года, во время поездки председателя Хасбулатова в Рязань, прозвучало его первое резкое публичное выступление против реформ. В 92-м году был очень тяжелый съезд. На самом деле весь съезд приготовился проголосовать за то, что все реформы идут неудовлетворительно, они России не нужны, поэтому Ельцина необходимо отстранить.
Дальше грянул 7-й съезд, на котором произошла смена правительства Гайдара на Черномырдина.
93-й год начался с того, что прошли 8-й и 9-й съезды, где Ельцину пытались объявить импичмент. Обстановка накалялась. Борис Николаевич уже тогда был готов разогнать парламент. Конституция была противоречива, она создавала возможность двоевластия. Самое главное, что она не давала возможности противостоять этой партии, которая организовалась. У них была возможность принять решение о проведении референдума, только они могут принять поправки к Конституции. Была страшная опасность диктатуры этого парламента.
В парламенте уже публично оскорбляли президента и то, что он делал. Начали готовиться к поправке, чтобы лишить его основных полномочий, к поправкам к бюджету, который имел крен на социальную сферу. Мы пытались и с губернаторами договариваться, создать что-то, подобное Совету Федерации. Пытались искать пути, как принять новую Конституцию. Но нас все время загоняли в тупик.
Борис Николаевич нашел, я думаю, единственное правильное решение: разогнать этот парламент и сразу объявить выборы нового. Неделю мы жили довольно спокойно. Нормальная атмосфера была, пока не началась стрельба в Москве. Группа Терехова первый раз выстрелила, потом убили тетю какую-то на балконе, в следующий раз на бензозаправке кого-то убили. Потом пошли сообщения, что захватывают центр связи. Надо было обороняться. Белый дом был окружен. Начали интенсивно оттуда всех выкуривать.
- То есть когда Хасбулатов и Руцкой забаррикадировались в Белом доме, у вас было ощущение, что ничего страшного не происходит?
- Мы считали, что все рассосется.
- Они сами выйдут?
- Да. Потому что это уже комедия пошла. Конституционный суд нарушил законодательство и регламент. Первое нарушение - судьи не подготовили вопрос и попросили двадцатиминутного перерыва для того, чтобы ознакомиться с указами. На заседании должен был присутствовать кто-то со стороны президента. Но суд в одностороннем порядке рассмотрел указы, не вникая в суть. Председатель суда должен был поставить решения на голосование. Но он не поставил - ни одно из трех не набрало абсолютного большинства. Он обязан был выбрать два из этих. Он поставил одно. Это была целая цепь нарушений, в которых должно было разобраться следствие.
Дальше - Съезд народных депутатов. У них там нет кворума. То есть у всех депутатов, которые не явились, по крайней мере у сторонников Ельцина, отнимают депутатский мандат. С какой стати? У меня могут мандат потребовать только мои избиратели. Или если заводится какое-то уголовное дело. Они искусственно подтягивают кворум, чтобы можно было принимать какие-то решения. Мы смотрели на это как на спектакль.
- А Ельцин что говорил в это время?
- Он создал штаб. Призвал Черномырдина и Сосковца, чтобы они предприняли какие-то шаги, чтобы обезопасить Москву. Ельцин озаботился тем, чтобы создать нормальные социальные условия для депутатов, которых лишили полномочий. Мы подготовили указы и распоряжения, чтобы сохранить им квартиры, зарплату. Починок возглавлял эту группу. Многие депутаты приходили, получали деньги. У нас было такое ощущение, что все нормализуется. Но оттуда часть разумных выходила, а часть - безумных. Появились там баркашовцы, приднестровцы, прибалтийцы - все те, кто понюхал крови. Я думаю, что не последнюю роль сыграли коммунисты, которым на руку была такая атмосфера. Они жили по принципу: чем хуже в России, тем им лучше.
- Руцкой говорит, что Зюганов обещал поднять пролетариат, но предал их, никого не поднял?
- Они активного участия не принимали, они были в тени. Ждали, чтобы потом как третья сила выступить.
- А как вы думаете, у Руцкого и Хасбулатова был хоть минимальный реальный шанс повернуть ситуацию в свою пользу?
- Я думаю, что их очень сильно обнадежили генералы, которые с ними были. Сначала там были Макашов, Дунаев, Баранников. Это все генералы, которые связаны с милицией, с армией, с ФСБ. Конечно, они разговаривали со своими знакомыми, получали какие-то обещания. У них возникло ощущение, что, как только будет сигнал, а этот час, наверное, был уже назначен, эти силы придут. Они пришли.
- Шли призывы блокировать дороги, нефтепроводы?
- То, что они занялись призывами, это безумство. При любой власти и государстве - если толпу поднять, одного вида достаточно. Вот Чечня - пример. Начать войну ничего не стоит, а вот ее остановить...
- А когда вы в штабе поняли, что события как-то так страшно начинают разворачиваться?
- Для меня это было в ночь со второго на третье, когда мы расходились с переговоров в Свято-Даниловом монастыре и поняли, что они там крутят. То обещают идти на переговоры, то декларации выносят, опять обещают, опять декларации... Мы сказали: "Мы включаем вам свет и даем воду, живите нормально, но сдайте оружие, чтобы у нас не было ощущения опасности, после этого мы готовы идти на последующие договоренности".
Договорились, что если на следующий день все будет нормально, то мы опять пойдем туда, уже идем обнадеженные, но время-то идет. Мы переговоры начали 1-го, 2-го, а 3-го уже война. Поэтому для меня самым страшным моментом было, когда я ночью Зорькина просил, чтобы они все-таки отменили свое решение Конституционного суда. Я им говорил: "Вы создали законодательные основы для этого безумства". Я им говорил: "...поймите, кровь будет на ваших руках". И после того как он сказал, что Конституционный суд решения не отменил, позвонил Борис Николаевич в два часа ночи, спросил: "Как идут переговоры с Зорькиным?" Узнал, что результаты отрицательные. У него сразу голос упал. И я внутренне ощутил, что завтра что-то будет трагическое, что мы не просто в тупике, а на грани какой-то катастрофы.
Утром мы приехали, нам сказали, что им в Белом доме какие-то ящики показали вместо оружия; тревога витала в воздухе. В десять часов раздался звонок, Попцов сказал, что все уже горит, что на Садовом кольце танки. И просил нас с Лужковым срочно приехать в студию, чтобы выступить перед людьми. Вот тут я все и понял. Мы распрощались, и с Юрием Михайловичем уехали. И вот тут начался штурм.
Во время штурма "Останкино" мне звонил Брагин, тогдашний руководитель, и спрашивал: "Что мне делать? Меня заставляют вывести из строя аппаратуру телевидения". Я сказал - выполняй приказ. Когда картинки исчезли, это был страшный момент. Легче стало, когда часть войск повернула к "Останкино". Их вызвали в пять часов, а они пришли в девять.
- А Кремль как-то охранялся?
- Человек 150 оставалось. Остальных раздали на охрану других объектов
- И никакого усиления охраны не было? А если бы им пришло в голову пойти на Кремль, тогда что было бы?
- Неизвестно.
- А почему заранее не вызвали войска для охраны?
- Не хотели провоцировать.
- Сами вы тогда разговаривали с Руцким, Хасбулатовым?
- С Хасбулатовым вообще было бесполезно разговаривать. С Руцким, я думаю, тоже. Представьте себе кабинет Руцкого, мне звонят и говорят: "На каком основании вы опечатали мой кабинет?" Я говорю, что не давал указания опечатывать кабинет. Они делали какие-то шаги и ссылались на то, что это мои распоряжения. Я же не буду на каждом перекрестке говорить: это не мои. Так они обостряли мои отношения с людьми.
- Но со стороны президента с ними кто-то вел какие-то переговоры?
- Конечно. Степашин очень много работал, ездил туда-сюда. Мы в основном работали с Абдулатиповым и Соколовым. А потом генералитет вмешался - никаких переговоров.
- А решение, что нужно уже начинать обстрел, где принимали?
- Ночью в Совете безопасности. Он состоялся в кабинете у Грачева.
- Вы обсуждали? Мнения были какие-то разные?
- Нет. Было гробовое молчание. Потом Коржаков встает и говорит: "Борис Николаевич, среди нас майор, он предложил пустить танки не с этой стороны, а с другой, и стрелять не по верхним этажам, а по нижним - болванками, не патронами, чтобы просто образумить". Мы боялись, что люди ночью не уйдут от Белого дома. Мы ломали головы, как быть. Решили сделать несколько обращений к людям. А они сами оттуда ушли.
Перед атакой очень много людей вышли из Белого дома. А все баркашовцы сбежали из Белого дома через подземные коммуникации.
- А когда все закончилось, какое было ощущение?
- Утром я приехал на работу, мне позвонил Борис Николаевич и говорит: "Хочу вам сказать, что за все события этих дней погибли 146 человек". Я ему отвечаю: "Хорошо, что вы сказали, а то было такое ощущение, что погибли 700-1500 человек". Я предложил эти цифры опубликовать. Ельцин сказал: "Хорошая мысль". Их опубликовали.
|
