|
Это был конец хрущевской «оттепели» — действительных или мнимых попыток демократизации общественной жизни. Иллюзия «коммунизма с человеческим лицом» рухнула. В разговоре с художниками Хрущев не скрывая заявил: я разоблачаю культ, но полностью принимаю сталинские методы руководства идеологией — в них он остается для партии великим примером.
Сегодня и наши и американские историки приходят к выводу: изменение Хрущевым курса было вызвано Карибским кризисом. Вынужденный убрать с Кубы ядерные ракеты, он компенсировал «отступление перед мировым империализмом» закручиванием идеологических гаек. Подвернувшийся по времени Манеж оказался удобной трибуной для объявления «холодной войны», с которым не соглашались многие члены Политбюро. Одним ударом Хрущев убивал двух зайцев: возвращал себе поддержку консервативно настроенной части партии и полноту власти на идеологическом фронте, которая только что во многом перешла к созданной при ЦК партии Идеологической комиссии. Именно Идеологической комиссии принадлежала идея показа «левого» искусства в общем русле советской живописи — то есть Манежа.
Легенды не могли не рождаться, поскольку выставки как таковой, осужденной, преданной анафеме, немедленно после отъезда Хрущева спрятанной за семью замками, никто не видел. Оставался тайной состав ее участников, что вызвало к жизни множество «самозванцев». В осмотре ее было отказано почти сразу после визита Хрущева приехавшему в Москву идеологу ПОРП Зенону Клишко. Нашлась причина для отказа и появившемуся несколько позже Фиделю Кастро. Единственная уступка вождю кубинской революции — профессор Э. Белютин был приглашен для встречи с ним к Хрущеву в Завидово, где Кастро, не прибегая к дипломатическим уловкам, заявил, что Хрущев в Манеже поступил неправильно: «как старый человек, а не как коммунист». И здесь следует обратиться к простой хронике событий.
Летом 1962-го Студия профессора Э. Белютина, насчитывавшая до 2000 человек, провела обычную творческую поездку на пароходе по Волге до Волгограда. Но если в предыдущие годы устраивать выставки летних работ не представляло труда, то теперь только инициатива академиков-физиков Н. Н. Семенова, И. Е. Тамма, П. Л. Капицы позволила открыть так называемую Таганскую выставку. Экспозиция предназначалась для сотрудников НИИ физики АН СССР и заняла помещение, в котором не первый год работала Белютинская студия. Вернисаж состоялся 26 ноября. 27-го утром Министерство культуры СССР провело пресс-конференцию для иностранных журналистов, сразу после которой авторам было предложено развезти работы по домам.
30 ноября к Э. Белютину обратился заведующий отделом культуры ЦК партии В. В. Поликарпов, попросивший от лица Идеологической комиссии восстановить Таганскую выставку в специально приготовленном помещении на антресолях Манежа (на первом этаже третью неделю проходила выставка «XXX МОСХа»). Всякие возражения были бесполезны. В течение вечера машинами Министерства культуры картины (200 работ 63 художников) были свезены от авторов в Манеж. В ночь на 1 декабря производилась развеска в присутствии министра культуры
Е. А. Фурцевой и В. В. Поликарпова. В 10 утра того же дня приехал Хрущев.
Визит продолжался в общей сложности 2 часа, после чего экспозиция Белютинской студии была закрыта на ключ директором Манежа
Н. Н. Шмидтом и вскоре вывезена. На обращенный к Шмидту вопрос, арестованы ли картины, последовал ответ: считайте как хотите. Только через год часть работ была возвращена авторам, часть бесследно исчезла. Все обвинения в адрес выставки тем самым становились голословными, но неопровержимыми — апеллировать к картинам не представлялось возможным. Тем более неловкой представляется позиция искусствоведов, включившихся в кампанию травли пресловутого «абстракционизма и формализма», в ходе которой к участникам Таганской выставки начали подтягивать явления «андерграунда».
Искусство «Новой реальности», как определяют себя студийцы, не было протестным относительно государственной системы. Его сущность составляло стремление к внутреннему раскрепощению художника, выявлению его личности и соответственно индивидуального изобразительного языка, адекватного личностным особенностям.
Таганская выставка
Можно ли было назвать произведения студии абстрактными? Безусловно, нет. Один из ведущих американских искусствоведов Линда Вайнтрауб справедливо заметит, что подобное определение могло появиться только из-за «неразработанности научной терминологии в советском искусстве» или «словесной неряшливости». В действительности художники «Новой реальности» представляли фигуративное искусство, в котором известная деформация, активизация цвета, обострение композиционных построений подсказывались необходимостью наиболее активного воплощения эмоциональной реакции мастера на впечатления окружающей действительности.
Посещение городской выставки не соответствовало протокольному уровню действий генсека. Исключительность события подчеркивалась составом свиты генсека: члены Политбюро, члены Идеологической комиссии при ЦК, пятеро руководителей Союза художников всех уровней, несколько аккредитованных при правительстве журналистов. Никаких искусствоведов, критиков, самих участников юбилейной московской выставки. Исключение составили 13 художников «Новой реальности» по списку, который было предложено составить Белютину. Все они находились только в своем зале (требование охраны!) и быть очевидцами всего визита просто не могли. Что же касается визита…
Уже в дверях Манежа, не успев войти в вестибюль, Хрущев бросает: «Где у вас тут праведники, где грешники?» Тон был не столько неприязненным, сколько размышляющим, и это внутреннее словно бы колебание Суслов почти сразу обращает на «стариков» — Д. Штеренберга, Р. Фалька, А. Древина, Павла Кузнецова. Смысл объяснения прост: смотреть не на что, а вот музеи заплатили за них только что баснословные цены. Вывод: вот на что тратятся народные деньги. Только что прошла денежная реформа, цены называются в старом исчислении. И никто из присутствующих — С. В. Герасимов, Б. В. Иогансон — не вносит поправок. Реакция генсека может быть названа реакцией хорошего хозяйственника и хозяина. Никто не пожелает за все 40 прошедших лет вспомнить, что Хрущев распорядился выслать из страны, щедро предоставляя билет «до границы» расстрелянному в 37-м году А. Древину, умершему тремя годами раньше Р. Фальку, покойному В. Татлину. Имена молодых, но активно стремившихся к руководству союзом А. Васнецова, П. Никонова,
Н. Андронова, были выделены не Хрущевым — подсказаны В. Серовым, вице-президентом Академии художеств СССР, который через несколько дней займет место ее президента.
Все, кто работал или хотя бы неоднократно сталкивался с Хрущевым, знали, как легко он «заводился», не столько терял самоконтроль, сколько сознательно отказывался от него, испытывая своеобразное удовольствие от неординарных поступков, необычной лексики. Постороннему наблюдателю было трудно понять, почему так равнодушно относилось к подобной эскападе окружение генсека, не возражая, но и не поддерживая его. Не прекращались разговоры между собой вполголоса членов Политбюро. Невольно приходят на память появившиеся со временем в печати слова Хрущева о погроме Б. Пастернака. Семичастный должен был прочесть осуждение по бумажке, «а мы тебя поддержим», добавил Хрущев.
Тем не менее обход первого этажа оказался утомительным, и Хрущев с явным облегчением заторопился к выходу, минуя лестницу на антресоли. Дорогу ему преградил Суслов, начавший что-то говорить неслышно для окружения. Хрущев досадливо дернул плечом и начал подниматься на второй этаж. К поздоровавшимся с ним на площадке художникам «Новой реальности» он обратился со словами: «Благодарю за приветствие. Но вот они говорят, что у вас там мазня, и я с ними согласен». Кивок был обращен к Суслову и В. Серову.
И первый вопрос на пороге зала: «Где тут главный? Где Белютин?» (имелись в виду объяснения по поводу живописи), но — Хрущеву пришлось трижды обойти зал, прежде чем возник первый вопрос, который касался… социального происхождения присутствующих художников. «Кто отец?» — назойливо повторял генсек, обращаясь к каждому, и получал совершенно неудовлетворительные ответы. Даже интеллигенции, не говоря о «бывших», не нашлось. Зато у всех было законченное художественное образование, у многих офицерское или солдатское прошлое на дорогах Отечественной войны.
Тогда начались замечания по поводу картин: почему, например, не выписаны зубцы в «Кремле» Н. Крылова, почему таким пыльным представлен «самый чистый в Советском Союзе», по словам Суслова, цементный город Вольск у Виктора Миронова, а на другом этюде того же города завод «Красный пролетарий» представлен не с тем количеством труб, почему не выписан глаз в портрете девушки А. Воронова? Все «почему» подсказывались или высказывались Сусловым, переходившим на все более высокий, до визга, тон, и поддерживались Шелепиным и секретарем ЦК ВЛКСМ Павловым. Это они дружным хором требовали немедленной отправки всех художников для переучивания «на лесоповал» или прямиком за рубеж в самолете, который можно посадить прямо на Манежной площади. Хрущев не поддерживал ретивых ассистентов, но и не останавливал их. В какой-то момент он достаточно спокойно сказал, что как председатель Совета министров заявляет: это искусство не нужно народу, строящему коммунизм. Никаких бранных выражений в отношении художников «Новой реальности» произнесено не было. Вряд ли спустя 40 лет допустимо искажать происходившее так, как это делалось все время. Рано или поздно час правды должен наступить.
Вероятно, именно поэтому как только Хрущев вышел из зала «Новой реальности», в него вошли Д. С. Полянский и А. П. Кириленко, обратившиеся к Э. Белютину и студийцам со словами, пусть не думают, что все обстоит плохо, как кажется на первый взгляд, и что 60—70 их работ будут включены в общую экспозицию МОСХа. Правда, они не знали, что произойдет в маленьком подсобном помещении, где были размещены представлявшиеся на Таганской выставке работы Э. Неизвестного.
Никакого разговора о сущности необычного искусства здесь не состоялось. Хрущев обратил внимание на использованный скульптором дефицитный материал — медь, потребовал объяснения, откуда она взята. Ответ — краны у сантехников — вызвал глубокое негодование настоящего хозяйственника, а последующая попытка Неизвестного объяснить, что он умеет работать и вполне реалистически, чему свидетельством — его скульптура «Сталевар» на первом этаже, только усугубила раздражение премьера. Настоящий же взрыв наступил, когда скульптор в тесном помещении придержал премьера за рукав. Крики: «Педерасты несчастные! Все запретить!» — загремели на весь Манеж. Хрущев буквально бежал по лестнице к выходу, ничего не разбирая на своем пути. Через несколько дней Неизвестный обратился к Хрущеву с письмом, в котором благодарил его за «отеческую заботу» и давал торжественное обещание в дальнейшем работать только в принципах социалистического реализма.
Э. Белютин был приглашен в Кремль на правительственную встречу Нового, 1964 года, где Хрущев пожелал успехов ему и его товарищам. В 2001 году в связи с юбилеем указом президента Российской Федерации Владимира Путина «За многолетнюю плодотворную деятельность в области культуры и искусства, большой вклад в укрепление дружбы и сотрудничества между народами» профессор Э. Белютин награжден орденом Почета. В правительственной телеграмме сказано: «Созданная вами Студия независимых художников «Новая реальность» объединила вокруг себя сотни последователей и является единственной в своем роде массовой художественной школой для молодых мастеров».
|
