|
Первого января 2012 года исполнилось бы 100 лет со дня рождения легендарного разведчика Кима Филби. Ему, его друзьям и посвящена новая книга журналиста и писателя Николая Долгополова «Ким Филби», выходящая в декабре в издательстве «Молодая гвардия» в серии «ЖЗЛ».
Явление «Мольера»
«Если в библиографии книг, написанных о Киме Филби, насчитывается более двухсот с лишним постоянно возрастающих наименований, то Джон Кернкросс оставался, или ухитрился остаться, в относительной тени. Может, и к лучшему. Его непростая судьба сложилась всё же без таких драматических коллизий, как у Филби, Берджесса и Маклина. Вероятно, и потому, что был он гораздо незаметнее, не отличался открытостью и друзей имел немного. Замкнутый по натуре, Кернкросс всегда с трудом, в отличие от Филби и особенно Берджесса, входил в новую компанию. Круг его общения был им же сознательно ограничен. Всё это не вяжется с привычным обликом агента, источника, разведчика, который просто обязан быстро находить общий язык со всеми. Но Кернкросс и отдалённо не походил на типичного представителя второй древнейшей профессии.
...Он всегда болезненно ощущал свою оторванность от британского истеблишмента, в который столь естественно, ещё оказавшись в животе у маменьки, входили его коллеги. Сын мелкого торговца из Глазго, родившийся в Шотландии, не мог похвастаться ни славной родословной, ни обширными связями, ни хоть каким-то богатством. Там, где за других играло одно лишь имя, ему приходилось пробиваться стоическим упорством, работоспособностью, прилежанием. Пятый и младший сын в небогатой семье полагался лишь на себя. Вот к кому стопроцентно относится коронное английское self-made man – человек, сам себя сделавший. Он карабкался по ступеням социальной лестницы с упорством фанатика. Окончил академию в городке Гамильтон близ Глазго, где с 1930-го изучал политэкономию и языки. Немецкий освоил легко. Никогда бы Кернкроссу с его происхождением не добиться стипендии, дававшей право на стажировку во французской Сорбонне. Но учился так, что не заметить юный талантище было невозможно, и через два года он уже в Париже, где совершенствует свой французский, берётся за изучение классической литературы. Любимым писателем сразу стал Мольер. Так и звучал его первый псевдоним, полученный в советской разведке.
Потом он начнёт говорить по-итальянски и по-испански, читать на шведском и даже русском. В 1934-м полиглот пробивается в знаменитый Тринити Колледж в Кембридже. Здесь, ловя на себе кислые взгляды родовитых соучеников, Кернкросс штурмует высоты, недоступные (или малодоступные) парню с его простецкими корнями. Есть определённые основания предполагать, что свои антифашистские взгляды он проявил еще во Франции в 1932-м, сойдясь с местными студентами-коммунистами. Но не более того. Никаких вербовочных подходов к англичанину, никакого проявления инициативы работать на Советы с его стороны.
Но левые воззрения, царившие в Тринити Колледже, пришлись ему по душе. Он был даже более радикален, чем его будущие коллеги по «пятёрке». Вступление в компартию явилось логическим завершением ненависти к фашизму, пренебрежения фальшивыми британскими буржуазными устоями. Он презирал лейбористов. Играли под левых, а при первой же необходимости резко меняли взгляды и уходили далеко вправо. Быть может, взыграло и уязвленное самолюбие. Блестящего студента в Тринити так до конца и не принимали за своего.
Да он и не был своим. Педантичный, кажущийся угрюмым, вызывающе плохо одетый, Джон не слыл скрягой. Но, чтобы выжить, приходилось отказываться от столь любимого английским студенчеством pub crawling – ползания по барам. Он сторонился шумных компаний. Берег каждый пенс. В то же время даже несколько свысока смотрящие на Джона сверстники считали его парнем серьёзным, обстоятельным, скромным. И ещё, повторюсь, исключительно скрытным. Даже о членстве Кернкросса в компартии догадывались немногие.
Как известно, в советской разведке принадлежность к коммунистическим организациям афишировать запрещалось. Настоятельно советовали не светиться, не выражать левых взглядов публично, не ходить на митинги... И Кернкросс, не подозревая об уготованном ему поприще разведчика, делал все правильно, словно по наитию скрывая свои убеждения. В 1936-м диплом был получен, репутация отличного студента завоевана, а знаниями языков, особенно французского, Джон выгодно отличался от большинства выпускников Тринити. Вообще англичан трудно назвать яркими полиглотами. Зачем учить другие языки, когда важнейший всё равно английский? Кернкросс, тараня дорогу наверх, от общепринятого саксонского постулата отказался, что в будущем при прочих равных, точнее неравных, всегда играло на руку ему и СССР.
Освоенные французский и немецкий наверняка помогли поступить в Форин офис. Настоящий прорыв для сына мелкого лавочника. А до его членства в партии в то время так никто и не докопался. Кроме четвертого номера «Кембриджской пятёрки» – Энтони Бланта. Хотя Блант и был всего на несколько лет старше Кернкросса, это он, учась в том же Тринити Колледже, сделался его научным руководителем: Кернкросс писал труд о французской классической литературе.
Можно ли было назвать отношения между аристократом Блантом и простолюдином Кернкроссом дружескими? Ни в коей мере. Достаточно было того, что они понимали друг друга. Энтони со своим научным марксизмом и Джон с выстраданным коммунизмом находили общий язык. Их доверие было обоюдным, хотя никогда и отдаленно не напоминало настоящей дружбы. Единомышленники? Да, но не друзья, скорее партнеры по общему святому для обоих делу борьбы с фашизмом. Общался Кернкросс и с Гаем Берджессом. Их отношения с определенной натяжкой можно было считать на определенных временных этапах даже товарищескими. Наверняка благодаря Берджессу, сумевшему расшевелить такого молчуна, как Кернкросс.
В иных исследованиях значится, что и Кернкросса завербовал всё тот же сбежавший на Запад советский резидент Орлов – Фельдбин. Действительности это не соответствует. Во Франции они не встречались. В Лондоне же их пути разошлись. Орлов был вынужден быстренько покинуть страну, оставив, кстати, часть сложных незавершенных задач на радиста Фрэнка (Фишера и будущего полковника Абеля), который вероятнее всего с Кернкроссом в середине 1930-х пересекался.
До вербовки наступила некоторая заминка. Уединенный образ жизни Кернкросса, его скрытность и нелюдимость никак не позволяли проверить достоверность данных, имеющихся о Джоне. Советскому резиденту Арнольду Дейчу пришлось потратить довольно много времени и сил, чтобы провести требуемую Центром проверку. Нельзя сказать, что Кернкросса завербовал Блант. Хотя да, именно Энтони, как, впрочем, Филби, Маклин и Берджесс по просьбе советской разведки дали свои характеристики упорному шотландцу. Отмечая, что он не слишком умеет вести себя в обществе, не относя Кернкросса к кругу близких друзей, все четверо порознь не высказали никаких сомнений в его преданности коммунистическим идеалам. Подтвердили: хорошо образован, достаточно умён. Арнольду Дейчу этого в принципе было достаточно.
Хотя возник и ещё один объективный барьер, беспокоивший Центр. Джон Кернкросс потратил столько сил, чтобы пробиться поближе к английскому истеблишменту. Казалось невероятным, что он, пусть и человек идеи, пойдет на риск, забудет о карьере, поставит на кон абсолютно все, каторжным трудом добытое. Колебания сомневающихся в Кернкроссе выглядели оправданными. Не обижая недоверием Бланта и троих его друзей, одновременно обратились к другим источникам в левой студенческой среде. В них в ту пору недостатка не испытывали. И один из считавшихся наиболее проверенными, кому доверяли безгранично, помог окончательно отбросить возникшие было возражения. Взял на себя трудную миссию конкретно поговорить с Кернкроссом о работе на Советы. Вскоре подтвердил: Джон из тех, за кого он лично может ручаться.
Джона Кернкросса приняли на государственную службу. Его связи на первых порах были весьма скудны, однако трудолюбие и способности могли превратить «Мольера» из Форин офиса в бесценного агента.
Двойка по конспирации
...Исправного агента, умевшего уходить от наружки и считывать оставленные условные знаки, из Кернкросса не получилось и близко. «Мольер» вечно и до конца своего служения разведке путал даты и время встреч. Мог явиться, да еще и припозднившись, совсем не в то место, что было несколько раз подробнейше оговорено.
Джон был силён совсем не вымуштрованностью. Пришлось мириться с некоторыми особенностями его поведения. Да и здоровье у Кернкросса было не очень. С детства плохо видел. Настоящие проблемы со зрением, а затем и со слухом начались где-то в 1943-м. Эти его физические недостатки замечали английские коллеги по службе и советские связники. Встречаясь с ними на улице, он всегда пытался идти с определённой стороны от работника резидентуры. Впоследствии разведка даже выделяла деньги на лечение. Помогало, честно говоря, неважно. С возрастом оглох на одно ухо.
Даже более-менее сносного водителя из Кернкросса не вышло. Однажды он с советским связником Питером чуть не засыпался на ерунде. Приехав на встречу с несколькими секретнейшими документами, Джон забыл убрать ручку подсоса, и машина заглохла на оживлённом перекрёстке. Все попытки завести мотор заканчивались неудачей. Предупредительный лондонский бобби, долго наблюдавший за страданиями водителя и волнениями сидевшего рядом с ним спутника, пришел на выручку. Залез в салон, уселся на шоферское место, снял ручку с подсоса и через минуту отогнал авто к обочине. Потом вежливо объяснил Кернкроссу его элементарную ошибку. Если бы полисмену пришло в голову проверить документы водителя и его спутника, он бы наверняка заинтересовался: почему оказались вместе английский госслужащий и дипломат советского посольства? Ну, а догадайся вежливый полисмен глянуть на прихваченные Кернкроссом бумаги, разведывательная карьера «Карела», да и его связника, оборвалась бы прямо на злосчастном перекрестке.
Каждая неумелая парковка Кернкросса привлекала внимание полиции. От встреч в специально приобретенной для ценного агента машине пришлось отказаться. Вероятность засыпаться на ерунде заставляла резидентуру прибегать к специфическим – и рискованным – способам связи. Увы, тут было никак не избежать личных и всегда таких непредсказуемых со стороны «Пятого» встреч. Облюбовали лондонские окраины, поздними вечерами пустынные. А Джон, в очередной раз что-то напутав, приходил не всегда. Однако все эти обоюдные мучения стоили тех данных, которые добывал Кернкросс.
К тому же он дисциплинированно подчинился указанию советских друзей: все внимание сосредотачивал именно на тех материалах, что требовались сейчас, сегодня. Подчиняясь требованиям разведки, отошел, к разочарованию хорошо его знавших соратников, от коммунистической партии. Не поддерживал отношений и с бывшими знакомцами по левым митингам и прочим сходкам. От него, поддерживавшего нормальные отношения с женским полом, можно было не ожидать каких-то эксцентричных выходок типа тех, что до конца дней позволял себе Берджесс или иногда выкидывал истощённый постоянным нервным напряжением Маклин. Он мало пил – тоже редкость, и, что высоко ценимо, совсем не болтал. Его надежность потрясала, перечеркивала все недостатки, которых набиралось немало.
В отделах США и Центральной Европы Форин офиса на безропотно-трудолюбивого новичка навалили много работы. В 1937 году особенно много материалов шло в Германию и из Германии. Они тщательнейше обрабатывались «Мольером» – Кернкроссом. А в Москве докладывали наверх. На Кернкросса не могли нарадоваться.
Но в конце 1938-го «Мольера» перевели в министерство финансов. Он слишком отличался своей серой трудоголичностью и ярким талантом от людей из другого – высшего – круга, засевших в Форин офисе. Даже его единомышленник Маклин из МИД считал Кернкросса малообщительным, не слишком приятным, никогда не улыбающимся сотрудником. Одевался Кернкросс как попало. Вероятно, финансы были тут ни при чём. Возможно, демонстрировал презрение к устоям, презирал нормы, для него не приемлемые. Он не стал и не хотел стать «своим». И был жестоко наказан «чужим» большинством. Формальным поводом для перевода в менее престижное министерство финансов объявили недостатками в образовании: чего-то не закончил, где-то недоучился, недополучил лишнюю бумажку. Как бы то ни было, в Казначействе «Мольер» попал в другие условия и обстановку. Оперативные возможности, и разведка это вскоре почувствовала, явно сузились.
В министерстве финансов он тоже очень старался. Его информация пусть резко сузилась, но не иссякла. К тому же вскоре, как уже говорилось, лондонская резидентура опустела, и год Кернкросс проходил «беспризорным». А затем полиглот и трудяга Кернкросс потребовался такому же трудоголику лорду Хэнки.
Ошибка лорда Хэнки
Коммунист и агент Кернкросс чудесно сработался с не любившим большевиков лордом. Хэнки подкупали не только трудоспособность, но и полная, на практике постоянно демонстрируемая преданность Джона. Стоило кому-то из политической ли, военной верхушки обойти Хэнки с секретными документами, не прислать ему засекреченный доклад или сообщение, не пригласить на очередное заседание какого-то комитета, как энергичный личный секретарь моментально посылал официальный и суровый запрос «обидчику». За редким исключением документы быстро досылались главе бесчисленных комиссий. Этим сложившимся сотрудничеством были удовлетворены и лорд Хэнки, и Джон Кернкросс, не говоря о советской разведке.
Правда, сообщения от Кернкросса в 1941-м пошли исключительно тревожные. Ему удалось передать телеграмму министра иностранных дел Идена о беседе Гитлера и наследного принца Греции Павла. Документ свидетельствовал: нападение на СССР неминуемо. Этот же вывод подтверждали письма в «Форин Офис» английских послов в США и в Швеции. Британская разведка сообщала о военных приготовлениях немцев в Германии и Финляндии. Тревожно звучали предупреждения посла из Турции: немецкие суда быстро перебрасываются поближе к Черноморскому побережью СССР.
Грянуло 22 июня 1941 года, и Кернкросс без всякой раскачки приступил к обработке сообщений об отношении английской верхушки к нуждам Красной армии, о затягивании рассмотрения вопросов о военных поставках в СССР. Стало понятно, что союзники не торопятся направлять советским современное вооружение, не заботятся об увеличении объемов. Быть может, сегодня и звучат эти строки суховато. Но осенью 1941-го, когда судьба Москвы висела на тончайшем волоске, информация была исключительно востребована.
Но, как когда-то в 1938-м, Кернкроссу, он же теперь «Карел», пришлось подыскивать новое место службы. Лорд Хэнки поменял работу, а вслед за ним поисками иного вида деятельности пришлось заняться и «Карелу». Сложнейшая проблема: работа должна была вестись во благо Советского Союза. И на новом месте Кернкросс обязан был служить его интересам. Резидент Горский советовал попробовать устроиться в школу шифровальщиков в Блетчли.
Награда для «Карела»
И машина под названием «Кернкросс» заработала на всю катушку. Тут, правда, возникал деликатный вопрос. Англичане, даже делясь с СССР расшифрованной немецкой информацией, никогда не выдавали источников. Наоборот, дурили головы, утверждая, что сведения добыты то в третьих странах, то благодаря немецким перебежчикам. Да и делёжка с русскими союзниками шла выборочно, иногда с опозданием. И справедливость в этом вопросе восстановил Кернкросс.
Остановлюсь лишь на бесценных донесениях, что помогли выиграть небывалое за всю историю войн танковое сражение на Курской дуге. Это «Карел» еще в 1942-м передал попавшие к англичанам технические характеристики нового немецкого танка «Тигр». Смысл заключался в том, что стала известна толщина его брони, которую конструкторы из Германии не без оснований считали непробиваемой для советской артиллерии. К счастью, благодаря вовремя полученным данным у советских оружейников хватило сил и знаний для быстрого изготовления новых, гораздо более мощных, чем прежде, снарядов. «Тигров» уничтожали с размахом, который вгонял фашистов в панику.
К тому же «Карел» уведомил резидентуру о том, что немецкое командование полностью ознакомлено с дислокацией советских войск на Курской дуге. В результате нашему руководству удалось в последние перед битвой под Прохоровкой дни произвести их скрытую переброску, что явилось полной неожиданностью для немцев.
Один из безымянных, но авторитетнейших рассказчиков без излишних подробностей рассказывал мне о коробочках с орденами, хранящихся в личных и навечно засекреченных делах некоторых наших помощников. Можно смело предположить, что такой орден лежит и в папке Кернкросса. Как раз за Курскую дугу он и был награжден орденом Красного Знамени.
Награду ещё во время войны доставили в Англию. Резидент Крешин встретился с «Карелом», объявил о награде, вручил её Джону. Тот был благодарен и тронут. Однако, согласно неписаным (или писаным) правилам, орден тут же был возвращен резиденту, вложен в коробочку и снова проделал неблизкий путь – теперь от Лондона до Москвы, где и суждено было боевой награде навсегда осесть в недоступном хранилище. Где оно, это прибежище тайн, теперь? По-прежнему ли в столице или переместилось куда-то на иные наши необъятные просторы? Но это уже догадки, лирика…
Шифротелеграммы не горят
Кернкросс же поменял шифровальную школу Блетчли на другой род секретной деятельности. Он попал в СИС (Секретная разведывательная служба в Великобритании – Ред.). В центральном аппарате английской разведки он анализировал расшифрованные телеграммы немцев о работе её разведчиков в Советском Союзе и на Балканском полуострове. Знал многих немецких агентов и разведчиков по именам и псевдонимам. Надо ли говорить, что «знакомилась» с ними и советская разведка. Тут Кернкросс попал в свою стихию. Множество материалов, поток информации, четкий анализ, передача документов связнику. В СИС ему было легче, чем в Блетчли-парке. Отработанные коллегами материалы по инструкции должны были бы сжигаться. Но указание выполнялось далеко не всегда. Да и учета расшифрованных и уничтоженных телеграмм не велось. Так что «Карел» часто передавал в резидентуру оригиналы, которые можно было и не возвращать обратно.
Подчас его коллеги по СИС допускали и другие явные небрежности. Раз в неделю на своих вечерних дежурствах он просматривал материалы, получаемые другими работниками из самых разных регионов. Так, однажды ему прямо в руки приплыл список английских агентов в балканских странах. В другом случае пришлось дико рисковать. Кернкросс сумел достать ключи от сейфа собственного начальника и, когда тот отсутствовал, знакомился с материалами, которые для глаз рядовых сотрудников вообще не предназначались.
Осенью 1944-го Центр особенно заинтересовали директивы Гиммлера, которые не прошли мимо Кернкросса. Фашисты при отступлении предполагали создавать у себя в Германии и в других освобождаемых союзниками странах крупные подпольные группировки. Каждая должна была состоять из трех основных частей – разведки, саботажа и обеспечения собственной безопасности. Во главе – офицеры СС и преданные нацисты. Вся разветвленная организация строилась на принципе «пятёрок». А для большей достоверности будущие руководители фашистского подполья могли уже в 1944-м для видимости подвергаться арестам, заключаться в тюрьмы и концентрационные лагеря. Гиммлер, Кальтенбруннер и Борман управляли бы всем этим адовым механизмом из своры головорезов, обученных изготовлению и применению химических ядовитых веществ, бомб, взрывчатки и прочих средств саботажа. Но в полной мере наладить нечто вроде партизанской борьбы на собственной территории не получилось. В чем помогло и предупреждение, переданное Кернкроссом.
Он проработал в СИС до конца войны. Связь с советской резидентурой не прервалась и после ухода со службы, когда он вернулся в министерство финансов, а затем и в министерство снабжения.
Одно время казалось, что возможности его резко сузились. Или не нашел «Карел» общего языка со связником, приехавшим на смену Крешину? Но потом, в 1947-м, – новый всплеск. Сошелся характерами с разведчиком-новичком Юрием Модиным, полностью доверял ему. Методы работы Кернкросса оставались прежними. Поздними вечерами где-нибудь на окраине Лондона «Карел», так и не прибавивший в техническом образовании, передавал документы молодому связнику. Ночью их фотографировали, а ранним утром новая встреча, возврат сфотографированного. И опять встреча – через месяц.
По некоторым данным, Кернкросс снова по-настоящему развернулся в 1949-м. Есть основания считать, что, занимая довольно скромный пост, он имел доступ к вроде бы малозначащим и чисто финансовым документам. Однако касались они только создаваемой и на первых порах непонятной для СССР организации – НАТО. И используя простую арифметику – сколько и на что тратятся, куда направляются фунты из государственной казны, можно было отследить, на что конкретно тратятся широкой рекой льющиеся денежные потоки. «Карел» так поднаторел в этой секретнейшей бухгалтерии, что работал абсолютно безошибочно. Порой в Москве узнавали о предполагаемом вливании, к примеру, в норвежскую армию гораздо раньше, чем в Осло. Благодаря по-британски скрупулезным денежным отчетам удалось выяснить, какие огромные инвестиции вкладываются в производство атомного оружия. Перестало быть секретом и расположение атомных объектов. Ведь английские финансовые органы аккуратнейше следили, чтобы деньги поступали в самые разные страны точно в срок и по назначению. Следила за этим и советская разведка.
Да, Кернкроссу не хватало гениальности Филби, блеска умеющего наладить контакт со всеми Берджесса, интеллекта Маклина и аристократических связей Бланта. Но Кернкросс никогда не был скромным винтиком в отлаженном разведывательном механизме. Он извлекал, исчерпывал до дна все ресурсы, до которых добирался с риском и с усилиями раба на галерах. То, что мог пропустить, оставить без внимания фонтанирующий новыми идеями Гай Берджесс, никогда не ускользало от пристального внимания Джона Кернкросса. Его невысокое положение чиновника среднего ранга компенсировалось смелостью и усердием. В разведке он совершил то же, что и в профессиональной карьере. Вопреки всему добирался до нужного результата.
Под колпаком контрразведки
Тут я подхожу без всяких предисловий к заключительной части саги о Кернкроссе. Пропущу уже множество раз описанное бегство в Москву Маклина и Берджесса, не повторюсь, рассказывая о допросах и мужественном поведении Филби. Кернкросс попал под колпак контрразведки. Ми-5, навострившаяся на отлове немецких шпионов, взялась после войны за своих. Замечал ли он наружку? Принял ли всерьез первый допрос, устроенный ему в сентябре 1951-го? Уверен, что да. За годы работы с нами – будем считать, что пятнадцать лет, – «Мольер», «Лист», «Карел», Джон Кернкросс превратился в опытного разведчика.
Особенно насторожили вопросы о принадлежности к компартии. Об этом, по примеру американцев, и в Англии спрашивали всех и каждого, кто был раньше замечен «в левых». Всплыла и еще одна деталь. При обыске на квартире сгинувшего Берджесса обнаружили некие письма, вроде бы содержащие секретную информацию. Нашелся и свидетель, подтвердивший, что почерк неизвестного автора напоминает почерк Кернкросса. Но Джон сумел доказать, что никакой секретности бумаги не содержали. Это всего лишь записки, которыми обменивались между собою госслужащие. И тут Кернкросс «припомнил»: письма написаны аж в 1939 году. В результате обошлось без ареста, однако с государственной службы Кернкросса быстро уволили.
Он залег на дно. Поиски резидентуры оказались напрасны. Джон то ли покинул Лондон и уехал в родную Шотландию. То ли махнул за границу, что было сомнительно, ибо это еще больше насторожило бы Ми-5. Скандал с Берджессом и Маклином иногда затихал, затем вдруг разгорался нежданно ярким пламенем. А Кернкросс все пережидал, не появлялся на людях. Где-то и как-то скрывался.
Всё же настойчивый и смелый связник Юрий Модин отыскал, «выкараулил» подопечного. Приблизился к нему сзади и громко, а как было иначе при некоторой глухоте Джона, назначил место и время встречи. «Карел» кивнул. Он понял и пришел.
К тому времени в Центре осознали: отношения с Кернкроссом пора прекращать. Навсегда. Ему было решено предоставить некую сумму, которая позволила бы относительно безбедно пережить года полтора-два. «Карел» на последней встрече высказал предположение: о его членстве в партии знали немногие, значит, выдал кто-то из близких. Следователям он объяснил свое раннее увлечение марксизмом ошибками молодости, юношеским максимализмом. Заверил связника, что никаких видимых ошибок не допускал. С Берджессом и Маклином несколько лет прямых связей не поддерживал. У контрразведки нет против него ничего конкретного. Так, подозрения, домыслы. И намерен он держаться твердо.
Перед тем как произнести последнее «прощай», связник передал Джону Кернкроссу пакет с деньгами. Тот кивнул, положил конверт в карман. Эпопея подошла к концу.
Что же произошло с Кернкроссом в дальнейшем? Пишу лишь то, о чем уже сообщалось в различных книгах о «Кембриджской пятерке», в том числе и в «Очерках истории российской внешней разведки», в некоторых воспоминаниях Кима Филби и в работах последнего связника Кернкросса Юрия Ивановича Модина.
После разрыва с разведкой последовали новые допросы. Следователь Уильям Скардон, ни на чем расколовший помимо нашего ценнейшего атомного источника Фукса и нескольких других, с советской разведкой связанных, был мастером своего дела. Однако, если судить по тому, что Филби в конце концов так и не арестовали, Кернкросс все же хранил молчание. Или, по крайней мере, сумел не дать никаких конкретных показаний против Кима. Остается гадать, была ли заключена сделка со следствием. Я, со своей точки зрения историка разведки, могу лишь высказать сугубо личное мнение. Похоже, кажется – да.
После бегства Филби из Бейрута в 1963-м Кернкросса снова подвергли допросам. Ми-5 разобралась в том, что за информация передавалась Кернкроссом в Москву. Судебному преследованию он не подвергся, что подтверждает предположение о предоставленном гораздо раньше судебном иммунитете. Наступила середина 1960-х. Сколько все-таки лет пробежало с трагического для «Кембриджской пятёрки» 1951-го!
Кернкросс переехал во Францию. Он тихо жил в Провансе. В 1981-м неугомонная премьер Тэтчер вдруг со свойственной ей излишней экспансивностью взорвала тишину. Она заявила в парламенте, что Кернкросс был завербован советской разведкой.
Из всей «Кембриджской пятёрки» один лишь Кернкросс оказался долгожителем. Он скончался в 1995 году, дожив до 82 лет. Случайно ли, что человек, первым псевдонимом которого было имя великого француза Мольера, и закончил свой путь в этой жизни изданием многолетнего исследования «Гуманизм Мольера»?
«Кембриджская пятёрка»
Одна из самых известных советских шпионских сетей вошла в историю разведки как «Кембриджская пятёрка» – так именуют группу агентов, завербованную в Великобритании сотрудниками Иностранного отдела (разведки) НКВД в середине 1930-х годов. В состав «пятёрки» входили Ким Филби (Kim Philby), Доналд Маклин (Donald Maclean), Гай Берджесс (Guy Burgess), Энтони Блант (Antony Blunt) и Джон Кернкросс (John Cairncross).
Ким Филби работал в британской секретной службе, Доналд Маклин и Гай Берджесс передавали информацию из английского МИД. Аристократ Энтони Блант во время войны служил в британской разведслужбе, затем какое-то время был советником королевского двора. Джон Кернкросс во время войны работал в дешифровальном центре Блетчли-парк.
В 1951 году, спасаясь от ареста, бежали в СССР разоблачённые Доналд Маклин и Гай Берджесс. В 1963 году вынужден был бежать в Советский Союз и Ким Филби. А вот Энтони Блант и Джон Кернкросс бежать в СССР категорически отказались. Полагают, что они дали показания британской контрразведке в обмен на гарантии иммунитета».
«Совершенно секретно», № 12/271
|
