|
Виталий Шлыков - Один из ведущих отечественных специалистов в области строительства Вооруженных сил и военной экономики. Более 30 лет прослужил в Главном разведывательном управлении (ГРУ) Генштаба. В 1990-1992 годах был заместителем председателя Государственного комитета по обороне Российской Федерации. В настоящее время председатель комиссии Общественного совета при Министерстве обороны РФ по политике безопасности и проведению общественной экспертизы проектов Федерального законодательства и иных правовых актов, разрабатываемых в Минобороны России.
ПОЧЕМУ ОШИБАЮТСЯ РАЗВЕДКИ. ЧАСТЬ 1. НЕСКОЛЬКО СОВЕТОВ МИНИСТРУ ОБОРОНЫ АНАТОЛИЮ СЕРДЮКОВУ
3 СЕНТЯБРЯ 2008 г. ВИТАЛИЙ ШЛЫКОВ:
Редко какая война или крупное сражение обходятся без того, чтобы сторона, застигнутая врасплох, не винила в этом свою разведку. Не стал исключением в этом отношении и грузино-российский вооруженный конфликт из-за Южной Осетии.
Примечательно, что основными критиками наших разведчиков стали отставные высокопоставленные военные, в том числе целых два бывших министра обороны, один советский и один российский.
«Когда наши вошли в Чечню, — возмущается маршал Дмитрий Язов, — то Дудаев из гранатометов уничтожил почти всю нашу колонну. Сейчас мы вошли в Грузию — и наш танк сразу подбили. А где же разведка? О чем у нас думали? Вот и наш Ту-22 сбили, а ведь все знают, что американцы поставляли грузинам соответствующее оружие».
Очень жестко оценивает деятельность разведки всех степеней и видов генерал армии Павел Грачев. По его убеждению, она проморгала сосредоточение грузинских огневых средств на самых выгодных для обстрела города высотах. И таким образом, сказал экс-министр, допустила внезапный удар грузинской армии по Цхинвали и его окрестностям. Отсюда так много жертв среди мирного населения и серьезные разрушения всей городской инфраструктуры.
Досталось разведке и за потери, которые понесла российская авиация. «Наши самолеты были сбиты по одной причине: не было выполнено главное требование войны — разведка, — говорит генерал-полковник Геннадий Трошев, советник президента РФ. — А также не было подавления средств ПВО и систем управления противника. Нужно было провести разведку, потом подавить системы управления и ПВО — и тогда бы не был сбит ни один самолет».
Основные стрелы критики летят в адрес военной разведки и ее головной организации, ГРУ Генштаба. «Наиболее отсталым звеном явилось Главное разведывательное управление, — пишет ответственный секретарь «Независимого военного обозрения» Вадим Соловьев. — Ни на стратегическом, ни на тактическом уровне упреждающей разведывательной информации о выдвижении и боевых планах грузинских вооруженных сил собрано не было. Первый день войны для российской стороны ушел на осмысление обстановки и выработку решения. То есть вариант действий заблаговременно не просчитывался».
О ГРУ Генштаба общество знает у нас много меньше, чем о Службе внешней разведки (СВР). Это результат сознательной политики его руководства, тщательно создающего вокруг ГРУ ореол таинственности и эффективности. Позиция эта весьма выигрышная, хотя и не бесспорная, как, впрочем, и мотивы, лежащие в ее основе. Но это тема для отдельного разговора.
Из-за практически полного отсутствия какой-либо информации о ГРУ у нас в стране мало кто знает, что СВР в сравнении с ГРУ — карлик, если иметь в виду не только агентурную разведку, где силы обеих спецслужб примерно равны, но и сложные, дорогостоящие технические виды разведки, такие как космическая, радиоэлектронная и другие. К этому надо добавить разведывательные органы видов вооруженных сил (Сухопутных войск, ВВС и ВМС), разведки военных округов и т.д.
Впрочем, пресловутое ЦРУ также всего лишь карлик в сравнении с разведывательными структурами Пентагона, который контролирует 80 процентов бюджета совокупного разведывательного сообщества США, объединяющего 16 спецслужб.
Кстати, к СВР формально никаких претензий в связи с событиями в Южной Осетии быть не должно, ибо, как известно, по межгосударственному соглашению 1992 года СВР запрещено вести разведку в странах СНГ, куда до последнего времени входила Грузия.
Я думаю, мы не скоро узнаем, докладывала ли военная разведка своевременно о концентрации грузинских войск вокруг Цхинвали, наличии современных средств ПВО у Грузии и т.п. В этом вопросе военная разведка находится в неравном положении со своими критиками, ибо не может ответить им в открытой полемике в силу специфики своей деятельности.
Я лично думаю, что, скорее всего, докладывала, точно так же, как она докладывала накануне 22 июня 1941 года о концентрации немецких войск у границ СССР. Вопрос в том, как она докладывала и почему к ее информации не прислушались. И самое главное, что нужно сделать, чтобы разведка отвечала своему основному предназначению — не проглядеть войну и вообще быть в состоянии предупреждать политиков и военачальников об опасности. И при этом делать это убедительно.
Ответ на последний вопрос не прост, поэтому я начну издалека.
В 5 часов 30 минут 16 декабря 1944 года под покровом темноты три немецкие армии, включая две танковые, под командованием фельдмаршала Рундштедта нанесли сокрушительный удар по союзным войскам в Арденнах, застав их врасплох. Неожиданностью для союзного командования была не только сила удара, но и его решительные цели. А они заключались в том, чтобы устроить англо-американским войскам «второй Дюнкерк». Для этого намечался захват Антверпена с целью рассечения пополам союзных сил и последующего уничтожения до 30 отрезанных дивизий, что составляло половину всей союзной группировки на европейском театре войны.
Генерал Омар Брэдли, на войска которого пришелся главный удар немцев, вспоминал в мемуарах, что только после войны при допросе пленных стали ясны подлинные цели немецкого контрнаступления. «Я не думал, — вспоминал Брэдли, — что немцы смогут сосредоточить силы с такой поразительной быстротой, и недооценивал наступательные возможности противника. Но впросак попали не только я и командующие армиями, но также Монтгомери и Эйзенхауэр».
Действительно, фельдмаршал Монтгомери, командовавший северным флангом союзных войск, следующим образом оценивал обстановку на фронте по стоянию на 16 декабря, то есть на дату начала немецкого контрнаступления: «В настоящее время противник перешел к обороне на всех фронтах. Его положение не позволяет начать крупную наступательную операцию. Более того, он должен любой ценой избегать маневренной войны. У противника нет ни транспортных средств, ни горючего, что необходимо для маневренной войны. Кроме того, его танки не могут соперничать с нашими в маневренном бою».
И, тем не менее, немцам удалось под носом у англосаксов создать ударную группировку из 21 дивизии, включая 7 танковых (970 танков и САУ), обеспечив ее и горючим, и боеприпасами.
Не удивительно, что свою полную неподготовленность все вышеперечисленные союзные военачальники объясняли прежде всего плохой работой разведки.
Так, Эйзенхауэр пишет в мемуарах, что в начале декабря разведка вообще потеряла след 6-й танковой армии немцев и никак не могла ее обнаружить. Брэдли оправдывает свою неосведомленность сокращением возможностей агентурной разведки после выхода союзных войск к границам Германии. Если во время боевых действий во Франции союзники получали информацию о немецких передвижениях от французов и собственных заранее засланных агентов, то на территории Германии серьезной агентуры у союзников не было.
А между тем замысел Арденнской операции был оглашен Гитлером еще 16 сентября 1944 года, а план ее проведения утвержден 18 октября, за два месяца до начала контрнаступления. И трудно поверить, что союзная разведка не заметила немецких приготовлений. И действительно, руководители разведывательных управлений (так называемые J-2) союзных командующих докладывали о сосредоточении немецких войск в районе Арденн.
А вот их интерпретация собственных донесений полностью совпала с мнением Эйзенхауэра, Монтгомери и Брэдли, которые не пожелали отказаться от своих уничижительных оценок немецких возможностей. Более того, они приписали сосредоточение немецких войск собственной военной хитрости.
Дело в том, что англосаксы сами создавали видимость подготовки собственного наступления в Арденнах с целью отвлечь внимание немцев от подготавливаемого союзного наступления в сторону Рура. И не удивительно, что на доклады разведки о сосредоточении немецких войск в Арденнах они смотрели как на доказательство успеха своего дезинформационного плана.
За своё самодовольство союзники заплатили дорогой ценой. Они потеряли в Арденнах 80 тысяч человек, а Черчиллю и Рузвельту пришлось униженно просить Сталина об ускорении наступления Красной Армии.
Анализируя просчеты союзников в Арденнах и вину разведки за них, американский историк Гарольд Дойч делает вывод, что виноваты в них были, прежде всего, союзные командующие, запугавшие своих J-2 и отучившие их от предоставления неприятной информации и формулирования выводов, отличных от мнения начальства. «Независимо от того, был ли прав командующий или нет, его J-2 всегда думал точно так же».
Правда, Дойч приводит один пример исключения из этого правила. Густав Кох, начальник разведки генерала Паттона, еще за несколько недель до начала немецкого контрнаступления убедил своего командующего в опасном характере концентрации немецких войск в Арденнах. И Паттон успел привести свои дивизии в готовность к отражению немецкого удара. Правда, Дойч не склонен преувеличивать заслуги разведчика. «Возможно, — пишет он, — прекрасная работа Густава Коха объясняется тем, что ему просто повезло с его боссом».
Упоминая этот эпизод, генерал-лейтенант Вильям Одом, бывший директор Агентства национальной безопасности (АНБ) и автор книги «Как реформировать разведку» писал в газете «Вашингтон пост»: «Призывая к совершенствованию деятельности разведывательного сообщества, мы должны признать, что оно не может быть намного лучше, чем деятельность политиков и военачальников, которых оно обслуживает». И далее: «Распространенное мнение, что разведка может предотвращать проведение неудачной политики является иллюзией. Руководители разведки не могут быть более эффективными, чем их политические лидеры или военачальники позволяют им быть. Провалы разведки в связи с 11 сентября [2001 г.], а также в Ираке объясняются прежде всего провалами в политике. Эффективные лидеры никогда не потерпят неэффективной работы разведки».
Deutsch, Harold C. "Commanding Generals and the Uses of Intelligence." Intelligence and National Security, Vol. 3, No. 3 (Jul. 1988): 194-260.
William Odom. Fixing Intelligence For a More Secure America. (Yale University Press, 2003)
William Odom. “Intelligence Community No Better than Its Policymakers.” Washington Post, 1 August 2004.
Смотреть
ПОЧЕМУ ОШИБАЮТСЯ РАЗВЕДКИ-2
9 СЕНТЯБРЯ 2008 г. ВИТАЛИЙ ШЛЫКОВ
Примером эффективного политика, сумевшего добиться от разведки соответствия своим требованиям, я считаю Роберта Макнамару, министра обороны США в 1961-1968 годах. Я уже писал о некоторых его реформах 60-х годов («Один в поле не воин», Россия в глобальной политике, № 3, май-июнь 2007), опыт которых, на мой взгляд, во многом применим при создании первого в истории России гражданского министерства обороны. Правда, тогда я не упомянул его, пожалуй, самую главную реформу — разведывательную, к которой он приступил в первый же день своей службы на посту министра обороны.
РУМО и ГРУ — близнецы-братья
В 2003 году Макнамара дал большое интервью, в котором он рассказал о событиях, связанных с созданием Разведывательного управления министерства обороны (РУМО). Несмотря на преклонный возраст (сейчас ему 92 года), Макнамара прекрасно помнит события того времени. Впрочем, его феноменальная память, особенно на цифры, не раз отмечалась его коллегами.
При чтении этих воспоминаний я никак не мог отделаться от ощущения, что речь идет не об американской разведке, а о ГРУ и пятнадцати последних годах моей службы в нем, в течение которых я, в конце концов, пришел к выводу, что Генштаб сделает все возможное, чтобы не допустить до руководства страны любую, самую важную и достоверную информацию, если она противоречит его собственным взглядам и интересам. Свои тщетные многолетние попытки прорваться через блокаду Генштаба я довольно подробно (на двухстах страницах) описал в «Военном вестнике» МФИТ № 9 за сентябрь 2002 года «Что погубило Советский Союз? Генштаб и экономика”, выпущенном в виде книги.
Утешало, правда, то, что американские генералы ничуть не лучше советских, и не будь над ними жесткого гражданского контроля со стороны таких людей, как Макнамара, они точно так же легко угробили бы американскую экономику, как это сделал Генштаб с советской.
Как вспоминает Макнамара, первый свой день на посту министра он начал с заслушивания начальника разведки ВВС, у которого он спросил, во сколько тот определяет число советских межконтинентальных баллистических ракет (МБР) и как он эти цифры получает. Вопрос о советских ракетах жгуче интересовал Макнамару потому, что назначивший его на пост министра обороны президент Дж. Кеннеди выиграл президентские выборы прежде всего благодаря жесткой критике президента Д. Эйзенхауэра за недостаточное внимание к вопросам обороны.
Главное обвинение состояло в том, что Эйзенхауэр в угоду оздоровлению экономики допустил резкое отставание США от СССР в ракетной гонке (так называемый ракетный разрыв — missile gap). Эйзенхауэр наличие такого отставания отрицал и даже провел в середине 1960 года секретный брифинг для Кеннеди и его соперника на выборах Р. Никсона. Кеннеди этот брифинг не убедил, и он продолжал нагнетать истерию по поводу ракетного превосходства Советского Союза.
Неудивительно, что Макнамара считал для себя необходимым разобраться, прежде всего, в этой проблеме.
В ответ на вопрос Макнамары начальник разведки ВВС разложил перед ним фотоснимки, сделанные высотным разведывательным самолетом «У-2», и доложил, что они убедительно подтверждают наличие у СССР от 50 до 200 МБР. Как вспоминает Макнамара, сам он ничего, напоминающего МБР, на этих снимках не разглядел.
Далее Макнамара по очереди вызвал руководителей разведки ВМС, армии, корпуса морской пехоты и стратегического авиационного командования (САК), которым задал тот же вопрос. По данным армии, то есть сухопутных войск, СССР имел 10 МБР; ВМС назвали 4, а САК насчитало более 200.
Пораженный подобной разноголосицей, Макнамара распорядился сравнить снимки «У-2», по которым давали свои оценки ВВС и САК, с более точными снимками, сделанными новым разведывательным спутником «Дискаверер». Сравнение не оставило камня на камне от данных «У-2». А вскоре было твердо установлено (возможно, не без помощи предательства Пеньковского), что Советский Союз имел в то время всего 4 МБР и 2 пусковые установки.
Макнамара потребовал объяснений. И тут выяснилось, что обе авиационные разведки получали свои данные расчетным способом, исходя из мощностей советских предприятий, которые, как считали ВВС и САК, выпускали МБР. По снимкам с «У-2» измерялась в квадратных футах производственная площадь предприятия, а фактически просто крыша его сборочных цехов, ибо ничего больше с «У-2» было не рассмотреть. Затем полученная цифра сравнивалась с соответствующей площадью американского заводу по выпуску МБР, мощность которого была известна, после чего выдавалась оценка числа произведенных советских МБР.
При помощи снимков «Дискаверера» стало также очевидным, что продукция большинства снятых «У-2» предприятий к ракетному производству вообще отношения не имела.
Читая эту часть интервью, я был ошеломлен. Как говорится в одной телепередаче, вы не поверите, но это был точь-в-точь тот же метод, при помощи которого ГРУ на протяжении более четверти века обосновывало свои оценки производственных мощностей вероятного противника (США, стран НАТО, Японии и т.д.). И не только по МБР, но и по танкам, самолетам, артиллерийским орудиям и прочей военной технике.
Разница заключалась лишь в том, что американцы использовали для своих расчетов квадратные футы, а ГРУ — квадратные метры. Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с официально утвержденной ГРУ «Методикой расчета максимальных мощностей с использованием данных о производственных площадях сборочных предприятий»(подробные выдержки из нее есть в моей книге «Генштаб и экономика»).
Именно эта методика давала ту «разведывательную» информацию по мобилизационным мощностям Запада и Китая, естественно, под грифом «совершенно секретно», на основе которой Генштаб вел подготовку к мировой войне и давал задания Госплану и ВПК, требуя от них создания мощностей в советской промышленности, не уступающих, естественно, мощностям США и их союзников.
Когда в 1974 году я был назначен в военно-экономическое управление ГРУ, все рассчитанные подобным образом данные по мощностям военной промышленности Запада и Китая уже были выданы «наверх». Собственно, и само военно-экономическое управление было создано специальным решением Политбюро № 229 в конце 1971 года прежде всего в целях оценки военно-экономического потенциала (ВЭП) всех потенциальных противников СССР.
Среди прочих управлению ставилась задача подготовки ежегодных «Сборников статистических и оценочных показателей военно-экономического потенциала» (сокращенно — сборников СОП ВЭП) основных иностранных государств — США, Китая, Японии, Великобритании, ФРГ, Франции и Италии.
Первый комплект сборников вышел уже в 1972 году. Затем, помимо перечисленных выше стран, были выпущены сборники по ВЭП стран Африки, Латинской Америки, блоку НАТО в целом, Израилю и т.д. Не было только сборника по ВЭП Океании. В общем, замах был вполне имперский.
ГРУ очень гордилось этими сборниками, особенно в первые годы их выпуска. Они действительно смотрелись впечатляюще. Не менее 200-300 страниц каждый, в ярких твердых обложках апельсинового цвета (из-за этого вне стен ГРУ они были известны среди посвященных как «оранжевые сборники») с надписью «Главное разведывательное управление Генерального штаба» на обложке и грифом «Совершенно секретно». Их престижу способствовало и то, что в соответствии с решением Политбюро сборники рассылались напрямую Генсеку ЦК КПСС и членам Политбюро, что делало их единственным периодическим документом ГРУ, в обязательном порядке направляемым в столь высокие инстанции.
Список получателей сборников был крайне ограничен, первоначально не более двух десятков. Так что какому-нибудь академику-директору ИМЭМО или Института США и Канады на получение сборника рассчитывать не приходилось. Тем самым какая-либо критика его содержания со стороны исключалась.
Самым важным разделом сборника был, конечно, раздел по мобмощностям промышленности и ее так называемому мобилизационному развертыванию.
Я быстро убедился, что выдаваемые моим управлением цифры по мобмощностям представляют собой чистейшую «липу». Разобраться в этом было несложно. Стоило лишь сравнить списки заводов, на основе которых производились расчеты мощностей, со снимками этих заводов из космоса. Выяснилось, что большинство перечисленных в списках предприятий или не производят военную продукцию, или даже не существуют вовсе.
Так, из четырех английских заводов, числившихся танковыми, таковым оказался только один (в Лидсе), из девяти американских также только один (в Детройте). При этом Детройтский танковый завод был единственным в США производителем танков в течение двух десятилетий, с 1959 по 1979 год, когда был построен второй сборочный завод в Лайме для выпуска новых танков «Абрамс».
Для всех, кроме ГРУ, плачевное состояние американской танковой промышленности стало очевидным после войны «Судного дня» 1973 года меду арабами и израильтянами, в ходе которой израильтяне потеряли за 18 дней 840 танков, почти половину своего танкового парка. Чтобы срочно восполнить эти потери израильтян, американцам пришлось оголить танковые части своей армейской группировки в Европе. Естественно, ее командование потребовало от Пентагона незамедлительного возмещения этой убыли. Кроме того, высокий уровень потерь в танках в войне 1973 года заставил американских генералов утроить коэффициент собственных танковых потерь, который они до этого закладывали в свои сценарии войны с СССР.
Короче говоря, Пентагон пришел к выводу, что ему необходимо увеличить ежегодные закупки танков минимум в 5-12 раз (в 1972 было закуплено всего 118 танков. В СССР в это время производилось более 3000 танков в год).
Конгресс поддержал заявку военных и выделил в пожарном порядке на эти цели неограниченные средства, и тут-то выяснилось, что американская промышленность способна выпускать не более 500 танков в год (ГРУ в это время оценивало годовую мощность одного только Детройтского завода в 16 тысяч танков). Оказалось, что единственный в США завод, поставлявший литые танковые корпуса и башни для сборки в Детройте танков М-60, даже после перехода на трехсменную рабочую неделю без выходных оказался не способен выпускать более 512 комплектов корпусов и башен в год.
Все эти трудности танковой промышленности бурно и совершенно открыто обсуждались в американской прессе, на слушаниях в Конгрессе, форумах военно-промышленных ассоциаций и в экспертных комиссиях, созданных правительством.
В это же самое время ГРУ, как ни в чем не бывало, оценивало в своих «оранжевых» сборниках и других документах мощности танковой промышленности в США в 70 тысяч танков в год, включай 20 тысяч легких. Это было завышение более чем в 100 раз, то есть на 2 порядка. При этом утверждалось, что выйти на подобную мощность США способны через 6 месяцев. В десятки раз были преувеличены также мощности США, других стран НАТО и Японии по производству остальных вооружений (самолетов, артиллерийских орудий, боеприпасов и т.д.).
Смотреть
ПОЧЕМУ ОШИБАЮТСЯ РАЗВЕДКИ-3
11 СЕНТЯБРЯ 2008 г. ВИТАЛИЙ ШЛЫКОВ
Разбираясь в источниках вопиющего разнобоя в оценках советского военного потенциала разведками ВВС, ВМС и армии, Макнамара обнаружил, что каждая из них оценивала советские возможности не столько на базе непредвзятого анализа поступающих данных, сколько путем такого их препарирования, которое способствовало бы решению задач собственных видов вооруженных сил. И, прежде всего, в области закупки новых вооружений.
В результате ВМС, ссылаясь на якобы полученные акустические замеры советских подлодок, били тревогу по поводу опасного роста подводного флота СССР. Разведка армии систематически вдвое завышала число боеготовых советских мотострелковых и танковых дивизий. А ВВС рассматривали советскую авиацию и ракетную промышленность почти и исключительно через призму своих планов увеличения закупки бомбардировщиков «Б-52», нового стратегического бомбардировщика «Б-70» и десяти тысяч МБР «Минитмэн».
Блицкриг Макнамары
Еще до того, как генералы ВВС спровоцировали панику по поводу «ракетного разрыва», они уже инициировали аналогичную панику по поводу отставания США в области бомбардировочной авиации (bomber gap).
В 1956 году авиационные генералы один за другим стали выступать в Конгрессе, уверяя его членов, что СССР вот-вот превзойдет США по числу стратегических бомбардировщиков. На самом деле в 1956 году СССР имел 150 дальних бомбардировщиков, в то время как ВВС США насчитывали 1400 бомбардировщиков «Б-47», несколько сот бомбардировщиков «Б-36» и развертывали программу производства 600 бомбардировщиков «Б-52». Тем не менее, под давлением Конгресса и СМИ президент Эйзенхауэр резко ускорил выполнение программы производства «Б-52».
По словам Макнамары, разные разведки настолько увлеклись отстаиванием интересов своего ведомственного начальства, что их способность служить более широким национальным интересам почти полностью атрофировалась. Результатом такой узко понимаемой лояльности разведок становилось опасное искажение возможностей и намерений противостоящей стороны. И Макнамара пришел к выводу, что если он не сможет опираться на надежные и объективные данные о противнике, то вся его деятельность в качестве министра обороны окажется лишенной смысла. Он также скоро осознал, что не в его силах установить сколько-нибудь жесткий контроль за разведывательной информацией, поступающей от видовых разведок. Ибо командование армии, авиации и флота было готово пожертвовать всем, чем угодно, но только не своим монопольным правом определять характер и содержание разведданных, направляемых министру обороны, президенту и Конгрессу. Такое право было основным рычагом влияния армии, ВВС и ВМС и на бюджет, и на масштабы и направленность закупок вооружений, и на национальную военную стратегию.
И Макнамара решил пойти на радикальное решение проблемы. «Я пришел к выводу, — рассказывает он в интервью, — что надо просто избавиться от всех пяти независимых разведок. И вовсе не потому, что я не хотел выслушивать различные мнения, а потому, что хотел добиться такого положения, при котором президенту или министру не приходилось бы принимать решения на основе малосопоставимых одна с другой точек зрения. Поэтому я задумал создать собственное Разведывательное управление министерства обороны, способное подняться над интересами отдельных видов вооруженных сил и служб. Для меня это был вопрос установления гражданского контроля над военными».
Это был рискованный замысел. При попытке его реализации Макнамару ждали не только схватка с влиятельным руководством армии, флота и авиации, но и возможный конфликт с президентом Кеннеди. Ведь развенчание Макнамарой мифа о «ракетном разрыве» ставило президента перед неприятной необходимостью публичного признания допущенной им грубейшей ошибки.
И, тем не менее, свой план Макнамаре удалось реализовать. Причем в поразительно сжатые сроки. Уже в августе 1961 года, всего несколько месяцев спустя после того, как Макнамара заинтересовался проблемой «ракетного разрыва», Разведывательное управление министерства обороны (РУМО) приступило к работе.
Блицкриг Макнамары состоялся не только благодаря его решительности и настойчивости при проведении своих непопулярных у генералитета реформ, но и благодаря удачному стечению целого ряда обстоятельств.
Спустя всего несколько дней после назначения Макнамары главой Пентагона с треском провалилось организованное ЦРУ вторжение кубинских наёмников в «Заливе свиней». Кеннеди был разъярен тем, что ЦРУ бездарно провалило операцию и вообще втянуло его в эту авантюру. Он решил не только избавиться от Аллена Даллеса и его первого заместителя Пирра Кейбелла, но и пообещал себе никогда впредь не принимать ответственных решений, опираясь на одну единственную точку зрения. Поэтому он полностью поддержал инициативу по созданию РУМО, надеясь, что оно под руководством Макнамары станет солидным противовесом ЦРУ, которому Кеннеди имел веские основания не доверять.
Президентская поддержка Макнамары еще более возросла после возведения 13 августа 1961 года Берлинской стены, также застигшей ЦРУ врасплох. И не случайно буквально через несколько дней после этого события Макнамара объявил о том, что РУМО приступает к работе (официальным днем создания РУМО считается 1 октября 1961 года).
Но больше всего Макнамаре повезло с президентом — Джон Кеннеди имел мужество признавать собственные ошибки, как, например, в случае с «ракетным разрывом». Да и за провал операции ЦРУ на Кубе он взял ответственность на себя.
А вот на другой стороне, в Советском Союзе, признавать собственные ошибки ни у военного командования, ни у политического руководства принято не было. В чем я вскоре смог убедиться на собственном опыте.
Конечно, те несуразные оценки мобмощностей противника, которые выдало ГРУ в начале 1970-х годов, не были, во всяком случае первоначально, осознанной попыткой дать руководству страны ложную информацию в угоду Генштабу. В основном они были результатом почти тотальной неосведомленности в вопросах военной экономики Запада руководства вновь созданного военно-экономического управления и подавляющего большинства его сотрудников. Ведь до этого ГРУ никогда сколько-нибудь серьезно не занималось подобными вопросами.
Однако по мере развертывания работы военно-экономического управления начало постепенно расти понимание, и не у меня одного, что в оценке мощностей допущены ошибки, и ошибки крупные, искажающие всю картину военных приготовлений противника. Не остались незамеченными нами, в частности, и трудности американской танковой промышленности, выявившиеся после 1973 года, о которых говорилось выше.
Казалось бы, почему не исправить допущенные огрехи, сославшись на вновь поступившую информацию? Но как это сделать, если в вышедшем в 1975 году военно-научном труде ГРУ «Военный потенциал США» под редакцией начальника Генштаба маршала В. Куликова утверждалось, что в американской танковой промышленности производство танков по мобилизационному плану должно осуществляться на девяти сборочных заводах, три из которых (суммарной мощностью 27 тысяч танков в год) действуют, а шесть заводов (мощностью 29 тысяч танков в год) находятся в резерве. Надо знать армию, чтобы представить себе судьбу офицера, рискнувшего открыто оспаривать выводы, сделанные самим начальником Генштаба.
Апеллировать к кому-либо на стороне, чтобы он помог беспристрастно разобраться в столь нелепой ситуации, было безнадёжно. К этому времени Генштаб сумел почти в одночасье превратиться в монополиста в области оценки ВЭП противника.
Надо заметить, что до создания в конце 1971 года военно-экономического управления ГРУ практически не занималось экономической разведкой. Основным источником информации о военной экономике зарубежных стран как для Генштаба, так и для руководства страны была Академия наук СССР, в составе которой были созданы довольно мощные засекреченные центры военно-экономических исследований. В частности, один такой центр был учрежден в 1960 году в ИМЭМО, который, в частности, в 1965-1967 годах подготовил капитальный семитомный труд «Военно-экономический потенциал США», естественно, под грифом «сов. секретно».
О масштабах деятельности центра можно судить хотя бы по тому, что в начале 70-х годов в нем работало 400 научных сотрудников при общем штате ИМЭМО в 700 человек. Аналогичные центры были созданы в Институте востоковедения, Институте Дальнего Востока, Институте стран Африки, Институте географии и некоторых других. Созданы они были при поддержке Н. Хрущева, бывшего невысокого мнения об интеллектуальном уровне своих генералов и предпочитавшего в вопросах зарубежной экономики советоваться с гражданской научной элитой.
ГРУ, естественно, также получало всю производимую этими центрами информацию и не считало нужным иметь собственных экономистов-аналитиков. Правда, для поддержания связи с Академией наук оно держало несколько офицеров, на которых также возлагалась обязанность отвечать на вопросы Генштаба по экономике и военной промышленности, если в этом возникала необходимость.
Однако подобное положение не устраивало Генштаб, которого раздражала академическая добросовестность поступающих из ИМЭМО и других центров материалов, особенно в отношении мобвозможностей Запада и Китая. Генштабу эти данные казались заниженными, а хотелось представить противника как можно страшнее. Поэтому Генштаб и инициировал решение Политбюро № 229, фактически уничтожившее независимую от Генштаба экспертизу в области военной экономики.
Помимо формирования военно-экономического управления, на укомплектование которого выделялось свыше ста генеральских и офицерских должностей «сверх штатной численности Вооруженных сил СССР», тем же решением № 229 правительству предписывалось создать в составе ГРУ на базе одного из научно-исследовательских институтов Минобороны мощный центр по исследованию ВЭП зарубежных стран с включением в него всех «закрытых» военно-экономических подразделений институтов Академии наук.
Узнав об этом, ученые из этих экономических структур стали разбегаться кто куда. Правда, влиятельные в то время директора академических институтов во главе с академиком Н. Иноземцевым после длительной борьбы отбились от поползновений Генштаба и сохранили независимость своих военно-экономических отделов. Однако после нескольких лет бюрократических тяжб от них остались рожки да ножки. Вообще-то я подозреваю, что Генштаб никогда и не собирался включать академические структуры в состав ГРУ. И если его задача состояла в уничтожении конкурентов, то выполнена она была на сто процентов.
Смотреть
ПОЧЕМУ ОШИБАЮТСЯ РАЗВЕДКИ-4
18 СЕНТЯБРЯ 2008 г. ВИТАЛИЙ ШЛЫКОВ
Нельзя сказать, что ГРУ совсем не пыталось прорвать «линию Мажино», воздвигнутую Генштабом вокруг в спешке выданных оценок мобилизационных мощностей, которые, однако, Генштаб теперь рассматривал как свои собственные и не подлежащие пересмотру. Одна такая попытка даже чуть было не удалась.
ГРУ был добыт мобилизационный план одной из ведущих стран НАТО с детальной разбивкой производства военной техники помесячно и в штуках после начала мобилизации. Вообще добыча мобилизационного плана противника — это везение, которое выпадает на долю разведок раз в десяток или более лет и рассматривается как чрезвычайное событие. Понятно, что добываются мобилизационные планы с огромным риском для разведчиков и агентов, участвующих в подобных операциях, и стоят немалых денег. Естественно, все мы в управлении ликовали, впервые получив абсолютно достоверное обоснование для своих предложений скорректировать прежние цифры по мобмощностям. Ибо абсолютно надежный агентурный документ подтверждал, что мы их завысили во много раз.
Танковый беспредел
На основе этих новых сведений был срочно подготовлен «оранжевый сборник» по стране — родине мобплана, который был отправлен в Генштаб, как это всегда делалось перед отправкой его в Политбюро и другие высокие адреса. Из Генштаба он вернулся с замечанием, что представленные цифры представляются неправдоподобно низкими.
Начальник ГРУ повторно отправил сборник, ссылаясь на надежность содержащейся в нем информации. С тем же результатом. Кончилось всё тем, что весь тираж сборника был пущен под нож а в Генштаб направлен новый сборник, тютелька в тютельку повторяющий все те раздутые цифры, которые были выданы год назад.
После этого эпизода всем стало ясно, что никакой масштабной ревизии выданных ранее цифр Генштаб не допустит. Последующие годы я и многие мои коллеги по управлению шаг за шагом пытались подвинуть Генштаб в сторону реальности. И даже достигли кое-каких успехов в этом направлении, особенно когда Генштаб возглавлял маршал Н. Огарков. Тем более что руководство ГРУ во главе с генералом армии П. Ивашутиным нам в этом не мешало и даже, пожалуй, относилось нейтрально-благожелательно.
Отчасти эта благожелательность объяснялась тем, что, даже возглавляя управление, я продолжал выезжать в нелегальные командировки, и был лично хорошо известен руководству ГРУ.
Я, со своей стороны, вовсе не стремился столкнуть ГРУ с Генштабом, зная, чем это чревато для ГРУ. Вместо этого я решил обставить выдаваемые в Генштаб оценки мощностей таким количеством оговорок и ограничений, чтобы всякий здравый человек легко мог понять, что верить данным ГРУ нельзя, ибо они бессмысленны.
По моему распоряжению с 1980 года все сборники СОП ВЭП включали разъяснение, что данные по мобмощностям приводятся без учета ограничений по рабочей силе, сырью и материалам со стороны субподрядчиков, а также при условии круглосуточной работы действующего и резервного оборудования.
Параллельно на базе космических снимков и другой вполне достоверной информации при помощи лучших специалистов советского ВПК (письменно заверивших свои экспертные заключения) нами было доказано, что имеющаяся военная промышленность США при самом крайнем напряжении не способна выпустить более 2400-3700 танков в год, по крайней мере, в течение первых двух лет после мобилизации. Ибо по технологическим причинам танк «Абрамс» не может быть произведен быстрее, чем за 22 месяца. Правда, эти данные в СОП ВЭП нам поместить не разрешили, но, тем не менее, мы их направили в виде справок в Госплан, оборонные отрасли промышленности и в само ГРУ. Да и в СОП ВЭП методом поэтапных сокращений удалось заметно снизить мобилизационные мощности многих стран НАТО. В частности, мощности США по танкам в сборнике за 1986 год были определены в 28 тысяч единиц. Как никак, это было почти вдвое меньше, чем в сборнике 1972 года (50 тысяч без легких танков).
Развязка наступила в 1987 году. По какой-то причине именно в этом году аппетиты Генштаба на мобмощности стали бурно расти. И не только по танкам, и не только в отношении США. Возможно, сказывалась объявленная М. Горбачевым политика «ускорения», которую Генштаб истолковал по-своему.
Уже в марте 1987 года моему управлению (я в это время находился в академическом отпуске, работая над докторской диссертацией по мобилизационной подготовке экономики США) генерал-майором Л., отвечавшим за подготовку крупномасштабных учений «Центр-87», было приказано увеличить мощности по танкам для НАТО на 15 тысяч единиц со ссылкой на то, что производством танков могут в случае нужды заниматься и гражданские предприятия.
Он прямо приказал моему заместителю найти четыре таких завода по выпуску танков в США, 5 заводов в ФРГ и один в Англии. Всего 10 заводов, установив для них мощность в 750 танков каждый. Один такой нехитрый прием дал сразу прибавку в 7500 танков.
Но этого оказалось мало, и Л. собственноручно добавил еще 7500. Получились искомые 15 тысяч. Так с миру по нитке Генштаб набрал для учений «Центр-87» только для НАТО мощности в 80 тысяч танков (США — 42 тысячи, ФРГ — 16 тысяч, Великобритания — 12 тысяч, Италия и Франция — по 5 тысяч). Если к этому добавить 10 тысяч японских танков, танки Китая и Израиля, то получалось, что в случае войны противники СССР будут в состоянии выпускать более 100 тысяч танков в год через полгода после начала мобилизации.
Это был, конечно, беспредел. И те, кто его творил, не могли не понимать, что зарываются. Ведь моё управление ко всему прочему отвечало еще и за определение экономических, в том числе промышленных, целей для нанесения ядерных ударов, выпуская соответствующие альбомы с подбором таких целей. И если это, к примеру, был альбом по бронетанковой промышленности, то к каждому предприятию прилагались подробные космические снимки, основные характеристики предприятия и его точные координаты. Дело трудоемкое и ответственное. И снимки из космоса в конце 80-х годов были уже не чета фотографиям с «У-2», которые Макнамара рассматривал в 1961 году. На современных снимках уже не выдашь швейную фабрику за танковый завод.
Ясно, что ни одному из моих начальников отделов не хотелось брать на себя ответственность за увеличение числа целей для ядерной бомбардировки еще на 10 мифических танковых заводов.
Тогда, чтобы продолжать выдавать Генштабу требуемые им цифры и не слишком самим подставляться, «подносчики патронов», как я называл генералов ГРУ, готовивших материалы для Генштаба, придумали хитроумный ход. Внешне он выглядел как большая уступка мне. Ведь я на протяжении ряда лет доказывал, что в длительной неядерной войне решающее значение будет иметь общеэкономический потенциал страны, а не только и даже не столько состояние ее специализированной военной промышленности. Поэтому директивой начальника ГРУ генерала П. Ивашутина моему управлению в июне 1987 года было приказано просчитать, сколько вооружения смогут произвести США и другие страны в случае перевода на военные рельсы всей экономики страны.
Весьма сложные и трудоёмкие расчеты проводились при помощи межотраслевого баланса на базе реальной стоимости вооружения и при условии, что на военные цели будет выделено 45 процентов ВВП США. Хитрецы, подсунувшие Ивашутину эту директиву, были уверены, что легко получат необходимые Генштабу цифры. Ведь если в годы Второй мировой войны США смогли произвести сотни тысяч танков и самолетов, считали они, то уж теперь-то, когда американская экономика стала много мощнее, она без труда выдаст необходимые Генштабу полсотни тысяч танков. Однако получился конфуз.
Выяснилось, что вся экономика США не в состоянии при полном напряжении выпустить более 28 тысяч танков в год. А это было вдвое меньше того, на что якобы способна, согласно сборникам СОП ВЭП и докладам ГРУ, одна только кадровая, то есть действующая в мирное время, бронетанковая промышленность США.
Причина была тривиальна. Просто современный танк по сравнению с танком Второй мировой войны стал в десятки раз сложнее и дороже.
Генерал Ивашутин, к счастью для него, эти данные не увидел, ибо был уволен до получения результатов расчетов. Зато их увидел начальник Генштаба маршал С. Ахромеев. Узнав же, что США могут произвести всего 28 тысяч танков, он заявил докладывавшему ему генералу, что «я вас там всех в ГРУ разгоню!», после чего приказал добавить к 28 тысячам еще 25 тысяч.
Дальше всё происходило быстро. Мой заместитель полковник Х., человек абсолютно честный и прямой, к тому же службист до мозга костей, считавший, что все приказы командира должны быть четкими и понятными (не случайно он сейчас занимает должность, требующую именно этих качеств), пришел ко мне с требованием указать, какие именно предприятия США будут выпускать эти 25 тысяч ахромеевских танков. Я в свою очередь пошел к своему начальнику, которому заявил, что никогда не подпишу ни одного документа с генштабовской «прибавкой».
Впрочем, мой демарш оказался пустым жестом. Ибо никто в моем согласии на выдачу требуемых Генштабом цифр и не нуждался. Они были просто выданы через мою голову.
Об этом я узнал благодаря наступившей эпохе гласности. 18 апреля 1991 года, будучи уже на «гражданке» (в то время я работал заместителем председателя Госкомитета РСФСР по обороне и безопасности в ранге заместителя министра), я открыл газету «Красная звезда» и изрядно позабавился. В номере были опубликованы материалы редакционного «круглого стола» под названием «Броня и люди», посвященного танкам и танкостроению. В заседании приняли участие такие ведущие знатоки танков, как начальник Главного бронетанкового управления Минобороны СССР генерал-полковник А. Галкин (отец звезды эстрады Максима Галкина), замминистра оборонной промышленности М. Захаров, начальник Военной академии бронетанковых войск генерал-полковник В. Гордиенко и другие.
Вопросы мобподготовки, само упоминание которой в открытой печати до того было немыслимым, заняли в обсуждении заметное место. Генерал Галкин сетовал, что сокращение закупок советской бронетехники «ведет к потере мобилизационных возможностей танковой промышленности». А генерал Гордиенко, оправдывая многократное численное превосходство советского танкового парка над американским, говорил: «Американцам столько техники ни к чему. Но это вовсе не значит, что при необходимости они не смогут наладить ее производство в нужных количествах. При мобилизационном развертывании (в течение полугода) промышленность США способна строить по 50 тысяч танков в год. Мощность Западной Европы — 25 тысяч. Согласитесь, цифры красноречивые».
Трудно было не согласиться. Это были до боли знакомые мне цифры, и 50 тысяч танков в год, и выход американской промышленности на полную мощность в течение полугода. Именно такие оценки, если помнит читатель, выдало ГРУ в своем первом разведсборнике для Политбюро и повторило в вышедшем в 1975 году труде «Военный потенциал США» под редакцией начальника Генштаба маршала В. Куликова.
Смотреть
|
