|
Еще двадцать лет назад благотворительности в России просто не было. Десять лет назад не было частных пожертвований. Только в этом году появились первые фонды целевого капитала (эндаументы) — один из самых распространенных на Западе источников благотворительных денег Благотворительность у нас еще только вышла из подросткового возраста и переживает молодость — по счастью, бурную. Такого ее размаха, как в сегодняшней России, не было и нет нигде ни на постсоветском пространстве, ни в Восточной Европе. Эта плохо изученная и малопонятная индустрия с бюджетом в миллиарды долларов, — та Россия, которой действительно можно гордиться
«Отдам деньги в хорошие руки»
Друзья Светланы Сеник, косметолога из дорогого московского салона, собрали 100 тыс. рублей и попросили ее определить их в какой-нибудь детдом. «Друзья — обычные хорошие люди, из сферы компьютерных технологий», — объясняет Светлана. Благотворительностью никак специально не занимаются — просто то на храм пожертвуют, то игрушки сиротам купят и сами отвезут. А тут решили сэкономить время и поручили дело знакомой.
Светлана, недолго думая, поехала в ближайший детдом — в Раменском. Заведение оказалось в приличном состоянии, но нет пределов совершенству: на «спонсорские» деньги по согласованию с директором решено было купить шведскую стенку в спортзал и немножко оргтехники. На все ушло тысяч 80. Возвращаясь домой Светлана увидела на дороге указатель «Дом ребенка № 3» и решила заехать. От увиденного она не отошла до сих пор. «Я не представляла, что в Москве может быть такое, — рассказывает Светлана. — Такая вопиющая нищета. Там живут отказники, очень больные детки, которых, скорее всего, никто никогда в семью не заберет…Персонал о них заботится, как может, все очень чистенько, но денег на ремонт там нет и, похоже, очень давно».
В общем, из Кузьминок Светлана поехала в «Икею» — купить на оставшиеся 20 тыс. несколько ковриков и какую-нибудь кухонную утварь, на следующий день пришла на работу со слезами на глазах, и, когда посетители спрашивали, в чем дело, рассказывала им про увиденное в Кузьминках. После чего уже не друзья, а клиенты Светланы собрали еще почти 200 тыс. рублей на дом ребенка № 3.
Эта довольно типичная история иллюстрирует сразу несколько особенностей российской благотворительности.
Первая — предпочтение благотворители отдают детским домам и вообще обездоленным детям. По данным исследовательской группы ЦИРКОН, «охрану материнства и детства, преодоление детской беспризорности» считают достойной сферой благотворительной деятельности 52% россиян. Это очень понятная ситуация. Ольга Алексеева, много лет возглавлявшая российское отделение британского благотворительного фонда Charities Aid Foundation (CAF), а сейчас работающая с частными донорами по всему миру, говорит, что, какими бы ни были мотивы благотворительности, она почти всегда связана с желанием получить, во-первых, результат, во-вторых — ощущение чуда, в-третьих — положительные эмоции. Помощь несчастному ребенку в этом смысле — идеальный случай. В отличие от долгосрочных социальных проектов, эффект от которых может проявиться только через несколько лет, она дает отдачу немедленно и позволяет ощутить себя немного волшебником, даже если все, что у вас есть, — это несколько мягких игрушек.
Впрочем, польза от такой благотворительности очевидна: благодаря ей состояние государственных сиротских учреждений практически по всей стране за несколько лет стало относительно сносным. Однако захлопать в ладоши не получится.
Во-первых, материальная помощь детдомам не решает проб¬лему сиротства, а, скорее, консервирует ее. Необходима не столько материальная поддержка сети детских домов, сколько создание структур, помогающих найти детям усыновителей или патронатные семьи.
В благотворительность косметолога Светлану Сеник привели друзья
Во-вторых, если собрать с миру по нитке деньги на операцию тяжелобольному ребенку еще можно, то со взрослыми людьми ситуация в десятки раз тяжелее, а ведь они тоже болеют, и у больных тоже есть дети… Но психологический барьер непреодолим: желание немедленного «чуда» оставляет взрослых наедине с их бедой. Как, впрочем, и многих детей, которым требуется не разовая дорогостоящая операция, а долгое лечение или реабилитация.
Вторая особенность российской благотворительности — это недоверие к существующим благотворительным организациям и желание помогать нуждающимся напрямую.
Согласно тому же ЦИРКОНу, 39% россиян на вопрос «Кому бы вы доверили свои средства для осуществления благотворительной деятельности?» отвечают: «Никому, действовал бы только самостоятельно». Число людей, готовых передать эту функцию профессиональной некоммерческой организации, в четыре раза меньше — всего 10%. Еще 15% готовы делегировать полномочия церкви или другой религиозной организации.
Третья характерная черта современной российской благотворительности — неразвитость механизмов оказания помощи. Даже такая элементарная информация, как нужды сиротских учреждений Москвы и Подмосковья, оказывается недоступна. Это не значит, что ее нет в принципе. Десять минут поиска в интернете приведут вас на сайты десятка организаций, располагающих подобными сведениями. Но кому из них верить? И верить ли вообще? Поэтому, несмотря на солидные потоки денег и усилия активистов, социальный эффект от благотворительности в России пока не очень высок.
На Западе, прежде всего в Америке, именно посредники обеспечивают гигантские объемы частных пожертвований на благотворительные нужды — до 80% всех средств. В России же объем частных пожертвований хоть и растет, но пока еще несопоставим с американским. По самым оптимистичным оценкам, он составляет до 20% от всего объема благотворительности. Все остальное — это гранты, преимущественно зарубежные, и взносы крупного бизнеса.
В США благотворительность — это целая индустрия, огромная машина по сбору денег. Рассылаются бумажные и электронные письма с рассказами о деятельности организации, которой требуется финансовая помощь, ставятся ящики в супермаркетах и в почтовых отделениях, проводятся SMS-акции. Это очень простые и удобные технологии, которые позволяют принять помощь не только от героически настроенных активистов, но и от миллионов обычных людей, которые могут отдать немного денег на хорошее дело, но не готовы к подвигам.
У нас, как и на Западе, чем ближе те, кому нужна помощь, к тем, кто помогает, тем эффективнее проходит кампания. Благотворительные марафоны, проведенные в прошлом и позапрошлом году несколькими региональными телекомпаниями, в том числе в Томске и Екатеринбурге,— пример абсолютно успешной реализации современной модели сбора частных пожертвований. Правда, собранные суммы пока значительно отличаются от тех, которые собирают подобные акции на Западе.
Корреспондент «РР» провел небольшой опрос среди своих друзей и их коллег — менеджеров средней руки на тему «Приходилось ли вам когда-нибудь заниматься благотворительностью?» Отвечая «нет», почти все респонденты добавляли, что хотели бы помогать, но не знают, кому и как. И пока благотворительные организации не начнут рассказывать о себе на каждом шагу, желающие помочь будут по-прежнему передавать деньги через знакомых в детдома.
Сейчас передовые позиции в развитии российской благотворительности занял интернет. Формирующиеся в Сети сообщества пользователей собирают никем не считанные миллионы рублей для незнакомых людей, чаще всего детей, которым требуется дорогостоящее лечение за границей. Для многих семей эти средства — единственным шанс на спасение.
И еще одна любопытная деталь. Те немногие из опрошенных, кто занимался благотворительностью, делали это при участии работодателя: либо на предприятии организовывался сбор средств, либо сотрудникам предлагали поехать в детский дом и сделать там что-то своими руками. В общем, можно констатировать, что за звание лучшего фандрайзера частных пожертвований в России соревнуются два института: интернет-сообщество и работодатели, обладающие одним общим свойством — они вызывают доверие.
Филантропия начинается
Про больницу в калужском райцентре Таруса, где на деньги благотворителей удалось полностью оборудовать целое отделение новейшей техникой и сделать ремонт, стало широко известно после того, как местные власти вступили в конфликт с врачами и благотворителями и попытались отделение закрыть, а главврача уволить. Однако происходящее в Тарусе представляет интерес не только в связи с громким скандалом. Каким образом удалось привлечь около 10 млн рублей на помощь заурядной районной больнице?
Фонд Йорга Дусса, как и многие другие, начал с помощи детям (детсад в селе Вознесение Тарусского района)
Три года назад в Тарусе начал практиковать московский врач Максим Осипов. Спустя какое-то время он попросил своего друга — финансиста Бернарда Сачера, тогда председателя совета директоров компании «Альфа Капитал», а сейчас управляющего директора московского отделения Merrill Lynch, помочь ему с покупкой эхокардиографа. Незадолго до этого американский Институт Аспена предложил Бернарду поучаствовать в разработке какого-нибудь общественно значимого проекта на российской почве.
От Бернарда хотели теоретической разработки, он решил совместить ее с практикой и придумал Общество помощи Тарусской больнице — фонд, работающий по принципу эндаумента (когда текущие расходы организации финансируются не из собираемых постоянно пожертвований, а из процентов на отданный в профессиональное управление капитал). В случае со здравоохранением преимущества такой модели очевидны: лекарст¬ва больным и зарплата врачам нужны всегда, и зависеть от сиюминутной благосклонности жертвователей здесь опасно.
Строго говоря, как эндаумент был зарегистрирован американский фонд — дублер Общества помощи Тарусской больнице: в России закон об эндаументах, предусматривающий для них налоговые льготы, начал действовать только с января этого года, и работа над ним до сих пор продолжается. Пока зарегистрированы порядка 10 эндаументов, действующих в интересах МГИМО, Третьяковской галереи и Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Пример Максима Осипова и его друзей оказался заразителен. Один из жертвователей Общества помощи — руководитель московской строительной фирмы Валерий Баликоев решил создать в Тарусе дом престарелых. Один человек, помогающий старикам, там уже был — гражданин Швейцарии Йорг Дусс, который приехал туда пятнадцать лет назад по работе и остался. У себя в Швейцарии он собирает деньги, на которые кормит завтраками детей в школах Тарусского района, организует сельские медпункты и развозит продукты старикам. Валерий Баликоев загорелся идеей учреждения, которое могло бы стать пилотным образцом для всей России. Но именно в этот момент местные власти вступили в конфликт с врачами Тарусской больницы, и энтузиазм благотворителей сильно поугас. Ведь вложенные в такие проекты деньги — те же инвестиции: если риски слишком велики, можно потратить средства впустую.
Эта история демонстрирует еще одну особенность российской благотворительности — сильную зависимость любой гражданской инициативы от государства. С одной стороны, частную активность можно проявлять только в тех областях, которые поощряются государством, и поэтому правозащитные, например, организации существуют главным образом на гранты, причем зарубежные. С другой стороны, государство в лице местных властей всех уровней активно принуждает бизнес скидываться на финансирование социальных проектов, стирая грань между фандрайзингом и рэкетом. При этом более половины россиян уверены в том, что благотворительностью должно заниматься именно государство.
Йорг Дусс нашел деньги на лекарства ветерану Анне Никулиной
Впрочем, примеры того, как частная инициатива, начинающаяся с помощи одному конкретному человеку, превращается в успешно работающий механизм, в России тоже есть. Собственно, таково большинство ныне действующих некоммерческих благотворительных организаций: у их истоков, как правило, всегда был кто-то, кому нужна была помощь, и кто-то, кто захотел и сумел помочь.
Шесть лет назад таким образом возник фонд «Детские сердца», который за время существования оплатил операции на сердце более чем полутора сотням российских детей. Отцу нынешнего директора фонда, а в то время успешного дизайнера Екатерины Бермант, пришло на электронный адрес фирмы письмо из Нижнего Новгорода от мамы девочки, которой нужна была операция на сердце, а денег на нее не было. Папа не удалил письмо вместе с прочим спамом, а прочитал его по телефону дочке. «Его просто трясло, — вспоминает она. — Там были такие слова: “Извините, пожалуйста, но дочка плачет”.
И я решила, что я не я буду, а найду деньги на операцию». Она начала с друзей и знакомых, потом, не особо рассчитывая на успех, дала объявление в журнале. Ей стали звонить люди и передавать на операцию незнакомой девочке кто по $20, кто по $200. Нужная сумма была собрана. Но детей, которым требуется операция на сердце и чьи родители не в состоянии найти на нее деньги, в России тысячи. Какое-то время Екатерина Бермант пыталась совмещать работу дизайнера и фандрайзера, но быстро поняла, что это невозможно, и выбрала то, что показалось более важным.
Примеры успешного взаимодействия власти, бизнеса и местного сообщества в России тоже есть. Самый известный — Фонд местного сообщества города Тольятти, недавно отметивший 10−летний юбилей. Принесенная с Запада фондом CAF модель так называемых фондов местного сообщества (community foundations) на российской почве претерпела серьезные, но не критические изменения. Фонд аккумулирует средства местного бизнеса и направляет их в виде микрогрантов на те проекты, которые сами бизнесмены вместе с представителями власти и местных НКО отбирают на конкурсной основе. Главное, давать не тем, кому плохо, а тем, кто знает, как сделать, чтобы было лучше.
Борис Цирульников, директор и создатель тольяттинского фонда, уверен, что создать нечто подобное можно на любой территории, лишь бы там были «бизнес, который понимает, что он хочет делать на этой территории, органы власти, которые хотят развивать местное сообщество, и нормальные некоммерческие организации, которые не хотят “тырить мелочь по карманам” и прятаться по углам, а хотят объединяться и решать серьезные вопросы».
Зона свободы
Благотворительные организации среднестатистический российский гражданин подозревает в том, что они неэффективно расходуют средства, а то и вовсе кладут их себе в карман. Состоятельным людям, которые жертвуют свои кровные деньги, после «дела ЮКОСа» в лучшем случае придется выслушать про «самопиар», «замаливание грехов» и про «уход от налогов». И это притом что налоговых льгот у российских благотворителей нет вовсе. Право заниматься благотворительностью, к тому же говорить об этом вслух, в России надо еще заслужить.
В начале XX века и в США все было так же, но на фоне весьма существенных налоговых льгот. Сенатская комиссия Уолша, рассказывает питерский социолог Даниил Александров в своей статье «Системная благотворительность», утверждала, что филантропические организации являются манипуляторами общественного порядка, что они лишь маска, за которой скрываются промышленные интересы магнатов. Комиссия вызывала на ковер и Рокфеллера, и Карнеги, и бывшего сенатора Гуггенхайма — основателей первых крупнейших благотворительных фондов, работающих по сей день. Те, кто подозревает богатых благотворителей в корысти, по-своему правы: просто потому, что реальные общественные интересы бизнесменов обычно бывают переплетены с такими же реальными личными амбициями. Но, как сказал английский сатирик Бернард Мандевиль, «гордость и тщеславие построили больше больниц, чем все добродетели вместе взятые».
Средства для Дома детского творчества и детсада «Аленушка» в Тарусе были собраны в Швейцарии
Ольге Алексеевой принадлежит определение благотворительности как «зоны свободы». «В других обстоятельствах можно было бы сказать “территория”, но, учитывая специфику страны, “зона” будет точнее», — поясняет Ольга.
Зачем богатому бизнесмену свой собственный фонд, если принадлежащая ему корпорация, как правило, и так тратит немалые средства на благотворительность? Да чтобы тратить деньги на то, на что сочтет нужным он сам, а не акционеры, государство или местные власти. Если участие бизнеса в финансировании социальных программ — это стремление владельцев быть «хорошими гражданами» и забота о репутации бренда, то частная филантропия — чистый порыв души, самовыражение и в этом смысле проявление личной свободы.
На что тратят деньги богатые и сверхбогатые россияне? Один из первых системных фондов в России появился в 2000 году, его основателем стал Владимир Потанин, начавший со стипендий одаренным студентам и пришедший к масштабным программам поддержки образования, культуры и искусства. Для него это символ достигнутого успеха: «Благотворительность — это то, что ты не обязан делать. А если ты делаешь то, что не обязан, значит, ты чего-то достиг. Благотворительность — это признак силы и свободы, а не слабости и рабства».
Дмитрий Зимин, основатель «Вымпелкома», создал фонд поддержки науки «Династия» в качестве уже не «дополнительной», а основной деятельности после выхода из непосредственного руководства бизнесом. Когда на одном из собраний РСПП он объявил о том, что уходит из бизнеса и будет заниматься только фондом, предприниматель Василий Шахновский рассказал еврейский анекдот про отца двоих маленьких детей, который, похоронив жену, обратился за помощью к Всевышнему, и тот сделал так, что у него в груди появилось молоко и он смог накормить детей. «Зачем так сложно? — спросили ученики у раввина, рассказавшего эту притчу. — Почему просто не дать ему денег?» «Сотворить чудо гораздо проще, чем дать денег», — ответил раввин. Дмитрий Зимин на это заметил, что, поскольку бизнесмены не умеют творить чудеса, им приходится просто давать деньги на благотворительность. А еще он любит цитировать основателя одного из крупнейших американских фондов Билла Гейтса, который однажды сказал, что потратить заработанное состояние на благотворительность — это, помимо прочего, мудро по отношению к собственным детям и внукам, которых в противном случае может развратить чужое богатство.
Сейчас частных фондов уже несколько десятков: почти у каждого олигарха из первой сотни «Форбса» есть свой.
Однако в списке предпочтений на первом месте все те же обездоленные (вариант: одаренные) дети, культура, образование, и трритория свободы больше напоминает зону.
Вот Виктор Вексельберг вместе с женой основал семейный фонд «Добрый век», занимающийся помощью больным в психиатрических лечебницах и реформой системы психиатрической помощи в целом. Но кто про это знает? Эту свою деятельность бизнесмен не афиширует, у всех на слуху только яйца Фаберже.
Иногда благотворители умалчивают о своем участии в социальных проектах, боясь негативной общественной реакции, иногда — стремясь избежать санкций государства, иногда от того, что благотворительность воспринимается как нечто очень личное, не для чужих глаз.
Основатель «Уралсиба» Николай Цветков создал частный фонд для помощи воспитанникам сиротских учреждений, назвал его в честь дочери «Виктория» и осуществляет амбициозные проекты реформирования системы детских домов, но отказывается обсуждать это даже с профессионалами. Говорят, хочет сначала добиться цели, а цель у него — полная ликвидация сиротства в России…
Российские компании все больше стремятся реализовывать благотворительные программы не по всей стране или в Мос¬кве, а прежде всего в тех регионах, где они работают. И от ремонта детских садиков или строительства стадионов переходят к более затейливым формам поддержки местных сообществ: например, борются с наркоманией и СПИДом, занимаются профилактикой сиротства.
Одним из самых успешных примеров были проекты СУАЛа — комплексные программы развития регионов присутствия компании, уникальные не только для России, но и для мировой практики.
Вообще по мере развития частной благотворительности управление вложенными средствами становится более эффективным. Если мелкие компании или их владельцы в подав¬ляющем большинстве случаев помогают в ответ на конкретные просьбы и призывы, то обладатели крупных капиталов превращают свой благородный порыв в продуманную программу действий: они приглашают профессионалов, и те формулируют миссию организации, создают попечительский совет, который наблюдает за тем, насколько эффективно и в соответствии с заявленными целями расходуются средства, и нанимают опытных менеджеров.
Еще одно важное изменение, происходящее с нашей «олигархической» благотворительностью по мере ее развития, — содержательное. Поскольку ей занимаются люди активные, творческие и нацеленные на результат, и вкладывают туда не только деньги, но и время, усилия, творческую энергию, она превращается из простого перераспределения средств в инструмент изменения социальной среды. Появился даже новый термин — «социальное инвестирование».
Есть и еще одна уникальная особенность благотворительности крупного российского бизнеса — это ее масштабы.
Вопреки распространенному мнению о том, что наш бизнес заботится исключительно о прибыли, процент средств, отчисляемых на благотворительность в российских компаниях в разы выше, чем в среднем по Америке или Европе. Там норма — один процент от прибыли, два — это потолок. У нас доходит до… 17% (!). Такой размах имеет, конечно, свое объяснение: не все российские компании склонны показывать в бухгалтерской отчетности реальную прибыль.
— Мы провели исследование и выяснили, что чем прозрачнее компания, тем ближе ее показатели к среднеевропейским или американским, то есть к двум процентам от прибыли на благотворительность, — рассказывает Наталья Каминарская, исполнительный секретарь «Форума доноров», организации, объединяющей крупнейших российских благотворителей.
Однако даже с учетом не вполне прозрачной отчетности реальный процент средств, отчисляемых на благотворительность, в российских компаниях все равно выше, чем в среднем в мире. Для нас норма — 3–4%.
— Я думаю, главное объяснение в том, что у нас все еще слишком много проблем, и решать их, кроме бизнеса, некому, — считает Наталья Каминарская. — Он это видит, понимает, что благополучие жителей — это в конечном итоге благополучие и его работников, и его потребителей, поэтому вкладывается в социальные проекты.
В России быстро растет неформальный бюджет всех форм благотворительности — и частной, с небольшими пожертвованиями простых людей, и системной благотворительности крупного и среднего бизнеса. Но работают все эти деньги пока все еще не очень эффективно. Плохо развиты технологии сбора микроплатежей населения, включая телемарафоны, SMS-акции и др. Да и не слишком им в народе доверяют.
Крупные же благотворители часто сталкиваются с тем, что деньги «трудно дать»: образовательные, научные, социальные учреждения часто непрозрачны, и благотворитель опасается, что деньги разворуют. А чиновники на местах боятся, что бизнес придет «со своим уставом» и начнет вмешиваться в их внутренние дела, менять менеджмент. Так что сейчас главное препятствие — не недостаток желающих дать деньги на хорошее дело, а кризис доверия: граждан к фондам, государства к бизнесу, благотворителей к потенциальным получателям помощи. Но если найти способы этот кризис преодолеть, это изменит атмосферу не только в сфере благотворительности, но и вообще в стране. Вот тогда и начнет расти территория свободы."
Фотографии: Игорь Гаврилов для «РР»
|
