|
— Откуда у вас интерес к военной службе?
— От отца. Он был фельдфебелем царской армии. В полк, где служил отец, царь прислал одного графа. Это был приближенный царя, который сам попросился на фронт. Граф обратил внимание на отца и однажды сделал ему следующее предложение: «Ты смышленый. Хочешь, человека из тебя сделаю?» После этого он стал заниматься с отцом: обучал его военной науке, языку, литературе, даже астрологии. Потом армию расформировали, и отец вернулся в деревню.
А в 1918 году он записался добровольцем в Красную армию. Там он занимал крупные посты. Был комиссаром бригады, потом комиссаром курсантской бригады на Дону. Если вы читали рассказ Дмитрия Фурманова «Десант», вы помните, что в этом десанте участвовали курсанты. Так вот, отец был комиссаром именно этой курсантской бригады. В 1938 году он уже был комиссаром артиллерийского полка, а я учился в восьмом классе и собирался вступать в комсомол.
В это время вовсю шла борьба с троцкистами. Накануне зачетных стрельбищ шла разметка дальности полета, и была допущена серьезная ошибка. Командиром этой батареи был офицер, участвовавший в боях в Испании и получивший орден. Начальству было неудобно привлекать его к ответственности. Вот и решили обвинить в этом должностном преступлении комиссара полка, то есть отца. С должности его сняли. На работу он больше не ходил. Но из армии увольнять не стали. Для того чтобы уволить офицера, тем более комиссара полка, нужно было получить распоряжение или согласие обкома партии. Председателем же местного обкома был бывший слушатель отца. Он сказал: «Что хотите делайте, все равно я такого разрешения вам не дам!» В конце концов он отца отстоял! Обвинение было снято.
Когда я решил вступить в комсомол, отец мне сказал: «Ты еще молодой парень. Если со мной что случится, а ты беспартийный и не комсомолец, тебе ничего не будет. Но если ты будешь комсомольцем, тебе придется очень нелегко, ты пройдешь через страшные издевательства. Запрещаю тебе это делать!»
На исходе 1938 года дела отца улучшились. Его восстановили в должности и отправили преподавателем марксизма-ленинизма на Высшие курсы летчиков. Я благополучно окончил среднюю школу.
- С чего начался ваш путь в разведку?
- Меня, как здорового и крепкого, прочили в авиацию. Но тут мать сказала свое веское слово: «Никаких авиаций!». Я в то же время в газете увидел объявление о приеме абитуриентов в Высшее инженерно-строительное училище Военно-морского флота. Туда был очень большой конкурс: 60 желающих на одно место! А мест было всего сто. Вот я и решил во что бы то ни стало пробиться на одно из этих ста мест.
Всего было 7 или 8 экзаменов (вплоть до географии и биологии). Экзамены были ужасно сложные. Математики я не боялся, так как по ней у меня всегда была «пятерка». Многие претенденты были сразу же «забракованы» и даже не сдавали экзамены, так как в аттестате у них были «тройки».
Короче говоря, с большим трудом, но я пробился! Первый семестр я был отличником, а сразу же после начала войны меня как хорошего ученика пригласили вступить в партию. Я согласился. В ноябре 1941 года нас по «дороге жизни» из блокадного Ленинграда перебросили в Ярославль. Потом в 1942 году нас отправили на Сталинградский фронт.
Так вот, когда мы были в Ярославле, Сталин отдал приказ о том, чтобы половину личного состава флота переправить в Сталинград. Поехали мы в Сталинград на пароходе, но доехать туда не смогли. Остановились в Костроме. Меня пригласили в городской СМЕРШ Костромы. Сотрудник контрразведки рассказал мне о том, что много их людей погибло. И свои били, и немцы уничтожали. В завершение разговора предложил мне работать в СМЕРШ.
Дело в том, что я всегда был положительным, активным и ответственным молодым человеком. Хороший ученик, хороший пионер. Позднее все время был на комсомольских должностях. Кроме того, никогда не волынил с общественными заданиями типа поездки на картошку. Скорее всего, работники СМЕРШ присматривались ко мне уже давно, считали меня достойным этого дела, а в Костроме решили открыть карты.
— Как вы отреагировали на это предложение?
— Я согласился. Но с условием, что как только закончится война, меня с этой работы отпустят, и я продолжу учебу. Контрразведчики согласились на мое условие. Это был 1942 год. Несколько месяцев меня учили приемам контрразведывательной работы: следить за моральным состоянием наших солдат, распознавать и вылавливать шпионов, которых немцы засылали в нашу армию. Но поработать же в СМЕРШ я не успел - меня очень скоро направили в Высшую школу НКВД, что в Кисельном переулке в Москве.
Нас поселили в Больших домах (по-моему, так называется это место в районе улицы Горького). Там мы жили, учились, проходили подготовку. Потом стали отбирать кандидатов для какой-то особой учебы. Никто толком не знал, что это за учеба. Вскоре выяснилось, что при Высшей школе НКВД организуют языковые курсы, на которых некоторые из нас будут изучать немецкий, английский и другие иностранные языки.
Начали выяснять, кто какой и в какой степени знает язык. Я сказал, что немного изучал английский. На самом деле я знал его гораздо лучше, чем другие. Мама хорошо знала английский язык и занималась им со мной, когда я был мальчишкой. Короче говоря, с жуткими ошибками, с «двойками», я все-таки попал на эти курсы. Там я изучал английский язык. Через год меня, даже не окончившего курсов, направили на работу в разведку. Проверив, как я знаю язык, сказали: «Потом подучишься, а пока с тебя хватит».
— Куда вас направили?
— На Лубянку. Ох, и тяжело там было... Начинали работать в десять утра, заканчивали – в час, два ночи. Правда, в середине дня делали небольшой двухчасовой перерыв, в течение которого успевали поспать, погулять, отовариться по карточке.
— Какие функции вы выполняли на Лубянке?
— Если так можно выразиться, я работал на полуоперативной - полуобслуживающей работе. Переводил продовольственные списки, параллельно учился контрразведывательной работе.
Я сразу научился печатать на машинке. Это мне облегчило работу, так как любое начальство не любит писать. Меня просили напечатать. Я печатал и давал руководителям. Подписывают – значит, все в порядке. Кроме того, я вел дела наших ценных агентов за рубежом.
У меня были очень хорошие отношения с работниками архивов. От них многое зависело. В 1941 году все столичные организации (и прежде всего органы безопасности) собирались эвакуировать. Все было загружено в мешки, перепутано, попробуй среди тысячи и тысячи дел найди нужное!
Благодаря своей работе я получил представление о том, какова наша агентура по всему миру. С этими делами мне было легче обращаться, чем оперативным работникам. Кстати, некоторых оперативников моя чрезмерная активность раздражала. Они меня постоянно дергали: «Я тебе что сказал? Куда пошел? Сиди. Прогоню. Ах, ты такой-сякой».
Хотя все это были чрезвычайно секретные материалы, я всегда имел к ним доступ, так как был единственным человеком, находившим понимание у архивариусов. Они считали меня как бы своим человеком, всегда мне все доставали, а когда я не мог понять, что где лежит, всегда приходили мне на помощь и объясняли, что на какой полке находится. Во время перерывов я очень любил ходить в библиотеку оперативного состава. Там я познакомился с очень интереснейшими документами, о существовании которых публика даже не догадывается. Я, например, читал дневники Николая II.
В покушении на Распутина, которое было совершено в доме Юсупова, участвовал некто по фамилии Гершкович – или что-то похожее, я уже не помню. Так вот, этот господин потом сам во всем признался, и его не тронули. А я читал в подлиннике его воспоминания о том, как готовили заговор, какие были взаимоотношения между членами Государственной Думы и царской семьей, кто с кем спал и т.д.
Такая информация мне была очень интересна и открывала совершенно новое представление о том, что происходило в те времена в «высших эшелонах власти». Для меня это была очень хорошая школа. Я прочитал очень много ненапечатанной литературы, «на всякий случай» лежавшей в библиотеке НКВД.
Когда техническим сотрудникам запретили доступ в библиотеку, доставать нужные материалы мне помогала моя знакомая, работавшая там библиотекарем. Позднее, еще через несколько лет, я узнал о том, что даже оперативникам в эту библиотеку запрещен доступ, только руководство могло там работать… Но я все равно продолжал пользоваться фондом этой библиотеки, потому что главным библиотекарем была девушка, с которой мы вместе учились в Высшей школе НКВД!
— Какую информацию вы искали в архивах в первую очередь?
— В основном я интересовался историей разведчиков. Там ведь помимо книг хранились отчеты разведчиков, вернувшихся из командировок и т. п. Единственное, чего там невозможно было найти – это данные о работе спецподразделений, осуществлявших убийства, террор и т. д. Этих сведений там просто не было.
Всем этим я просто так интересовался. Потому что я знал: рано или поздно все равно буду разведчиком, и для меня это будет очень важно и полезно. И действительно – со временем все это мне понадобилось.
С 1943 года я работал в 1-м главном управлении внешней разведки. А в 1947 году мне доверили настоящую оперативную работу – работу разведчика.
— Как вы стали работать с кембриджской пятеркой?
— Все, что мне известно про этих людей и их жизнь, я узнал еще во время войны (с 1943 года), когда изучал эти дела. То есть, конечно, их делами занималось руководство, а я подшивал бумажки, или, говоря языком спецслужб, «осуществлял техническую обработку агентурной информации».
Все члены капеллы сочувствовали коммунистам и помогали советским спецслужбам почти бесплатно. Все они были высокопоставленными чиновниками — аристократами. Они боялись распространения фашизма и делали все, что было в их силах, чтобы ему препятствовать.
В 1952 году я приехал в Англию из-за Кима Филби. Тот последние годы сидел на мели, жил буквально впроголодь. Англичане пенсию ему не платили. Наши — тоже. Так что надо было человеку помочь. Передо мной была поставлена задача: хочешь не хочешь, но с Филби необходимо встретиться и подкинуть ему деньжат.
Когда иностранный дипломат приезжает в страну, буквально через месяц, два, три за ним начинают ходить. За мной же шесть лет не ходили – целых шесть лет!
Я создал себе имидж дурачка, я никогда от них не бегал. Наоборот, когда они меня теряли, я «подсовывался» им. Они ничего не могли доказать, ни в чем не могли меня обвинить, но было ясно, что за мной ходили «плотно», видели, знали все.
— Какой у вас официальный статус там был?
— Дело в том, что в то время у НКВД должностей не было, а работника посылать надо было. Вот с послом Зарубиным и договорились о том, что меня посылают в качестве шифровальщика, но на самом деле посольские на шифровальную работу сажать меня не будут.
Шифровальщик – это легальная должность. Он работает в посольстве, а «принимающая сторона» прекрасно знает, что он шифровальщик. Все разведки мира охотятся за шифровальщиками. Обычно шифровальщики живут на территории посольства, а не в городе.
Когда я приехал в Лондон, посол сразу вызвал меня и своего советника Павлова. Этот Павлов раньше был переводчиком Сталина, переводил его беседы с Черчиллем, Рузвельтом и т.д. В общем, знал язык отменно. Зарубин попросил Павлова проверить, насколько хорошо я знаю язык. Павлов меня проверил и сказал: «Знает, но плохо. Его надо отпускать в рабочее время – пусть ходит в кино и смотрит фильмы. Фильмы будет смотреть регулярно и в большом количестве и быстро овладеет навыками разговорной речи».
— Ну и как, фильмы помогли вам язык освоить?
— Еще как! Месяца через два-три я начал все понимать. Правда, у меня поначалу был американский акцент, так как я смотрел в основном американские фильмы. Но потом, плотно работая с англичанами, заговорил на британском английском.
— В вашей работе вам часто приходилось рисковать?
— Во время работы именно с кембриджской пятеркой острых моментов у меня было не так уж много. А вообще рисковать, конечно же, приходилось.
От руководства получил втык за то, что сорвал встречу, так как, по их мнению, никакой реальной опасности не было. Спустя несколько лет, читая книгу Гордиевского, я увидел, что поступил правильно. Британцы действительно готовили мне ловушку. Я был на краю пропасти, но сообразил, как себя вести, и спасся.
Так вот про риск. Дело было следующим образом. Я должен был встретиться с Кэрнкроссом. Назначил ему встречу. А когда пришел в назначенное место, мне показалось, что там агенты британской контрразведки. Кэрнкросс должен был, выйдя из метро, повернуть налево, идти прямо, пересечь улицу и войти в общественную уборную. Там он передал бы мне материалы. Я заблаговременно прибыл на нужную улицу. Эта улица была светлая и широкая. Поэтому мне было бы хорошо видно, когда Кэрнкросс выйдет на эту улицу, когда он войдет в уборную.
Когда он подходил к уборной, я увидел, что на автобусной остановке стоял молодой парень, который смотрел в направлении следующей остановки. На следующей остановке стоял похожий на него одеждой, манерами и поведением парень, который смотрит в направлении, противоположном моему движению. В сквере на лавочке сидит третий молодой человек и смотрит на уборную…
Наверное, интуиция сработала, и я почувствовал, что это ловушка, и меня сейчас сцапают.
Я решил ретироваться: в уборную не пошел, а пересек улицу, сел в ожидавшую меня машину и уехал домой.
Резидент выслушал мой рассказ и сказал, что я просто струсил. Он передал об этом телеграмму в Москву. И Москва посчитала его оценку действий Аркадия (у меня была кличка Аркадий тогда) правильной и потребовала, чтобы с Кэрнкроссом я все-таки встретился.
Следующая встреча с Кэрнкроссом тоже сорвалась: на этот раз Кэрнкросса в условленном месте не было. Еще одна попытка встретиться опять безуспешна. А Центр требует, чтобы мы обязательно встретились: во время похода из дома (он жил недалеко от меня) на работу пусть Аркадий договорится с ним о встрече.
Я долго мучился, несколько недель, а может быть, даже месяц, в конце концов, мне удалось его поймать и с ним договориться. Не устанавливая непосредственного контакта, проходя мимо, я сказал где, во сколько, когда. Он махнул головой и действительно пришел.
К моменту, когда он пришел, в СССР бежали Берджес и Маклин, и из Центра пришло указание сказать Кэрнкроссу о том, что связь с ним прекращается, и инициатива возобновления связи будет исходить от советской стороны. Как будто временно, но без указания, когда…
Мне предложили дать ему крупную сумму денег, тем более, что он собирался жениться. Я ему деньги передал, а у него взял секретные материалы.
— Если бы во время первой встречи вас поймали британские спецслужбы, что бы вам грозило?
— Ну, со мной как с дипломатом (я тогда был вторым секретарем посольства) ничего особого не сделали бы, меня бы просто выслали из страны. А задержать, конечно, задержали.
А вот нелегальным разведчикам не позавидуешь. Шпионов иногда даже не пытают, а сразу убивают.
Задержание и допрос — страшное напряжение, выдержать которое под силу не каждому. Люди, допрашивающие шпионов, владеют специальными психологическими методиками. Они создают у задержанных шпионов ложное ощущение, что их могут простить, и склоняют к выдаче секретной информации.
Еще один момент, связанный с риском, был у меня уже после войны. В натовские времена. Конец сороковых. А может быть, и 1950 год. Не помню точно. Англичанин, масон, попался в сеть какой-то девицы. Она его разорила, у него не осталось совсем денег, и он, чтобы вырваться из нищеты, предложил мне полное боевое расписание английской армии.
Англичанин настаивал на определенной сумме, а я ему предлагал меньше. Мне стало жалко его, и я спросил у резидента, можно ли ему дать столько, сколько тот просит. Резидент ответил, что ни в коем случае.
Я пришел на встречу к масону и сказал: «Увы, ничего не могу поделать». Он говорит: «Смотри туда вот!» и показывает куда-то сзади меня. Я повернулся, а он быстро достал откуда-то пистолет и прицелился мне в лицо. Я поворачиваюсь к нему, вижу пистолет и говорю: «Ну и что?»
Он, видимо, не ожидал такого ответа с моей стороны. Взял свой пистолет и спрятал. Не могу сказать, что в тот момент я так уж сильно испугался. Страшно стало потом, когда это все закончилось…
— Это экспромт был или вас учили так действовать?
— Совершеннейший экспромт. И его этот экспромт обезоружил. Он считал, что я, очевидно, заору, или еще что-нибудь в этом роде. А я спокойно спросил: «Ну и что?»
Принес все-таки сукин сын расписание за ту сумму, которую я ему изначально предлагал. Черт его знает, как разведчик должен вести себя в такой ситуации.
— Юрий Иванович, говорят, разведчику необходимо быть грамотным стратегом, иначе он не сможет адекватно реагировать на проходящую через его руки важную информацию. Вы с этим согласны?
— На все сто процентов. Например, однажды я получил любопытные данные об одной интересной подрывной акции западных спецслужб. Чтобы рассорить советских партийных лидеров, наши враги состряпали фальшивку о том, что один из них якобы ведет подрывную деятельность против другого.
Но чтобы эффект был наиболее сильным и разрушительным, эту информацию запустили не в средства массовой информации, не руководителю этого функционера, а… жене того, против которого якобы был заговор. Жены же партфункционеров бывали на приемах в посольствах, «блям-блямкали» будь здоров. В результате жена приходит домой и говорит мужу: «А вот ты знаешь, что Иванов против тебя плетет какую-то там вещь?» «Ах, он сукин сын!» — и Петров начинает сам уже плести…
Вот вам один из примеров того, как стратегически грамотная западная разведка сеяла раздор в рядах советских чиновников высшего ранга.
— Вы, наверное, узнали о предстоящем развале Союза до того, как об этом узнали обычные люди.
— Ничего подобного. Я уже не работал на Лубянке и поэтому ничего не знал. Более того, КГБ в то время дышал на ладан. Уже шли разговоры о том, чтобы комитет вообще будет ликвидирован. Так что, возможно, что этой информацией не располагали даже наши спецслужбы.
— Что вы думаете по поводу продвижения НАТО на Восток?
— В этом есть значительная доля вины России, вернее, ее предшественника - Советского Союза. Странное дело: наше руководство в свое время очень спокойно отнеслось к созданию НАТО, его укреплению и расширению. А ведь все эти планы были доступны нашему руководству. Этот момент меня несколько смущал. Что касается Европы, похоже, она будет делать то, что скажут ей Соединенные Штаты.
|
