|
Часть I.
(24.09.2007) «После смены правительства, откровенного нежелания нового премьера (вслед за президентом) связывать себя партийными узами с «Единой Россией» и высказанного Владимиром Путиным скепсиса в отношении «суверенной демократии», которую многие считали едва ли не национальной идеей, загадка преемника и будущего России усложнилась. Прежние прогнозы в одночасье рухнули, а новых и, уж тем более, убедительных гипотез, пока нет. Аналитики, обглодав последние косточки биографии Виктора Зубкова, начали рыскать по кругу. Дополнительная пища для ума - новый состав правительства, однако, и этого хватит не надолго. След потерян. А раз так, самое время вернуться назад.
Нередко подсказки содержит не свежий выпуск новостей, а, наоборот, история. Популярные во времена Ельцина словечки «царь Борис» или «семибанкирщина» (по ассоциации с «семибоярщиной») возникли в людской памяти не случайно, как не случайными были и сами феномены - самодержавное самодурство первого президента демократической России и боярская уверенность «олигархов от демократии», что главу государства должны выбирать именно они, а не народ. Все это и есть исторические гены. Можно, естественно, найти параллели с прошлым и в нынешнем президентстве. Так что, знать историю и, в частности, отечественную историю преемничества небесполезно. Потому и предлагаю покопаться в забытых фолиантах.
Точка отсчета здесь, конечно, условна. Можно вспомнить, например, о своеобразной системе преемственности, установившейся на Русской земле в XI веке после смерти великого князя Ярослава. Политическое завещание Ярослава остальным Рюриковичам предусматривало, что власть между князьями передается не от отца к сыну, а по старшинству: от старшего брата к среднему, затем к младшему. Только потом власть могла перейти в руки сына старшего брата. Каждому из стоявших на этой иерархической лестнице предназначался свой определенный удел, от более доходных мест к менее доходным.
После смерти кого-то из князей очередь передвигалась. Если на этой иерархической лестнице умирал номер первый, то пожитки укладывали буквально все. Номер второй становился номером первым и соответственно переезжал из удела номер два в удел номер один. За ним садился на коня номер третий и т.д.
С точки зрения современного менеджмента порядок был, конечно, не безупречен. Выдерживать эту «правительственную чехарду», было непросто. Менялся ведь не только лидер, но и весь управленческий аппарат, который, как и обычно, долго и не без скандалов входил в курс местных дел. К тому же всегда хватало и честолюбцев, желающих перескочить сразу через несколько ступеней, из-за чего наша древняя история и полна рассказов о жестоких междоусобицах.
Ближе всех к современным понятиям о преемничестве стоит великий князь Иван III. Во времена его правления Москва уже окрепла, подмяв под себя почти все остальные уделы, и освободилась от татарского давления. Наконец, именно Иван первым в нашей истории стал величать себя «государем всея Руси».
Изменились и внешние обстоятельства. Незадолго перед тем, в 1453 году пал Константинополь. Ошеломленная Русь вдруг осознала, что оказалась по сути последним бастионом православия в мире. Брак Ивана с племянницей последнего византийского императора Софьей Палеолог легализовал то, что уже произошло de facto: утвердил за Москвой роль защитницы «истинного христианства».
В начале XVI века придворными политтехнологами создается новая родословная русских князей, ведущая свое начало прямо от римского императора. Это потомкам Ивана III приходилось думать лишь о своих преемниках, а ему самому требовалось решить сразу две задачи: подумать не только о будущем, но и о прошлом. Иначе говоря, прежде всего Иван III должен был решить, чьим преемником является он сам.
Политтехнологи - древнейшая профессия. Они, в частности, и занимались разработкой новой официальной родословной для Рюриковичей. Доктрина звучала примерно так: когда император Август стал изнемогать от непосильной ноши огромной власти, он разделил всю свою «вселенную» между братьями. Одного из братьев - Пруса он посадил править на берегах рек Вислы и Немана. Именно поэтому вся эта земля и стала называться Прусской. Так вот от Пруса, утверждала новоявленная легенда, четырнадцатое колено и есть великий государь Рюрик, положивший в свою очередь начало царской династии на Руси.
На ход мысли тогдашних политтехнологов стоит обратить внимание. При всем уважении к Византии, Москва и Иван III сочли необходимым связать себя пуповиной с Августом, то есть с Западом. Думается, что причина этого кроется не только в желании добавить несколько веков к родословной или украсить мантию хотя бы по краю престижным императорским позументом. Можно было сколько угодно рассуждать о превосходстве православия над католицизмом, но при этом отдавать себе отчет в том, что Запад во многом ушел вперед по сравнению с Русью. Не способная пока еще перебросить мостик в будущее, чтобы догнать Европу (это произошло только в эпоху Петра Великого), Москва выстроила мостик в прошлое. Чтобы хотя бы породниться с Западом.
Кстати, Софья привезла с собой в Москву не только двуглавого орла. Вслед за ней из Рима, где она до замужества жила, прибыли мастера, во многом изменившие лицо Кремля: иностранцы построили знаменитый Успенский собор и Грановитую палату, современный по тем временам каменный дворец заменил старые деревянные русские хоромы. Так что, и внешний облик политического центра Руси власть поручила менять не византийцам, а представителям западной культуры - итальянцам.
Византийские греки, сопровождавшие Софью, занялись тем, чем владели лучше всего, то есть дворцовым этикетом и интригами. Вторым Царьградом Москва не стала, но некоторые византийские привычки, особенно склонность к придворной интриге, русская элита усвоила крепко. Византийский менталитет как бы прилагался к двуглавому орлу. В нагрузку. Упоминаю об этом, понятно, не случайно. В вопросе о преемниках интрига и интриганы всегда играли важную роль.
Выбор наследника оказался для Ивана III сложнейшим. В ту пору в единый клубок сомнений и противоречий сплелись как минимум три нити, три проблемы.
Во-первых, само собой, это родственные связи. Брак с Софьей Палеолог был для Ивана вторым. От первого брака у него уже был сын. Умер он рано, зато успел оставить отцу внука - Дмитрия. От брака с Софьей родился Василий. Так что, наследника предстояло выбирать между Дмитрием и Василием. Борьба между двумя этими кланами-партиями велась жесточайшая, одна интрига здесь буквально наслаивалась на другую.
Во-вторых, вопрос о преемнике Ивану III приходилось решать на фоне противостояния со старыми великокняжескими традициями. Они, правда, уже ослабли в силу того, что еще предки Ивана III целенаправленно вели дело к укреплению в стране единовластия. Еще Дмитрий Донской оставил старшему из пяти сыновей треть всего своего имущества, возвысив тем самым его над остальными. В свою очередь отец Ивана III - Василий Темный оставил старшему сыну уже половину имущества. Так постепенно зарождалось на Руси самодержавие. Тем не менее, былые традиции все еще жили, поэтому Ивану III, решая вопрос о преемнике, приходилось подавлять сопротивление сторонников старины и настаивать на том, что ему наследует не просто кто-то из Рюриковичей, а именно его потомок. Своей цели он добивался любыми средствами, поэтому и стал первым в нашей истории Иваном Грозным, о чем большинство наших сограждан давно забыло. Кстати, оба к тому же еще и Иваны Васильевичи.
В-третьих, Ивану III следовало определиться, кто из двух кандидатов лучше подходит на роль преемника с политической точки зрения. Это было крайне важно. То, что происходило на Руси в ту пору, современным языком можно назвать революционной реформой. Кто из двух кандидатов в преемники сможет успешнее подавить сопротивление неподвластных еще Москве уделов и укрепить в государстве самодержавие? Кто лучше продолжит внешнеполитический курс окрепшей Москвы?
Не удивительно, что Иван III колебался. Сначала преемником был назначен внук Дмитрий, а затем сын Софьи Палеолог - Василий. Замечу, что торжественное церковное венчание преемником Дмитрия было равносильно по тогдашним меркам изданию основного закона. И все же Иван III, «издав закон» тут же его сам и нарушил. Будущие первые лица России почему-то решили, что это не исключение, а и есть само правило.
То, что чаша весов склонилась, в конце концов, в сторону Василия, объясняется тем, что главным аргументом при выборе преемника стал все-таки аргумент политический. А в те времена кровь Палеологов, что текла в жилах Василия, и являлась важнейшим политическим фактором. С этой кровью легче было, и авторитет Руси поднять, и интересы православия отстаивать, и царский титул легализовать. В своем завещании Иван III позиции преемника максимально укрепил. Умирая в 1505 году, он не только оставил преемнику более 3/4 всех русских городов (оставшееся получили остальные четыре сына), но и завещал лишь Василию право чеканить монету и сноситься с иностранными государями. Таким образом, Василий стал реальным политическим преемником, а остальные сыновья лишь привилегированными землевладельцами.
Именно при Василии завершилось объединение великорусской народности, а московский князь получил значение национального государя. Да и внешняя политика Руси стала еще тверже отстаивать общегосударственные интересы. В конце концов, преемник добился и легализации царского титула. В договоре 1514 года с императором «Священной Римской империи» Максимилианом I сын Ивана III и Софьи Палеолог - Василий был назван уже русским царем. Правда, это была лишь простая констатация факта. Русь стала самодержавной, а государь получил в свои руки власть, о которой не мог и мечтать ни один из западных королей.
Безоговорочно считать это успехом я бы не стал. Именно Иван III заложил в историю отечественного преемничества традицию, которая в устах тогдашнего первого лица государства дословно звучала так: «Кому хочу, тому и дам княжение». Иногда выбор первого лица оказывался удачным, но не столь уж и редко приносил России немало горя.
Как точно заметил Василий Ключевский: «Преемникам Ивана III дан был пример, которому они следовали с печальным постоянством - одной рукой созидать, а другой разрушать свое создание».
Антология преемничества: от Ивана III до Владимира Путина. Часть II
Утверждение «короля делает свита» в России справедливо ровно в той же степени, что и утверждение «король делает свиту». Процесс взаимосвязан. Просто, если первое лицо создает для себя безопасное и комфортное окружение, плюс, естественно, ищет помощников, его ближний круг больше всего озабочен сохранением своего привилегированного положения. Ради этого он всегда был готов и в оппозицию перейти, и правила престолонаследия подправить, и ударить государя в висок табакеркой. Подлинное единомыслие с первым лицом - явление не частое. Времена, конечно, изменились - от табакерки, к счастью, уже отказались, но тема преемника по-прежнему всех очень нервирует. Раньше ситуация становилась горячей, едва государь чувствовал серьезное недомогание, теперь - с приближением президентских выборов.
Понятно, что при таком подходе, когда главное - сохранение личных или узкогрупповых интересов, вопросы ума, профессионализма и порядочности преемника, не говоря уже об интересах государства и народа, отходят на задний план. Так и появлялись во главе России юродивые (Федор Иоаннович), бывшие прачки - «портомои» (Екатерина I), не самые образованные (Анна Иоанновна), не самые мудрые (Николай II), не самые здоровые (Черненко), не самые трезвые (Ельцин).
Весь негатив союза-соперничества «короля и свиты» Россия впервые всерьез испытала на себе в эпоху Ивана IV. Василий III, долгие годы остававшийся бездетным в первом браке, в конце концов, ради продолжения рода женился вторично на Елене Глинской, которая и родила ему Ивана. Умер царь Василий, однако, не дожив до 60, так что наследник в три года остался без отца, а еще через несколько лет, когда умерла и мать, оказался на попечении ближнего боярского круга своего отца. История подробно описывает невеселое детство будущего Ивана Грозного. В этот период он сполна испытал на себе все прелести сиротства, мог наблюдать и бесконечную боярскую грызню, и самоуправство своих «воспитателей».
Ближний круг наслаждался отсутствием хозяина, как только мог. То есть спал с ногами на хозяйской постели, беспардонно запускал руки в государственную казну, держа при этом даже царевича иногда впроголодь. Этот горький детский опыт определил и сформировал личность Ивана IV, его живой и деятельный, но лукавый и подозрительный ум, способный как на великие дела, так и на величайшую жестокость.
Не был безгрешным и новый ближний круг, созданный уже самим Иваном после своего официального воцарения и женитьбы. Кстати, женился молодой государь по большой любви на простой боярышне Анастасии Романовне Юрьевой. С точки зрения ближнего круга Ивана IV, а это в основном были очень знатные господа, вроде «постельничего» Адашева и князя Курбского, во главе которых стоял священник Сильвестр (человек близкий к тогдашнему митрополиту), молодой государь взял жену «не по себе». Худородную или, как, ничуть не стесняясь, с пренебрежением говорили приближенные царя, простую «рабу».
Никто тогда, естественно, не мог предвидеть, что именно род Кошкиных, Захарьиных, Юрьевых, Романовых и сядет после Смуты на царский престол. И что добрый характер и ум «рабы» Анастасии, крепко запомнившиеся русским людям, сыграют немаловажную роль при выборе царем Михаила Романова.
Первый «светлый» период царствования Ивана IV отмечен немалыми успехами во внутренней и внешней политике. Судите сами. Исправлен так называемый «Судебник», который предусматривал после реформы даже суд присяжных (тогда их называли «целовальниками»). Составлен сборник правил церковного порядка, который устранил хаос в церковном управлении. С успехом проведена реформа местной «земской» власти. Серьезно реформирована армия, что позволило Москве завоевать сначала беспокойное Казанское царство, а затем и Астраханское. Эти победы открывали русским дорогу на восток и на юг.
Весь этот благополучный для России период закончился тогда, когда между государем и его ближайшим окружением пробежала «черная кошка» преемничества. Когда в 1553 году Иван серьезно захворал и, не надеясь уже на выздоровление, захотел оформить завещание в пользу своего сына Дмитрия, то его вчерашние единомышленники тут же своего покровителя предали.
Причиной неповиновения был страх. В случае смерти царя ближний круг терял все свое влияние, поскольку на смену ему неизбежно пришла бы родня царицы Анастасии и наследника Дмитрия. Отсюда и смута. Адашев, Курбский и батюшка Сильвестр не пожелали целовать крест Дмитрию, а прямо заявили, что трон должен наследовать двоюродный брат государя - князь Владимир Старицкий. При нем был шанс сохранить свое положение. Лишь неимоверными усилиями больной государь переломил ситуацию и заставил ближний круг исполнить свою, как ему казалось, последнюю волю.
Горький урок был заучен царем накрепко. После смерти Анастасии в 1560 году (при ней государь держал себя в руках) пришел час расплаты, а для страны начался второй, уже «темный» период царствования Ивана Грозного. Сильвестр был отправлен в Соловецкий монастырь, Адашев в Ливонию, Курбский сам бежал в Литву, откуда посылал царю обличительные письма. Кое-кто принял и смерть.
Этими мерами государь, однако, не ограничился. Нежелание ближнего круга целовать крест преемнику вылилось в то, что хорошо известно в русской истории как «опричнина». Подозрительный Иван расправлялся уже не с узким ближним кругом, а со всей великокняжеской аристократией, на которую, как считал, не мог положиться. Впрочем, метла опричнины работала очень размашисто, поэтому под репрессии поподал в ту пору кто угодно, даже простолюдин. Как бы то ни было, княжеская аристократия была разгромлена и унижена, а старые удельные вотчины княжат перешли в собственность государя.
Столь широкими оказались круги от камня, неосторожно брошенного когда-то в спокойные воды ближним кругом Ивана IV. Внимательный исследователь справедливо заметит, что причины опричнины глубже и искать их надобно в глубоких противоречиях тогдашнего общества, с чем и не спорю. Утверждаю лишь, что внешним толчком для появления опричнины и ее эмоциональным фоном, болезненным нервом, стала для Ивана IV история 1553 года - его столкновение со своими помощниками по поводу преемника.
Наконец, именно репрессии окончательно деформировали личность государя. Одно здесь цеплялось за другое, и все шло от плохого к худшему. Несчастный случай (Дмитрий утонул в Шексне) и болезненнная вспыльчивость (роковой удар посохом, убивший нового наследника Ивана) лишили Россию здорового преемника, приведя, в конце концов, на трон добрейшего, но слабоумного Федора Иоанновича. Время династии Рюриковичей подошло к концу. А дальше на горизонте маячила уже и страшная Смута.
Начало той великой беды можно отсчитывать, конечно, по-разному: можно от слухов, что поползли по стране после странной гибели в Угличе сына Ивана Грозного от последнего, уже пятого брака, царевича Дмитрия. В конце концов, все Лжедмитрии - это его тень. Можно от рокового удара посохом - предвестника заката династии Рюриковичей. А можно заглянуть в историю еще глубже и вспомнить ту давнюю придворную смуту по вопросу о преемнике. Уж очень глубокими оказались последствия. Так что, не исключено: малая смута через много лет породила большую.
И последнее. В отношениях «короля и свиты» заложен и главный секрет так называемого «безлюдья», о котором на протяжении веков так любили рассуждать в нашем Отечестве: «Беда! Не хватает у нас толковых людишек». Толковых людей на русской земле, конечно, всегда хватало, только вот власть сама ограничивала себя в выборе. Эпоха реформатора Петра I («птенцы гнезда Петрова») здесь редкое исключение из правила. На самом деле это очень старый порядок, когда первое лицо государства доверяет важные посты лишь тем, кого знает лично. Да и ближний круг всегда очень вдумчиво считает пряники, «чужаки» за их столом всегда были лишними. Именно поэтому к управлению страной у нас так редко приходят лучшие. И столь часто - удобные. Королю и свите.
То, что подобный порядок не имеет ни малейшего отношения к демократии, объяснять, полагаю, излишне.
Антология преемничества: от Ивана III до Владимира Путина. Часть III
08/10/2007
Известна теория, что в отличие от Запада, который в своем развитии шел от несвободы к свободе, Россия проделала обратный путь от относительной свободы в раннем средневековье к несвободе. Согласно этой теории, русский народ ради национального могущества, сознательно или бессознательно, раз за разом поступается свободой. Этот так называемый «московский психологический тип» отличается особой жизнестойкостью и немалым консерватизмом. Согласно теории, именно на этой психологии и базировались сначала московское царство, затем российская и советская империи, а ныне выстраивается в России формальная демократия. Теория, впрочем, далеко не бесспорная, поскольку игнорирует многие исторические факты. Речь, естественно, не о «русской воле» без конца, края и тормозов, а об опыте отечественного народовластия. Всякое у нас дома бывало. И преемников, случалось, выбирали без подсказок сверху.
Первый опыт народовластия на Руси связан с избранием русскими городами «князей-контрактников». Властные полномочия у князя в разных городах были разные, но тяжелее всех приходилось, конечно, новгородскому князю. Это только de jure князь в республиканском Новгороде был высшей военной и правительственной властью, а на самом деле лишь обычным наемником, которому вече могло в любой момент указать на дверь. И селили «князя-контрактника» в пригороде, и новгородскую землицу подкупить (даже через посредников) он не мог, да и шагу ступить без новгородского соглядатая -посадника не имел права. Со скандалом Новгород расставался даже с такими фигурами, как Александр Невский. Выиграть Ледовое побоище ему было куда проще, чем переспорить новгородское вече.
К выборам царя Русь подходила постепенно, примерно так же, как Советский Союз к первым президентским выборам. И Горбачев стал президентом страны не в ходе прямого всеобщего голосования, а через собрание выборщиков - на Съезде народных депутатов. Вот и Бориса Годунова царем избирал Собор. На Съезде присутствовало 1500 человек, на Соборе примерно 500.
Кстати, сам Годунов прекрасно понимал: одно дело, русский царь - потомок императора Августа, и совсем другое, русский царь - потомок Мурзы-Чета. Только «воля народа» давала ему возможность избавиться от боярской опеки и стать сильным государем. Именно поэтому Годунов и требовал призвать на Собор по 8-10 представителей от каждого города.
Организовать столь широкое представительство, правда, не удалось. Но и кремлевского дворца съездов в Москве еще не было: куда, прикажете, девать такую кучу народа? Впрочем, и 500 выборщиков по тем временам цифра вполне солидная. Состав получился не тот, на который рассчитывал Годунов: духовных лиц до ста человек, бояр до пятнадцати, придворных чинов до двухсот, горожан и московских дворян до ста пятидесяти и ремесленников до пятидесяти. Из состава Собора видно, что Годунова выбирала в первую очередь Москва, а не Россия, и верхи, а не низы. (Как и президента СССР).
И, тем не менее, Собор высказался в пользу Бориса. Здесь сошлось сразу несколько факторов. Во-первых, учитывались долгие годы его успешного премьерства - все царствование Федора Иоанновича реальная власть находилась в руках Годунова, и именно это время запомнилось в нашей истории, как одно из самых благополучных. Во-вторых, Федор, умирая, назначил правительницей свою жену Ирину - сестру Бориса Годунова. И хотя она тут же ушла в монастырь, ясно, что в руках сестры и брата остался немалый «административный ресурс».
Насколько этот ресурс повлиял на конечный результат выборов судить, правда, трудно. Авторитетные русские историки очень по-разному пишут о Годунове, весьма произвольно доверяя или не доверяя тем или иным источникам. Причем отношение к Борису определяет, как правило, всего лишь один фактор - вера или скепсис в отношении его причастности к гибели царевича Дмитрия.
Как бы то ни было, первые выборы царя стали важным шагом к десакрализация первого лица в России. Дальнейшие исторические события - два Лжедмитрия и беспринципный интриган Василий Шуйский - развели понятия «божественного» и «царского» еще дальше.
Изгнав интервентов, Русская земля снова взялась за выборы государя. Других вариантов на тот момент просто не было. За годы Смуты русские перепробовали, кажется, все: анархию, военную диктатуру, воровской закон. Пытались ввести конституционную монархию, устраивали заговоры, сажали на трон иностранцев и мужицких «царьков-сапожников». (В разных концах страны в ту пору появилось немало местных авантюристов-Лжедмитриев, так что Пугачев позже шел по уже проторенному следу). Пытались русские спастись и по одиночке и, наоборот, прибегая к помощи вече. Не помогало ничего. Интервентов из страны изгнали, но порядка на Русской земле по-прежнему не было. Оставалось последнее средство - при максимальном консенсусе снова выбрать государя.
Теорию об особом «московском психологическом типе» и отвращении русских к свободе сюда никак не пришьешь. Не от врожденного консерватизма, а от горькой нужды и бессилия принимали русские в ту пору Лжедмитриев и иностранных королевичей. И, наоборот, именно желание быть свободным (от интервентов и собственных бандитов) породило феномен Козьмы Минина. А желание сохранить с таким трудом добытую свободу привело к мысли о необходимости возрождения государственной власти.
Отечественные беды, на мой взгляд, совершенно в другом. Во-первых, наша история переполнена примерами предательства верхами (монархическими, большевистскими, демократическими) низов. Если русский народ и виноват, то лишь в простодушии - неистребимой вере в то, что, может быть, при новом государе (генсеке, президенте) станет легче дышать.
И вторая беда. Не раз русские реформаторы слишком резко и бесцеремонно будили своей походной трубой сограждан, но при этом, поднимая страну по тревоге, оказывались неспособными объяснить людям, куда нужно идти, зачем и что их ждет в конце тяжелого перехода. Свое неумение аргументировать реформаторы всегда компенсировали одним и тем же - решительностью. Даже двигаясь в верном направлении, русские вожди, пробиваясь с авангардом сквозь метель к теплому, сытному и светлому будущему, во множестве оставляли за собой брошенные в сугробах обозы с ослабевшими, замерзшими и голодными людьми. Цена реформ в нашей стране всегда была неимоверно высока.
То, что некоторые аналитики с откровенной брезгливостью называют застоем, на самом деле очень часто объясняется не консерватизмом, а лишь тем, что надорванные народные силы, утомленные рывком, требуют отдыха. Равномерную походку - нормальный эволюционный темп развития - Россия так до сих пор и не выработала...
Не столько по любви, сколько по необходимости, демократия и монархия встретились в 1613 году за одним переговорным столом. Два князя - Пожарский и Трубецкой, вожди земского ополчения и казаков, разослали по всем городам государства повестки, призывавшие в столицу выборных людей из всех чинов и сословий, даже простых сельчан, для участия в Земском совете и выборах нового царя. По тем временам это были максимально демократические выборы. Когда выборные съехались, назначили трехдневный пост: все чувствовали необходимость очиститься от грехов Смутного времени.
Первое решение Земского совета - выбирать царя только из русских и православных, сразу же исключило все возможные иностранные кандидатуры. Хотя на предварительном этапе выдвигались и они, скажем, «маринкин сын» - сын Марии Мнишек от Лжедмитрия.
Спорили на совете долго, упорно, до хрипоты и потасовок. Шла острейшая борьба, в том числе, как водится, и закулисная. Есть свидетельства даже о подкупе выборщиков. Видимо, трехдневный пост все же очистил не всех и не полностью. Среди главных кандидатов оказались князья Голицын, Мстиславский, Воротынский, Трубецкой и Михаил Романов. Немало сил и денег потратил, пытаясь продвинуть свою собственную кандидатуру и «председатель Центризбиркома» князь Дмитрий Пожарский.
Круг претендентов сужался медленно и долго: все понимали, что речь идет о выборе на века - выбирали новую династию, а не просто царя. Потому-то внимательно присматривались не только к самим кандидатам, но и к их предкам.
В успехе кандидатуры Михаила важную роль сыграл «предвыборный штаб» бояр Романовых, он и организован был лучше других, и свою позицию аргументировал убедительнее, а главное чутко улавливал момент, когда и на что выгодно обратить внимание собрания. Романовы, в частности, напомнили о том, что именно они по крови ближе всех к предыдущей династии - первая жена Ивана Грозного была из их рода. Напомнили о доброте и уме Анастасии. О том, как успешно при ней правил Иван IV, и что началось в стране после ее смерти. В полной мере был использован предвыборным штабом и авторитет патриарха Филарета - отца Михаила Романова, который в тот момент все еще находился в польском плену. Этот факт добавлял Филарету еще и ореол мученика.
Сильно помогли Романовым и голоса казаков, служивших в свое время двум Лжедмитриям. Они-то прекрасно помнили, что при первом Лжедмитрии Филарет стал митрополитом, а при втором - патриархом. Так что, отца Михаила казаки считали практически «своим», а потому не ждали от Романовых никаких неприятностей
Наконец, тех, кто еще не отвык от вольницы смутного времени, вполне устраивал неопытный Михаил Романов - некоторые сочли, что при слабом государе свою безнаказанность они легко сохранят. Никто из них не предполагал, что за спиной Михаила встанет, вернувшись из плена, его отец. Не только очень волевой человек и сильный политик, но еще и патриарх.
Как заметил Ключевский: «Это печальная выгода тревожных времен: они отнимают у людей спокойствие и взамен того дают опыты и идеи».
Среди прочего именно тогда впервые в русской голове промелькнула идея и о том, что преемника можно выбрать самостоятельно. Без подсказок из Кремля.
Антология преемничества: от Ивана III до Владимира Путина. Часть IV
Столько разговоров о преемнике, однако, никто почему-то не задается вопросом, а что, собственно, мы хотим от него и что он реально может сделать? Вообще, что значит быть хорошим (плохим) главой государства? Макиавелли хотя бы пытался понять, каким должен быть государь. Да и наши екатерининские масоны, все время твердили, что рыба гниет с головы, ужасаясь очевидной безнравственностью императорского двора. Вот и князь Щербатов - автор первой русской утопии «Путешествие в землю Офирскую», описывая идеальное государство, отмечал, что ответственность там несут все, включая монарха. Суда истории «в земле Офирской» ему не избежать: только через тридцать лет после смерти государя, когда польза или вред от его деяний становятся очевидными, в ходе всенародного обсуждения решается вопрос: ставить бывшему лидеру памятник или заклеймить позором.
Наконец, справедлива ли сама человеческая память? Почему об Алексее Михайловиче, прозванным народом за добрый нрав Тишайшим, мы забыли, а портреты его сына Петра Алексеевича, которого многие русские называли в свое время не иначе, как Антихристом, украшают сегодня самые высокие кабинеты?
Каждый из них был преемником, продолжал дело отца, правда, совершенно по-разному. Кто из этих двоих больше соответствует понятию «правильного» государя?
Это только на первый взгляд сравнение кажется неправомерным: с одной стороны всеми забытый «тишайший», а с другой почти бог-громовержец, великий реформатор, победитель шведов, основатель Санкт-Петербурга, «Медный всадник», наконец! И все же, предлагаю попробовать. Только без мифов и умолчаний, которыми изобилует «житие» Петра Великого.
Сегодня речь пойдет главным образом об отце, а в следующей колонке подробнее о сыне.
Правление Алексея Михайловича большинство отечественных историков признает «замечательным», хотя хозяйство он унаследовал от отца очень беспокойное - Русь едва поднималась после разрухи Смутного времени. Да и само царствование проходило не без проблем, тут вам и «набежавшая волна» Разина, и церковный раскол - немалое потрясение для «бастиона православия».
Сравнивая правление отца и сына, князь Яков Долгорукий, хорошо помнивший времена Алексея Михайловича, говорил Петру I: «В ином отец твой, в том ты больше хвалы достоин». Однако выделял при этом, что главная задача государя есть правосудие, а именно здесь - упрекал он реформатора - «отец твой более, нежели ты сделал».
Петр этого, кстати, и не оспаривал, понимая правоту Долгорукого. Большую часть своего царствования реформатор правил с помощью устных приказов, записок и распоряжений, составленных на бегу, в горячке разнообразных дел. Только после Полтавы Петр обратил свой взгляд на законотворчество. Эта наглядно отражено в «Полном собрании законов Российской империи»: за период с 1700 года по 1709-й в собрание включено лишь 500 законодательных актов, за следующие десять лет уже 1238 и почти столько же, но уже за последние пять лет правления Петра.
Отец Петра не просто наводил порядок в запутанном правовом хозяйстве государства, но фактически создавал его заново, чтобы оно отвечало новым общественным потребностям. Наконец, и делал это государь не келейно, а, собрав Земский собор, причем это было еще более представительное собрание, что выбрало на царство Михаила Романова.
Кстати, это характерная черта правления Алексея Михайловича, его позиция обычно оказывалась созвучной народным мыслям. Так случилось даже в тяжкие для всех времена церковного раскола. Ключевский пишет: «Масса общества вместе с царем принимали нововведение по долгу церковного послушания, но не сочувствовали нововводителю (Никону) за его отталкивающий характер и образ действий; сострадали жертвам его нетерпимости, но не могли одобрять непристойных выходок его исступленных противников».
Новое Уложение охватывало все сферы государственной жизни, а главное было не просто «придумано», а основывалось на конкретных челобитных, т.е., отвечало реальным требованиям времени. Иначе говоря, свои реформы, а при Алексее Михайловиче их было немало, этот государь начал очень грамотно - с правового фундамента. Вот и проходили затем преобразования Алексея Михайловича в самых разных областях методично, без шума, скандалов и издержек петровских времен, когда реформа, наоборот, обрушилась на страну как снежный ком, принесший с собой не только перемены, но и похоронивший под собой немало ценного.
Да и «окно на Запад» (кстати, почему не дверь?) начали рубить на Руси задолго до Петра. Целеустремленно занимался этим полезным делом и Алексей Михайлович, легко совмещавший в душе, как искреннюю православную веру, так и почти детскую привязанность к новизне, шедшей с Запада.
Интерес царя касался и серьезных вещей, и безделушек. Алексей Михайлович, бегавший в детстве в немецком костюмчике, став взрослым, уже отдавал приказ всем своим послам на Западе подробно описывать для него детали западного придворного быта, все увиденные ими развлечения и праздники. Царь собственноручно составлял для русских послов записки, где указывалось, что в данный момент ему хотелось бы от них получить в первую очередь, например «кружив, в каких ходит шпанский король» или «мастеров, чтоб птицы пели на деревах». Именно при этом царе разрослась Немецкая слобода, именно тогда русская аристократия начинает строить себе уже каменные дома, украшать их на западный манер, наконец, даже ходить в театр.
На вечерних пирах во дворце царь и гости гуляли уже под немецкую музыку, которую исполняли присланные по приказу государя из-за границы музыканты. Послам в те времена направляются распоряжения присылать в Москву для царского двора лучших артистов, «способных на трубе танцы трубить». Иначе говоря, на самом деле задолго до знаменитых петровских «ассамблей» и появления Санкт-Петербурга московская элита не отказывала себе в удовольствии развлекаться так, как ей больше всего нравилось, то есть, на западный манер. И при этом никто никому не портил настроения, насильно обрезая бороды.
Впрочем, поручения послам в ту пору шли, конечно, и серьезные. Именно при Алексее Михайловиче начинается последовательное обучение русских самому современному по тем временам военному делу. К 1630 году русская армия уже на полпути к регулярному строю.
В 1632 году, когда русские попытались отбить у поляков Смоленск и двинули к городу свою армию в 32 тысячи человек, полторы тысячи из них являлись иностранными наемниками, а 13 тысяч русских уже прошли современную военную подготовку у иностранных специалистов и были вооружены огнестрельным оружием. Неудача под Смоленском реорганизацию армии не остановила, а, наоборот, только подстегнула. В 1647 году на основе западных изданий уже печатается устав «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей».
К этому же времени относятся и первые серьезные попытки наладить производство собственного оружия. Власти стало очевидно, что поставки оружия из-за рубежа делают Россию крайне зависимой. Уже в 1632 году голландский купец Андрей Виниус получил концессию на устройство заводов около Тулы для выделки чугуна и железа, обязавшись при этом по сниженным ценам изготовлять для русских пушки, ядра и ружейные стволы. Именно с тех времен и ведут отсчет своей истории знаменитые тульские оружейные заводы, позже властью национализированные. Чтобы обеспечить тульские заводы рабочей силой, к ним приписана целая волость, то есть, положено начало классу заводских крестьян - будущему пролетариату.
Тогда же гамбургский купец Марселиус, получает 20-летнюю концессию на устройство «железоделательных» заводов по рекам Ваге, Костроме и Шексне. При Алексее Михайловиче начинается строительство и других заводов: по производству стекла, поташа и т.д. Самые разные иностранные специалисты текут в этот период в Россию рекой. Главное условие приглашения: им всем вменяется в обязанность обучать русских людей своему мастерству, не скрывая от учеников никаких секретов. И это все, подчеркиваю, до Петра.
Помимо создания армии Алексей Михайлович начинает задумываться и о строительстве флота. От Балтики русские отрезаны шведами. Северные гавани в Архангельске и других местах слишком удалены не только от самой Москвы, но и от западноевропейских рынков. Выход на Каспий пока еще больших выгод не сулит. Тем не менее, как пробный шар решено с помощью голландцев построить первый большой морской корабль для Каспийского моря. В 1669 году на Оке, в Коломенском уезде, в селе Дединове был спущен на воду первенец русского флота корабль «Орел». Полет «Орла» оказался, правда, скоротечным, уже в 1670 году он попал в руки восставших казаков Степана Разина и был сожжен. Неудачей закончился и проект аренды за рубежом целой гавани для русского флота. Задачу создания русского флота пришлось временно отложить, но, отметим, и она четко была сформулирована до Петра.
Уже классикой стали рассуждения о балтийской мечте Петра I, однако, и она, как четко разработанная и долгосрочная внешнеполитическая доктрина на самом деле была рождена в голове ближайшего помощника Алексея Михайловича, первого русского канцлера Афанасия Ордина-Нащокина.
Ради выхода к Балтийскому морю, канцлер считал необходимым совершить во внешней политике России принципиальный и крутой поворот, поступиться многим, в частности Малороссией. По мнению Ордина-Нащокина, Малороссия не стоила тех усилий, что затрачивала на ее освобождение Россия. С другой стороны, выход к Балтике сулил не только огромную экономическую выгоду, но и открывал возможности всестороннего сближения с Западной Европой. Во имя достижения этой важнейшей для России цели Ордин-Нащокин выступал за союз с давним противником русских - Польшей, поскольку знал, что поляков гегемония шведов на Балтике также изрядно раздражала. Вот и Петр - только много позже - ради той же цели заключил тайный союз как раз с польским королем и саксонским курфюрстом Августом II.
Наконец, именно эпоха Алексея Михайловича и породила тот тип людей, которых мы по привычке считаем людьми петровского времени. Лишь один пример. Способность проявлять личную инициативу и деловую хватку все тот же Ордин-Нащокин называл «промыслом». Выше всего канцлер ставил умение мыслить самостоятельно. «Лучше всякой силы промысл, - писал он, - дело в промысле, а не в том, что людей много; и много людей, да промышленника нет, так ничего не выйдет; вот швед всех соседних государей безлюднее, а промыслом над всеми верх берет; у него никто не смеет отнять воли у промышленника; половину рати продать, да промышленника купить - и то будет выгоднее». И мысль, и стиль Петра Великого. Но вот сказано это задолго до него.
Как видим, Алексей Михайлович и сотрудников умел подбирать толковых, и сам делал немало, и двигался в том же направлении, что потом Петр. Только вот двигался без суеты и шума, чтобы ничем не смутить покой своих подданных. А памятника Тишайшему из государей почему-то нет. Впрочем, памятниками у нас заведует не народ.
Мы же не в «Земле Офирской» живем.
Антология преемничества: от Ивана III до Владимира Путина. Часть V
Как и обещал, о Петре Великом. Ниспровергать своего тезку с пьедестала не собираюсь. И реформы той поры были России необходимы, и сами результаты реформ во многом оказались выдающимися. Однако и повторять избитые вещи не хочется. Слишком сильно успех Петра I замешан на крови, да и не столь он однозначен, как это подается в наших патриотических фильмах. На мой взгляд, лучшая форма патриотизма - не повторять старых ошибок. А для этого лубочное «житие» Петра помогает мало. Даже смерть реформатора - уже урок. Император ушел из жизни, не сумев выбрать преемника. Не оставил Петр после себя и государственного института, способного продолжить его дело. А потому на смену петровской эпохе пришло смутное время дворцовых переворотов, а импульс, данный Петром России, начал неуклонно угасать. Реформатор не смог сделать самого главного - гарантировать продолжение своего курса.
Формально Петр занимал престол около 43 лет, с 1682 по 1725 год. Сам он считал, что начал служить отечеству с 1695 года, когда предпринял свой первый военный поход на Азов, принадлежавший тогда туркам. Если следовать этой логике, то есть, исключить годы детства и «потех», то получается, что реально Петр правил 29 лет, причем 25 из них воевал.
Практически никто не ставит Петру в упрек, что он несколько затянул свои «потехи» и приступил к государственным делам в весьма зрелом по тем временам возрасте - 24 лет от роду. Можно привести десятки примеров, когда государи брали в свои руки управление страной, будучи гораздо моложе, и достаточно успешно справлялись со своими обязанностями. Тем не менее, в нашей официальной истории принято полагать, что плод должен был созреть, «потехи» сыграли свою благотворную учебную роль и постепенно переросли в дела для России наиважнейшие.
Не оспаривая подобной логики, хочется, однако, заметить, что, пока молодой царь перемежал серьезную учебу с веселыми кутежами в Немецкой слободе, страна (за пять лет правления его матери царицы Натальи и ее окружения) серьезно деградировала по сравнению со временем правления Софьи.
Кстати, несколько слов о Софье. Реформаторский образ Петра Великого со временем автоматически превратил его противников в ретроградов, хотя зачастую речь шла не об идеологии, а лишь об элементарной борьбе за власть. Так случилось с сестрой Петра Софьей, на семь лет ставшей правительницей Российского государства, и с ее ближайшим сподвижником и фаворитом князем Василием Голицыным. Даже дореволюционный Энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона вынужден объясняться по этому поводу: «Видя Голицына в числе врагов Петра, большинство привыкло смотреть на него, как на противника преобразовательного движения и ретрограда. На самом деле Голицын был западник и сторонник реформ в европейском духе». И это правда. Софья и Василий Голицын по всем направлениям очень последовательно продолжали реформы Алексея Михайловича и немало в этом преуспели.
А вот за пять лет правления царицы Натальи (при вполне, повторяю, дееспособном молодом государе, занятым, однако, «потехами»), страна действительно сделала серьезный шаг назад. Скажем, за эти годы власть почти развалила русскую армию: не устаревшие стрелецкие, а самые современные по тем временам регулярные войска иноземного строя. Эти войска с огромным трудом создавали сначала Алексей Михайлович, а затем, в годы правления Софьи, князь Василий Голицын. В реальных баталиях князь был неудачлив, но именно поэтому изо всех сил старался модернизировать армию.
Для наглядности можно привести следующие цифры. Князь Василий Голицын во время своего второго крымского похода 1689 года имел 63 полка иноземного строя общей численностью 80 тысяч человек. В 1695 году в ходе первого похода Петра на Азов в его 30-тысячном корпусе насчитывалось только 14 тысяч солдат иноземного строя. Больше не наскребли. Куда делись остальные десятки тысяч хорошо обученных солдат, историки объяснить не берутся. Солдаты как будто растворились на необъятных русских просторах. Итак, пока Петр создавал из своих «потешных» пару боеспособных полков, уже созданные его предшественниками регулярные войска приходили в упадок.
В течение пяти лет уже после того, как Софью отстранили от власти, Петр не считал необходимым вмешиваться в государственные дела, не заглядывал ни в Боярскую думу, ни в приказы. Вообще, пяти лет фактического правления царицы Натальи как бы и нет в русской истории, сначала правила Софья, затем реформатор.
Кем бы остался в истории и народной памяти Петр I, если бы погиб в одном из первых боевых столкновений со шведами? Скорее всего, царем-курьезом, царем-плотником, царем-брадобреем. Если бы ему на смену вдруг снова пришла Софья и лично занялась имиджем брата, то наверняка Петр запомнился бы лишь царем-палачом и царем-антихристом. Наконец, в любом случае Петр остался бы в памяти не очень удачливым полководцем, со второй попытки взявшим лишь одну не самую мощную крепость. Если бы военные потехи Петра в Преображенском так и остались только игрой, их вспоминали бы не с умилением, как сегодня, а с иронией. При этом историки обязательно пеняли бы Петру за то, что, играя в живых солдатиков, он одновременно развалил, созданную отцом армию. Единственными материальными памятниками петровских времен остались бы недостроенный, занесенный песком канал Волга - Дон и сгнивший около Азова, оказавшийся никому ненужным флот.
Дальнейшая история слишком хорошо известна, чтобы даже в общих чертах ее повторять. Упорная работа над ошибками, мозолистые руки Петра, Полтава, Санкт- Петербург.
А вот о критиках Петра забыли. Вернее, предпочли забыть, хотя их хватает и они весьма авторитетны. Князь Щербатов в своей известной записке «О повреждении нравов в России» признает петровскую реформу нужной, но чрезмерно радикальной. Резкий и насильственный отрыв от старых обычаев привел, с его точки зрения, к распущенности, а многие национальные ценности в ходе ускоренной европеизации были утеряны безвозвратно.
Еще жестче оценивала петровские реформы княгиня Екатерина Дашкова, директор Петербургской академии наук. Княгиня была убеждена, что Петр зря насаждал в стране «чуждые обычаи». «Великая империя, имеющая столь неиссякаемые источники богатства и могущества, как Россия, не нуждается в сближении с кем бы то ни было, - настаивала Дашкова. - Столь грозная масса, как Россия, правильно управляемая, притягивает к себе кого хочет. Если Россия оставалась неизвестной ... это доказывает только невежество и легкомыслие европейских стран, игнорировавших столь могущественное государство. Он (Петр) был гениален, деятелен и стремился к совершенству, но он был совершенно невоспитан, и его бурные страсти возобладали над его разумом... Его невежество не позволяло ему видеть, что некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы мирным путем в силу примера и общения с другими нациями. Если бы он не ставил так высоко иностранцев над русскими, он не уничтожил бы бесценный, самобытный характер наших предков».
Николай Карамзин в свою очередь сетовал: «Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России - виною Петр!»
Многие бесспорные достижения реформатора в военном деле, в создании современной промышленности и образования, в государственном строительстве шли параллельно с очевидными провалами во многих других областях. Примером тому, скажем, финансы. Это при Петре на Руси появились совершенно невообразимые налоги, например от клеймения шапок, сапог и хомутов. Был так называемый трубный налог - с каждой трубы в доме, налог с плавательных средств - лодок и баркасов, когда те причаливают или отчаливают от пристани, налоги банный, погребной, водопойный, ледокольный и прочие чудеса. Выбивали эти налоги жестоко - палками, но и это не помогало наполнить казну. Петр безжалостно подстегивал кнутом страну, больше всего напоминавшую изможденную клячу. Прибегнуть к более эффективным способам пополнения казны он не пожелал. Хотя на Западе они были уже давно известны.
Известный кадет Павел Милюков, оказавшийся в 1917 году не самым удачливым политиком, был, однако, очень толковым и дотошным историком. Его вывод: Россия во времена Петра была возведена в ранг европейской державы ценой разорения страны. «Утроение податных тягостей и одновременная убыль населения, по крайней мере, на 20 % - это такие факты, которые... красноречивее всяких деталей», - замечает историк.
Есть, однако, еще один вывод, который, на мой взгляд, необходимо сделать после анализа петровских реформ. Можно, конечно, восхищаться тем, как стремительно Петр пробежал дистанцию и нагнал остальные европейские страны, но сам он, кажется, так и не заметил, что бежал в мешке.
Ни он, ни его преемники очень долго, слишком долго не решались даже задуматься о создании полноценного гражданского общества. Многие будущие реформы в России повторяют ошибку Петра. В результате русские неоднократно в своей истории, с огромным трудом догоняя другие европейские страны, а то и вырываясь вперед, затем неизбежно снова отставали: бег в мешке - не лучший способ передвижения.
Между тем, еще предшественник Петра - князь Василий Голицын считал, что преобразование государства должно начаться с освобождения крестьян, предоставляя им обрабатываемую землю в обмен на ежегодную подать, что, по его расчетам, увеличило бы доход казны более чем наполовину. Из этой казны, как планировал Голицын, выплачивалась бы компенсация помещикам за утраченную землю и освобождение крепостных. Идея заменить крепостную эксплуатацию поземельным государственным налогом после Голицына вновь стала всерьез обсуждаться в русском обществе лишь спустя полтора века.
Петр к подданным относился скептически. Если Иван Грозный называл русский народ «скотом», то Петр считал русских детьми, не способными без розги сесть за азбуку. В 1723 году, подводя итоги своей деятельности, он ничуть не раскаивался в том, что оставил народ в неволе: «Не все ли неволею сделано, а уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел». Именно здесь Петр категорически не хотел использовать западный опыт.
Точнее всех на это главное противоречие реформ Петра Великого указал Василий Ключевский: «Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе... хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства - это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра, и доселе не разрешенная».
Потеряли ли эти слова актуальность, пусть решает читатель. (22/10/2007)
Антология преемничества. От Ивана III до Владимира Путина. Часть VI
Что может быть хуже ситуации, когда народу сверху указывают на преемника? Ответ: когда страна вообще остается без преемника. Демократию, разумеется, выношу за скобки. Хотя бы потому, что мы до нее пока не дошли. Ни хронологически - в «антологии», ни в сегодняшней реальной жизни. Еще в 1722 году Петр опубликовал Устав о наследии престола, отменявший старый обычай, согласно которому старший сын автоматически имел право занять отцовский престол. Отныне назначение наследника зависело лишь от воли «правительствующего государя».
Устав этот, а Петр придавал документу огромное значение и недаром заставил подписаться под ним духовных лиц и сенаторов, порожден не только трагическими разногласиями с царевичем Алексеем. Петр, превыше всего ставя государственные интересы, считал, что наследовать российский престол должен лучший. Все было бы неплохо, но «лучшего» приходилось выбирать из худших.
Достойного преемника около Петра не оказалось, к тому же смерть, как это часто случается, застала врасплох. Даже с женой накануне кончины произошел разлад, Петр уличил ее в супружеской измене. История в присущей ей манере над императором зло подшутила: любовником Екатерины оказался известный в Петербурге дамский угодник Вилим Монс - брат той самой Анны Монс, с которой когда-то сам молодой царь бурно развлекался в Немецкой слободе. Монса немедленно арестовали по обвинению в казнокрадстве и быстро казнили. Как утверждает историк Виктор Буганов, через три недели после семейного скандала Петр заставил Екатерину проехать мимо места казни: «На колесе, на самом верху высокого столба лежал труп ее фаворита, а с заостренного кола на нее взирали глаза его отрубленной головы». Зная характер Петра, описанная сцена не кажется неправдоподобной.
Император скончался 25 января 1725 года на 53-м году жизни. Хорошо известен рассказ о том, как, на короткое время придя в себя, император выразил желание что-то написать, но его ослабевшая рука начертила буквы, которые прочитать не смог никто. Разобрали только два первых слова: «Отдайте все...»
Кого же хотел Петр в последние минуты жизни назначить своим преемником? Жена запятнала себя изменой. Двоих своих сыновей император пережил. Помимо сына блудного, царевича Алексея, был и маленький царевич Петр, рожденный от Екатерины, но умерший в четырехлетнем возрасте. Дочерей Анну и Елизавету отец искренне любил, но никак не видел их в роли продолжателей своего дела. К внуку Петру - сыну Алексея, император относился настороженно. Он просто не верил, что от того может родиться на свет что-то путное.
Время от Петра I до Екатерины II многие русские исследователи пробегают впопыхах, даже не без оттенка брезгливости, не желая обращать внимание на исторических карликов, после такого титана, как Петр. В этом периоде нет величия. Зато много дворцовой суеты, заговоров и альковных приключений, неразборчивых в своих предпочтениях императриц, усевшихся на трон не по закону, а благодаря поддержке гвардейских штыков. В одном из своих дневников Василий Ключевский записал мысль, не предназначенную по понятным соображениям для публичных лекций. Он назвал всех императриц той эпохи «воровками власти, боявшимися повестки из суда». В другом месте та же мысль: «Эпоха воровских правительств, которые сами стыдятся своей власти, но держатся за нее без всякого стыда».
Наиболее подходящим претендентом на престол в обстановке правового вакуума для петровских соратников и иностранцев, которые играли в Петербурге в то время уже немалую роль, оказалась вдова - императрица Екатерина Алексеевна, она же Марта, дочь литовского крестьянина Самуила Скавронского. Новое имя бывшая лютеранка получила при крещении в православие от «крестного отца» - своего пасынка царевича Алексея.
Таким образом, власть в только что народившейся новой европейской державе взяли бывшая служанка-содержанка многих господ и Алексашка Меншиков, по разным версиям, или бывший конюх, или уличный торговец пирожками.
К этому моменту Алексашка стал, правда, уже князем, самым влиятельным человеком империи и даже, несмотря на безграмотность, членом Британского королевского общества. (Известил Меншикова об избрании в академию сам Исаак Ньютон!) Именно этот невиданный в мировой истории властный дуэт (прачки и безграмотного академика) поддержала петровская гвардия. В ходе обсуждения вопроса о преемнике гвардия барабанным боем периодически напоминала совещавшимся сановникам, на чьей стороне военная сила.
Самыми влиятельными на тот момент фигурами оказались люди, служившие не столько Отечеству, сколько бывшему государю, ему лично обязанные своим фантастическим возвышением. Люди, далеко не глупые от природы, но необразованные, не имеющие представления ни о народном благе, ни о национальных интересах России. Екатерина много больше знала о венгерском вине, гданьской водке и французском шампанском, чем о том, какова обстановка в Венгрии, где находится Гданьск и в чем суть русско-французских противоречий.
Что же касается Меншикова, то при всей его личной храбрости, практической сметке и организаторских талантах, человек этот больше был известен современникам, как казнокрад. Знал это и Петр, за что многократно бил Алексашку палкой. Однако всякий раз прощал за личную преданность. Впрочем, не стоит судить государя слишком строго, разве здесь что-то у нас изменилось?
К слову, именно Меншиков первым придумал в России самый надежный способ сокрытия наворованного - в заграничном банке, а именно в Лондоне. Никаких ассоциаций?
С энтузиазмом поддержал Екатерину I Запад. Выбирая между вчерашней прачкой и петровским внуком, в чьих жилах текла царская кровь и кровь принцессы Софьи Шарлотты Бланкенбургской, Запад предпочел целесообразность столь чтимой тогда генеалогии. Тандем Екатерины и Меншикова обещал сразу две выгоды: и к Московии русский медведь не попятится, и вперед не продвинется. Топтание России на месте - идеальный вариант. Откат русских вспять был ненужен - новый рынок, открытый западному дельцу, сулил немалые выгоды. Но и второй подряд реформатор в Петербурге Европе был совершенно не нужен.
В своих прогнозах иностранцы не ошиблись. Екатерина и Меншиков страну вперед не продвинули, но и отступили от петровских реформ немного. Петр очень дорожил Сенатом, а Меншиков в силу личных интересов подчинил его более узкой группе лиц - Верховному Тайному Совету. В 1727 году новая власть ликвидировала еще одно петровское дело, уничтожив зачатки городского самоуправления. Здесь бразды правления вновь взяли в руки губернаторы.
Сама Екатерина в дела вмешивалась редко, de facto наступила эпоха Меншикова. Главной же своей задачей (помимо наполнения собственного кармана) князь считал не продолжение реформ, а решение вопроса о престолонаследии. Сын царевича Алексея - подросток Петр оставался в глазах большинства русских главным претендентом на престол, так что воцарение Екатерины лишь временно решало проблему.
Пытаясь привязать сына царевича Алексея к новой постпетровской элите, новая власть упорно искала хоть какой-то выход из трудного положения. Идеи при этом возникали самые неожиданные. Член Тайного Совета и вице-канцлер немец Генрих-Иоганн Остерман, назначенный наставником к подростку, предложил, например, женить мальчика на его тетке царевне Елизавете Петровне. Не смутили ни разница в возрасте, ни проблема кровосмешения, ни церковные уставы.
Любопытна аргументация, приведенная Остерманом, поскольку она многое говорит о природе власти во все времена: «Супружеское сие обязательство, предпринимаемое между близко сродными персонами, может касаться только до одних подданных, живущих под правительством, но не до высоких государей и самовластной державы, которая не обязана исполнять во всей строгости свои и предков своих законы, но оные по своему изволению и воле отменять свободную власть и силу имеют, особенно когда от того зависит благополучие столь многих миллионов людей».
Меншиков к идее Остермана подошел творчески, решив что еще лучше для "многих миллионов людей", будет если Петр женится на его дочери. Да и сама обстановка подталкивала казнокрада к изворотливости. После внезапной кончины Екатерины на престол все-таки взошел 11-летний император Петр II. До 16-летнего возраста он должен был находиться под опекой Верховного Тайного Совета, то есть, фактически того же Меншикова, но время, как прекрасно понимал князь, быстротечно.
Да и претендентов на русский трон становилось все больше.
Отменив старые правила престолонаследия и не закрепив новые, Петр I открыл ящик Пандоры.»
(Продолжение следует)
Блог автора:
http://promanov.livejournal.com/
|
