|
Райком наш
3 октября. Без десяти двенадцать. У баррикады кто-то в ушанке обращается к собравшимся: «Мы пришли сюда защищать свободную Россию. Погибнем, но не сдадимся.
Пьяных и со штырями не пускать». Инструктаж проводит человек в тельняшке и пятнистой униформе, по выправке видно, что кадровый военный:
– Наша задача – блокировать Киевский райком. Пробираемся пятерками. Запомнить друг друга в лицо. В конфликты не вступать.
1 час 15 мин. Площадь у Киевского вокзала. Залезаем в экспроприированный грузовик. Его взяли на Кутузовском. Киевский райком – «наш», поэтому из штаба поступило указание «брать» Октябрьский райком КПСС. По вредности – он второй после Краснопресненского.
1 час. 50 мин. Мы у цели. Хозяев здесь уже нет. Остатки последних отловили наверху и отправили домой. Доклад в Моссовет, что «ДемРоссия» взяла Октябрьский.
Палю для видимости
8 утра. Площадка перед Октябрьским райкомом. В грузовик усаживается отряд «ДемРоссии». Стрельба слышна уже отчетливо, кто-то палит из автомата. У моста милицейский пикет. Справа – здание СЭВ. Один из этажей горит.
Белый дом. Вокруг автоматчики в бронежилетах и касках. Лица многих совсем юные.
Нетрудно догадаться, что срочники. Помогаем набивать патроны. Спрашиваю: «Откуда вы, ребята?»
– Сто девятнадцатый полк Тульской десантной дивизии, седьмая рота, – отвечает он. – Стрелять в земляков не хочется. Палю только для видимости.
Улыбается виноватой улыбкой. Старлей с оторванной звездочкой на зеленом погоне негодует: «Из двадцати человек роты только девять здесь».
– Вот-вот, смотри, – кто-то из «демроссийцев» подал голос. – Третье окно слева, наверху, видишь? Вон ствол торчит.
Несколько десантников вскидывают автоматы. Стреляет и «мой юнец». Видно, что палит откровенно мимо.
Алая повязка
8 час. 20 мин. Вбегаем в Белый дом. Вестибюль, усыпанный серой пылью и битым стеклом. Мраморная лестница наверх. Справа распахнута дверь. Видна вешалка, на ней – милицейские шинели. Вбегаю в кабинет. Хаос. Бежим по белой лестнице с красной дорожкой. В трех шагах от нас перевязывают десантника. Рана у него на левой ноге, чуть ниже бедра. Белая повязка через какую-то минуту становится алой.
Сижу на корточках у входной двери. Выполняю просьбу солдата, кричу в те кусты, откуда мы только что прибежали: «Ребята, не стреляйте, здесь свои. Пусть радист вызовет врача – раненый тут наверху. Слышите меня?»
Что-то звонко щелкает. Отскакиваю за косяк из белого мрамора, по которому бьют пули. Беру себя в руки. По лестнице сбегает парень в цветастой куртке – один из тех, с кем я появился здесь, белокурые волосы растрепаны, в руках белая тряпка.
«Ну что?» – кричит он мне с другого конца вестибюля и
опускается на колени. Советую к дверям не подходить. Он привязывает тряпку к ножке стула, подползает к дверям и машет ею. Он что-то кричит,
но разобрать невозможно, потому что дверь и все, что за нею, превращается в грохот, звон. Понимаю, что ему дали задание – раскрыть снайперов. Бегу наверх.
Слово офицера
Большая комната на втором этаже. Паркетный пол покрыт красным ковром. Большой стол, на нем – компьютер, бумаги, ручки. У стола на полу –
бутылки водки. Все устлано битым стеклом и мусором. У стены напротив – пленные. Вернее, просто люди, которые пришли защищать Верховный Совет. Несколько мужчин пожилого возраста, почти стариков, в строгих костюмах. Депутаты, молодой подполковник авиации, сержант и солдат стройбата – такой же юный, как мой знакомый десантник, две пожилые женщины.
Град выстрелов. Все ложатся. Пользуясь короткой передышкой, ползу в соседнюю пустую комнату. Изредка постреливают. На полу – открытые дипломаты, скомканные костюмы, чей-то модный галстук, куртки. И опять водка, сигареты, консервы, оплывшие огарки свечей. Нахожу бронежилет. Надеваю его под куртку.
Сижу вместе с «пленными» и оружием. Рослый ефрейтор раздает нам «трофейные» автоматы и магазины. Я от оружия отказываюсь.
В конце концов, мне находится работа – нести раненого. Под прикрытием автоматчиков цепочкой бежим по коридору к стене, рывок – и мы уже у площадки.
– Ребята, здесь раненые. Дайте вынести. Вместе служили. Ребята, не стреляйте, ради Христа.
– Стрелять не будем, слово офицера, – слышится из темноты.
Серега из Подмосковья
Два часа спустя. Число раненых пополнилось. Рядом на полу лежит парень. Пятнистая рубаха завернута на плечи. На голой спине – бинты, разбухшие от крови. На нательной рубахе, которая тоже завернута на плечи, еле видны две дырочки. От пуль. Паренька зовут Серега. Он из Подмосковья.
Ватой, смоченной в воде, освежаю ему губы. Поить его мы не можем – возможно, пуля задела желудок. Врачей среди нас нет и медикаментов тоже. Кто-то матерится. Посылает всех подряд: и Ельцина, и Хасбулатова, и коммунистов, и демократов. Врачи на улице, но пройти к ним сложно, подъезд под обстрелом. Никак не удается наладить связь. Серега шепчет мне: «Пристрели, вон пистолет валяется». Я отрицательно мотаю головой, начинаю ему что-то рассказывать. Он слушает и прикрывает глаза. Ему лет двадцать всего. Губы его запеклись, дотрагиваюсь до головы – она раскаленная. Чем ему помочь?
12 часов 30 мин. Вместе с каким-то гражданским приношу из соседнего помещения оторванную от шкафа дверь. Кладем Сергея на нее, он готов к транспортировке. Но когда она будет – не известно.
Слышны разрывы то ли автоматов, то ли снарядов.
«Если хоть один залетит сюда, – говорит один из «демроссийцев» пленному подполковнику, – ни один из нас в живых не останется». Подполковник в знак согласия кивает головой. Раненому все хуже. Подполковник подходит к нему и смачивает губы водкой. Что-то успокаивающее говорит. Мне подполковник нравится. Наконец, нам сообщают, что можно попробовать вынести раненых. Надо снаружи позвонить кому-то из «демроссийцев», передать что-то важное. Вместе с двумя гражданскими поднимаю Серегу, стараясь нести осторожно. Это плохо удается, а у самого конца коридора, там, где большое окно, попадаем под обстрел. Падаем на пол. Чувствую боль в плече. Пуля чиркнула по бронежилету. Он спас меня. Правда, малое ранение я получил. Даже кровь пошла. Но ни страха, ни тревоги. Какое-то забытье. Носилки неудобные. Серега морщится от боли.
Я журналист
Пробираемся к выходу из подъезда. Все тот же рослый ефрейтор, увешанный трофейными автоматами, дает знак – можно идти. Поднимаем носилки и вступаем на площадку у 24-го подъезда. Не знаю, простреливается она или нет. Успокаивает мысль, что мы несем раненого. К тому же защитники не знают, свои мы или чужие. Да я и сам не знаю, к демократам или к коммунистам сейчас принадлежу. Впрочем, я журналист.
Руки затекают, чуть побаливает рана. У высокого красного бордюра – цепь. Кажется, омоновцы. За бордюром – в несколько рядов стоит толпа «наблюдателей». В основном молодежь. Передаем раненого в безопасное место. К нему подбегает врач. Шепчет, что рана серьезная, но медики постараются. Я подбадриваю Серегу. Его уносят в машину «скорой».
Из цепи автоматчиков ко мне подходит майор. Спрашивает, на чьей стороне я воевал. Я говорю, что я не воевал, что я журналист. Он просит документы. Протягиваю удостоверение.
– Заместитель главного редактора, – читает офицер. – Зачем же в это пекло полезли?
Что-то бурчу в ответ. Майор приказывает снять бронежилет, обыскивает.
– Вы же ранены, – удивляется он. – Вон там – врачи.
Я даю осмотреть свою рану человеку в белом халате. Рана – по касательной. Меня отпускают.
– Ну как там? Ты же оттуда вышел. Что там? – кричат мне.
С моста что-то ору о раненых. Все тело ломит, ноги, как ватные. Понимаю, что легко отделался.
|
