|
Первое, что увидели наши войска в освобожденном Сталинграде, — надпись на здании: “Этот дом отстоял Яков Павлов”.
Имя стало легендой.
“Павлов — болтун и хвастун. Он воспользовался неизвестностью оставшихся в живых товарищей и их подвиги повернул на себя. Вот подлая душа!” — из личной переписки Алексея Жукова, который отправил 29 солдат оборонять четырехэтажку, отмеченную на картах как неприступную крепость.
Это трагедия украденного подвига, маленькой личной неправды и большой исторической лжи...
“МК” узнал тайну, которую скрывали стены дома.
С последним оставшимся в живых защитником Дома Павлова узбеком Камалжаном Тургуновым нас познакомили случайно. В далеком ферганском кишлаке Бардым-Куль.
Мы и не думали, что его невинный старческий рассказ сможет изменить ход истории.
Но все началось с того, что 83-летний ветеран не вспомнил сержанта Павлова, своего командира.
Старик впал в слабоумие? Или память ему изменила? А может, он вообще другой дом оборонял?
Чем больше рассказывал Камалжан-ака, тем яснее мы понимали, что не все просто в этой хрестоматийной истории.
Старый солдат утверждал, что защитой знаменитого бастиона руководил совершенно другой человек. И что дом, который спас тот, другой, не по праву носит чужое имя.
Так маленькая песчинка, скатившаяся с горы, подминая все на своем пути, превращается в камнепад.
На костях войны
15 минут быстрым шагом от вокзала. Спуститься по улице Порт-Саида до Волги, а оттуда по Советской, мимо разрушенной еще при фашистах мельницы, мимо панорамы Сталинградской битвы, и напротив, через дорогу — она.
Стена, стилизованная под разбомбленные руины. Красный кирпич. Надпись по торцу: “Отстоим родной Сталинград!”
Сегодня это обычная четырехэтажка, престижная, потому что находится в самом центре Волгограда.
29 солдат 11 национальностей удерживали ее в Сталинградскую битву. 58 дней. Грузин Масиашвили, абхазец Сукба, еврей Лицман, татарин Рамазанов, хохол Лущенко…
Ноев ковчег времен Великой Отечественной.
Сбоку пластиковые окна в вечерних огнях. Евроремонт на костях войны.
Все так обыденно, неправильно, режет глаза.
Этот дом или не этот?
— Вы что, историю в школе плохо учили? — первый же встречный волгоградец начинает размахивать руками, пускаясь в экскурсию. — Здесь сидел сержант Павлов, а в городе были немцы. Через два месяца фашистов откинули от Волги. Павлову дали Звезду Героя. Его снимок возле освобожденного здания обошел передовицы газет. Да о нем сам Полевой писал. Вот кто такой Яков Павлов!
— А кто такой Яков Павлов? — Камалжан-ака отрывает глаза от зеленого чая, плещущегося в наших пиалах, выплывает на миг из привычной нирваны последних 65 лет своей жизни. — Я не помню этого человека…
Жизнь узбека Камалжана Тургунова умещается в одной строке журналистского блокнота. Родился, пахал землю, началась война — пошел воевать, вернулся, снова пахал землю, женился, воспитал 10 детей и 70 внуков.
Мы сидим на полу его дома, в старом кишлаке, в краю, где нет времен года. Дни здесь похожи один на другой. Как бесконечные белые узоры на синих узбекских чашках.
И только 58 суток, вырванных из контекста судьбы Камалжана, из ткани всей мировой истории, стоят особняком.
“Тогда, осенью 42-го, тоже стоял Рамадан, — вспоминает старик. — Я не ем до захода солнца в этот месяц. Но в 18 лет труднее воевать голодным. Труднее умирать. Пули, как дождь. Мы на одном берегу реки, город — на другом...”
Зачитали перед строем два десятка фамилий. Среди них была и его. Ночью их переправили в тыл к фашистам. В дом у дороги.
Крошечный разноголосый отряд, где каждый говорил на своем языке. Не Ноев ковчег, так Вавилонская башня. Чеченец, таджик, киргиз… Отряд обреченных.
Единственное, что объединяло этих людей, кроме смерти, — приказ командира. 26-летнего лейтенанта Афанасьева. Его одного понимали все.
Зеленый чай тонкой струйкой дыма прошлого уходит в небо.
Жирные капли масла из плова стекают меж наших пальцев в землю забытыми обидами.
О нем, об Афанасьеве, после победы не вспомнил никто.
— Сержант Павлов первым вошел в этот дом, когда тот еще не был занят немцами, — считает Зинаида Петровна Селезнева, руководитель общественной организации “Дети военного Сталинграда”. — Хотя командовал гарнизоном Афанасьев, старший по званию. Но за считанные дни до освобождения его, контуженного, вывезли в госпиталь.
Зинаида Петровна — когда-то просто Зиночка — знает, о чем говорит. Она родилась в этом доме.
Могилка с медальоном
— Как-то лежу у подоконника, слышу — женщина плачет под землей, — продолжает свой рассказ Камалжан. — Сказал командиру Афанасьеву. Он ответил: “Надо проверить”. Дал еще двух человек, и я с ними пополз в подвал…
В подвале были женщины и дети. В суматохе жильцов не успели эвакуировать. Самой маленькой, Зиночке Селезневой, исполнилось два месяца.
Она родилась в июле 42-го, спустя четыре дня после начала бомбежек Сталинграда. “Я родилась и сразу стала умирать, — говорит Зинаида Петровна. — Обессиленные и обезвоженные соседи — дождевая вода в подвал из сточных труб текла напополам с кровью — вырыли мне могилу в полу, завернули в тряпки. Когда копали, наткнулись на старинную иконку-медальон. Как только ее отряхнули от земли, я громко закричала”.
Услышав этот крик, по приказу Афанасьева в подвал спустился юный Камалжан.
— Несколько дней новорожденная девочка и ее мать были у нас, — вспоминает Тургунов. — Я и еще десять бойцов перетащили их к нам через двор. Но оставлять гражданских надолго было опасно. Мы поползли с ними ночью на переправу. Бросили женщин на берегу ждать лодку и повернули назад…
Как они выжили? Этого никто не узнает. Может быть, их хранила пролежавшая десятилетия в земле иконка?
— Когда плыли на тот берег, снаряды ложились по левый и правый борт, — говорит Зинаида Петровна. — Но ни один не попал. Я этого, разумеется, не помню. Я была слишком мала…
И не помнит малышка из Дома Павлова, как наблюдал за отчалившей от берега лодкой из окна разрушенного дома усталый командир с другой фамилией. “Я найду тебя, Зиночка!” — сказал лейтенант Афанасьев.
Он действительно разыскал ее. Через 20 лет.
Слепая слава
Мужчина с тросточкой и в черных очках шел по городу. Уставшая женщина вела его под руку, бережно, будто боясь уронить.
И словно в такт ее шагам, выбивал он палочкой по асфальту давно забытый предвоенный фокстрот. Был месяц май. Стайка пионеров с охапками сирени высыпала из иногороднего автобуса.
Перед праздником Победы в Волгограде всегда много туристов.
— Как пройти к Дому Павлова? — закричали мужчине дети.
Он не видел пионеров. И не видел их цветов. Он был слеп.
Но показал направление дома верно, на ощупь. Как когда-то вслепую полз с отрядом от Волги до его парадного подъезда.
Афанасьев так и “не вышел” из спасенных им стен. Он всю жизнь прожил тут же, на улице Советской, заново отстроенной после войны.
В официальных летописях слепой лейтенант героем не значился.
Ему просто не повезло.
— После победы Афанасьев потерял зрение, его водили по городу жена или маленький сын, — горько усмехается постаревшая Зиночка. — Он не вернулся на родину, не смог уехать отсюда. Хотя у него, как и у всех его бойцов, даже награды за Дом Павлова не было. А сам Павлов жил в Новгороде, продвигался по партийной линии, его прославляли на всю страну. Так получилось, а потом никто ничего не захотел менять. Вы не подумайте, Павлов тоже защищал этот дом. Он же не виноват, что в истории остаются единицы.
Молчали не только про командира гарнизона Афанасьева. В забвении невольно оказались и остальные защитники бастиона — ведь, дай им слово, они могли бы открыто поведать не слишком приятные вещи. И поэтому создавалось впечатление, что Павлов в доме имени себя воевал совершенно один.
Да, можно сказать, что время было другое.
И никто не позволил бы даже герою перепахивать официальную версию событий.
Но вопрос не в том — позволили бы ему сделать это или нет. Хотел ли сам Павлов потесниться на пьедестале?
Как подтверждение слов Камалжана и Зинаиды Петровны — мало ли что они напридумывают? — воспоминания старейшего волгоградского журналиста Юрия Беледина. Больше четверти века назад тот общался и с Павловым, и с генерал-полковником Родимцевым, командующим наступлением под Сталинградом. Беледин попытался написать статью о настоящем командире. Но ему категорически запретили.
— Когда Павлов бывал наездами в городе, он первым делом звонил мне из гостиницы “Октябрьская”. “А этот (дальше непечатное) еще жив?” Имелся в виду Афанасьев, — утверждает Юрий Беледин. — Я пытался урезонить Героя: “Яков Федотович, чего вам делить?” Это страшная вещь — нежелание поделиться славой.
И слава больше не досталась никому.
— Землю пахал, детей растил, ни про какой Дом Павлова не слыхал, — рассуждает Камалжан-ака. — Однажды сижу у трактора, а ко мне подходят. “Вы Тургунов? Вас в Москве кто-то ищет”.
Его искал Афанасьев. Его и еще два десятка человек.
И малышку Зину.
— Афанасьев работал в Обществе слепых, станочником на заводе, он мечтал написать правдивую книгу о защите нашего дома, — продолжает Зинаида Петровна. — Все свободное время он посвящал тому, что по крупицам собирал информацию о людях, с которыми свела его осень 42-го.
По вечерам старый лейтенант садился за столик в своей комнате и наугад, вкривь и вкось, выводил строчки в рукописи, потом освоил азбуку Брайля. Он спешил успеть...
Из 29 защитников дома на правом берегу Волги к тому времени осталось 15.
— Меня Афанасьев разыскал совершенно случайно, он вообще не знал, спаслась ли я при переправе, — говорит Зина.
Афанасьев почувствовал, когда она, взрослая барышня, вошла с матерью в комнату. “Смотрите, наша Зиночка совсем невеста”, — сказала мать и осеклась. Лицо лейтенанта осталось неподвижным.
Но со всех концов огромной страны шли в те майские дни 65-го в Сталинград-Волгоград телеграммы от найденных им солдат. “Приезжаем! Встречайте!”
“Один я на свете остался!”
— Первая встреча состоялась в моей квартире на Невской, — говорит Зинаида Селезнева. — Радовались, плакали, мужчины наперебой называли меня дочкой, вечером пели военные песни дружным хором.
В этом хоре не хватало одного голоса. Сержант Павлов к ним так и не приехал. Не приехал он ни на следующий год, ни потом…
Встречи стали постоянными: гости останавливались то у Зиночки, то у Афанасьева. В начале 70-х жизнь лейтенанта запаса переменилась. Ему сделал операцию на глазах знаменитейший профессор. Афанасьев прозрел и закончил книгу памяти, перед самой смертью.
Он назвал книгу скромно и просто — “Дом солдатской славы”. И еще успел увидеть напечатанной маленьким тиражом.
Эта книга не претендовала на сенсационность. Она просто была о каждом из тех людей, кто волею судьбы оказался запертым в полуразрушенном доме на берегу Волги.
О пулеметчике Воронове, медсестре Марусе Ульяновой, почти не говорившем по-русски узбеке Камалжане Тургунове...
На похороны Афанасьева, в 75-м, в город приехали все его фронтовые друзья. И только.
Он умер так же, как жил. Для страны незаметно.
Шесть лет спустя на новгородском кладбище у могилы Якова Павлова был залп орудий и толпа начальников, но не было защитников дома его имени.
— Телеграмму я получил только через месяц после его смерти, — усмехается Камалжан. — Затерялась бумага-то…
— О кончине Павлова мне сообщили с большим опозданием, — выдерживает паузу и спасенная Зиночка. — Знаете, не нам с вами судить, кто был виноват, а кто прав в этой истории. Афанасьев, Павлов? Война свела их на тесном клочке земли. А победа развела. Им было бы тесно вдвоем, двум героям… А в мирное время они так ни разу и не поговорили. Я не знаю, что меж ними пролегло, — еще раз повторяет она. — Да никто вам правды и не расскажет. Все наши давно умерли…
“Гришенька умер, Маша умерла, Алеша, — загибая пальцы, с трудом по-русски перечисляет однополчан Камалжан-ака. — Лейтенант Афанасьев умер тоже. Один я на свете остался!”
— А как же звали Афанасьева? — в нетерпении спрашиваем мы.
— Как? — старик смотрит в небо и долго чешет свою парадную тюбетейку. — Иваном.
Ванечкой, значит. Действительно, как же еще могли звать неизвестного солдата?
Тайна отшельника
Пройдет еще десять лет, и страна, которую защищали 29 бойцов 13-й гвардейской дивизии, перестанет существовать, а сами они окажутся лежащими на кладбищах десятка разных государств, и история снова перетасует свои крапленые карты.
И выберет новых героев.
Сын узбека Тургунова уедет гастарбайтером в город на Волге, который отстоял его отец. Поседевшая Зина заскучает одна в опустевшей квартире на Невской. И только безмятежный старик Камалжан нет-нет да и пришлет ей из своей нирваны открытку: “Как дела, дочка Зина?”
А в Троице-Сергиевой лавре появится таинственный старец-иеромонах. Его будут звать отец Кирилл. Но людская молва тут же разнесет по округе, что это он, тот самый сержант Павлов, ушел от мира, отмаливая какие-то старые грехи. Одному ему ведомые…
И потянутся тонкой струйкой люди к воротам древней обители. Каждый, чтобы задать свой единственный вопрос мудрецу. И въедливые журналисты все скопом отправятся туда же. Но будут спрашивать его об одном и том же: тот ли самый он Павлов?
А старик промолчит…
Никто не знает, откуда взялась эта легенда. Могила Якова Павлова на престижном кладбище в Новгороде, вся в граните и мраморе, нерушима. И ничего уже в этой истории не сгладить, не изменить.
Некому.
А на серой мемориальной плите в центре Волгограда навеки выбиты три десятка имен. Которые сейчас никогда не написали бы рядом. Грузин и абхазец, чеченец и русский, киргиз и узбек…
Дружба народов великой войны. Но алфавитный порядок все же нарушен. Первым идет сержант Яков Павлов.
Потом — лейтенант Иван Афанасьев.
А между ними — солдатская слава.
|
