|
Новизну этих размышлений, при всем усердии, довольно трудно распознать – возможно, от обилия словесной шелухи, возможно – от явной перегруженности текста не закавыченными и не атрибутированными цитатами. Собственно, наиболее четко обозначены лишь враги – идеологически и по-иному чуждые элементы, определенные как «крикливая фракция «интеллектуалов», для которых солнце восходит на западе», и попутчики – «серьезные критики», которые «указывают, что демократия не нуждается в определениях» — это конечно же имеется в виду первый вице-премьер Дмитрий Медведев. Последний в том же «Эксперте» пару месяцев назад заметил по поводу лелеемой В.Ю. Сурковым, в том числе и в нынешнем экзерсисе, идеи «суверенной демократии», что «если же к слову «демократия» приставляются какие-то определения, это создает странный привкус». И то правда – создает.
Не удовлетворившись прежними «привкусами», В.Ю. Сурков ввел в российский политический дискурс новые, обогатив кремлевскую философскую мысль словом «тератология», происходящим от греческого teras – «урод», то есть наука, изучающая уродства, пороки развития у растений, животных и человека. Мысль любопытная, отдающая, правда, немного вульгарным материализмом. К тому же в устах главного российского идеолога, озабоченного пиаром новой национальной идеи, слово звучит… как бы это поаккуратнее выразиться… несколько высокомерно по отношению к народонаселению, которое он пытается убедить в правильности собственных представлений о путях российской демократии – «суверенной демократии» как антитезе демократии либеральной, принятой во всем остальном цивилизованном мире. Ну уроды – они и есть уроды, «пороки развития», исторического наследства, особого пути: общепринятая демократия не для вас, ребята, вам пристала другая, «суверенная», — так это, видимо, следует понимать. А может – слово иностранное понравилось, вот и ввернул? Как там было у незабвенного Василия Макаровича Шукшина? «Завтра Глеб Капустин, придя на работу, между прочим (играть будет), спросит мужиков: - Ну, как там кандидат-то?И усмехнется. - Срезал ты его, - скажут Глебу. - Ничего, - великодушно заметит Глеб. - Это полезно. Пусть подумает на досуге. А то слишком много берут на себя...» Короче – срезал (© В.М. Шукшин).
Много других «открытий чудных» — и все того же, «тератологического», качества – найдут для себя в «параграфах» В.Ю. Суркова историки, культорологи, специалисты по теории государства и теории режимов, не говоря уже о политической философии – если, конечно, возьмут на себя труд это прочитать.
А прочитать, все-таки, надо. Ибо после третьего-четвертого внимательного прочтения, после расшифровки словесных ребусов, после трудоемкого продирания через кучу камуфлирующих действительный смысл определений и квалификаций, после выявления источников не закавыченных цитат, после сопоставления этих «смыслов» с окружающей нас политической реальностью, в том числе с принятыми аккурат перед публикацией «параграфов» новыми поправками к избирательному закону, кои, вкупе с ранее введенными, превращают избирательный процесс в фарс, в пустышку, выхолащивают самое слово «выбор», — после этого начинаешь худо-бедно понимать, зачем и почему все эти 27 тысяч знаков выложены на публичное обозрение.
Но прежде – о дебатируемом и отстаиваемом В.Ю. Сурковым термине «суверенная демократия». Автор (или авторы) дают ему следующее пояснение: «Допустимо определить суверенную демократию как образ политической жизни общества, при котором власти, их органы и действия выбираются, формируются и направляются исключительно российской нацией во всем ее многообразии и целостности ради достижения материального благосостояния, свободы и справедливости всеми гражданами, социальными группами и народами, ее образующими». Для непонятливых дается и разъясняющее «дополнение»: «Краткими определениями суверенной демократии способны служить почти буквальные переводы этого термина на старомодный («самодержавие народа») и современный («правление свободных людей») русский язык».
На самом деле это – не более чем набор банальностей: еще со времен классических текстов Аристотеля «демократия» без всяких прилагательных определялась как режим, при котором dеmos – народ (или большинство народа, в зависимости от исторического контекста) — управляет институтами власти и/или контролирует их. Все другие формы управления и/или контроля имели иные определения: правление одного – монархия, немногих – олигархия (Аристотель, Политика. Кн.4 & 5).
«Суверенная демократия» — это и вовсе «масло масляное», ибо определяющий принцип демократии и есть принцип «народа – суверена», то есть сообщества граждан, являющегося высшей властью, единственным господином на данной территории, который только и имеет легитимное право принимать политические решения. Либо напрямую (режим плебисцитной, то есть прямой демократии), либо через своих представителей — избранных в результате выборов при – важнейшее достижение политической теории ХХ века — соблюдении всей процедуры (открытая политическая конкуренция, равный доступ к СМИ и иным источникам информации, состязательность выборного процесса) – режим репрезентативной демократии. Таким образом, «суверенная демократия» — это в буквальном переводе не что иное, как «народный суверенитет народа-суверена».
Что касается ссылок В.Ю. Суркова на цитаты из американских и европейских чиновников, употреблявших, как кажется автору, термин «суверенная демократия» (замечу, что характер ссылок сам по себе показателен: на кого, как не на других бюрократов, может ссылаться чиновник российский?), то это, что называется, «трудности перевода». Sovereign democracy – это вовсе не та «суверенная демократия», к которой апеллирует заместитель руководителя Администрации президента: этот термин появился в политическом словаре после распада колониальных систем и означает режим демократии в странах, освободившихся от иностранных колонизаторов и обретших национальный, государственный суверенитет.
Спрашивается: В.Ю. Сурков с собеседниками и соавторами книжек не читали? Предположение возможное, однако делающее дискуссию бессмысленной. Ибо низводит оппонентов до объектов той самой науки – «тератологии». Допустим, читали. Тогда – к чему все эти изыскания?
А вот к чему. Еще со времен 17 века главным предметом политической философии стал вопрос о том, кто должен – и может – быть сувереном, то есть господином, принимающим решения, в государстве. Философ Томас Гоббс в своем знаменитом «Левиафане» аргументировал принцип, при котором сувереном, то есть источником абсолютной власти, может и должен быть автократ, ибо люди, народ, настолько по природе своей плохи, что, дай им власть, они ввергнут государство в хаос. Ему возражал Джон Локк, отец либеральной политической философии, а с ним и другие, полагавшие, что сувереном таки является народ, который, однако, для преодоления проблем, описанных Гоббсом, избирает представительный орган, а тот, в свою очередь, исполнителей (правительство), задача которых состоит в том, чтобы разрешать споры и защищать собственность и свободу сограждан. Последние же не только контролируют и ограничивают деятельность избранных правителей, но и имеют право смести их – путем переизбрания (конституционная революция) или даже восстания, в случае если правители начинают претендовать на свободу и собственность граждан.
Вот это право народа-суверена на революцию (прежде всего – конституционную, мирную, сменяющую действующую власть), зафиксированное в конституциях и/или традициях западных демократий (и выстраданное их же историей), и приводит в состояние неистовства г-на Суркова со товарищи. Оно же заставляет их пускаться в глубоко чуждые политтехнологам философские изыскания и придумывать новации под названием «суверенная демократия».
Действительно, задумайтесь: о каком народе-суверене, народе – единственном источнике власти можно говорить, если у россиян отнято право:
— избирать руководителей регионов, а скоро – и городов, то есть тех правителей, от которых непосредственно зависит каждодневная жизнь людей;
— избирать в представительные органы власти независимых кандидатов, не прошедших сито политических партий, кои ныне кроят в Кремле;
— голосовать против всех спущенных сверху кандидатов, коли в избирательном листе нет тех, кого граждане видят своими реальными представителями;
— слышать, видеть, сравнивать политические программы разных политиков, оппозиционных в том числе, по общенациональным каналам телевидения;
— узнавать о теневой стороне жизнедеятельности кандидатов от их оппонентов, поскольку новые поправки к избирательному законодательству запрещают «антиагитацию»;
— избирать кандидатов, привлекавшихся даже не к уголовной – к административной ответственности, например, за участие в несанкционированном митинге, причем решать это будет не суд, но местный избирком, то есть орган, не имеющий легитимного права для принятия такого рода решений и оказывающийся тем самым выше народа-суверена.
Прибавьте к этому де-факто запрет на акции прямой демократии – референдумы, шествия, митинги, – и «суверенная демократия» по В.Ю. Суркову перестает уже быть и демократией, и суверенным правом народа принимать политические решения в собственной стране. По сути, сограждане низведены до положения пациентов учреждений вроде Кащенки – они поражены в своих самых основных правах. И в главном – быть сувереном на своей собственной земле. О защите их свободы и собственности – ровно то, ради чего и существует институт государства — и говорить не приходится: милицейский, налоговый и прочий иной силовой беспредел плюс безудержная коррупция (отнимающая либо бизнес целиком, либо процентами с оборота) — все это вещи давно уже общеизвестные.
Вопрос: если российский народ по факту, да и по заложенным в законодательство нормам не является более сувереном на своей земле, то что же все-таки имеет в виду автор краткого курса под «суверенной демократией»? К чему пишет и пропагандирует эти десятки тысяч печатных знаков?
Тут ситуация еще серьезнее, чем просто игра в «масло масляное».
Был в истории немецкой философии ХХ века такой достаточно известный и вполне небесталанный персонаж по имени Карл Шмидт, автор многих философских трактатов, в том числе «О диктатуре» и «Политическая Теология», профессор Боннского и Берлинского университетов, член национал-социалистической партии Германии с 1933 года – причем свое членство в НСПГ он не денонсировал даже после окончания войны.
Вот идеи этого самого Карла Шмидта и некоторых его европейских последователей и проглядывают в славных «параграфах» В.Ю. Суркова со товарищи.
А идеи эти заключаются в следующем. Носителем суверенности – то есть источником власти в государстве — является не народ и не избиратели, а некий консенсус ответственных элит, то есть тех, кто способен и готов принимать важные политические решения, поелику народ, всем известно, занят каждодневной суетой и к таким делам не пригоден. Более того, высшим проявлением воли народа, его суверенитета, согласно Шмидту (см. трактат «О диктатуре»), является сильный диктатор, который значительно более эффективно, чем какой-то там парламент может руководить страной и претворять в жизнь чаяния народа, нежели законодательный орган, вечно вовлеченный в бесконечные и бесплодные дискуссии и компромиссы. Как там говорил спикер ГД Грызлов – «парламент не место для дискуссий»? Вот именно.
Фундаментом такой «демократии» по Шмидту должна была служить конституция – на том эта «демократия» и заканчивалась, ибо, повторю, его концепция отрицала основополагающий принцип «народа- суверена» и представляющих его органов власти. Диктатор же мог и обязан был принимать решения, не вдаваясь в дискуссии – исключительно исходя из своего понимания блага народа, независимо от того, находят эти решения поддержку у большинства или нет.
При этом полезно, конечно, чтобы диктатор был любим и популярен – другими словами, рейтинг популярности становится основанием легитимности принятых им решений.
Вот, собственно, что кроется под многостраничными словесными фантиками, рекламирующими идею «суверенной демократии». Лишить сограждан права на выбор, убедить их, что именно при таком устройстве власть, государство только и могут быть эффективными – особенно для решения задачи охранения национального суверенитета от полчищ окружающих Отечество врагов, договориться с «ответственными элитами» — путем убеждения или принуждения, и инвестировать «волю народа» и его суверенитет в популярного, опирающегося на высокий рейтинг диктатора, способного действовать без сомнений и ни на кого не оглядываясь.
Что называется – приехали. Впрочем, ровно к тому все последние шесть лет и шли.
Напоследок как тут не вспомнить известные слова только что ушедшего Милтона Фридмана: «Добрые намерения диктатора не делают авторитарный режим безвредным». Не делают.
|
