|
— В чем особенность нынешней политической ситуации? Что сейчас не так, как было в том же 1999−м? И почему сейчас, после всех стабилизаций, все снова говорят о переходной ситуации, «транзитной политике»? Транзит куда и откуда, или, может, мы уже приехали?
— Думаю, уже приехали, но не знаем куда. Не знаем по причине скудости средств опознания и признания своих проблем. Мешает дефицит дискуссии. В отсутствие дискуссии наш социальный ландшафт непрозрачен. Лишая устройство России и ее политику должной обозримости, он поощряет самые мрачные версии ее устройства. Отсюда нигилизм и некомпетентность. Я не стану вдаваться здесь в культурную критику, просто примем как факт, что мы движемся наугад, импровизируя. Давно пресеклась культура опознания серьезных пороговых переходов. И таким пороговым состоянием, когда меняется вся привычная метрика, безусловно, является конец президентского срока Путина.
— Проблема 2008 года?
— Сейчас о ней много чего говорят. Но по большей части не совсем про то. На первый взгляд перспектива 2007–2008 годов выглядит триумфально. Выборы закрепят и подтвердят данное государство. В их повестке впервые нет смены государства, революции или общей перестройки всей политической системы. Система признана, государство состоялось. Любые перемены, хотя бы и радикальные, могут быть только на данной государственной основе. Ни на какую «другую Россию» ни система, ни избиратель не дадут согласия. Борьба пойдет за ресурсы и схемы коммуникаций внутри данного здания, за дизайн государства, а не за его снос. Движения, у которых избиратель заподозрит цель сменить систему, не выйдут за пределы одного-трех процентов. Однако эта картина кажется розовой только на первый взгляд. Легко заметить, что она складывается из политических новаций, русской политикой не испытанных.
Непротестное недовольство
— Что это значит применительно к конкретной политической ситуации и ее основным участникам?
— Та же «Единая Россия» — это не просто партия власти, а партия власти Путина. Без кандидата Путина она теряет свое главное предвыборное предложение. Чем его заменить? Партии предстоит систематизировать политические принципы Путина, его концепцию государства, это трудно, но даже этого мало. Все без исключения партии, кроме ЕР, пойдут на выборы как партии оппозиции — к этому их, с одной стороны, вынуждает исключительная мощь ЕР, с другой — убеждение, что без Путина партия нежизнеспособна. При этом, когда мы говорим об оппозиции, мы должны понимать, что и тут картина будет совсем не той, к которой мы привыкли, на которую настроена вся политическая система. Одной из главных угроз на всех предыдущих выборах считалось пресловутое «протестное голосование». Это упрощало задачу — не допустить превращения протестного меньшинства в протестное большинство. Но в нынешней ситуации это будет совсем неактуально.
— Что будет неактуально? Неужели все так хорошо и все всем довольны?
— Отсутствие протестных настроений — не значит отсутствие недовольства. И в этом одна из главных особенностей нынешнего «порогового состояния». Система признана, государство состоялось, а потому на повестке дня в качестве ключевого оказывается вопрос о качестве этого государства, которое почти никого не удовлетворяет. Завершение политической системы Путина почти всех оставляет неудовлетворенными, даже самого Путина. И это очень важно понимать. Но эта неудовлетворенность сосредоточена на предлагаемых системой формах, редко обретая протестный (в отношении самого государства) подтекст. Люди лояльны сформировавшемуся государству, но недовольны его качеством. Это совсем новая ситуация, к которой система пока не готова. Система хорошо справляется с протестом отверженных, но пасует перед нормальным недовольством лояльных граждан по самым рядовым поводам. В острых случаях она откупается и отступает. И тут, на путях отступления, ее караулит популистская порча. Опасность которой к тому же многократно усиливается «пороговым состоянием». Избиратель привержен данному. Но до сих пор в политическое «дано» входил не просто президент, а «президент Путин». В то время как роль президента-учредителя, президента-лидера привычна избирателю, другая президентская роль должна еще быть изобретена. Поскольку места для Путина номер два нет, возникает вакуум, а значит, электоральная ниша для популистских эрзацев и муляжей. Что тут можно сделать? Готовиться к возникновению множества неопознанных политических явлений, которые будут непрерывно менять перспективу, заставляя действующих лиц и политические силы обновляться. Вот сегодня исследования показывают легко различимый рост лояльного большинства, бывшего «путинского большинства». Но по мере роста и укрепления это большинство постепенно сливается с национальным ландшафтом, а потому его очень трудно мобилизовать. А в какой-то момент оно может превратиться просто в фон совершенно других событий, предшествующих формированию какого-то другого большинства.
— Вы сказали «бывшего путинского».
— Возникло и собралось оно, безусловно, вокруг Путина. Но, конечно, у него есть свой бэкграунд, свои задачи. Это большинство не исчерпывается Путиным. Там, внутри него, например, произошел взрывной выход на арену городских средних слоев, причем, как показали последние исследования, не только больших городов, но едва ли не в первую очередь малых. Но это большинство, которое сегодня разрастается, как я уже сказал, только выглядит монолитной опорой. И уже сегодня заметен серьезный фактор риска, связанный с появлением среднего класса и превращением этого большинства в ландшафт: страна состоялась — задача, которую ставило перед властью это самое «путинское большинство», выполнена. Как говорится, социализм в целом построен. И здесь возникают запросы нового типа, которые не являются банальными. И один из ключевых запросов — запрос на производство стиля, образа жизни. Страна построена, в ней должен быть некий образ жизни. Этот самый сформировавшийся городской класс уже есть, но он еще не знает, как ему жить в состоявшейся России, что носить, что читать, как говорить, что любить, что ненавидеть. И тут ключевую роль могут сыграть группы, которые рассматривают себя как производителей образцов. Это некие меньшинства, которые вовсе не являются оппозиционными: они с эстетической брезгливостью относятся как к оппозиционным группам, так и к лояльному большинству.
Производители образцов
— А какова доля этих меньшинств в общественной структуре?
— Мы провели этим летом исследование, посвященное изучению электоральной ситуации в России. Исследование включало в себя количественный опрос 3600 респондентов в девяти регионах (включая Москву). Состав основных электоральных групп был определен методом кластерного анализа. Выявилось три кластера, представляющих основные типы политического мировоззрения россиян, мы назвали их «лояльное большинство» (64%), «политизированное меньшинство» (20%) и «образцовая среда» (14%). Последний кластер своеобразный, я бы назвал его «средой, продуцирующей образцы». Это люди, которые считают, что живут правильно, нормально и престижно. Причем престижность у них не эпатаж, а норма. К Путину они в целом относятся лояльно — там, внутри этой среды, тоже будет, я думаю, процентов под шестьдесят доверяющих Путину, но это доверяющие условно. В частности, потому, что не видят в нем творчески ведущего, а лидирующими в стране считают себя. И главное, они считают себя единственной группой в стране, которая живет так, как надо жить, «нормально». Общество же вокруг, на их взгляд, ведет убогое, ненормальное существование.
— Вы говорили, что это не оппозиционная, не протестная среда.
— Даже не всегда остро недовольная. Эта среда, производящая поведенческие модели, в целом вполне удовлетворена социально и экономически. Не удовлетворена же она только одним: за ней не признают ее креативной роли, не дают полноты признания в этом качестве. Она входит в нынешнюю элиту брезгливо, та для них эстетически неприемлема. При этом запрос большинства — того самого «путинского большинства» — на обновленный образ жизни старая элита удовлетворить не в состоянии. И возникает некий момент встречного запроса, когда вероятно такое развитие событий: образцовая среда производит миф, этот миф овладевает массой и создает — на короткое время — новое большинство. Временное, но его бывает достаточно, чтобы взорвать институты. Я это видел в Киеве. «Образцовая среда» — это то меньшинство, которое может сыграть ключевую роль в формировании нового большинства, может перевернуть все, казалось бы, незыблемые правила игры в политике.
— А все таки, что это за люди? Кто они?
— Сегодня они, безусловно, рассованы в государстве, как изюм в черством кексе: им некомфортно, окружение неприятно. Но это не люди, которые живут где-то на далеком острове, они работают на телевидении, в прессе, в рекламных агентствах и консалтинговых офисах. Мы их видим на премиях «Тэфи», мы их видим на светских раутах, мы их видим в редакциях глянцевых журналов. Они сегодня обслуживают власть, обслуживают систему, получая, кстати, с этого немалую ренту, но видят себя обособленно и воспринимают нынешний образ жизни нации как ненормальный. С их точки зрения, они лишены своего естественного права — производить образ жизни нации, ее представление о том, что она такое. Они лишены возможности производить полноценный продукт, просто хорошо работать. И я думаю, что это не может продолжаться вечно. Причем надо понимать, что эта проблема точно не может решаться сегодняшними властными элитами. Просто потому, что это изготовляющее жизненные образцы и несколько гламурное меньшинство не даст никому решать свою судьбу за себя.
— По причине эстетического и ментального расхождения?
— Дело в том, что их товар, производство нового стиля — то, что они умеют и хотят делать, то, что «мечтательно востребовано» большинством, — это как раз то, что представителям заказчика не нужно в принципе. К тому же эти представители заказчика, а заказчиком сегодня является бюрократия в широком смысле (не только государственная, но и бизнес-бюрократия), хотят иметь полный контроль над процессом, сами указывать, какие образы производить, а какие нет. А вот это для креативных сообществ совершенно неприемлемо.
— То есть мы имеем дело с противоречием, которое должно будет найти выход в ближайшее время?
— Да. Кажется, что это проблема немногих, но я хорошо знаю, что большие проблемы меньшинств как раз и бывают центральными. Возникшая и уже осознающая себя нация не умеет самовыражаться, она не может обсуждать себя на своем языке. Не может даже поглядеться в зеркало, чтобы увидеть себя красивой — а для чего еще смотрятся в зеркало? Увидеть себя такой, какой сотворена воображением, — очищенной, сильной, честной, свободной для нового творческого броска в мир. Между тем элитами — заказчиками образов, а тем более «представителями заказчика» сплошь оказываются какие-то, как Гоголь писал, «рожи». Или, используя любимое словцо Сталина, «замухрышки». То есть, группы, с точки зрения собственного народа, непрезентабельные, архаичные. И просто нечистые на руку.
— Вот вы говорите «заказчик». Но за его, может, и архаичными действиями есть своя логика. Есть своя логика в этой телевизионной картинке, в этом Петросяне… Телевизор работает на ту среду, которая больше, которая более всего податлива, которая ходит на выборы, наконец, и участвует в соцопросах. И пусть эта аудитория собирается по принципу «чем хуже, тем лучше». Но она собирается, она контролируется. Пусть эти десять процентов раздражаются, но шестьдесят процентов мы контролируем. Вот логика заказчика, и она ведь не только оттого, что он архаичен, а и оттого, что он ориентирован на низы, на массовую аудиторию, как «Проктер энд Гембл» ориентирован на массового потребителя и собирает прибыль куда большую, чем элитные марки. Зачем перестраивать, зачем усложнять процесс, потакая десяти процентам и тем самым внося хаос и усложняя ситуацию с шестьюдесятью-семьюдесятью процентами?
— Но дело в том, что хозяева жизни эти десять процентов вообще не видят в упор. Они считают это креативное меньшинство своим в доску, ведь ему платят, чего вам еще?! Но в принципе вы правильно поставили вопрос. С практической точки зрения тут кажется все просто: ну чего усложнять предвыборную задачу? У нас есть большинство, давайте его поднаращивать, сохранять и вести на выборы… Бегая за разбегающимися меньшинствами, можно потерять главное. Но этот практичный подход срабатывает не всегда. Выборы 2007–2008 годов перегружены новыми задачами. Вот мы начали с того, что большинство хочет стать иным, другим большинством. И это ключевой момент. Большинство есть, но его нельзя просто законсервировать, его необходимо обновить.
Путин и институт президентства
— Большинство требует переформатирования, потому что оно путинское, а Путин уходит в 2008 году, или не только поэтому?
— Конечно, не только поэтому, но фигура Путина тут многое определяет. Путин вошел в состав образа новой нации, стал русским брендом не только в мире, но и внутри России — «Россия, Путин…». Именно он подпитывает повышенную русскую самооценку. Загляните в социологию — имидж Путина за последний год обновил качество и утвердился настолько, что, в сущности, уже является иным имиджем. Например, сравнение с Ельциным и с другими политиками поколения девяностых для Путина уже неактуально. Сегодня имидж Путина настолько бесспорен, что, строго говоря, уже не является мобилизующим, он почти лишен тени.
— Что, совсем не отбрасывает тени?
— Тени есть, конечно. К теням относится связь с той же бюрократией, которая в сознании большинства преувеличенно мерзка и коррумпирована. Кстати, в России следует осторожно относиться к таким черным мифам о той или иной группе — Адорно отмечал, что радикальный антибюрократизм имеет слегка расистский оттенок. Но Путин в сознании этого большинства не имеет к этому отношения, он нависает над бюрократией, как скала, а для некоторых — как плотина от социального зла. Он сам себе институт. Но не институт президентства, а именно как «президент=Путин». Сегодня это в нем слеплено, и в этом совмещении политический вызов, а именно — как разделятся эти два понятия и что останется в институте президентства, когда он обособится, отъедет от Путина.
— Тогда, может быть, не надо так бояться третьего срока, может быть, наоборот, третий срок — лучший вариант, выход? Чем плох третий срок?
— Мы же говорим о ситуации транзита, перехода в неизвестное, и этот переход в любом случае нас ждет. Если мы пытаемся разделить позицию Путина и позицию президента — мы отправимся в неизвестное; но если мы попытаемся все сохранить как есть — мы отправляемся в другое неизвестное. Потому что просто инерционно сохранить это невозможно, сделать это незаметным для обывателя, который теперь избиратель и который любит это дело, невозможно: он не может этого не заметить. А когда ему предлагается это обсуждать, он раскалывается на несколько групп. И вы не можете предвидеть, какая из этих групп может оказаться кристаллизацией того самого нового большинства. То есть ситуация может уйти из ваших рук именно при попытке ее сохранить.
— Очень вероятно, хотя бы потому, что, по многим социологическим данным, выходит очень странная ситуация: среди сторонников Путина отношение к третьему сроку совсем неоднозначное и спрогнозировать, как поведет себя «путинское большинство», в этом случае почти невозможно.
— Да, так оно и есть. Причем выбор тут должен будет делать заново каждый, и первым свой выбор делает сам Путин. Строго говоря, здесь рискованны оба варианта. И я бы сегодня даже не стал гадать, какой более рискованный. Они оба предельно рискованные, оба требуют серьезного креатива. Третий срок — это не отдельный, пусть исключительный закон, это переформатирование всего государства. Причем, сказать в монархическом направлении — значит ничего не сказать. Что такое монархия — забыто. Оснований у нее сегодня нет. К тому же здесь есть человеческие лимиты конкретного человека: готов он принять императорский венок или не готов. Я думаю, что Путин по всему своему строю городского буржуа — не бизнесмена, в чем его облыжно обвиняют, а именно вот городского буржуа – совсем не хочет быть императором, для него это крайне неудобная позиция. Нынешняя же позиция для него предельно удобна, но она истощается, и он это видит. В принципе он сделал выбор, во всяком случае, свой первый выбор он сделал, но дальнейшее требует от него креатива. В данном случае креатив касается двух вопросов: чем будет президентский пост без него и какова будет его политическая позиция после 2008 года?
— А есть ли прецеденты такого перехода власти?
— Я не вижу, где искать прецедент. Часто поминаемые — то де Голль после 1948 года, то Дэн Сяопин — бесполезны в русской политике. Пока ясно одно: Путин в 2008 году окажется в позиции сильного общественного лидера, который при этом находится вне институтов. Путин, поддержка которого продолжает расти сейчас и, видимо, будет продолжать расти вплоть до выборов, а возможно, и после них, покинет Кремль, чтобы стать самым популярным и влиятельным частным лицом в России. Возможно, Путину лестно стать первым гражданином России, более сильным и уважаемым, чем вся политическая система в стране. Но каково это вынести политическому механизму? Вопрос для России новый, зато он хорошо известен политической мысли со времен Аристотеля и считается роковым.
На месте Путина никого не будет
— Итак, Россия уже сформировалась. Что дальше?
— Сформировалась нация, и теперь нация осматривается у себя в стране. У нее тьма вопросов. «Государственность» больше не является всепобеждающим паролем. Все хотят хорошо работающего государства. У этой сложившейся нации должен появиться свой голос, а отнюдь не голоса нынешних споуксменов. Мы смотрим программы Петросяна, а ждем от жизни чистого и высокого. Люди не хотят жить в «дурацкой России», в «России Петросяна». Рейтинги массовых шоу ни о чем не говорят и не показывают степени отторжения массой того образа жизни, в котором она застряла. Есть невидимый «рейтинг чистой России», который нельзя замерить, пока не наступит взрыв самооценки и обновление идентичности нации. Тогда возникнет небывалое, бесподобное большинство! И старое повалится у вас на глазах. Я полагаю, что Путину и соблазнительно, и трудно самому возглавить этот процесс. Нужно совершить шаг от привычного «путинского большинства» к национальному. Политику безумно трудно ступать в неизвестность. Уже сегодня путинские отклонения в прогрессизм несколько ошарашивают тех, кто привык к его «президентской речи». Это он пробует свой новый язык независимого политика.
— Он уже как минимум три раза говорил странную фразу.
— Он часто говорит странные фразы. Иногда они оказываются ключевыми.
— Трижды одну и ту же странную фразу, которая всем показалась шуткой, но она в том русле, о котором вы говорили. «В 2009 году я буду лидером оппозиции». Это что-то значит или сейчас вообще не имеет смысла слушать то, что он говорит?
— В данном случае предлагаю прочесть шутку буквально. Путин оказывается в зоне неудовлетворенности системой с момента, когда он переступит черту, отделяющую его от Кремля. В условном 2009 году он становится независим и вправе выступать со своим мнением по поводу политики партий, правительств и президента. Сохраняя позицию личного лидерства, он становится и рупором недовольства. Путин становится могущественным гражданином, который может сказать веское «нет» кому и чему угодно, а это право политически ключевое. Станет ли он держать свое мнение при себе? Он не будет, как Борис Николаевич, почтенным отставником. У него есть и политические идеи, и союзники, и другие возможности.
— Все говорят — преемник, преемничество. Называют фамилии… Но что это такое — операция «Преемник», как она будет проходить, какие проблемы с ней связаны?
— Есть место президента, а есть место Путина. И важно помнить, что на месте Путина нет и не будет никого, кроме Путина. А преемник будет просто третьим президентом России. Но стать третьим — это фактически новая президентская миссия, она трудна, она необычна. Прежде выборы президента были конкурсом на руку и сердце страны. Победитель претендовал стать отцом-основателем государства. Но у следующего президента такого мандата не будет, Россия уже основана. Ядерный чемоданчик Путин в свое время передаст преемнику, но моральное лидерство останется при нем.
— А почему?
— Потому что нет никаких признаков, что эта любовь нации уходит от Путина и нет никаких признаков, что Путин готов ею делиться в товарных количествах. К тому же это вовсе не в его власти.
— Есть ли в этой ситуации риск революции?
— Риск того, что называется обычно революцией, есть только в возможной попытке, которую тоже нельзя исключить, сдержать обновление, в попытке стать поперек массовой подспудной тяги к изменениям. Третий президент России будет избран простым большинством для реализации прозаической государственной повестки дня. Он наследует недоработки системы как фронт работ собственного правления. Вот, например, элементарный вопрос, почему мы живем без суда, уже не сможет остаться безответным в 2009 году.
— Получается, что будущий президент должен будет решать сложнейшие экономические, социальные и политические задачи, причем без всякого карт-бланша, народной любви?
— У него нет карт-бланша, но у него уже сейчас есть некий мандат, и этот мандат не пустой. Вне зависимости от того, кто будет преемником, он просто обязан взяться за решение вопросов, которые не были актуальными в той модели, которая сложилась после 1999–2000 года. Среди них проблема суда не единственная. Есть, так сказать, накопленная повестка дня. И она весьма обширна. Есть проблемы, которые связаны с чудовищной деградацией социальной ткани и социального капитала. Та же Кондопога — это еще, может быть, не самый острый вариант. Ну а что происходит в секторе тюремном, например, что происходит в секторе семейного воспитания — мы видим там разрастающиеся очаги достаточно высокого общественного садизма и санкции на садизм. Государство этим сегодня вообще не занимается. Есть очень острая тема упадка поселений. И этим тоже никто не занимается. Следующей власти, которая будет именно власть, а не Путин, придется со всем этим разбираться. Те же национальные проекты — это, по большому счету, ключевые проблемы, решение которых в любом случае ляжет на плечи будущей власти.
На пороге войны
— Но ведь и нынешняя власть должна была решать все эти проблемы. Однако не решала, и в общем ничего страшного с ней не произошло.
— Перед нынешней командой стояла другая сверхценная задача — существование России как таковой. И похоже, задача выполнена. Страна сбылась, Россия больше не остаток другой страны и не полигон «процесса реформ». Теперь же предстоит достраивать государство, обсуждая вслух, как и для чего именно. Но, заметьте, мы все время говорим о внутренних делах, что является простой условностью. Для России внутренние дела почти всегда — продолжение внешних, и это не имперская ностальгия, а глобальная природа устройства России как государства русской цивилизации. Мы встроены в мир, а мир, похоже, накренился к большой войне. Естественно, следует до последней возможности сдерживать ее и самим держаться в стороне. Так Путин и делал, но удастся ли впредь? Россия слишком заметный сегмент на глобусе.
— К войне кого с кем?
— А кто бы нам это предсказал? Наверное, если бы я и вы знали, то, как этот израильский начальник штаба перед ливанской войной, кинулись бы срочно менять свои акции. Вот, кстати, за одно лето на Ближнем Востоке исчезла региональная военная сверхдержава Израиль, оставив группу государств с взаимно непризнанными границами. Израиль есть, все у него вроде на месте, а сверхдержавы нет. Естественно, безопаснее в регионе не стало. Россия, тоже являющаяся пока лишь региональной сверхдержавой, должна делать выводы и для себя. Сверхдержава способна обнулиться, сдуться, номинально не потерпев поражения. Ее сверхдержавность коренится не в национальном потенциале, а в мировой системе. Частью какой мировой системы была израильская сверхдержавность? Мы вступили в последнюю фазу доламывания ялтинской системы. Именно той, послевоенной, созданной в Ялте—Потсдаме. Если понимать под ялтинской послевоенную систему мироустройства, то мы, с определенными корректировками, по-прежнему обитаем внутри нее. Ровно так же Европа обитала внутри системы, созданной после Венского конгресса, по сути дела, до 1914 года. Сама идея монополярного мира бессмысленна вне ялтинского принципа управления миром системой «двух ключей»: просто ключи были у двух соправителей, пока один не ушел, оставив США за себя. Но Америка не справляется. Подтопленная с восточного борта ялтинско-потсдамская система перекошена, перенапряжена и дала крен. С нее то и дело что-то сваливается и тонет. Америка дошла до упора в освоении ресурсов советской зоны глобального влияния, которые она заполняет, как вода трюмы «Титаника». Риторика Буша аналогична советской глобальной риторике семидесятых. Ясно, что грядут большие и драматические события, но не вполне понятно, к чему именно готовиться. Мировая война в газообразном состоянии. Для России, я думаю, здесь есть еще один момент, о котором стоит сказать. В таких драматических крушениях мировой системы люди исподволь начинают искать козла отпущения, некое всеобщее зло, виновное во всем на свете. Таким «виновником» между мировыми войнами оказались евреи и большевики. Сегодня сама новая Россия имеет шансы оказаться в этой опасной роли удобного врага. Так называемая проблема негативного имиджа России — это симптом неуместности России в полуразрушенной, но сохраняющейся ялтинско-потсдамской системе. Просто потому, что национальная Россия вообще не была предусмотрена послевоенным миропорядком. И мы видим, как нарастает отторжение России в западном мире, а называемые вслух иррациональные разъяснения имеют различимо расовую подоплеку. И пока никто не предлагает мало-мальски представимый вариант мирной трансформации мировой системы, вероятность войны растет. Как это повлияет на наши внутренние дела, неизвестно, но все ключевые события, скорее всего, будут происходить также в следующее президентство.
|
