|
"– Мы еще не осознали до конца, какого человека потеряли, – говорит Александр Панкратов-Черный, близкий друг Евдокимова. – И нескоро осознаем. А ведь лишились-то народного героя…
Никогда не забуду его похороны. Народ за гробом шел по всей трассе от Барнаула до Верх-Обского. 200 с лишним километров. На каждом повороте, из каждого дома выходили люди и бросали на дорогу цветы – ими была устлана вся трасса. Процессия казалась бесконечной. Что-то похожее я в последний раз видел, когда хоронили Высоцкого... Это о многом говорит.
Единственный живой свидетель катастрофы – жена Евдокимова Галина. Она все еще в Алтайской краевой больнице, куда ее доставили после аварии. Лишь недавно ее перевели из реанимации в обычную палату.
– Сейчас ей получше, – говорит Александр Васильевич. – Но вставать пока нельзя. Все-таки травмы очень тяжелые – долго еще придется ей там лежать. Аня, дочка, постоянно у нее дежурит и ночует в больнице. Но она до сих пор не оправилась от горя. Смерть отца так потрясла ее, что на похоронах рядом с ней постоянно находились врачи.
Кроме Ани, в палату больше никого не пускают. Да и Галина пока не готова общаться с кем бы то ни было, кроме самых близких. И жалеет о том, что не смогла проститься с любимым человеком. Подробностей того, что произошло в роковое утро, не помнит.
– Амнезия у нее будет месяца четыре, – предположили в больнице. – Сколько времени вообще продлится лечение, еще неизвестно. Но у нас ей хорошо, палата охраняется. Посетителей не пускаем – пациентка сама об этом попросила. Не хотела, чтобы посторонние видели ее, пока не заживут раны на лице. А еще ей постоянно приносят цветы. Не только друзья – со всего края люди везут.
На пороге недостроенного дома
– Я был у Миши незадолго до трагедии, на Шукшинских чтениях, – продолжает Панкратов-Черный. – Мне кажется, он ждал беды, знал, что скоро с ним случится нечто непоправимое. У меня было ощущение, будто мы с ним прощаемся... Да и в селе люди рассказывали: он, выступая на празднике, который устраивал там каждый год, выкладывался так, словно делал это последний раз в жизни.
Знал он, что с ним должно что-то произойти, или предчувствовал? Не знаю, не знаю…
Мы в те дни много ездили с ним по краю. Он с гордостью показывал мне свои родные места – как же там красиво! Говорил: «Вот, меня ругают, мол, все плохо, посевная сорвана... А ты посмотри, какие у нас поля – все цветет, колосится, урожай богатый будет». Он очень этим гордился. И было отчего: он так недолго проработал на этом посту, но столько всего успел сделать! То, до чего у его предшественников руки не доходили. Врачей «скорой», к примеру, обеспечил транспортом, люди зарплату исправно получали...
Все было прекрасно, пока мы не заехали и в Белокуриху. Там он строил дом, в котором мечтал в будущем жить с семьей, и решил мне его показать. Здание было еще совсем не достроено. Я спросил его: «Что ж ты мне недостроенный дом показываешь?» Его ответ меня напугал. Он как-то изменился в лице и тихо сказал: «Кто знает, а вдруг тебе придется его достраивать за меня…» Меня тогда холод пробрал. Даже не знал, что ему ответить.
И тут приходит известие о ДТП. Хотя мне почему-то в случайность верится слабо. Когда я узнал о трагедии, у меня первая мысль была: «Убили!» А в Верх-Обском народ ни про какие другие версии и слышать не хочет. Там все уверены, что никакая это не случайность.
О приближении несчастья столичным друзьям Евдокимова вроде бы ничто не говорило.
– Летом он приезжал ко мне на дачу и был таким, как всегда, каким запомнился еще в ГИТИСе (мы учились в одной группе, на заочном) – веселым и жизнерадостным, – рассказывает бард Олег Митяев. – Никто не мог представить, что два месяца спустя его не станет... Миша, как всегда, приглашал меня к себе в Верх-Обское на праздник. Но я в этом году решил не ехать, думал – съезжу на следующий.
Поеду, конечно. Надо же продолжать его дело.
Когда Миша решил пойти в политику, я был за него спокоен – он еще в студенческие годы умел решать хозяйственные вопросы и договариваться с чиновниками. Если за что-то брался, от начатого не отказывался. И уже тогда умел зарабатывать. Ему нравилось доставлять людям радость. Даже в мелочах. Еще в институте, помню, мы все приносили с собой что-нибудь перекусить. А Миша обычно шел к метро, где торговали пирожками, и покупал целый лоток. Обычно этот лоток вносил вслед за ним продавец. Ставил его, а Миша говорил всем: «Угощайтесь!»
Во время сессий у нас главным событием был не курсовой спектакль, а банкет. Заканчивался он под утро. К метро мы шли каждый на своей скорости, но в итоге все как-то собирались вокруг Миши.
И что бы он ни делал, он не позволял себе делать это плохо и нечестно. Думаю, что и губернаторствовал он именно так.
Но это же невозможно, ведь политика – дело нечестное.
Поплатился за доброту
В селе Верх-Обское Смоленского района Алтайского края, где вырос Михаил Евдокимов, люди, звавшие его «наш Миша», не могут смириться с потерей. На сельское кладбище к его могиле каждый день приходят люди, совершенно незнакомые, со всех концов страны. Попрощаться с ним успели не все жители Барнаула – после приезда президента гражданскую панихиду закончили. Но теперь это можно сделать спокойно, не под бдительным оком караула. Никто не скрывает своих чувств – люди не стесняются слез. Каждый день в селе бывает множество незнакомцев. К этому даже начали привыкать.
– Вчера видел – бабушка идет, старенькая совсем, лет, наверное, 90, с палочкой, – рассказывает односельчанин и друг Михаила Евдокимова Николай Пилин. – Долго она на могилке сидела, плакала. Мы поговорили с ней потом – оказалось, она за несколько сот верст сюда шла, в свои-то годы! Вечером уехала на попутке.
– В душе пустота, все рухнуло в один момент, – делится друг погибшего губернатора Сергей Гранин. – Вот, пытаемся закончить его дела, выполнить то, о чем он мечтал. А мечтал он построить часовенку и облагородить наше сельское кладбище – оградки подправить, забор новый поставить. Теперь без него все это делаем. А 40 дней придет, сядем, помянем его по-христиански.
Сергей Борисович последний раз видел Евдокимова живым в то самое утро, буквально за час до страшного ДТП. Михаил Сергеевич очень торопился, видимо, не хотел опаздывать. Даже и словом перекинуться с ним не удалось. Знать бы тогда, чему навстречу он так спешил. А теперь, как говорит Сергей Борисович, остается только ждать, когда время сделает свое дело и залечит рану.
– Для нас эта смерть – очень тяжелый удар, – вновь подключается к разговору Николай Пилин. Говорить ему трудно – мешают слезы. – Миша человеком был чистым, открытым, верил людям... А среди них были и такие, что пользовались его добротой. Он многое прощал, а потом за это приходилось расплачиваться. Он ведь во власть пошел не за деньгами и не за должностью. Он сделал это ради края, ради нас. А на него все ополчились, начали травлю.
Нам всегда очень обидно было, когда в печати о нем отзывались пренебрежительно, называли его клоуном. Не все, конечно, но были такие, и немало. Да никогда он клоуном не был, ни на сцене, ни во власти. Старался изо всех сил, пытался хоть что-то сделать и делал... Он, когда из города сюда приезжал, все время приглашал нас к себе. Помню, скажешь ему: «Михаил Сергеевич, да вы же устали», а он в ответ: «Да какое – устал, я только здесь с вами и отдыхаю».
По словам односельчан, видно было чуть не с первого дня его губернаторства, что там, на новом месте, ему приходится очень нелегко. Но никто и никогда не слышал, чтобы Евдокимов на что-то или на кого-то жаловался.
– Он по поводу трудностей всегда говорил: «Ничего, победим и прорвемся!» И почти ведь прорвался, совсем чуть-чуть ему не хватило, – сокрушается Николай Владимирович. – Но иногда его удавалось разговорить, и он грустно рассказывал о том, что творится там, наверху: «Бывает, кто-то подходит к тебе, одной рукой обнимает и улыбается, а в другой – чувствуется, будто нож держит. И тебя этим ножом режет исподтишка». Понятно было, что он там не приживется – слишком открытый был человек. Но, я думаю, все, кто виноват в его гибели, рано или поздно поплатятся..."
|
