|
"Помню, таково было решение властей: оградами могилы не разгораживать, всем поставить за государственный счет одинаковые – в смысле затрат и размеров – надгробия и самодеятельности в этом деле не допускать. Одно из немногих мудрых решений среди тех, что были приняты в ходе и по следам бесланских событий.
Земли-то всем поровну, и надгробия вровень, как по невидимой мерке, но только полного равенства все равно не получается. Кто в одиночку лежит, а кто всей семьей, по пять-шесть человек. Могильные плиты, прямо как у Высоцкого, в единую слиты, и такой, например, получается фамильный склеп для всей семьи Тотиевых, метров десять длиной, что издалека видно, а уж вблизи... Самый закаленный человек без того, чтобы комок в горле встал, мимо не пройдет.
Глядя на бесланских матерей, потерявших в сентябрьском прошлогоднем аду своих детей и по сей день носящих по ним полный траур, с головы до пят, я ловлю себя на мысли, что они, наверное, завидуют таким вот фамильным пантеонам, где родители лежат вместе с детьми. Потому что, разговаривая с этими женщинами – и не женщинами вовсе, а ходячими тенями, призраками, у которых внутри, кроме пепла, ничего не осталось, – я думаю, что, наверное, жизнь им в тягость и дел на этой земле у них больше нет, кроме как приходить на этот не имеющий в России аналогов погост. Нет, одно еще дело, пожалуй, осталось. И они его сделают, я уверен. А сделав, может быть, и возродятся из пепла. Но об этом после.
Спасибо «Единой России» за наше счастливое детство!
Но, конечно, как говаривали жизнелюбивые литераторы из прославленного Булгаковым МАССОЛИТа, мы-то живы и жизнь продолжается, несмотря ни на что. И вот, приехав в Беслан, с кладбища мы попали на большой праздник. В этот день, 17 августа, в городе открывали сразу две школы – прекрасные, по последнему, что называется, слову оборудованные: одна на 32, другая на 36 тысяч квадратных метров. Та, что побольше, даже с бассейном.
Построила их Москва, на открытие приехала большая команда московских руководителей в сопровождении владикавказских чиновников. Но славу столице почему-то пришлось делить с «Единой Россией», благодарность которой красовалась на полотнище, вывешенном на центральном балконе новой школы. И этого показалось мало чиновным местным подхалимам – еще две эмблемы с вездесущим медведем прилепили по бокам от лозунга. Словно не школу открывали, а какое-нибудь представительство этой самой, несуществующей главной партии страны. Ну что «Единая Россия»-то сделала для Беслана, кроме того, что своим агрессивно-бессмысленным большинством в Думе задавила, как тот медведь, все попытки независимого расследования сентябрьских событий?
Школы построили вместо той, сгоревшей, номер один. Причем самая большая из новых стоит буквально напротив старой, и из ее окон хорошо виден страшный, полусгоревший, полуразбомбленный остов. Не самый лучший будет открываться вид для бывших заложников: большинство их будут учиться как раз в этой школе. До сих пор, к слову, ей не дали номер, рассказывает завуч Елена Касумова, идут жаркие споры: одни – за то, чтобы присвоить номер первый, другие, видимо, из какого-то суеверия – категорически против. Сама Лена за то, чтобы сохранить образ и историю первой школы в стенах новой, собирается здесь и музей делать.
Глядя на эту стройную, элегантную женщину с внешностью почти что кинозвезды, трудно себе представить, что год назад она провела все три страшных дня в заложниках вместе с десятилетним сыном. От первого взрыва, с которого и начался хаотичный и безжалостный штурм, погубивший львиную долю людей, человека рядом с ней разнесло в клочья, сама она потеряла сознание, очнулась от нового взрыва, увидела крупным планом – прямо как в кино – детские ноги, перемахивающие через подоконник, схватила сына и прыгнула в неизвестность: как оказалось, из смерти в жизнь.
Лена, конечно, держится прекрасно, но рассказывает, сколько пролито слез уже в этой, новой школе, сколько непредвиденных ассоциаций вызывают совершенно новые, невиданные в Беслане интерьеры, аудитории, залы. Рассказывает, что учителя зашли в первый раз в новый спортзал и многие просто в панику впали, увидев, как высоко от земли расположены окна, превращая помещение в каменный мешок и делая его похожим на тот спортзал. Ну да поздно, уже ничего не переделаешь. А сколько еще таких неприятных открытий и ассоциаций поджидает травмированных людей – бог весть. Шокирует все, говорит Лена, сама роскошь и совершенство нового здания вызывают лишь ностальгию по скромности и уюту старой.
Виктория, Виктор и другие
В общем, праздник открытия новых школ получился, простите за банальность, со слезами на глазах. Московские и владикавказские чиновники бодро инспектировали класс за классом, а горстка бесланских учителей, время от времени утирая слезы, как-то неприкаянно потолкалась внизу, в роскошном фойе, со специальным красным углом, как иконами, украшенным портретами Владимира Владимировича и выдержками из его выступлений, а потом разбрелась кто куда. Светлана Туганова, учительница биологии, сидела в зимнем саду, мечте любой биологички, когда я туда заглянул, и отрешенно смотрела в пустоту. Может быть, она вспоминала, как за несколько минут до начала той линейки по какому-то неведомому наитию решила отправить четырехлетнего сына вместе с мужем домой. А сама Светлана в заложниках провела все три дня и выбралась только в пять часов вечера 3 сентября, когда все уже было окончено, очнувшись среди трупов. По сути дела, спасли ее террористы, вытащив из спортзала, который неизвестно для чего поливали огнем спецназовцы: в спортзале к тому моменту были сотни заложников и лишь двое или трое боевиков. Шагая по трупам, она пробралась в столовую, где и упала без сознания, оглушенная взрывом. До сих пор Светлана не слышит на одно ухо, ее мучают постоянные головные боли и страх. «Приятно, – говорит она, – что построили такую школу, но...» Она замолкает, и это молчание, как писали в старых романах, красноречивее любых слов.
По новым классам, уставленным современной техникой – впервые в России я видел школу, где на партах красовались персональные компьютеры с жидкокристаллическими дисплеями, – бродили и детишки: сперва как по музею, но дальше все быстрее и быстрее осваивались. Кого я ни спрашивал – редко встречал незаложников. Девятилетнюю Алину Цгоеву красота новой школы явно мало впечатляла. Из сентябрьского школьного пекла ее вынесли ополченцы, в огне погибла тетя, а сестра и мама, к счастью, выжили. Три недели Алина провела в больнице, физические травмы зажили, а душевные, судя по глазам этой девочки, нет. «Хочешь в школу?» – спрашиваю. Она мнется, понимая, что ее ответ будет «неправильным», но пересилить себя не может и тихо говорит «нет». Красотка Вика и ее рыжий брат Виктор Коцоевы, которых я застаю весело кувыркающимися на брусьях в спортзале, – погодки. В прошлом году Вика пошла в третий класс, Витя во второй, вместе с мамой и дядей оказались в заложниках, дядя погиб, с остальными все в порядке. Их душевное здоровье явно лучше, чем у Алины, хотя долго (правда, весело) они пререкаются, кто из них двоих кричит по ночам. Предполагаю, что оба.
Эх, Александр Сергеевич!..
Говоря о чиновниках, бодро сопровождавших московскую команду, я не упомянул одну значительную фигуру, выделявшуюся на общем, вполне праздничном фоне какой-то почти трагической маской, застывшей на лице. Мне сказали потом, что Александр Сергеевич Дзасохов впервые после своей бесславной отставки появился 16 августа в родной республике. Чувствовал он себя явно не в своей тарелке, хотя, опытный чиновник, маневрируя в толпе, ловко держался на первом плане. Рядом шел нынешний глава Северной Осетии Теймураз Мамсуров с лицом тоже, надо сказать, невеселым: у него в сентябрьские дни тяжело пострадали дочка и сын, а сам он накануне 3 сентября обещал людям, что штурма не будет – мол, грудью встанем, но штурмовать не дадим, – однако обещания, как известно, сдержать не смог.
Эх, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич! Как сказал один мой бесланский знакомый (сам не последний человек в республиканской номенклатуре, под перекрестным огнем боевиков и федералов вытаскивавший 3 сентября заложников из здания школы), он мог войти в историю осетинского народа героем, а вошел... Знакомый был свидетелем того, как все трое суток драмы с заложниками во время неразберихи, царившей в так называемом штабе, где никак не могли определиться, кто руководит операцией, Дзасохов безвольно сидел на стуле и кричал, когда к нему обращались: «Что вы от меня хотите, я уже политический труп!»
Впрочем, есть и другие свидетели, несколько по-иному оценивающие поведение Дзасохова в те дни. Рассказывали мне, что когда Дзасохов входил в главный кабинет уже упомянутого так называемого «штаба по освобождению заложников», заседавшие там генералы Проничев и Анисимов немедленно замолкали. Это было так очевидно и унизительно для президента Северной Осетии, что один раз, выйдя из кабинета, он не выдержал и стал материться. Надо сказать, мат из уст бывшего дипломата Дзасохова до этого мало кто когда-либо слышал.
Так или иначе, но героя из Дзасохова действительно не получилось. Но и другое мне стало ясно, когда я смотрел на это потемневшее лицо. Случившееся не прошло для него даром и не сошло, как с гуся вода. Переживает человек до сих пор, это очевидно. И даже пытается, что называется, исправить ошибки. Переживание толкает его на важные шаги, одним из которых, несомненно, стали показания, которые Дзасохов дал 14 апреля этого года. Бывший руководитель Северной Осетии засвидетельствовал, что 1-3 сентября прошлого года он вел телефонные переговоры с Закаевым и – через него – с Масхадовым, они фактически пришли к договоренности о приезде лидеров чеченского подполья в Беслан для урегулирования ситуации (при соответствующих гарантиях безопасности), но все это было разрушено внезапно и неизвестно почему происшедшими взрывами в школе и последующим штурмом, начавшимся 3 сентября в 13 часов. Думаю, что сказать все это так прямо и ясно для бывшего члена Политбюро ЦК КПСС, бывшего дипломата, бывшего президента Северной Осетии, нынешнего члена Совета Федерации было непросто...
Зезе – от Заи и Шпачека
После великолепия новой школы мы не могли не зайти на пепелище старой. Все здесь осталось по-прежнем. Развалины, головешки, следы от пуль и гранатных разрывов на обломках стен. Усыпанные учебниками и тетрадями полы. Прислоненные к стенам портреты Ахматовой, Льва Толстого, Косты Хетагурова. Шукшин, скорбно глядящий сквозь оконную решетку, как сквозь тюремную...
Дело в том, что, как и в случае с номером новой школы, мнения общественности резко разошлись: сровнять остатки старой школы с землей или оставить их как своего рода мемориал. Я так думаю, несмотря на всю неприглядность этого пепелища: а как рука поднимется все это стирать бульдозером с лица земли? Вот я знакомлюсь, бродя по проклятому спортзалу, с Альмой Хамицевой. На самом деле я ее встречал до этого несколько раз и в Беслане, и во Владикавказе: удивительно выразительное лицо, которое я беспрестанно фотографировал, – и на этот раз я подхожу к ней, представляюсь, извиняюсь, что постоянно преследую ее с фотоаппаратом, мол, уж больно она красивая. Она принимает комплимент с каким-то даже подобием улыбки, которую я впервые вижу на ее вечно скорбном лице, и говорит: «Если бы вы видели, какая красивая была моя сестра...» Она подводит меня к месту, где Фатима, ее сестра, просидела все три дня, не вставая, и где застал ее взрыв: «Она была слишком робкая и не тронулась с места, когда все уже начали убегать...» У Фатимы осталось двое круглых сирот: ее муж, работник милиции, погиб несколько лет назад при исполнении служебных обязанностей.
Александр Дзасохов засвидетельствовал на следствии, что контакты с Масхадовым и Закаевым были им установлены, они готовы были приехать в Беслан, и почему начались взрывы в школе – для него «осталось загадкой»
Ну и как сровнять с землей это место, где сидела Фатима и куда Альма приходит почти каждый день, как на могилу? Со временем, конечно, придется, но сейчас об этом и подумать невозможно. Это же действительно второе – если не первое – бесланское кладбище. Люди приходят сюда поговорить с мертвыми, как с живыми, пишут на стенах эпитафии. Написанные детской рукой, эти надписи потрясают своей безыскусностью и человеческой глубиной:
«Дреева Зарина, где ты? ЧСШ № 1 9 «Б» 2004 г.»
«Кистина и Дзера, я вас никогда не забуду. Алена 6 шк.»
«Кусова Анжела ты была и будешь нашей младшей сестрой»
«Алина мы тебя очень сильна любим»
«Зезя мы скучаем по тебе! Ты всегда будешь жить в нашем сердце. Зая и Шпачек»
«Циноева Инга ты со мной!!! Лаура»
«Дзагоева Ирма я тебя помню!»
Суд над судьями
А в четверг, 18 августа, было заседание суда, 23-е по счету, по делу единственного оставшегося в живых террориста, Нурпаши Кулаева. Суд идет уже четвертый месяц (первое заседание прошло 17 мая), освещается в нашей прессе, особенно электронной, крайне скудно и, главное, формально, так что у многих может создаться – и уже создалось – впечатление, что и сам процесс бессодержательный и формальный. Собственно, именно для этого власти его так и освещают. И они бы хотели, чтобы он по существу стал таковым – пустым, скучным, проформы ради. Ан ничего у них, как всегда, не получается.
А что получается? Самое для них неприятное: суд над Кулаевым превращается в суд над властью, над организаторами бессмысленно, почти варварски жестокой «операции по спасению заложников», которая на деле превратилась в операцию по их уничтожению. Уже сейчас ясно: от федеральных гранатометов и огнеметов, от танковых залпов по школе, от пожара, занявшегося именно в результате использования так называемого оружия неизбирательного действия, погибло гораздо больше заложников, чем от рук террористов. Надеюсь, вы меня поймете правильно: это ни в какой мере не оправдывает террористов. Но делает абсолютно непреложным тот факт, что на скамье подсудимых, помимо Нурпаши Кулаева, должны оказаться крупные чины, которые руководили так называемым штабом по организации операции по спасению заложников и непосредственно самой так называемой операцией.
Конечно, по-своему великий прогресс, что власть пошла на этот процесс, оставив в живых хотя бы одного субъекта обвинения – этого самого Кулаева. В «Норд-Осте», как мы помним, руководствуясь логикой «нет человека – нет проблемы», в живых не оставили никого из захватчиков – и судить было некого. А здесь этот самый Нурпаши остался. Один очень информированный человек на условиях анонимности сообщил мне, что это произошло случайно: в Беслане, как и в «Норд-Осте», был приказ ни одного террориста живым не брать. Но, видимо, власть решила, что против Кулаева ей удастся обернуть весь народный гнев, направить все свидетельские выступления, устроить большое пафосное шоу, показательно этого малого осудить и на этом поставить точку. Однако слишком несоразмеримо оказалось горе людей, потерявших сотни близких (не говоря уже о тех, чьи близкие оказались изувечены физически и морально), – и вина этого Нурпаши, которого террористы захватили с собой, что называется, в качестве пушечного мяса, не доверив ему даже оружия и посадив на маловажный пост где-то в столовой. Только на 23-м заседании, на котором я и присутствовал, впервые появилась свидетельница (ее фамилия Бегаева), которая видела Кулаева на месте событий. А до этого и опознать никто не мог эту сто тридцать вторую спицу в террористической колеснице.
И с самого начала все пошло наперекор воле организаторов процесса, а задуманный, дурацкий и бездарный сценарий стал трещать по всем швам и склейкам. Без пафоса, без общих слов, просто, конкретно и убедительно потерпевшие, которые, по замыслу организаторов процесса, должны были свидетельствовать против Нурпаши Кулаева, коего они в глаза не видели, свидетельствуют против власти, федеральной и местной, против штаба и его фактических руководителей – заместителей главы ФСБ РФ Проничева и Анисимова. Наконец, простите за битое слово, против самой системы, которая ради уничтожения 32 террористов (если верить официальным данным) загубила более 300 жизней и еще около тысячи людей превратила в калек или по меньшей мере нанесла им тяжелые физические и моральные травмы.
Процесс показной и формальный, каким он был задуман, превращается в процесс реальный, и обвинение во главе с заместителем Генпрокурора РФ Николаем Шепелем оказывается к этому катастрофически не готово. Слушая вопросы, которые задают обвинители, я никак не мог уловить их логику и взаимосвязь, не мог понять, что, собственно, хочет выяснить обвинение. Ну какой смысл у мирных женщин спрашивать, каким оружием были вооружены террористы? Какой смысл в вопросе: все ли террористы говорили, что они смертники, и объявил ли об этом кто-нибудь официально? За этими ничего не выясняющими вопросами стоят растерянность и отсутствие какой бы то ни было стратегии ведения процесса.
Единственная логика, которая просматривается в действиях обвинения (и отчасти председательствующего): отводить вопросы потерпевших, обращенные к власти и обвиняющие власть, при помощи довода, что это-де не имеет отношения к делу Кулаева. Но что имеет отношение к делу этого человека, которого, повторяю, на четвертом месяце суда опознала лишь одна потерпевшая? Причем всего-то и смогла о нем рассказать, что, мол, да, сидел он в столовой. И чего тогда было городить такой большой, громкий процесс ради этого сидельца?
Или еще один аргумент суда, чтобы отфутболивать нежелательные вопросы: это-де процесс не политический. Да как же может быть «неполитическим» процесс по делу об уничтожении нескольких сотен людей, в основном малолетних детей и женщин?
Наконец, когда у суда совсем уже исчерпаны «аргументы» для отвода «неправильных» вопросов, он пускается на маленькую хитрость, заявляя, что «основной процесс» по делу о теракте еще в производстве: мол, там и будете задавать свои «политические» вопросы. Только всем известно, что в этом «основном процессе» пока что главными обвиняемыми предполагают выставить... начальника Правобережного райотдела милиции Айдарова и его заместителя Муртазова. Стрелочников нашли.
Кто вы такие? Вас здесь не ждут!
Да и что толку «отводить» вопрос, когда он уже задан? Не отвечаете на него – вам же хуже. Юля Кантемировна Сидакова, у которой в заложниках оказались сын с женой и двое внуков и сын погиб, вспоминает рассказ снохи, как младший, трехлетний внук хотел пить и сосал ее язык, а когда ничего не мог высосать, то кусал материнские губы, «как щенок». И обращается к обвинению:
– Я хочу спросить наше правительство, где оно было, когда мои внуки три дня терпели эти невыносимые страдания? Почему власти к нам тогда не приехали? И зачем теперь они к нам приедут на годовщину? Не нужны они здесь!
Настоящий суд идет
Все это – без истерики, без малейшей экзальтации и даже без слез.
Над Черномырдиным, помню, смеялись, как он с Басаевым договаривался в 1996-м. Но договорился же, спас людей в Буденовске.
Оксана Дзапарова, попавшая в заложники с мужем, двумя малолетними детьми и еще одним, тогда еще неродившимся, ничего у этой власти не спрашивает. Она только рассказывает, как они ждали, как надеялись, что власть пойдет на переговоры. И произносит замечательную фразу: «Мы ждали переговоров, как воздуха». Тривиальная метафора «ждать, как воздуха» приобретает совершенно новый смысл, когда вспоминаешь, что 1300 человек, набитые в спортзале, как сельди в бочке, именно задыхались от нехватки кислорода. А власть не спешила.
А когда заспешила, то вдарила из огнеметов, гранатометов и танков. Но заспешила не потому, что решила наконец спасать людей, а потому, что перспектива переговоров стала приобретать реальные очертания (вспомните показания Дзасохова), Закаев сообщил, что в 14.00 3 сентября он ждет ответа, может ли он вылететь в Беслан под гарантии безопасности, а это крайне кого-то не устраивало в высшем руководстве страны и так называемого штаба по руководству операцией по освобождению заложников. И в 13.00 3 сентября операция по освобождению заложников от тягот земной жизни началась.
Скорая на принятие убийственных решений, наша власть нетороплива при принятии решений гуманных. Новорожденный сын Оксаны, который весь этот ад пережил, находясь в материнской утробе, до сих пор статуса потерпевшего (а это финансовые компенсации, так необходимые семьям, потерявшим кормильца, как в случае Оксаны) не получил. Формально младенец под эту категорию не подходит.
Вера Магомедовна Агузарова, в августе этого года отметившая 80-летие, в заложниках, к счастью, не побывала. Но живет в нескольких десятках метров от школы, в ее квартиру на первом этаже по ее инициативе одного за другим заносили раненых. Дом, по ее выражению, превратился в госпиталь и пришел после этого, конечно, в изрядную негодность. Живет Вера Магомедовна с мужем, участником войны, недавно перенесшим инсульт. Перевязывать детей они могли, а вот отремонтировать квартиру своими силами им, конечно, невмочь. На просьбу Веры Магомедовны помочь с ремонтом бесланский чиновник сказал строго:
– А кто вас просил «превращать дом в госпиталь»?
Услышав этот рассказ, замгенпрокурора Шепель возмутился и еще более строго, чем тот чиновник, спросил у Веры Магомедовны:
– Как фамилия должностного лица, который так отреагировал на вашу просьбу?
Но старушка, добрая душа, черствого чинушу не выдала.
70-летний Теймураз Тодоевич Дзампаев ничего у власти не просил и не спрашивал. Он потерял сына, сноху, двух детей. Старшая внучка Оля пошла в тот день в первый класс, а младшему, Распару, вовсе было два года. Мать понесла его в тот день в детский сад, а тот не работал – газа не было, и она решила составить мужу Артуру и дочке Оле компанию на школьном празднике...
И это все впечатления от одного лишь дня судебного заседания. Не о Кулаеве, как мы видим, идет на нем речь, и главным образом не к Кулаеву обращают свои претензии «потерпевшие». Недальновидная, презирающая свой народ власть загнала себя в ловушку. Как говорится, пошла по шерсть, а вернуться может стриженой.
Женщины в черном
Поверьте: фраза, которой я закончил предыдущую главку, – не фигура речи. В Северной Осетии, традиционно лояльной России, как никакая другая республика Северного Кавказа, на волне бесланских событий, разочарования в местной власти и возмущения властью центральной зреет мощное оппозиционное общественное движение. Этим людям нечего терять, потому что самое дорогое они уже потеряли: своих детей.
Общественный комитет «Матери Беслана» меньше чем за год своего существования уже кое-чего добился. Именно с подачи комитета и его председателя Сусанны Дудиевой были организованы протесты и манифестации, в результате которых вынужден был отправиться в отставку Александр Дзасохов. Именно «Матери Беслана», не пропускающие ни одного судебного заседания, выступающие на нем и в качестве потерпевших, и в качестве консультантов других свидетелей, атакующие вопросами из зала обвинение во главе с Николаем Шепелем, все время направляют процесс по «политическому руслу», не давая ему утонуть в рутинных вопросах о типе оружия, которым пользовались террористы.
В нашем разговоре все они в голос заявляют, что их главные претензии – не к Кулаеву, а к государству. Сусанна Дудиева четко формулирует задачи, стоящие перед «Матерями Беслана»: заставить власти расследовать действия объединенного штаба и выяснить, по чьей персональной вине он бездействовал в течение более чем двух суток и кто затем, 3 сентября, отдал приказы, повлекшие за собой гибель сотен людей.
«Матери Беслана», среди которых нет, насколько я понимаю, профессиональных юристов, переигрывают профессионалов. Первоначально прокуратура ответила отказом на их требование возбудить уголовное дело по статье «преступная халатность» в отношении пожарников, которые приехали 3 сентября к зданию горевшей школы с 40-минутным опозданием, с полупустыми цистернами, да еще заехали во двор школы не как полагается, кормой вперед, а наоборот (ради собственной безопасности), из-за чего не смогли правильно смонтировать рукава и эффективно тушить пожар. Но в результате прокуратура вынуждена была отступить и дать согласие на возбуждение дела.
«Мы все-таки привели в действие это ржавое колесо», – говорит мне Сусанна. «Мы» – это несколько женщин, вечно одетых во все черное. Зрелище достаточно тягостное, особенно когда они собираются в своей штаб-квартире, включают видео с одной и той же кассетой – хроникой 1-3 сентября – и смотрят, и смотрят, и плачут, «заводя» одна другую. Кое-кого это раздражает: ну чего плакать, прошел год, пора остыть эмоциям.
А что им еще в жизни осталось, кроме как плакать? Плакать и требовать, чтобы им сказали правду, кто убил их детей. Террористы или те крупные военачальники и чины спецслужб, которые отдали приказ бить прямой наводкой по спортзалу из танковых орудий, гранатометов и огнеметов, перепутав, видимо, операцию по спасению людей с войсковой операцией по уничтожению многочисленных и опасных врагов?
Глядя на Вику и Виктора Коцоевых и их товарища Тимура Ганиева, трудно себе представить, что год назад они провели три дня в настоящем земном аду
Но ведь во многом благодаря тому, что эти женщины плачут и требуют правду, российской власти не удалось «замотать» Беслан, как она «замотала» «Норд-Ост». Не удалось объявить бесланскую операцию по уничтожению заложников верхом тактического совершенства и представить ее бездарных руководителей к наградам и внеочередным званиям, как это было после «Норд-Оста». Не удалось, наконец, скрыть число погибших.
И еще много чего российской власти может не удасться из-за этих странных на чей-то взгляд женщин, похожих в своих черных платках и платьях на персонажей греческой трагедии."
Беслан – Владикавказ – Москва
|
