|
Сначала система низвела мысль и свободу действий, ибо они граничили с крамолой. Правда, свобода все равно, в общем, осталась, зато ушли мысли и действия. Потом система произвела на свет серию андроидов, которых командировали на ответственные участки работы, поскольку люди и человекообразные, находившиеся там в тот момент, казались ненадежными, а то и оппозиционными. Андроиды заняли посты и выразили готовность служить. Но во многом они сами требовали управления. Те, кто ими управляет, так и говорят: «Андроиды, что ж с них взять-то». Затем поуправлять андроидами — а заодно и участками, на которые те были назначены, — захотели и другие, но у них не было умения это делать. Они не знали, куда заливать масло, какие менять запчасти и когда проходить техосмотр. Числа квалифицированных операторов не хватает для управления все новыми партиями андроидов. Да и учились они совсем в разных школах. В результате требования к «линиям сборки» понизили, операторов поставили попроще, а сложность «конечного продукта» осталась неизменной. И система начала сбоить...
Жесткость в центре предполагает хаос на местах
Созданный за 4 года режим управления изначально был нацелен на иерархическое подчинение, тогда как саморегуляция допускает некоторую степень внутренней свободы. Последнее выходило за рамки мировоззрения «наладчиков». Управляемость понималась как детальный, до мелочности, контроль, при котором на высший уровень выносятся вопросы, создающие ассоциацию со временами, когда ЦК и Политбюро занимались всем, начиная с кандидатур комментаторов на ТВ и кончая согласованием директоров всех мало-мальски значимых предприятий.
Из ЧЕГО это выросло? Из почти генетического недоверия элиты и особенно тех, кто пришел к власти в 2000 году, к демократическим институтам? Из зачаточности самого гражданского общества, которое пытается (пока не очень успешно) вылупиться из конгломерации социальных иждивенцев, оставленных без внятного нравственного наследия прошлого и не получивших иного, с каким прилично идти в будущее? От недоверия к обывателю, который в этой стране веками был именно с маленькой буквы? Из нескрываемого отвращения к осколкам прошлой эпохи в виде «социально безответственных» и политически (и морально) бесстыдных олигархов? Из собственноручно взлелеянной мифологии о возможности творить великую миссию силами преданных людей ближнего круга с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем?
Так или иначе, но это произошло: страна сегодня уже переведена на ручное управление. Причем она изначально была готова пропеть — «И Путин такой молодой, и юный Октябрь впереди». Изначально подспудно возжелала «сильной руки», способной избавить ее от страшной ответственности за адаптацию к посвоему лихим временам великого искушения Свободой и Свободой Выбора.
Многие были радостно готовы принять за некий просвещенный авторитаризм то, что на деле никаким авторитаризмом не являлось. Как и саморегулирующейся демократической системой. «Внешняя жесткость централизованного механизма управления приводит к хаосу на местах», — признался один из творцов режима. Добавим: в России такой механизм всегда предполагал беззаконие на местах, которое центр физически контролировать не в состоянии. Помните, у Карамзина: «Жестокость российских законов подразумевает необязательность их исполнения»? Создание обстановки (по выражению одного близкого к президенту политтехнолога) «легкого тоталитаризма» в данной русской традиции ничего не изменило.
Политические импровизации
Строители режима изначально не имели плана системной перестройки. На старте интеллектуально-аналитическое обеспечение будущего курса свелось к «программе Грефа». От программы сегодня остался, похоже, лишь ее автор. И то не ясно — надолго ли. Экспертное сообщество сетует на свою невостребованность у власти, периодически апеллируя к ней в разного рода докладах. Безответно. Привычка обращаться к экспертному и научному сообществу за «аналитическими записками», как то было раньше, властью сегодня почти утрачена. Либо превращена в улицу с односторонним движением: записки уходят наверх и там растворяются. То ли не доверяет нынешнему сообществу, то ли не хочет, чтобы кто-то что-то заподозрил насчет планов. Боязнь «утечек» сидит глубоко в подкорке. Относительно политической надстройки есть лишь представление, что она должна быть УПРАВЛЯЕМОЙ, способной реагировать на требования времени, но при этом не вызывать слишком резких нареканий из-за своей недемократичности.
Последовали импровизации. Прямые выборы сенаторов (еще недавно говорили об этом)? Передумали — стали назначать, причем «не местных». Фактическое назначение губернаторов? А цель — какова? Просто от усталости разруливать губернские выборы? Федеральные округа? Через пару лет стало видно: что-то было не то и в этой задумке. Партийное правительство? Пробросили идею и пока забыли, споткнувшись, видимо, о технику «сборки». Двух- или полуторная партийная система? На всякий случай стали разводить к большой «Единой России» еще и малую «Родину». Но как строить партийную систему, если даже сверху она не строится: элита оказалась, в силу своей безыдейности и беспринципности, не более подготовлена к партстроительству, чем такие же обыватели. К тому же роль и даже форма партии пока не ясны самим строителям. Они не готовы ей делегировать хоть какие-то внятные функции и ответственность. К примеру, какая роль отведена партии (партиям) в номинации преемника? А в выработке новой платформы власти? А ну как у них там пойдет все по собственной логике, соберут какой-нибудь партийный праймериз-съезд — да и выберут Первого секретаря, который вдруг станет Генеральным. То есть и это пускать на самотек боязно. Поэтому на ручном управлении — все. «Да, Путин ведет себя как императорсамодержец, — откровенно заметил высокопоставленный кремлевский чиновник. — Но чтобы управлять всем этим, это нужно делать ежедневно в ручном режиме, о какой-либо работающей системе на ближайшие лет 20—30 можно забыть, — пока во власть не придут те, кому сегодня 18—20 лет».
В редуцированном виде понемножку что-то взяли от Екатерины Великой, которая первой ввела в России внятное губернское деление — но то было в XVIII веке. Чтото — от Александра Второго: суд присяжных; идею армейской реформы (как реакцию на Крымскую войну, в наши дни обернувшуюся афганской и чеченской). Что-то от советской власти (преобладание телефонного права над формальной, демократической на бумаге, законностью). И даже от Америки сумели кое-что приспособить: там до 1912 года сенаторов тоже не избирали на прямых выборах. Озвучивая идею создания Общественной палаты, ссылались на Францию.
Идейный стержень в создаваемых конструкциях изначально отсутствовал. А само по себе «укрепление вертикали» таковым быть не может: это — технология, а не идеология. Снаружи может показаться, что фарсовую демократию 90-х пытаются заменить на авторитаризм. Если так, то он тоже получается какой-то фарсовый. При этом наличие такого реального сдерживающего (хуже того — стремительно разлагающего систему изнутри) фактора, как отсутствие новой, именно несоветской идеологии, признается всеми политическими игроками. И чем более агрессивной пытается стать ура-государственническая риторика, тем более фальшиво в иных устах она звучит на фоне махровым цветом расцветающей коррупции. И национализации тоже никакой нет, и ясно, что не будет, — а есть и будет передел в пользу «обойденных» на ранних этапах.
Автомобиль в сугробе
Если изначально и ставилась цель наладить управляемость, взяв в том числе и вороватую элиту на традиционный русский испуг, то затея провалилась. Первый испуг прошел. Именно потому, что система не работает. Одно жесткое решение, другая инициатива, третье хлесткое метафорическое заявление — а не едет. Как автомобиль в сугробе: газуешь, аж дух захватывает, колеса крутятся, резина дымит, а машина еще больше в снег зарывается. Среди тех, кто, по задумке, должен бы убояться, сегодня распространено мнение, что, в принципе, можно «по понятиям» договориться о чем угодно. Формы «договоров» банальны и сформировались еще в 90-х. Откаты: нынче вместо прежних 10% стали нормой 20-процентные, доходит и до немыслимых ранее 50%, а в некоторых совсем больших сделках, говорят, и до 80%… «Добровольные» пожертвования во внебюджетные фонды — таковые существуют практически при всех ведомствах, особенно при силовых, — выводят бюрократическую верхушку на тот уровень благополучия, при котором ее заинтересованность в административной реформе становится даже не нулевой — отрицательной.
Спонсирование указанных сверху «нужных» программ. Включение представителей «наезжающих» структур в советы директоров или просто сажание их на зарплату. Набрал силу подзабытый было с советских времен институт «прикомандированных». «Государство перестало существовать окончательно, — считает один из крупных российских бизнесменов, которого еще недавно отличал либерально-оптимистический взгляд на жизнь. — Правоохранительные органы занимаются лишь двумя вещами: политическим сыском и экономическим рэкетом. «Рынок судебных услуг», сколь бы ни обижались на откровения главы Конституционного суда Зорькина его коллеги, процветает, — у меня в арбитражах 10 дел, и только одно не проходит по этому «рынку».
Дело тут не только в том, что в сфере коррупции вращается от $30 млрд., ближе к $40 млрд., изъятых из здоровой экономики. Такие «индульгенции» заменили «политические пожертвования». Главный же развращающий лозунг такой практики: «занес» куда надо — спи спокойно. Обширная группа тех, кому «все можно», никуда не делась, просто ее кадровый состав поменялся. А первоначальный страх сменился по большей части чувством безнаказанности временщиков, которые «стремятся успеть до заката».
«Государство, как главный стратег, должно снижать общественные стрессы,— говорит один из известных российских политуправленцев. — А потому просто обязано мыслить стратегически».
Сейчас, добавил источник, этого нет. Сегодня даже прежде самые осторожные сотрудники кремлевской администрации перестали косить глазами в потолок и молча «переговариваться» с помощью передаваемых записок и уже не сильно стесняют себя в выражении отношения к происходящему. Пожалуй, это можно считать главным, хотя сомнительным, достижением последнего квартала — осознание того, что ни страх перед неким гневом сверху, ни президентский рейтинг не решает проблем в стране и не обеспечивает работоспособности системе, этим рейтингом отстроенной и на этом рейтинге основанной.
Сменить команду или идти на третий срок
В начале осени в среде экспертов и аналитиков после кошмара Беслана обсуждали, станет ли он поворотной точкой в выстроенной политической системе, за которой уже трудно будет удержать и политическую стабильность, и высокий рейтинг, и страх перед ориентированной на него силовой машиной. Но сегодня уже прояснилось: пробоина зарастает. Хотя стенки стабильности будут все сильнее истончаться. В окружении Путина говорят: удар от Беслана был для него чудовищным, особенно после того, как он увидел все своими глазами.
Но радикальных действий, которые первые недели активно обсуждались «средой», не последовало. Точнее, последовали совершенно иного свойства, нежели ожидали. «Такие риски, — заметил высокопоставленный правительственный чиновник о событиях в Беслане и последующих инициативах президента, — оголяют верхушку. Повторение любых кризисных ситуаций испытывает ее на прочность, и в конце концов она может не выдержать». Повисающие в вакууме «не-действия» — слова, грозные интонации, непоследовательность решений (или их отсутствие) — истончают опоры той самой политической стабильности, превращая ее в конструкцию из фольги и картона. Блестит, но не держит.
Один весьма «вхожий» политолог, который в он-лайне наблюдал бесланскую трагедию и первую официальную реакцию, пессимистично комментировал: «Когда смотришь, как он общался с ответственными за разрешение кризиса людьми, то на лице у него читалось — на глазах чуть ли не рушится режим». Тот эксперт сильно поторопился с похоронами. Страна не перевернется враз, люди не изменятся в одночасье, а ломать-менять их через колено тоже вряд ли будут. Хотя кое-какие новые ноты в политических мотивах после Беслана зазвучали. И первые три — из уст самого Путина: мы оказались не готовы к новой угрозе; система правоохранительных и судебных органов коррумпирована; общество требует серьезной работы по собственному взрослению. Пока еще не появилось четких доказательств, что эти ноты выстроятся в новую стройную мелодию, но тот факт, что их впервые попробовали «извлечь», показателен.
«Точка невозврата уже пройдена», — говорят одни. «Мы почти подошли к этой точке», — осторожничают другие. Что за ней? За ней, полагают многие, у Путина останется два выбора: либо резко, радикально сменить команду вокруг себя, либо — идти на третий срок. Потому что нынешняя команда уйти ему просто так не даст. «Путин никого не может уволить, — заметил один из высокопоставленных политиков, из тех, что на виду. — А системы между тем нет. Почему? Потому что раньше «ближайшие соратники» и «члены команды» занимали, как правило, лишь первые места — ниже оставался слой незаметных людей, которые и обеспечивали худо-бедно работу системы. Сегодня «соратников» так много, что они заняли уже вторые, третьи эшелоны власти. Делать же при этом они мало что умеют. И из-за этого система стала ломаться».
Однако даже такие тревожные тенденции пока, сходятся почти все эксперты, вряд ли угрожают режиму всерьез: в России нет и намека на ситуацию Грузии год назад или нынешнюю Украину. Хотя события на Украине были восприняты в Кремле до предела болезненно. Между тем возникла угроза иного рода: режим может попросту перестать функционировать. А слабость во власти не прощают. «Слабых бьют», — говорил сам Путин, и именно слабости он опасается больше всего.
Это — следствие невыносимого одиночества, порожденного почти болезненным недоверием. Наверху — и один. Но одиноким может быть царь, монарх, вдруг осознавший, что вся окружающая его свита — лишь второстепенные серые персонажи, которым никогда не подняться на его ступень. У лица же, избранного народом, есть главное отличие — он не заложник природы, строя или традиций династии. Его сила — в команде, в людях, которым он может доверять. Больше, меньше, но на которых он может опереться, а на кого-то — поставить как на равного. От этого — ротация в команде, замена не оправдавших доверия. Но когда ее нет вовсе, когда лишь подозрение и одиночество, — не все ли равно, какие люди окружают?.. И создается замкнутый, все более затягивающий круг одиночества: отсутствие равного, того, на кого можно полностью положиться, перерастающее в опасение его появления (мало ли кто будет претендовать на это место)... А этажом ниже — не то команда, не то свита, предоставленная самой себе.
Из большинства драм и ошибок Путин обычно выносит (или позволяет, чтобы его убедили в этом) такое решение: проявили слабость. И принимает новое, более жесткое, как ему кажется, решение, заводя все больше ответственности лично на себя. Такая «эскалация» оправданна лишь в случае, если подотчетные кадры способны выполнить новые задачи на новом, более жестком уровне и тем самым помочь лидеру. Если их эффективность не вызывает сомнений. Но она — вызывает.
Политическое послушание без конца?
Словно пытаясь разорвать «политическую ряску», затянувшую пространство, многие люди во власти и вокруг нее стали говорить одно: началась методичная настройка всех уровней системы под операцию «Преемник-2008».
...Несколько лет назад некий высокопоставленный кремлевский чиновник, говоря о планах власти, вызывал больше недоумения, чем понимания. Столь нереальными казались его рассуждения. «Как же вы всего этого добьетесь?» — спрашивали его. «Ну как, подкуп, шантаж, угроза убийством», — мрачно шутил он. Прошло несколько лет, почти все как будто сбылось. Методы, насчет которых он шутил, вполне задействованы. В мирное время политическая система настроена на военное. Но если наступит действительно тяжелая ситуация, какими методами будут приводить в действие систему тогда?
Система неустойчива потому, признают сами люди во власти, что «залогом всего как был, так и остается президентский рейтинг. А рейтинг только растет по экспоненте, упасть же может в одночасье». Эти эксперты опасаются, что некое неожиданное драматическое событие может стать тем «утесом», о который стабильность разобьется, как хрустальная ваза. Им мерещится некий «русский Уотергейт», способный стать катализатором выплеска накопленного или спонтанно возникшего недовольства разных групп населения, которое, в свою очередь, может использовать в своих вполне корыстных целях недовольная нынешними раскладами та или иная часть лишь внешне консолидированной, а на деле разобщенной элиты. Могут предъявляться абсолютно разные претензии, но в совокупности это будет одно большое недовольство. Так сказать, конец политического послушания.
А потому власть хочет обезопасить себя даже не столько на ближайшие три года (тут ей вроде ничего не грозит), сколько на годы после 2007-го. Именно под это выстраивается система, ориентированная на состояние «подвешенной неопределенности». Потому что именно неуверенность (в том, что ручное управление всегда и во всем будет эффективным) — главное состояние, на которое ориентируются технологи в Кремле, закладывая будущую политическую конструкцию. Из неуверенности рождаются опасения, из них — желание угодить. Угождать приходится, не понимая целей. Их приходится угадывать.
От тотального недоверия — стремление взять все и вся под личный контроль. То, что раньше называлось «почта, телеграф, телефон, мосты», сегодня стало финансовыми ресурсами (бюджетообразующие отрасли или предприятия); административными ресурсами (разного уровня властные рычаги); СМИ; наконец, это институты, через которые может в будущем осуществиться выплеск общественных настроений: партии, неправительственные организации, избирательная система в целом, а также институты разового выражения одобрения или протеста — митинги, демонстрации, праздничные шествия. Также нужно успеть проконтролировать все сколь-либо значимые назначения, сделки, словно страхи ельцинского периода, обретшие форму навязчивого кошмара «анархии, вседозволенности и распада государственности», преследуют каждодневно, словно именно они видятся главной угрозой страны и ее будущего. Но, опять же, «спасение от распада государственности» не может быть программой действий на сколь-либо длительный срок. Она — по сути, оборонительна, но не созидательна.
Линейка готовности-2008
К операции «Преемник-2008» готовят, таким образом, не столько общество, сколько государственную систему.
По слоям.
1. Слой первый — финансовые ресурсы. Их много, ибо ничто пока не указывает на возможность ухудшения мировой нефтяной конъюнктуры. Выстраиваемому бизнесу наконец объяснили идеологию отношений с государством. Но веры в надежность этого слоя, несмотря на «клятвы верности имени РСПП», все равно нет. «Значит, ключевые сферы и компании будут постепенно либо огосударствлять, чтобы доводить госпакет в компании до контрольного, — полагает один из представителей ресурсного бизнеса, — либо в руководство ими станут делегироваться самые преданные люди». Среди таковых прежде всего бюджетообразующие компании — «Газпром», РАО ЕЭС, нефтяная сфера, оборонная и отчасти машиностроительная. Уже начавшаяся активная экспансия того же «Газпрома» в нефтяную отрасль, в том числе за счет слияния с «Роснефтью» и приобретения активов ЮКОСа, — явление именно этого порядка.
Однако если едва ли не главным принципом назначения на руководящие посты в ведущих компаниях становится принцип личной преданности, а не профпригодности, это быстро сказывается на уровне корпоративной эффективности. Как минимум он не растет. А от напряженности в отношениях власти и бизнеса экономический климат в стране лишь ухудшился.
В уходящем году на фоне благоприятнейшей мировой конъюнктуры стала падать деловая — прежде всего инвестиционная (в той же нефтянке — аж на 20%)— активность. Замедление темпов роста ВВП (максимум 6,7% до конца года вместо реальных при такой цене на нефть 9%) сочетается с фактической стагнацией фондового рынка, на котором многие «голубые фишки» превратились не более чем в инструмент игры спекулянтов, работающих на инсайде правительственных чиновников. Из страны уходят «испуганные деньги». Отток капитала за год вырос в несколько раз (не менее чем до $8—9 млрд.). Проблема легитимизации результатов приватизации не только не решена — она еще более обострилась. Под постоянным, причем именно политическим, ударом находятся два краеугольных камня любой рыночной экономики: действенность контрактного права и гарантии прав частной собственности. «Я и так соображаю быстро, а тут я начну соображать еще быстрее», — заметил один из искушенных российских предпринимателей, глядя на ЮКОС и рассуждая, применят ли эту схему к другим. И добавил: многие бизнесмены мучаются ответом на вопрос «Куда жить?» и активно работают над этим. В Лондоне, Париже и Цюрихе. Речь в данном случае не только об олигархах, но уже и о среднем бизнесе.
Как заметил на днях один федеральный министр, «инвесторов беспокоит не столько ЮКОС как таковой, сколько то, что государство меняет вектор с точки зрения роли самого государства в экономике». И, подумав секунду, добавил: «Сейчас вопрос о том, как будет складываться политическая ситуация, гораздо более серьезен, чем вопрос, как станет развиваться экономика...»
2. Слой второй — административные ресурсы. Реакция на «сентябрьскую политическую революцию» Путина отнюдь не стала стройным хором одобрения. Едва ли не впервые за время его правления зазвучала разноголосица — не столько в прямом возражении, сколько в оговорках. Из Кремля был даже подан слабый сигнал о возможности корректировок, кои и были отражены в конечном варианте закона о «назначении-избрании» глав регионов. К тому же, как известно из источников в окружении президента, среди его соратников вовсе не было единства относительно целесообразности сентябрьских инициатив. И линия разногласий пролегла отнюдь не по привычному в прошлые годы водоразделу «семейные—питерские».
Уместен и такой вопрос: а будет ли так же монолитен, каковым кажется теперь, госаппарат через два года? Люди, близкие к Кремлю, говорят: в команде президента уже начали происходить процессы, свидетельствующие о ее неоднородности. Пока они, по выражению одного из политиков, носят, скорее, черты «мелкого шаромыжничества». Но уже пошли разговоры о соперничестве, пусть пока малозаметном, и весьма значительных фигур российской политической сцены.
В среде ближайшего окружения Путина периодически стали проскальзывать черты некоторого недовольства президентом. Его вызывает как раз то, что президент не принимает четких решений. К этому стоит прибавить, что хотя отправка в бизнес ближайших союзников и идет полным ходом, нельзя никогда быть уверенным в том, что в час Х они не станут защищать лишь собственные, осознанные в новой обстановке интересы, которые могут не совпасть с «линией партии».
3. Слой третий — масс-медиа. Население развлекают, занимают, напутствуют. Только не информируют. Блок зарубежных новостей на телеканалах свелся либо к сообщениям о потерях американцев в Ираке, либо к маргинальным новостям, преподносимым как событие номер один. Нам больше не рассказывают о жизни там, нам рассказывают, как хорошо жить тут. Там — почти одни пожары, взрывы и наводнения. В России — жатва, получение жилья очередниками, строительство мирной жизни вплоть до аквапарка в Чечне, встреча президента, доклад президенту, визит президента; концерт, викторина, реалити-шоу. В крайнем случае — украинские люди (определяемые чаще как «толпа», разве что не «беснующаяся») в оранжевых шарфах, которые вместо того, чтобы «работать и учиться», «дестабилизируют и без того напряженную обстановку».
Последние месяцы на центральных каналах возникло еще поветрие — создавать документальные фильмы из близкого и не очень прошлого. Со стороны кажется, что через историю идет поиск неких опорных точек, которые можно, как мост, перекинуть в будущее, сделав новыми символами новой страны. И хотя еще философы XIX века призывали Россию искать свое будущее в своем прошлом, это получается плохо. То ли ищут не так, то ли не в том прошлом...
Медиа-пространство послушно до стерильности. Но уместен вопрос: а насколько оно, стерильное, будет способно выполнить ему отведенную функцию — скажем, популяризации преемника? Тем более что происходит это в обстановке, когда социологи также начинают отмечать некоторые новые тенденции в общественном мнении (свидетельствующие в том числе об ограниченности возможностей «стерильных СМИ»).
По кулуарному признанию социологов, избиратели начали чуть «уставать» от лидера. При нестабильном же рейтинге, возможно, будет уже не так просто вывести в лидеры преемника, поскольку простой ассоциации «его поддерживает Путин» будет мало. Вот, казалось бы, «периферийные» детали, но они могут перерасти в тенденцию: Путин как фактор предвыборной борьбы не сработал, как задумывалось, ни в Абхазии, ни на Украине. Даже наоборот. Это произошло впервые на всем постсоветском пространстве. Кстати, это заметили, похоже, и кремлевские технологи: в этом году будет просто пресс-конференция «по итогам года», не будет казавшегося уже традиционным прямого зимнего включения президента на всю страну по мониторам. Видимо, за зубчатыми стенами решили не злоупотреблять прямым общением с народом. Потому как ответить президент может на любой вопрос, но люди начали ощущать, что его ответы не всегда соотносятся с тем, как это все потом исполняется его подчиненными.
О наследии
Правление Путина может остаться в истории как эпоха упущенных возможностей либо станет репликой спокойного и в меру сытого существования середины 1970-х. В сущности, оба варианта недалеко отстоят друг от друга.
Главное, нет пока ответа не только на вопрос, КОМУ оставлять, но и ЧТО. Пока не рождено ни одного проекта национального масштаба, разделяемого гражданами и позволяющего говорить о смене структуры экономики, смене самой парадигмы жизни, по-прежнему советской в гуще своей, и т.д. Не обрели еще осязаемых черт базовые реформы, которые ставились во главу угла в первом и втором сроке президентства. Политическая стабильность и высокий рейтинг в значительной мере держатся на нефтяных ценах, они дают рост внутреннего потребления (и рост душевого дохода на приличные 6—8% в год), во многом — за счет импорта. Ни одна из ключевых реформ, начатых с 1999 года, пока не доведена до степени, когда ее результаты можно «пощупать» и предъявить избирателю.
Действующему президенту хватит ресурса нынешней мировой конъюнктуры и собственной популярности в народе. Но вот следующему достанется весьма непростое наследство, полагают экономисты: слишком много проблем откладывается «на потом», в угоду стабильности. Путин не может этого не понимать, и поиск преемника будет исходить из следующих принципов.
1. Тот должен не только олицетворять преемственность, но и гарантировать, что не совершит резкой смены элиты.
2. В случае возникновения проблем в политической или экономической системе преемник должен не кивать на предшественника, а должен быть способен справиться сам. Не исключено, что это и станет главной дилеммой Путина — выбор между преемником сильным и преемником послушным.
Он и его окружение могут не найти выхода из этой «системной ловушки». И тогда, дабы защитить «завоевания 2000—2008», уже сегодня полагают многие, Путину просто не дадут уйти. Заставят остаться если не в ипостаси президента, то, быть может, главой правительства, сформированного по партийному принципу. Как только что решили на Украине, где операция «Преемник-2004», как ее задумывали, провалилась! Если же Путину все же захочется уйти самому и по-хорошему, то ему придется разом, резко, как Ельцину в 1996-м, сделать ставку на совершенно иных людей, иного рода, возраста и профессионально-ментальной принадлежности. «Но Путин этого не сделает. Он другой», — говорит один из известных политтехнологов.
Между тем большинство людей, за него голосовавших, не верят в сказки про «голого короля», а по-прежнему верят, что он — именно тот самый. Что своего последнего слова в истории он еще не сказал. Но обязательно скажет."
|
