|
ПОЧТИ САМАЯ
Итак, вот критерии “величия” страны, выбранные ее жителями из 8 предложенных.
Если Вы, как и я, уважаемый читатель, думали, что первой будет названа “обширная территория”, то мы с Вами ошиблись. “Широка страна моя родная...” — так, возможно, все еще думают о ней многие, но вслух теперь говорят менее 9%, то есть менее одного человека из дюжины. И правильно, широка-то необитаемая и непригодная к обитанию земля. А остальная не так уж и просторна. Впрочем, и на ней нам хорошо бы иметь плотность повыше. За несколькими исключениями высокая плотность очень точно кореллирует с цивилизованностью и богатством.
Чем еще наш народ гордится? Культурой, историей? Но нет, “великое культурное наследие” он тоже не рассматривает как повод считаться великой страной. Его назвали таковым лишь 17%, или двое из дюжины.
Чем мы живы? — недрами, за них нас считают богатыми. Еще лес, пушнина... Но, оказывается, “богатые природные ресурсы” — основание величия только для 25%, троих из той же дюжины.
Ладно, возьмем не то, что досталось нам в ходе истории, а что создано собственными руками. Ракеты, боеголовки. Кому без этого мы будем интересны, разве самим себе, думают многие. Но наличие этого оружия нынче уже не такое диво, и нашими гражданами в основном не расценивается как повод претендовать на звание великих. “Ядерное оружие” называли менее 30%.
Давайте, читатель, думать о хорошем. Нас называют, и мы сами теперь считаем себя, страной с “высоким уровнем образования населения”. Действительно, было всеобщее среднее, а сейчас такой рывок в вузы, будто дело идет к поголовно высшему. Но, видно, насчет истинной цены нашему образованию, прошлому и нынешнему, его получившие не обольщаются, потому страну с таким контингентом образованных в великие предлагают только 31%.
Мы перебрали пять критериев из восьми. Приходится констатировать, что все, чем Россия обладает (или считается, что обладает), в глазах двух третей ее обитателей (и, значит, владельцев оных благ) — не повод считать свою страну великой. А что достойно быть таким поводом?
То, чего у нас нет.
Все никак не дается нам “соблюдение прав и свобод человека”. А это считают критерием великой страны более одной трети ее жителей, которых в этом случае лучше назвать гражданами. Не знаю, как Вы, читатель, а я рад был узнать, что более 34% россиян дали такой ответ.
А вот ответы огорчительные и своим содержанием, и тем, что они-то — наиболее массовые. Их мы получаем от двух третей населения: “высокоразвитая промышленность” (66%) и “высокий уровень благосостояния граждан” (67%).
Прежде всего я огорчаюсь тому, что мои соотечественники в массе своей (около 60%) чувствуют себя бедными. Они находят себя бедными в сравнении с теми, на кого привыкли смотреть как на ориентир, то есть на страны Запада. Но вдобавок почти все те, чья самостоятельная жизнь началась давно и кто сейчас не включен в новый сектор экономики, чувствуют себя бедными по сравнению с самими собой 12 лет назад.
Удручает и невинное, на первый взгляд, пожелание, чтобы развивалась промышленность. Лично я, читатель, с самого начала 1990-х, когда Гайдар все развалил, наблюдаю “индустриальный фетишизм” как самый распространенный культ из тех, что мне встречались среди соотечественников. Для миллионов наших “индустриепоклонников” само собой разумеется: как только заработают наши предприятия, так и начнется вожделенная нормальная жизнь, вырастет то самое благосостояние. Индустриализм — этап, на котором Россия застряла, из которого надо выбираться. А они мечтают, как бы в нем укрепиться. Ностальгирующие по нашей промышленности граждане — я не видел исключения — хотели бы восстановления ее в том виде, в каком ее застал 1992 год. Граждане не задумываются не только о том, что от производства вещей надо переходить к производству информации и услуг. Они не задумываются о том, что если даже производить изделия, то нужна совсем не та продукция, что раньше. Многочисленный класс бывших и нынешних работников “оборонки” и сопряженных отраслей в значительной своей части убежден, что лучшее, что мы можем сделать, это снова рукой государства направить все ресурсы на производство вооружения. Их резоны: оборонка — лучшее, что у нас было, все силы нашего народа вложены в нее и только в нее, т.е. демилитаризация — потеря идентичности. Ничего другого мы не умели и не умеем, а по вооружениям мы стояли на первом или хотя бы на каком-то заметном месте, т.е. на любом другом направлении нам в условиях глобализации будет труднее. Образ мысли у них одинаков — от рядовых рабочих из “ящиков” до бывших засекреченных академиков. Он таков даже у тех рабочих-умельцев и инженеров-умниц, кто давно покинули свои предприятия и НИИ и успешно зарабатывают в собственном или чужом бизнесе.
Никто из них не думает, что возвращение нашей страны в состояние, когда она производит только оружие и наделяет им полмира, невозможно, поскольку требует восстановления того глобального порядка, когда одна половина света была “наша” и готовилась воевать с другой. А пристроиться на тех же ролях к нынешнему разделению враждующих полумиров нам не дадут. И попытка заполучить такое место, к чему эти мирные обыватели неосознанно толкают политиков, может обойтись всем участникам слишком дорого.
И вот пример того, как возникает в обществе это неосознанное и неконтролируемое давление. Из данных, с которыми Вы только что познакомились, уважаемый читатель, следует, что шансов быть зачисленной в “великие страны” у России немного. Но сердцу-то не прикажешь. Потому, когда интервьюеры ВЦИОМ предлагают респондентам список и спрашивают, “какие страны из списка вы могли бы назвать великими”, 42%, только что доказавшие себе и всем, что не с чем нам идти в этот клуб, не могут ничего с собой поделать и называют Россию.
Вы скажете, читатель, что это любовь к родине? (Мол, любовь слепа, а, раз налицо слепота, значит, это любовь.)
На это скажу, что любовь, даже страсть, вроде фанатства, может быть и не слепой. В мае, накануне чемпионата мира, предлагали россиянам дать прогноз, “команда какой страны станет чемпионом мира?”. Хотите — верьте, хотите — нет, наши респонденты дали правильный прогноз. Наиболее частый ответ — “Бразилия”. Это работал рациональный контур массового сознания. (Рациональный — не значит, в моем, читатель, понимании, непатриотичный.)
Но вот ответы другого рода на этот же вопрос. Они не о футболе. Они о месте России в мире. Количества таких ответов хватает на то, чтобы России оказаться, по их предсказаниям, третьей (футбольной) державой мира. Только это, говорю, не ошибка прогноза, потому что, как дальнейшее показало, это вообще не было прогнозом, а было требованием к миру. Мы требуем себе лучшего места, зная, что по “вашим” правилам мы его не получим. И если разгром “Националя” в центре Москвы что-то кому-то имел сказать, то, я считаю, именно это.
Вот к чему привели результаты чемпионата, опричь упомянутых беспорядков. Нижеследующее можно считать их социологическим коррелятом. По окончании соревнований интервьюеры ВЦИОМ просили: “назовите три команды, игра которых на чемпионате мира нравится вам более других”. Тут, даже если не хотите — верьте: Бразилия — на втором месте. А на первом — Россия. Вот так.
Работает тот же механизм, которым держится на высоте пресловутый “рейтинг Путина”. Речь идет о символической санкции, которую Россия наперекор всему дает себе самой в лице первого лица или сборной, возвышая себя в собственных глазах тем сильнее, чем больше неудач.
(Не для Вас, читатель, но сделаю оговорку: президент, футболисты, все, кто попадает на роль таких символов, сами имеют очень малое отношение к этой своей роли, и говоримое относится не к ним, а к тем, для кого они исполняют свою функцию.)
Вернемся к списку стран, с которыми россияне сравнивают свое отечество в претензиях на звание “великой страны”.
Что нет никаких великих стран или что они не могут, не желают отвечать, заявили 8%. Назвали страну за пределами предложенного списка менее трех процентов. Это говорит о том, что мы примерно угадали, каков круг возможных ответов.
А вот первый содержательный ответ. Из девяти держав, которые мы поставили в набор не без хитрости, одна точно попадает в изгои. Ее отказываются считать великой 99% опрошенных. Это Ирак. Это — ожиданный результат, поскольку из других исследований известно, что если “США соберутся начать военную акцию против Ирака”, то поддержать Ирак готовы менее 6%. (Впрочем, поддержать США готовы менее 3%.) За то, чтобы попытаться предотвратить эту акцию (как?), — почти 40%. А самый частый ответ — “держаться в стороне от конфликта США с Ираком”. За это 44%.
Вот тебе и мировая держава. В уже вовсю полыхающем палестино-израильском конфликте и то Россия, как и подобает великой стране, скорее “пытается примирить враждующие стороны” (46%), а не “держаться в стороне от этого конфликта” (31%).
Конечно, по мнению 20% россиян, “Сирия, Ирак, Ливия — исторические союзники России”, и всего 7% согласны, что “нужно поддерживать санкции Запада против Ливии и Ирака”. Но главная позиция (ее занимают 40%) — “нужно постараться извлечь выгоду из противостояния стран Запада и арабских стран”. (И смех, и грех, за невозможностью в данном случае занять подобную несимпатичную позицию той нации, которой у нас ее принято приписывать, туда душой устремились россияне. Может, они думают, что нагреть руки на чужой войне — это и есть настоящий капиталистический расчет, оптимальная рыночная стратегия.)
Словом, что касается стран, находящихся на самом острие “оси зла”, то связываться с ними наша публика не хочет. И дело не в стремлении угодить Америке. С самой Америкой в ее функциях борца с терроризмом солидарности оказывается также немного. Работает, скорее, сочетание афгано-чеченского синдрома с инстинктом самосохранения.
Менее ожиданным оказалось, что отказано голосами 94% россиян в статусе великой страны и той державе, которая по многолюдности — вторая в мире и, значит, превосходит Россию в несколько раз. А также по древности и по “культурному наследию”. Это Индия.
Впрочем, зная ответы на соседний вопрос о критериях величия, что удивляться: теперь за миллиард населения не жалуют. По мнению более чем трех четвертей россиян, даже самая большая страна на свете также не удостаивается обсуждаемого звания. За Великой стеной россияне не видят великой страны Китай. Очень большую страну, очень большую опасность — да, а великую державу — нет.
Может быть, подумаете Вы, читатель, мы теперь стали такими европеоидами, что великое находим только среди европейских держав? Вот прекрасная Франция, некогда — учительница России. Считать ее великой согласились 11% россиян. Вот туманная Англия, ее в газетах и на радио прошлых десятилетий постоянно именовали великой державой. Но инерция оказалась слабой, лишь 29% уважили Соединенное королевство.
Германия — потому ли, что с ней воевали, потому ли, что кроме доллара только марка имела у нас хождение, — оказалась из европейцев наиболее близка к нашим понятия о великой стране — 32% занесли ее в эту категорию.
Осталось в списке три страны — три наиболее сильных кандидата. Задержитесь на этой строке, читатель, попробуйте отгадать, кто на третьем и кто на втором месте.
41% назвали Японию, 42% — Россию. (Угадали?)
Вот кто нам оказался ровней, запомним. Для тех 41%, которые назвали Японию, великой является страна без достаточной территории, без богатств в недрах, почти без армии, то есть лишенная чуть ли не главных составляющих былого понятия державы. Страна другой, не понимаемой нами культуры, которая, однако, понимает нашу. Они понимают, какие нам нравятся автомобили, магнитофоны и телевизоры.
Какие особенные легенды и анекдоты слышал я в России про японцев! Что они покупают наши станки, но ради чугуна, которого много в станинах. Покупают нашу газированную воду, но ради дерева, из которого мы делаем ящики — тару для бутылок этой воды. По рассказам встреченного как-то специалиста, они помогли нам разработать угольное месторождение. Мы, мол, вывозим и продаем уголь, а они вывозят отвалы, из которых извлекают редкие элементы, стоящие несопоставимо много по сравнению с углем. А чего стоит анекдот о том, что японцу здесь понравились только дети, поскольку “все, что вы делаете руками, ужасно”!
Во всех этих фольклорных высказываниях есть одна общая мысль не столько об их (японцев) превосходстве, сколько о нашем убожестве, проступающем в сравнении именно с ними. Я другой такой страны не знаю, в сравнении с которой наш фольклор допускал бы подобное самоуничижение. Ведь серийные анекдоты моего детства про “русского, француза и американца” или “русского, англичанина и немца” всегда демонстрировали проигрыш русского в чем-то не очень значительном, значимом скорее для них, но выигрыш в более важном — и для нас и для них, — касающемся, как правило, витальности.
Ну и, наконец, место номер один. Чего тут отгадывать, конечно, уважаемый читатель, Вы знаете ответ. Чаще всего предлагали считать великой страной США. 61% назвали Америку. В символической географии массового сознания Япония, значит, как мы, а вот Америка — настоящий авторитет.
Что же, протестовали-протестовали, а сами взяли и признали “однополярный” мир? Да нет, дело не в этом. Для тех 61% респондентов, которые назвали США, ответ не про Америку, а про нас. Исходя из рассмотренных выше результатов, видно, что Америка попала в лидеры потому, что у нее, по мнению нашего общественного жюри, нашего общественного мнения, есть все, что есть и у нас, но плюс к тому — все в порядке как раз по тем статьям, по которым у России пока нет достижений. То есть Америке, похожей на Россию, удалось то, что не удалось нам. Америка — проекция наших собственных надежд на успех.
С КЕМ?
Вот теперь самое время, уважаемый читатель, обсудить, а с кем же нам водиться в мире, устроенном так, как мы это себе представили.
Соответствующий вопрос ВЦИОМ (“партнерство с какими странами в наибольшей степени соответствует интересам таких людей, как вы?”) имел в подсказах 16 вариантов. Из них восемь стран были названы поименно (США, Израиль, Индия, Китай, Япония, Беларусь, Украина), еще семнадцать были сведены в группы: “страны Западной Европы (Великобритания, Германия, Франция и др.)”, “страны Центральной Европы (Польша, Чехия, Венгрия и др.)”, “страны Балтии (Эстония, Латвия, Литва)”, “коммунистические страны (Куба, Северная Корея)”, “мусульманские страны (Ирак, Иран, Ливия и др.)”, “быстро развивающиеся страны (Ю. Корея, Тайвань и др.), “другие бывшие республики СССР”, “другие страны” и “нет таких”.
Вопрос вызвал живой интерес и активное отношение. Затруднились с ответом 13%, ответили, что “нет таких стран (партнерство с которыми они считали бы соответствующим их интересам)”, — 2%, то есть ничтожно мало. Зато отвечавшие в среднем выбирали более трех вариантов (это было разрешено инструкцией). Иначе говоря, люди имели в виду развитие партнерства по нескольким геополитическим направлениям.
Будем опять идти снизу. Договоримся, если страну или группу стран назвали 10% и менее опрошенных, то будем считать, что интерес невысок.
Список “малоинтересных” партнеров открывает Израиль. За партнерство с этой страной выступило менее 3%. Это меньше, чем доля сочувствующих Израилю (7%) в его конфликте с палестинцами (12%).
Несколько больше людей готовы к сотрудничеству с теми соседями Израиля по Ближнему Востоку, от которых он хотел бы быть подальше, чтоб их ракеты до него не долетали. С теми самыми Сирией, Ираком и Ливией, которых в другом случае 20% россиян назвали “историческими союзниками России”, в этом случае готовы развивать партнерство 4%.
Реально осуществляемое партнерство с Израилем игнорируется. Но такова же позиция по отношению к реально существующему взаимодействию с Южной Кореей. С Южной Кореей, Тайванем и другими “тиграми” хотят дружить 6%. Столько же, то есть очень мало, выступают за партнерство с их антиподами — Северной Кореей и Кубой.
Всего около 8% хотели бы партнерствовать с далекой Индией.
Но и близкие прибалтийские страны (Эстония, Латвия, Литва) привлекают как партнеры менее 10% россиян. Остальные на них в сердце таят обиду. Они первые подались “от нас”. В конце 1980-х их, как и Чечню в середине 1990-х, большинство россиян готовы были отпустить. Часть — отпустить, чтобы потом соединиться в новом свободном союзе демократических государств, часть — отпустить с тем, чтобы вычеркнуть из сердца. Не произошло ни того, ни другого.
У демократов не вышла дружба, потом их с обеих сторон сменили люди, для которых слово “национальный” звучало лучше слова “демократический”. Но не вышло и отгородиться друг от друга наглухо. С самого начала и до сих пор через Прибалтику прокачиваются, по рассказам респондентов, огромные средства, притом в обоих направлениях. Это реальное партнерство осуществляют люди, весьма далекие от тех, кто митинговал в Москве против акций силовиков в Вильнюсе с лозунгом “Сегодня Литва, завтра Москва!”.
Торговый класс, надо признать, под причитания миллионов о том, что “развалили Союз”, делал и делает куда больше политиков для того, чтобы на территории бывшей “великой страны” было нечто связное и взаимодействующее, а не разорванное и вздорящее. Их бизнес зачастую черен, но зачастую только он заменяет те самые “народнохозяйственные связи”, разрыв которых, как считают многие, стал одним из основных факторов затяжного экономического кризиса в постсоветском пространстве-времени.
Продолжим. Отношение к бывшим “соцстранам”, служившим и загородкой от Запада, и калиткой в ней, немногим лучше, чем к прибалтийским странам. Они ушли, они нас бросили. Только 15% хотят иметь в партнерах Польшу, Чехию, Венгрию и др.
Правда, есть и совсем другие виды на всех этих беглянок. В контексте вопроса о том, не завести ли России отношения с НАТО (где 8% за вступление в союз, 25% за сотрудничество с ним, 27% за неприсоединение ни к каким военным блокам), 22% полагают, что интересам России (и, наверное, интересам таких людей, как они) отвечает “создание оборонительного союза с бывшими социалистическими странами и республиками СССР в противовес НАТО”. В диагностическом отношении важно, что имперская идея употребить этих бывших вассалов бывшего СССР получает больше поддержки, чем идея строить с ними отношения на основе взаимности.
Следующий кандидат в партнеры — Китай. Но партнерство не получается, за него только 20%. КНР — объект зависти и опасений.
Китай, кажется нашим респондентам, реализовал раннеперестроечную мечту сочетать справедливость соцстроя и богатство капитализма. Многим сперва казалось, что мечта реализована в так называемом шведском социализме. Не верившие в эту перспективу или разуверившиеся в ней стали указывать на Китай. Надо, мол, не капитализм строить с элементами социализма, а наоборот, оставить социализм и в нем выращивать элементы капитализма.
Следует отметить, что тут — предел способности массового сознания оперировать большими социально-историческими конструктами.
Измельченный комбикорм истмата и научного коммунизма, преподававшегося всем, кто чему-либо учился в СССР, в сочетании с аграрными и ранне-индустриальными идеалами социального порядка образовали вполне связную и способную себя воспроизводить систему социальных воззрений. Эту систему для простоты можно именовать социализмом, уточняя, что под таковым разумеется не социализм Социнтерна, а легенда строя, знакомого по личному опыту доброй трети человечества от Албании и Бирмы и далее через весь алфавит до Югославии и Якутии.
Ригористический вариант этого социализма, реализованный в Китае в годы Большого скачка, нашим массовым сознанием (насколько можно судить по гораздо более поздним исследованиям) отвергался как утопический, детский и не учитывающий “человеческую” тягу к личной собственности. А существовавший в том же Китае опыт сохранения частного сектора, напротив, одобрялся. (Одобрялся он и в польском, и в гедеэровском варианте.) Внутренним выражением подобных идеальных комбинаций было буквально всеобщее стремление горожан к обзаведению кусочком земли — садовым участком, шестью сотками.
По данным ВЦИОМ, практически не меняющимся на протяжении всех лет измерения с конца 1980-х, массовым социальным идеалом является безусловное сохранение государственной собственности на крупные промышленные предприятия и крупные участки земли с допущением частной собственности на мелкие предприятия в сфере услуг и, главное, частной собственности на небольшие участки земли.
Послабление советского госсоциализма в эту сторону было внутренней целью всех реформаторов в пределах соцсистемы с начала 1950-х и до самого ее крушения. Развитие в эту сторону мыслилось ее ресурсом, запасом живучести — если обновится. Мыслилось доктринерами, политиками, но также и публикой. А вот за пределами социализма с человеческим лицом начиналась область немыслимого.
Мешочники спасли Россию, как говорили умные люди в 1920-х. Челноки и оптовые торговцы-чем-попало, разворовывая, спасали ее в 1990-х. Они знали, что нарушают законы, в том числе и божеские. Психологическая и моральная возможность таких действий предопределялась тем, что они находили себя в уже немыслимом пространстве транс-социализма. Нет государства, я более не капитан, не подполковник, все позволено, все немыслимо.
А в Китае все еще мыслимо.
И вон как живут. И не разбазаривают принадлежащее детям и внукам, а наоборот, приумножают, покупая наш цветмет, а нам сплавляя всякую дрянь. А мы хватаем и радуемся. Нет, такой партнер нам не нужен.
Индию признали великой 6%, но за партнерство с ней больше, 8%. Китай признали великим 24%, но за партнерство с ним меньше, 20%. Ни хинди-руси, ни великая дружба, ни, наконец, ось Москва—Пекин—Дели, в пику расширению НАТО (за которым стоит Америка), — ничего этого не надеется иметь нынешнее массовое сознание.
Желаемый Восток нынче представлен страной, о которой мы уже говорили при обсуждении списка великих. Она получила тогда столько же баллов, сколько сама Россия. Это Япония. Однако само величие еще не абсолютный довод для партнерства. Японию признали великой более 40%, но в партнеры России предлагают ее только 27%.
Видимо, флюгер нашего внимания повернут куда-то не туда. Есть так называемое ближнее зарубежье. С ним мечтали построить оборону против НАТО, его считают и более подходящим партнером, нежели гигантов на Востоке. Речь не идет, как уже было сказано, о трех странах Балтии. Речь идет об Украине и Беларуси, прочих “бывших наших”. Вариант “другие бывшие республики СССР”, если быть точным, может означать: Азербайджан, Армению, Казахстан, Грузию, Киргизстан, Молдову, Таджикистан, Туркмению, Узбекистан. За придание им (одной, нескольким, всем?) статуса нашего партнера выступили 29%, а за партнерство с Украиной — 30%.
Однако, как Вы, читатель, наверное, знаете, на протяжении всех последних лет ближе Украины, согласно опросам, для россиян стоит Беларусь. Более 35% видят партнером России именно эту страну. Опыт анализа этих предпочтений показывает, что не к Беларуси относятся лучше, а к Украине — хуже. При этом предубеждения — смутные и темные, очень трудно эксплицируемые для самих респондентов — касаются не украинцев, а Украины. Тех в России, кого раздражает самостоятельность бывших республик Союза, украинская государственность раздражает больше, чем белорусская. Конфликт из-за Крыма и/или флота имел, по моему личному мнению, весьма опасную перспективу, и ее отменило только начало первой чеченской войны.
Но все же, читатель, бывшие друзья плохо переводятся в партнеры. Бывшие враги — куда лучше. Куда Украине до Америки! За то, чтобы партнером России в мире были Соединенные Штаты, выступают сорок человек из каждых ста россиян. О, это будет дуумвират, союз двух соправителей мира. Мы встаем на то самое вожделенное место рядом с первыми и вроде как делим первое место с ними. Может ли быть лучше другой удел?
Может. Америка ведь если и партнер, то не партнер-союзник, а партнер-соперник. Мы просто не можем терять ее как соперника. Обвалятся конструкции, на которых покоится наше самопонимание, наши основания для якобы-национальной гордости и так далее. Останется — просто жить, просто торговать, просто... Высший смысл бытия пропадает.
Наш с Вами, читатель, мудрый современник делает свой самый основательный выбор. Лучше всего — партнерство со “странами Западной Европы (Великобритания, Германия, Франция и др.)”. Таков приговор половины опрошенных. Дело не только в том, что за этот вариант — самое большое число голосов (48%). Еще более показательно, что, в отличие от случаев с Китаем, Японией и США, каждую из названных стран Западной Европы в отдельности в великие, как помним, определяло существенно меньшее число людей, чем число предложивших считать их партнерами. В партнерах не надо иметь того, кто величественнее тебя.
Ну что, читатель, можно порадоваться, вполне приличный результат. Не так ли? Раньше говорили, что Россия захватила пол-Европы. А теперь, как видим, Европа захватила сердца половины России. Наверное, так в нашей истории реализуется взаимность.
1) Все данные в этой статье почерпнуты из опросов ВЦИОМ, проводившихся зимой и весной 2002 года по стандартной репрезентативной выборке населения России в возрасте 18 лет и старше, объем выборки 1600 человек. Приводимые числа означают долю (в %) выбравших данный ответ — от общего числа опрошенных. Данные в 3% и ниже находятся в зоне возможной статистической ошибки.
|
