|
Теперь я знаю, отчего вымерли мамонты. Не из-за ледникового периода или глобального потепления.
Они вымерли потому, что не выдержали низменных, шкурных инстинктов наших далеких предков. Шкурных — в прямом смысле слова, ибо единственное, что привлекало людей в мамонтах, это были их шкуры и мясо.
И хоть миновали уже тысячелетия, хоть и сменили люди шкуры на нейлоновые рубашки, первобытные инстинкты эти остались точь-в-точь такими же, как были прежде: шкуры и мясо.
В эти дни в далеком Париже открылась выставка “Время мамонтов”. Музеи трех стран мира свезли во Францию свои сокровища: скелеты, бивни, поделки — все, что имеет хоть малейшее отношение к мамонтам.
И только главного экспоната — жемчужины всей выставки, ради которой, собственно, и затевалось все дело, — в Париже нет: уникальной коллекции “севских мамонтов”, найденных в 1988 году в окрестностях Брянска.
Французы бьют тревогу. Наш посол в Париже отбивает волнительные депеши: дружба народов в опасности. Президиум РАН, дирекция Палеонтологического института грозят, умоляют, взывают: выпустите мамонтов. Но “севская коллекция” по-прежнему лежит мертвым грузом в московских запасниках.
Она может уехать в Париж в одном только случае: если первобытные инстинкты возьмут верх над разумом и наукой. Это очень нелегко — бороться с первобытными инстинктами. Победить их столь же тяжело, как и выдержать бой с Людмилой Борисовной Нарусовой: вдовой Анатолия Собчака, сенатором от Республики Тува, самой экспрессивной гранд-дамой российской политики... Ведь с недавних пор Людмила Борисовна прониклась удивительной любовью к палеонтологической науке. Это произошло вскоре после того, как ее дочь — модная “львица” Ксения Собчак — отдала свое сердце русско-американскому дельцу Алексу Шусторовичу. А любящая женщина, известно, способна своротить любые горы.
Время мамонтов
Есть такой привычный стереотип. Дескать, наука — это храм, этакое святилище, где рассеянные ученые в белых одеждах мыслят одними лишь формулами и спят прямо в лабораториях.
Грешным делом, так думал когда-то и я. И хотя умом понимал, что сосуды сообщаются; что научный мир живет не в параллельном пространстве, а значит, здесь тоже должны казнокрадствовать и воровать, слишком сильны были эти стереотипы, хранящие еще рыбный запах пришедшего из Холмогоров обоза.
С иллюзиями прошлого расставаться нелегко, ведь с ними уходит и частица тебя самого. Но чем раньше мы простимся с иллюзиями, тем быстрее наступит конец бизнесу, построенному олигархами с научными степенями. Эти иллюзии нужны только им — тем, кто, приватизировав сегодня науку, в совершенстве овладел виртуозностью профессиональных нищих: “Сами мы не местные, бе-е-еженцы...” А приглядишься — “бе-е-женцы” эти богаче всех нас, вместе взятых, и сердобольных медяков вполне хватает им, чтобы жить безбедно и даже покупать квартиры и дачи...
...Палеонтологический институт (ПИН) Российской академии наук. Цитадель ученой мысли, отсчитывающая свою историю еще с петровской Кунсткамеры. Здесь работали крупнейшие специалисты, мировые светила, лауреаты.
Все изменилось с кончиной Советского Союза. В одночасье государство бросило науку на произвол судьбы (тоже нашли себе занятие — гнилые кости откапывать), и дирекции пришлось озаботиться поисками пропитания.
Тут-то и нарисовались на горизонте предприимчивые дельцы. Они объяснили опечаленным ученым, что на самом деле сидят те в буквальном смысле на мешках с золотом; что во всем мире палеонтологические образцы — кости и скелеты доисторических животных — стоят баснословные деньги, и от десятка-другого черепов российская наука не обеднеет.
Ходоков было много, но особенную активность развили двое: немецкий коммерсант Вордеманн и британец Манинг.
Работавший в те годы в ПИНе Владимир Жегалло (впоследствии зам. директора геологического музея) рассказывает, что Вордеманна, точно дорогого гостя, водили по лабораториям института и предлагали на выбор все, что угодно душе. Узнав об этом, тогдашний директор ПИНа академик Татаринов запретил пускать Вордеманна, но его приказ выполнен не был. А уж потом, после ухода Татаринова, для иностранных дилеров и вовсе наступило раздолье.
Под крылом института была организована фирма “Русские фоссилии” (ее создал тот самый Аркадий Захаров, что водил немецкого дельца по закромам ПИНа), Вордеманн стал официальным ее партнером, и останки динозавров и мамонтов бурным потоком потекли за рубеж.
(В 2000 году, сотрудники смоленской таможни конфискуют гигантскую партию ископаемых, в том числе 6 скелетов пещерных медведей и 2 скелета мамонтов, которую “Русские фоссилии” везли Вордеманну. Разрешение на вывоз было дано экспертом ПИНа, однако четыре повторные экспертизы признали, что коллекция является уникальной и стоит не менее 3 миллионов долларов. Двумя годами раньше, на выборгской границе, за контрабанду палеонтологических образцов и минералов возьмут и самого Вордеманна.)
“В течение последних 10 лет, — пишет в своем заявлении в МВД старший научный сотрудник ПИНа, доктор наук Лариса Догужаева, — из института исчезли палеонтологические материалы большой научной и музейной ценности. Кражи и сопровождающая их политика замалчивания, проводимая директором института и его заместителями, происходят на фоне нелегального сбора и контрабандного вывоза остатков древних животных, а зам. директора Новиков был задержан сотрудниками таможенного комитета при попытке нелегального вывоза черепа древнего животного”.
Сколько всего было похищено из ПИНа в 90-е годы, учету не поддается. Хотя бы еще и потому, что дирекция института предпочитала неизменно хранить молчание и многие факты признавала лишь под давлением улик.
Дошло до того, что иностранные палеонтологи, обеспокоенные такой вакханалией, организовали рабочую группу во возвращению украденного ископаемого материала (IWGRSRF), в которую вошли ученые из Англии, Франции, Японии, США и России. Самое поразительное, что руководство ПИНа, которое, казалось бы, больше других было заинтересовано в таких поисках, международной группе помогать отказывалось и вообще взирало на нее, точно на классового врага.
В отчете, подготовленном группой в 1997 году, называется как минимум 50 похищенных образцов. В их числе есть и совершенно уникальные вещи. Например, два гигантских бивня мамонта, найденных будущим адмиралом Колчаком на месте последней стоянки барона Толля — легендарного исследователя Арктики, погибшего в поисках Земли Санникова. Или 27 черепов триасовых земноводных (лабиринтодонтов), пропавших из запертого экспозиционного зала.
Большинство краж так или иначе вело к “поставщику двора” Вордеманну: именно он активнее прочих торговал на международных палеонтологических ярмарках. В 1992 году один из участников рабочей группы — штутгартский профессор Вильд — самолично приобрел у Вордеманна один из украденных в ПИНе черепов лабиринтодонта: злоумышленники так торопились, что впопыхах не заметили нацарапанный внутри инвентарный номер. Когда же Вордеманна допросили в полиции, он признался, что купил череп, как и все остальные “товары”, в ПИНе.
“Многочисленные доказательства указывают на существование внутри ПИНа организованной группы, которая имеет хорошо налаженные контакты с зарубежными дилерами и возможность перемещать украденные образцы через российские таможни”, — к такому неутешительному выводу пришла международная группа.
Дирекция института отреагировала на эти обвинения весьма своеобразно: упразднила лабораторию амфибий, которой заведовал один из подписавших отчет ученых — доктор наук Михаил Шишкин, ибо выносить из избы сор не позволено никому. Точно так же репрессиям подверглись и все другие сотрудники, осмелившиеся выступать против новых порядков. Доктору наук Ларисе Догужаевой (ее заявление я процитировал выше) понизили зарплату. Крупнейшему специалисту по мамонтам Евгению Мащенко — одному из самых активных “отступников” — объявили выговор. Не продлили контракт с доктором наук Владимиром Сухановым. Ну а Владимира Жегалло, хоть и покинул тот институт, директор ПИНа до сих пор именует не иначе как “придурком”.
Я слышал это сам, из директорских уст, когда всемирно известный ученый, член-корреспондент РАН Алексей Розанов на голубом глазу пытался убедить меня, что против его института развернута массированная клеветническая кампания. Правда, на вопрос, кто же так ненавидит российских палеонтологов, Розанов отвечать отказался. “Я привык оперировать только фактами, а не домыслами”.
Фактами? Ну что ж, приступим к фактам...
Наследники Бубенцова
Имя Александра — или, как он предпочитает себя называть, Алекса — Шусторовича не раз фигурировало в громких публичных скандалах. Этот молодой эпатажный бизнесмен, передвигающийся по Москве на “Роллс-Ролсе” с мигалкой, — непременный участник светских раутов и тусовок. Вдвоем со своей официальной подругой Ксенией Собчак они составляют едва ли не самую колоритную пару столичного полусвета.
Шусторовичу — 37 лет. Еще в школьном возрасте родители вывезли его в США, дали блестящее образование. Алекс окончил Гарвардский университет, но стопроцентным американцем все равно не стал. Его неудержимо тянуло на родину — в страну, превратившуюся в те годы в настоящую Мекку для авантюристов.
В 88-м году Шусторович впервые приезжает домой. Авторитет его отца — известного в Союзе химика, член-корреспондента Академии наук — раскрывает перед ним двери в научный мир и, главное, в президиум АН СССР. С этого и начинается его взлет.
При поддержке академиков Шусторович создает СП International Academic Publishing Co и получает права на печатание и распространение за кордоном научных трудов РАН. Молодой бизнесмен рассчитал все правильно. Любому ученому нужно регулярно публиковаться, без этого наука мертва. А значит, кто владеет печатным словом — тот владеет всей отраслью. (Через несколько лет Шусторович возьмет под контроль практически все академические журналы страны.)
Своему главному успеху — скандально известному проекту “ВОУ-НОУ”, когда его фирма оказалась посредником в многомиллиардном российско-американском “урановом” контракте, — Шусторович также обязан водителям российской науки. Тогдашний министр атомной энергетики Виктор Михайлов честно признавался потом, что Шусторовича к нему привел президент РАН Юрий Осипов. Они-то и убедили министра продавать высокообогащенный уран, извлекаемый из ядерного оружия, в США. Ну а брокером, понятно, должен быть Шусторович. (Вскоре Михайлов стал академиком РАН.)
Впрочем, на кону стояла слишком высокая ставка — 12 млрд. долларов. За контракт разгорелась нешуточная борьба, и в итоге конкуренты вытеснили Шусторовича из уранового бизнеса, а министр Михайлов, чьи счета обнаружились в американских банках, был отправлен в отставку.
Пришлось Шусторовичу возвращаться туда, откуда начинал, — в ставшее уже родным академическое лоно. Конечно, о миллиардах речи уже не шло, но за неимением гербовой пишут и на простой...
В легендарной александровской “Весне” был такой персонаж Бубенцов (его блестяще сыграл Плятт). Завхоз института Солнца, который знал ученых как облупленных: “Без меня они и банки консервов не откроют!”
Фильму уже 60, а смотрится будто снимали вчера, ибо все основные денежные потоки РАН сосредоточены теперь в руках Шусторовича, и без него не то что консервную банку не открыть — и ложку мимо рта не пронести.
В 97-м году Академия наук и фирма Шусторовича “Плеадис” учредили коммерческую структуру — ООО “Международное академическое агентство “Наука” (сокращенно — МААН). Отныне все права на использование любых экспонатов, коллекций, архивов, принадлежащих РАН, передавались МААНу.
По странному совпадению, МААН возглавил сотрудник ПИНа и одноклассник Шусторовича Николай Парин. И с этого момента воровство в ПИНе если и не закончилось, то хотя бы пошло на спад. (Последний скандал случился пару лет назад, когда выяснилось, что на таможне представлялись документы, не соответствующие вывозимым грузам.)
Это и понятно. Если раньше президиуму РАН было не до безобразий, творящихся в институте, то теперь речь шла уже о своих кровных. (Все равно как в анекдоте про гаишника и вернувшегося с курорта водителя: за мой счет гуляешь, сволочь!)
Надо сказать, что к тому времени интерес вокруг палеонтологии вырос до необычайных пределов. С выходом “Парка юрского периода” начался “динозаврово-мамонтовый” бум. Игрушки, картинки, наклейки, мультфильмы — на “пещерной” индустрии ковались миллиарды.
А поскольку все основные коллекции сосредоточены именно в России, этой золотой жилой грех было не воспользоваться.
Начиная с 98-го ПИН провел уже за рубежом 13 выставок. Многие экспонаты россияне могут увидеть лишь за пределами страны, ибо их не успевают даже распаковывать. Правда, сам институт получает за свои коллекции гроши: деньги за выставки перечисляются на заграничные счета фирмы Шусторовича, и лишь крохи возвращаются в Россию. Да и к науке отношение эти выставки имеют самое отдаленное (в нашем распоряжении есть видеозапись, на которой отчетливо видно, как якобы отправленный в американский музей динозавр из ПИНа красуется посреди крупного торгового центра, завлекая покупателей).
Парижская выставка “Время мамонтов”, с описания которой я начал свой материал, должна была стать уже 14-й по счету. Но не стала. Впервые за эти годы бунт, устроенный группкой непокорившихся ученых и работников Минкульта, принес свои результаты. Не желая мириться с доисторическими нравами современной науки, эти люди буквально легли костями, чтобы не выпустить за рубеж кости “севских мамонтов”...
Всем бы таких тещ...
Для того чтобы понять, в чем причина этого сыр-бора, несколько слов о самой коллекции.
Она была найдена в 1988 году в окрестностях городка Севск. Скорее всего стадо мамонтов утонуло в пойме реки во время наводнения.
Раскопками занимались уже знакомые нам Мащенко и Жегалло. Они-то первыми и поняли, что перед ними уникальные образцы.
— Это единственная в мире семейная группа мамонтов: мамонтиха и мамонтята, — говорит Жегалло. — То есть по ним можно выяснить генетические особенности, наследственность. Уникален и скелет самки: в мире нигде больше нет целого скелета, только сборные. Это еще и самые поздние мамонты, найденные на Русской равнине: где-то XII век до н.э.
Поскольку скелеты лежали не в мерзлоте, сохранились они плохо. Инструменты входили в кости, словно по маслу. Но с победой “колбасной революции” все это никого не тревожило: главное — шкуры и мясо. И в 92-м ПИН впервые вывозит мамонтов за рубеж: в Голландию и Германию.
Это поездка дорого обошлась ученым. Процитирую экспертное заключение Минкульта: “Коллекции были нанесены многочисленные повреждения в ходе неоднократных перемонтировок и снятия слепков, которое было произведено немецкой стороной. Реставрация костей за рубежом производилась без участия российских специалистов, с применением веществ неизвестного состава, сделавших дальнейшую консервацию и укрепление материала почти невозможным”.
Иными словами: сегодня провести тотальную консервацию костей уже невозможно. Иностранцы покрыли скелеты какой-то хитрой противопожарной смесью, которую теперь не смыть. А раз так — гнилые изнутри кости с каждым годом будут становиться все более хрупкими.
Немцы вообще обращались с мамонтами безобразно. Дефекты и сколы закрашивали масляной краской. Если кости ломались, просто склеивали их впопыхах. Неудивительно, что все последующие годы “севские мамонты” не покидали стен лабораторий. Пока не объявился шустрый Шусторович.
В октябре прошлого года дирекция ПИНа, МААН и представитель фирмы Шусторовича “Плеадис” подписали контракт с парижским музеем естественной истории. Согласно контракту, ПИН должен отправить в Париж 6 скелетов мамонтов. Срок выставки: 10 месяцев. И скелеты стояли бы уже сейчас в центре Парижа, кабы не упрямство Минкульта. Проведенная здесь экспертиза (в состав группы входили и раскопавшие коллекцию Мащенко с Жегалло) пришла к заключению, что “вывоз коллекции в ее теперешнем состоянии чреват нанесением ущерба уникальному палеонтологическому материалу”.
Ох уж этот Минкульт! Ведь сколько раз академики просили его включать в состав экспертных групп только тех, на кого они сами укажут, дабы избежать “неверных” решений. Отчаявшись, шли даже на безрассудство: тот же директор ПИН выпустил в 1999-м приказ, по которому все экспертные заключения надлежало согласовывать с МААНом (сиречь, с Шусторовичем).
Нет, все без толку. Не поддавался министр Швыдкой обаянию американских дельцов.
А аванс-то в счет будущей выставки уже получен (не ПИНом, понятно). Уплывающие деньги заставили академиков броситься в атаку. Они закидывают Минкульт гневными письмами (особенно активничает вице-президент РАН Николай Лаверов, он же — председатель наблюдательного совета МААН, в открытую обвиняя Минкульт в “заранее спланированной акции против РАН в целом”). Подключают тяжелую артиллерию из президентской администрации и МИДа. Наконец, сам президент РАН Юрий Осипов звонит министру Швыдкому, и в итоге рождается соломоново решение: провести повторную экспертизу. Наряду с прежними экспертами к ней привлекают людей, рекомендованных ПИНом. Естественно, мнения делятся, Минкульт вынужден выбирать. И снова — не в пользу РАН.
— Моя позиция очень проста, — объясняет начальник Департамента по сохранению культурных ценностей Анатолий Вилков. — Коллекция уникальна. Зачем же рисковать, подвергать ее опасности? Для того чтобы кто-то зарабатывал на этом деньги?
(Кстати, примерно то же сказал мне и Михаил Швыдкой, добавив, что в ближайшее время собирается организовать проверку в “самом благополучном институте РАН”: так именуют его академики в письмах.)
У директора ПИНа Алексея Розанова позиция противоположная. “А я вообще не понимаю, чем она так уникальна, — говорит Розанов. — Да, мы получаем не все деньги, которые платят французы, но это меня абсолютно не волнует: есть хоть что-то, и слава богу. Минкульт же занимает очень странную позицию, и это вызывает у нас массу вопросов”.
Есть масса вопросов и у нас, ибо настоящие размеры парижской сделки и ПИН, и РАН тщательно скрывают. В контракте, который ПИН отправил в Минкульт, не хватает самого интересного: приложения, регламентирующего финансовые вопросы.
Алексей Розанов признался мне, что ежемесячно институт должен получать 4—5 тысяч долларов. В действительности же общая сумма контракта в три раза больше: без малого 130 тысяч. Деньги французы должны переводить на зарубежный счет “Плеадис” (первый транш уже ушел).
К сожалению, это мало кого сейчас интересует. Мамонтовая война случилась не в самое лучшее время. Ее апогей совпал с отставкой правительства. Швыдкой потерял портфель, новый же министр культуры Александр Соколов в мамонтах пока не разбирается.
Очень удачный момент. И Шусторович с академиками наперевес ринулся в очередную атаку. На этот раз — куда как более успешную, ибо в игру неожиданно вступила гранд-дама российской политики Людмила Нарусова.
Я спрашивал у директора ПИНа Розанова, чем объясняется эта неожиданно проснувшаяся любовь сенаторши к ископаемым. Розанов в очередной раз от ответа ушел: не моя, мол, епархия. Но гадать здесь особо и не приходится, ведь дочка Нарусовой — Ксения Собчак — состоит с Шусторовичем в гражданском браке. Всем бы таких тещ. (На траурных мероприятиях она сумела даже подвести “гражданского” зятя к президенту. Вряд ли Путин знает, что когда Шусторович послал чек на $250.000 в предвыборный фонд его американского коллеги, Джордж Буш вернул эти деньги обратно: от греха подальше.)
Нам доподлинно известно, что Нарусова уже звонила министру культуры, была на приеме у его заместителя Льва Надирова, после чего тот специально ездил в ПИН и внимательно разглядывал скелеты. Побывала она и в ФСБ.
Везде Нарусова рассказывает о том, что жена французского президента ее лучшая подруга, что Ширак возмущен и обижен и собирается уже звонить Путину. Да и сама она, Нарусова, вполне может поведать президенту об издевательской бюрократии Минкульта: “Вы же знаете, как Володя относится к нашей семье”. И, надо сказать, эти аргументы впечатляют любого чиновника. По крайней мере, они гораздо убедительней, чем всякие экспертизы, петиции ученых или резолюция международной конференции мамонтологов, прошедшей в Канаде, которая признала коммерческое использование севской коллекции нецелесообразным и опасным.
“Для меня главное — наука”, — уверяет директор ПИНа Алексей Розанов. Как будто парижская выставка имеет с наукой хоть что-то общее. “Здесь можно взглянуть на пыльцевое зерно под микроскопом, — анонсирует действо французский археологический журнал, — протрубить, как мамонт, собрать первобытную хижину и поиграть в другие игры”.
Я не знаю, как трубят мамонты. Но мне очень хочется верить, что их трубный глас окажется громче, чем возгласы заботливой тещи Алекса Шусторовича.
Неправда, что нельзя умереть дважды. Когда-то мы уже потеряли мамонтов. Теперь “севские мамонты” могут погибнуть снова. Только ради того, чтобы пополнить семейный бюджет сенатора Нарусовой...
* * *
Парижская выставка называется “Время мамонтов”. Очень символично. Ведь если главная жемчужина ее — семья мамонтов из окрестностей Брянска — все-таки приедет во Францию, это будет означать, что время мамонтов в России не кончилось. Что живем мы по-прежнему в доисторической, пещерной эпохе, где нет ничего важнее, чем шкуры и мясо, даже если на шкурах этих красуется надпись: In God We Trust...
Выставка начала свою работу три недели назад. Время пошло...
Р.S. Прошу считать эту публикацию официальным депутатским запросом.
|
